От Анны до рельсов. Статья 3 «Вронский. Рыбка в банке на моем окне»

 

Поклонники романа Толстого часто отмечают, что Вронский – полный антипод Каренина. С нашей точки зрения, это правда, и главное отличие этих персонажей – в том, что Каренина никто не любит, хотя он достоин любви, а Вронского любят все, хотя он не прикладывает ни малейших усилий для пробуждения к себе подобных чувств.

Это реально удивительно. Вронского любит мать, по крайней мере, насколько способны любить женщины такого типа. Вронского любит старший брат. Вронского любят товарищи по полку. Вронского любит Китти. Вронского любит мать Китти. Вронского любит Стива. Вронского любит Анна. Из всей этой череды людей, любящих и восхищающихся Вронским, выбиваются разве что старый князь Щербацкий и Левин, и то только потому, что они беспокоятся за Китти. Надо думать, если бы у них не было столь серьезного повода не любить Вронского, они бы присоединились к числу его поклонников.

Так что Вронский в начале романа – человек крайне избалованный всеобщим благосклонным вниманием, восхищением, а то и обожанием. Он красив, чертовски богат, имеет влиятельную родню, увлекается тем, чем положено было увлекаться молодым людям его положения: красивыми женщинами, скачками, азартными играми и немного, чисто теоретически, военным делом. И тут перед ним, как перед его лошадью Фру-Фру, возникает препятствие – он встречает Анну Каренину, которая…

… которая, как мы уже отметили в предыдущей статье, является опытным манипулятором. Вронский – явно не первый поклонник Анны, поэтому признаки поклонения она видит сразу, и начинает действовать как все манипуляторы. Одной рукой она притягивает к себе Вронского (блеск глаз при виде его, ласковая улыбка, нескрываемая радость при встрече с ним и т.д.), а другой рукой отталкивает (я замужняя женщина, не смейте даже думать об этом, я другому отдана и буду век ему верна). Вы серьезно сомневаетесь в том, что Анна не могла бы «отшить» пылкого поклонника, если бы хотела этого?

Вронский, как объект всеобщего обожания, привык, что ему все дается сразу, и все понравившиеся женщины отдаются ему сразу. Вот Китти же сразу отдалась – не телесно, конечно, но духовно, и стоило бы ему пальцем щелкнуть, она побежала бы за ним хоть на сеновал, хоть под венец. А Анна выгуливала его год, не давая ему сорваться с крючка, прежде чем отдалась ему. И то обставила все так, как будто он чуть ли не насильно принудил ее разделить с ним ложе – то есть, она сразу начала культивировать в нем чувство неизбывной вины за содеянное и чувство ответственности за ее, Анны, будущее.

Вронский и сам не замечает, как Анна все больше и больше затягивает его в ловушку вины и ответственности – до такой степени, что этот блестящий молодой человек чуть с ума не сходит. Он пытается застрелиться не потому, что теряет Анну, а потому что Анна внушила ему, что он виноват в ее, казалось бы, неизбежной смерти. И это при том, что Анна по роману старше своего возлюбленного – не критично, но все же, и как замужняя женщина имеет гораздо больший опыт семейных отношений, чем он, с рождения не знавший никакой семьи от слова «совсем». Но он принимает все содеянное на свой счет и выражает готовность платить по счетам.

Как мы все помним, после родов и выздоровления Анна с Вронским уезжают в Италию. И тут картина начинает меняться. Анна все больше подсаживается на морфий, и ее манипулятивные способности начинают ослабевать. Из искусного игрока на струнах чужих душ она превращается в наркоманку с характерными для этого состояния перепадами настроений – от эйфории и экстаза до глубокой депрессии. Вронский не может этого не замечать. И, хотя Анна продолжает внушать ему чувство вины (это все из-за тебя, из-за тебя я потеряла положение в обществе и сына), он все больше и чаще выходит из этого состояния хотя бы на время.

Анна к концу романа, конечно, морфинистка, но не дура. Она тоже это чувствует и видит, хотя и формулирует все происходящее избитой фразой «ты меня больше не любишь». Получив от Вронского письмо, в котором он отказывается немедленно вернуться к ней, она понимает, что ловушка вины и ответственности дала пробоину, через которую рыбка легко ускользает и резвится в открытом море возможностей.

В отличие от Анны Вронский не утратил положения в свете, он может жениться в любой момент, он может вернуться на службу, он может продолжать делать карьеру… Его не тяготит даже наличие их с Анной дочери, которая ему глубоко безразлична – Вронский по собственному опыту знает, что детей прекрасно можно воспитывать в специализированных учреждениях, даже если они абсолютно законные, не говоря уж о незаконных. Деньги решают все! Направил чадо в какой-нибудь пансионат для благородных девиц, со временем выделил ей приданое – и гудбай, май лайф, ну, что поделаешь, раз мы с матерью прижили тебя, сами того не желая!

Отношение Вронского к дочери, как по нам, — это его отношение к Анне вне стен ловушки из вины и ответственности. Да, нечто симпатичное, гугукает, ручками размахивает, можно полюбоваться, но любить? Зачем? И уж тем более, зачем обременять себя какими-то обязательствами?

Но увы и ах, полностью вырваться из расставленной Анной ловушки Вронскому так и не удалось. Анна совершила действие, которое отрезало ее любовнику все пути к отступлению – наложила на себя руки. Чтобы отмахнуться от этого факта и сказать «да она была дурой припыленной, законченной наркоманкой», надо было быть другим человеком, чем был Вронский. Не баловнем счастья, а закаленным в жизненных передрягах индивидумом. Впрочем, такой никогда бы не попался в нехитрые ловушки, расставленные опытным манипулятором в лице Анны.

(с) Ёжики aka Анастас