Цена искушения

«Глядя на поле будущей битвы, преисполнился сострадания великий Арджуна и произнес: "Дорогой Кришна, видя перед собой друзей и родственников, настроенных столь враждебно, я чувствую, как тело мое дрожит, горло пересыхает, а волосы встают дыбом. Лук выскальзывает из рук, и весь я словно в огне. Не могу я их убивать, даже если в противном случае они убьют меня"». Бхагавад-Гита

На языке сарматов Дон означает «река» или «вода», прилагательное «тихий» в привычном клише подчеркивает плавное течение реки. Донецкие степи без конца и края издавна облюбовали казаки. Волчьи распевы степного ветра, задумчивые волны ковыля, безграничный горизонт — все было созвучно казачьей душе, вечно устремленной к неуловимой свободе. В Донбассе они закладывали зимовники, рубили скиты, возводили каменные храмы. И становились защитниками края... Согласно старинной казачьей формуле, казак должен служить Богу, Отечеству и родной земле. А настанет лихая година — встретить войну в строю: «Где тревога, туда казаку и дорога». Когда-то на территории Донбасса гремели раскаты гражданки: брат шел на брата, отец на сына. «Тихим Доном» назвал Шолохов свою эпопею о трагической судьбе донского казачества в начале двадцатого века, о сломанных Первой мировой войной и революцией жизнях, о крушении устоев и идеалов, о личных трагедиях казацкого люда… Так ли уж тих этот Дон? Чуть больше ста лет минуло с той поры, двадцать первый век принес на Донбасс новую гражданскую. В юго-западных пределах огромного Русского мира продолжают жить потомки «тиходонских» казаков, на долю которых выпала судьба их дедов и прадедов — защищать донецкую землю от врагов. От кого? От своих же братьев и отцов: так вроде получается.

На столе блиндажа батальонной разведки: пахнущие сгоревшим порохом гильзы патронные, бараньи косточки для игры в «айданы», полевая карта, оперативная сводка о боевых действиях и перемещениях вражеских групп и техники за вчерашний день и прошедшую ночь, ноутбук управления дронами, портативная рация, мобила, ключ от «Шевроле-Нивы», кусок хлеба, открытая банка тушенки... На лавке из пополам расколотого бревна — плоской стороной вверх, — плотно прижавшись спиной к стене, сидит Ванюша (позывной Цыган), командир отделения разведки. Капиллярная ручка в неподвижных пальцах. Рядом с трубочкой свернутого плаката о «Зелебобике» — анкета, наполовину заполненная. Комбат звонил, сказал: «Срочно заполнить надо. Народная милиция переходит под командование ВС РФ. А мы про тебя ничего и не знаем толком-то. Пиши, да без ошибок, как обычно». Немного помятый уже лист скупо рассказывает: «Цыганов Иван Сергеевич. Командир разведвзвода, лейтенант НМ1 ДНР. Из шахтеров. Отца, матери нет». Против графы «возраст» ручка выводит: «Восемнадцать». Какой он теперь лейтенант будет, в российской-то армии? Хорошо если старшиной оставят…

Ванюша — тонкий в талии, не по годам рослый и плечистый. Старят его потемневшее от пронзительного майского солнца шершавое лицо и сутулая спина… Мальчишка совсем — «куга зеленая»2, шутя, говорят о нем в батальоне, — а подыщи другого, кто бы сумел скрытно обнаружить подвижки у противника, дать целеуказание, умело дроны направить! Сколько его разведчики обнаружили вовремя, сколько поуничтожали нациков и укроповской бронетехники с помощью беспилотников-камикадзе… Иному командиру, даже и матерому, сто очков даст вперед.

Стыдится Ванюшка своих восемнадцати. Против ненавистной графы «возраст» ручка замедляет бег, еле ползет, дрожит — скулы юного командира полыхают досадным румянцем. Отец его, потомственный шахтер, считал себя казаком; получается, если по бате судить, он, Ваня, — тоже казак. «Не русские мы, да и не малороссы какие… Русских и хохлушек казак в жены в стародавние времена не брал, — говорил батяня. — Глянет кто на меня, скажет: цыган навроде. Вырастешь — тоже цыганистым станешь. А в Вёшенской, к примеру, и такие встречаются, что на турок смахивают. Черных, правда, мало среди нас. Есть русые, есть как солома, а все одно — не русские. Другой породы, стало быть: стать другая, лихость в глазах, одним словом — казаки мы… Казак и есть казак».

Помнит Ванюшка, будто в полусне, когда ему пять-шесть было, ездили к брату отцову в станицу — и сажал его отец на дядькиного конька:

— За гриву держись, пацанва! — кричал он; мать из дверей подсобки улыбалась Ванюшке… бледнея, глядела на худенькие ножки, охватившие хребтину донца, и на отца, державшего повод.

Давно это было. В 2014-м в Донецк западенцы наведываться стали, поездами приезжали, автоколоннами, грозили москалям расправой. Отец со товарищи намылился в Киев, думал объяснить им там, чтоб донецких не трогали. Уехал, дурья башка, как в воду канул. У кого узнать о нем, если теперь Киев и Донецк по разные стороны фронта? В свои десять стал Ванюшка безотцовщиной. От бати унаследовал любовь к лошадям, — где они теперь, те лошади? — отвагу молодецкую да ловкость казацкую, а еще темное лицо цыганистое.

