Что увидел и к чему пришёл Алексей Кравченко

10 октября Алексей Кравченко отмечает 50-летие. Как и положено настоящему мужчине, к этому возрасту он успел построить дом, вырастить двоих сыновей и одну дочь. А вместо дерева — посадить в наши души образы своих героев. Одного уж точно: паренька Флёру из фильма Элема Климова «Иди и смотри».

Шок для всей страны

Без вопроса об этом шедевре Климова у Кравченко не обходится ни одно интервью. Сперва в ответ он фыркал: «А что, про Кристину Орбакайте тоже говорят: „А, это та девочка, которая „Чучело“?“» Но позже признал: «Если меня до сих пор про этот фильм спрашивают, значит, так сыграл. Значит, этот фильм стал шоком для всей страны. Шоком в хорошем смысле слова. Значит, он зацепил что-то в душах: кого-то напугал, кого-то ужаснул. И я этому рад: значит, моя работа не прошла даром».

Про то, как Элем Климов добивался от Кравченко — а ему тогда было всего 14 лет — нужных эмоций, ходили легенды: что Климов его и голодом морил, и подолгу держал одного в помещении, запрещая общаться с людьми, а как-то в течение четырех часов показывал парню кинохронику, снятую в немецких концлагерях.

Сам Климов о работе с Алексеем вспоминал так: «Я понимал, что исполнителем центральной боли будет не актёр, что он не будет защищён ни техникой, ни мастерством. Просто мальчик лет четырнадцати, которому к концу фильма, как мы говорили, должно быть 200 лет. Тогда с моим добрым знакомым, талантливым гипнологом Марковым, человеком, который хорошо разбирался в секретах драматического искусства, мы разработали довольно сложную систему. Система включала проверку, тестирование будущего исполнителя самыми современными методами, подготовку, обучение искусству владения и управления собой. Мы пытались проникнуть в его подсознание, добавить ему эмоционального знания, которым он в силу возраста не обладал. Он ведь вряд ли мог знать, что такое любовь к женщине, что такое выжигающая душу ненависть. Его надо было готовить к сложнейшим переживаниям, а уже потом зафиксировать их и в то же время защитить его от стрессов (система защиты тоже была подробно разработана), чтобы не в дурдом его после съёмок сдать, а маме (которая воспитывала его одна) живым и здоровым вернуть. Слава богу, так и было. Этику творчества мы соблюдали. Слишком памятна судьба актрисы, сыгравшей в фильме Дрейера „Страсти Жанны д’Арк“ и сошедшей потом с ума».

А Алексей, отвечая на вопрос о том, тяжело ли ему было сниматься в «Иди и смотри», сказал: «Ничего такого ужасного я не чувствовал. Наоборот, было хорошо, только холодно, грязно и сыро. Хотя на самом деле кино – это жестокий вид искусства, и на месте родителей я бы ребенка никогда в кино не отдал. Помню, как я учился плакать в кадре. Меня сзади кто-нибудь держал за руки, впереди стоял человек, и мне говорили: „Представь, это твоя мама“. И мне надо было вырываться, крича, чтобы побежать к ней. В итоге слёзы сами собой начинали течь».

«Дима, помаши маме!»

Это ещё одна роль, которую Кравченко будут припоминать долго. В конце 1990-х Константин Эрнст запустил первый масштабный проект социальной рекламы. Это было время, когда все связи — дружеские, семейные — оказались порваны в клочья. И людям снова приходилось внушать, что о родителях надо заботиться, что друзей предавать нельзя, что Родину надо любить, что старшее поколение не виновато в том, что в результате перестройки оказалось выброшено на помойку, что это не вина их, а беда. В тех коротеньких роликах (режиссером проекта выступил Денис Евстигнеев) снялся весь цвет российского кино: Мордюкова, Михалков, Машков, Миронов, Гердт, Ефремов… Проще, наверное, сказать, кого там не было. Кравченко досталась роль молодого солдата, который стоит в почётном карауле на Красной площади, а из толпы его мать надрывается: «Димка! Ну помаши мне!» И толпа в конце концов начинает скандировать: «Дима! Помаши маме!» Это «Помаши маме!» долго потом преследовало актёра. «Приехал я на „Кинотавр“, — вспоминал Кравченко в интервью «АиФ». — Думаю, объявят сейчас мой выход на красной дорожке первый раз в жизни! И буду я один сам себе джигу танцевать. Объявляют: „Алексей Кравченко!“ И народ тут же взревел: „Дима! Помаши маме!“ Даже на спектаклях порой кричали. Идёт серьёзная пьеса. Один из актёров произносит: „Мама…“ И поворачивается ко мне. А из зала кричат: „Да мы знаем, знаем!..“ Мы тогда на сцене с трудом хохот сдержали».

«Хреновый ты снайпер!»

С мамой — но чужой — у Кравченко связана и еще одна яркая роль: Василия, одного из братьев, пытавшихся в СССР угнать самолёт за границу. Вдохновителем угона выступала их мать, затурканная жизнью, доведенная до крайности женщина. Прототипами была семья Овечкиных (которым, кстати, фильм не понравился). Герой Кравченко оказался персонажем малоприятным. Но Алексея это не расстраивало: «Я придерживаюсь точки зрения, что из бандита можно сделать героя. Ведь и у бандита в душе можно отыскать какую-то изюминку, которая покажет: этот человек вполне мог бы стать добрым и порядочным, но жизнь сложилась иначе… Возьмем моего героя из фильма „Мама“. Обсуждаем съемки сцены: мой герой должен застрелить снайпершу. Начинаются горячие споры на тему „как убивать будем“. Режиссер Денис Евстигнеев предлагает: „Давай так: она уже ранена, ты берешь „лимонку“, срываешь колечко, надеваешь его ей на палец, ставишь гранату на стол и вылезаешь из комнаты“. А потом подумал и говорит: „Знаешь, если ты ее сейчас убьешь, ты уже не сможешь стать героем. Всё: на тебе клеймо убийцы. Давай не будем ее убивать: ты просто выстрелишь и уйдёшь“. В итоге девушка бросает вслед моему герою фразу: „Хреновый ты снайпер!“ Зато эта недосказанность позволила ему остаться героем».

Возможность думать

Сейчас Кравченко в кино снимается редко: ему интереснее театр. А конкретно — МХТ им. Чехова, где его ролями на обижают: «Идеальный муж», «Карамазовы», «Макбет», «Мефисто», «Зойкина квартира». Хотите понять, каков Кравченко на сцене, — идите на «Мефисто». За один спектакль он успевает сыграть с десяток ролей. Его герой — актёр, пытающийся лавировать между идеологическими струями в нацистской Германии. Эта роль принесла Кравченко несколько наград и чувство хорошо сделанной работы. «Да, в театр порой люди приходят за тем, чтобы просто посмеяться, — говорит он. — Но есть зритель, который любит умный разговор. И с таким сложнее: он очень внимательный, строгий, и тут нужно все нити, всю суть моего героя вынуть. Мне больше нравятся спектакли умные. Хотя сегодня далеко не каждый зритель готов думать. Но в МХТ на том же „Мефисто“ или „Зойкиной квартире“ аншлаги, и я счастлив этому. Я вижу, что люди не уходят из зала, что они слушают, думают. И я думаю. Адольф Шапиро „Мефисто“ поставил так, что, хотя я все два действия не ухожу со сцены, у меня есть возможность думать. Я слышу дыхание зрителя. А если я слышу его дыхание, значит, я понимаю, в каком направлении продвигаться дальше».

Юлия Юнина