От Анны до рельсов. Статья 2 «Сухарь с нестандартными ушами»

 

Определение Каренину, как все помнят, дала его сначала любящая, а потом совсем не любящая жена: он — сухарь, в котором, по мнению жены, нет ничего человеческого, одни формулы и циркуляры. Почему Анна с такой злобой отзывается о человеке, с которым прожила восемь лет и, как тогда говорили, прижила сына, понятно. Мы же в курсе, что человеку очень легко причинять страдания, если его сначала мысленно расчеловечить. Тогда можно внушить себе, что твоя жертва не ощутит страданий — просто потому, что она неспособна их ощущать априори. Да Анна так и говорит Вронскому: не бойся, он ничего не почувствует, кроме легкого неудобства.

Но Каренин, конечно же, человек и, кстати, Вронский это понимает, поэтому, в отличие от Анны, нет-нет, да думает о муже возлюбленной как о человеке. А мы, со своей стороны, констатируем, что Каренин – человек с довольно непростым характером и непростой душой. И мы поделимся своими наблюдениями по поводу этого.

Первое наблюдение: Каренин – человек долженствования. Он должен любить жену, и поэтому любит ее. Он должен заботиться о сыне, и поэтому заботится о нем. Он должен честно работать, и поэтому работает. Он должен пытаться спасти жену от падения, и поэтому пытается спасти ее. У смертного одра жены он должен простить ее, и поэтому прощает ее. Он должен примириться с обольстителем по просьбе умирающей жены, и поэтому примиряется с ним… Этот список можно продолжать. На всем протяжении первой части романа Каренин никогда не задается вопросом, а чего он хочет? Для него этого вопроса в принципе не существует – по-видимому, в силу полученного им в детстве воспитания.

Второе наблюдение: Каренин – опять-таки в первой части – постоянно носит маску «сухаря», то есть человека, чуждого бурным порывам чувств. Есть основания полагать, что делает он это, потому что в курсе собственных слабостей. Он не может спокойно видеть, как плачут женщины и дети, это полностью выводит его из себя, и у него, судя по одному из эпизодов романа, практически начинается истерика. Естественно, он стремится избегать подобных ситуаций, а лучший способ избегать их – это внушать окружающим, что плачь – не плачь, бесполезно, перед тобой «сухарь».

И таким нехитрым приемом можно обманывать многих людей, но только не жену. Анна, которая, по нашему мнению, является прирожденным манипулятором (вы вспомните, как лихо она обработала Долли в первых главах романа), в курсе этой особенности своего мужа и прекрасно этим пользуется. Чтобы выбить его из колеи в сцене после скачек, ей достаточно всего лишь разрыдаться, и все – Каренин замирает как кролик перед удавом, а Анна избегает заслуженного наказания. После чего живет себе в свое удовольствие, встречается с любовником, и так продолжается до родов.

А вот после родов наступает водораздел. Каренин – это уже другой человек, точнее, это человек, переживший катарсис. Он больше не боится чужих слез, не стыдится своих слез, он начинает воспринимать порывы своей души как нечто естественное, а не как нарушение неписанных законов приличного поведения. И, заметьте, он начинает делать не то, что должен, а то, что хочет. Он хочет любить дочь Анны – и любит ее. Он хочет выйти из мучительной ситуации – и он разрешает Вронскому встретиться с Анной. Он не должен ничего из этого делать, он просто хочет так делать, и ему, по крайней мере, на время становится безразличным мнение света. Он даже хочет дать Анне развод – и соглашается дать его.

Но дальше наступает еще одна перемена. Судя по всему, Каренин до катарсиса – человек, конечно, крещеный, но не слишком воцерквленный. Точнее, воцерквленный постольку-поскольку: надо исповедоваться, он исповедуется, надо венчаться, он венчается, надо крестить ребенка, он его крестит, и так далее. В первой части романа нет ни малейшего намека на то, что Каренин интересуется христианством хоть в каком-либо ином аспекте. А после катарсиса он становится неофитом, то есть рьяно ударяется в чтение Библии, пытаясь найти в ней ответы на мучающие его вопросы. Вопросов, собственно говоря, три – кто виноват, что делать, и как это меня так угораздило?

И вот в этот очень, кстати сказать, опасный момент неофитства на пороге дома Каренина возникает некая Лидия Ивановна – которая внешне кажется законченной религиозной истеричкой, а внутренне является не менее опытным манипулятором, чем усвиставшая в Италию супруга Каренина. Лидия Ивановна быстро и решительно начинается делиться с Карениным опытом религиозных изысканий. Ох, сдается нам, к православному учению эти изыскания имеют сугубо шапочное отношение, иначе трудно объяснить, почему в дом Каренина становятся вхожи некие храпящие французы-пророки. Это, как по нам, очевидная ересь – хорошо, если просто протестанская, а, скорее всего, массонская. Кстати, к теме массонства Толстой обращался и в «Войне и мире», так что появление представителей того же учения в «Анне Карениной» логично.

Под влиянием этих удивительных людей – Лидии Ивановны и француза-пророка – Каренин меняет свое решение и отказывает Анне в разводе. Какой развод был нужен Анне, мы описали в первой статье нашего цикла. Почему вдруг масонам оказывается дело до всех семейных дрязг Каренина? — Здрасьте вам через окно: одно дело – высокопоставленный чиновник, имеющий государственные награды, а другое дело – не пойми кто, заклейменный, осмеянный и отвергнутый обществом! Массоны всегда стремились к увеличению числа лоббистов в высших кругах света. Каренин, страдающий от всевозможных личных перепитий, для них – идеальный объект обработки.

Из последних глав романа нам известно только то, что Каренин забирает дочь Анны и Вронского к себе на воспитание, поскольку по закону она является его дочерью. Очень примечательный момент – это огорчает мать Вронского, но не самого Вронского. А почему так? – А об этом мы расскажем в статье, посвященной анализу личности Вронского.

(с) Ёжики aka Анастас