Прошло два года. Мать на улице осколком снаряда срезало. Отвезли в больницу-то быстро, но не спасли — много крови потеряла. Война тогда шла на окраинах города. Не хотелось Ване в детский дом; школу бросил — на шахту подался, просился в тот же забой, что и отец, чтоб вместе с его друзьями давать уголь на-гора. «Не сможешь ты в забое, — объяснили ему, — мал еще», но работу на шахте дали. К четырнадцати допустили до отбойного молотка — стал неплохо зарабатывать. Накопил на берцы, камуфляж, кевларовый броник и каску. После гибели Захарченко3 решил: «Пора!» Пришел в военкомат, показал паспорт, наврал, что из-за военного времени ошибочка вышла, ему уже шестнадцать — разве на фронте не нужны солдаты? — некогда было военкому разбираться; парень крепкий вроде, вот и взяли. Пуля и осколок щадили мальчишку — годочка четыре поди как воюет…

Осенью купался Ванюшка в Северском Донце с комроты. Тот похлопал юного лейтенантика по сутуловатой спине и, кривя рот, наполовину парализованный после контузии, с трудом произнес:

— П-п-помню Серегу, отца тваво… Ты эта… как бы… Счастливый… Ну да, с-счастливый типа! Одно лицо с Серегой — говорят, к-к-счастью это.

Блеснул Ванюшка белейшими зубами, крикнул из воды:

— Чудакам всегда блазнится! С малолетства я сирота — в забое, да на рытье окопов, а вы, товарищ командир, счастье!..

И поплыл к песчаному островку. Вспомнил Ванюшка тот случай и захотелось ему в вороненую сталь воды бухнуться — май жаркий стоял, река, небось, прогрелась уже — прям сейчас бы нырнуть, и чтоб без промедления. Глянул ночную сводку — укропы вроде не шевелятся. «Скажу замкомвзвода, Николка — свой человек, прикроет; по-тихому смотаюсь, никто и не заметит, — подумал было. — Да нет, а коль заметят, вдруг капнет кто-то… Военное время, без суда и следствия дезертирство пришьют, вот и “поеду на подвал”, откуда мало кто не “двухсотым” возвращается».

Скрипнула дверь блиндажа, снаружи у входа упало что-то — доска или кусок дерна? А вот и он, легок на помине…

Голос старшины:

— Командир дома?

Приподнялся Ванюшка, сел половчее, приосанился.

— А, это ты, Николка? Вот он я!

— Группа с задания вернулась, товарищ командир. Комотделения затрехсотился…

Вышел из блиндажа юный военачальник. Группа построилась, отдают честь, как положено. Вообще-то не обязательно… кому нужна показуха?

Сержант без каски — голова перевязана, кровь на бинтах и на щеке — еле стоит, бедолага, на кураже пытается отрапортовать пободрее:

— Товарищ командир! Задание отделением выполнено, все тихо — укропы расползлись по землянкам, раны зализывают. А мы на обратном пути под обстрел попали! Ничего страшного…

— Вольно! Отставить «Ничего страшного!» Сержанта в «санку», да побыстрей, ребята!

«Шустрый сержант: раненый, а держится молодцом, — мелькнуло в голове у Вани. — Новой информации — ноль… Эх, зря людей посылал, хорошего воя4 затрехсотил. Хохлы вроде молчат. Всю ночь дождь как из ведра, калюжени5 на проселках еще дня три будут». — Повернулся в сторону блиндажа, устало подумал: «Учиться бы пойти, а тут война… Без конца и края. Комбат стыдит… Комроты распекает: “Cло́ва без ошибки н-написать не можешь, а еще л-лейтенант. И к-кончай ты эти свои… калюга, б-блазниться, нет т-таких слов в русском, понял?”. В русском нет, в казацком есть — забыли, что ли: из казаков мы. А что неправильно пишу… Разве я виноват — ну, не успел выучиться, пятый класс, и то не до конца. Чудак он, Тимофеич! Опять сегодня задание даст: пройти, пролезть, проскользнуть, сбросить “лимонки” с бэплашки… Снова смерть и кровь — уморился я от этакой жизни. Осточертело…»

Машинально потрогал ПМ (пистолет Макарова, — ред.) на поясе, вновь развернулся к разведчикам — те уложили уже сержанта на брезентовые носилки, — посмотрел на черную ленту крови от повязки по щеке сержанта. Вошел в блиндаж; мысли — словно дядин конек — мчатся и мчатся без остановки: «Учиться бы мне, куда без высшего… для начала хоть школу бы окончить… С девчатами поболтаться в городе — тоже неплохо… А лучше всего скакать на вороном коне да по вольной степи вдогон весеннему ветру».

Взял рацию, связался с комроты:

— Тимофеич, пойдем купнемся, как тогда осеньёй. Укропы затихли на пару дней… Сходим на речку.

— О-о-обратитесь по форме, л-лейтенант, к-к-к старшему по званию, — заикаясь ответил комроты. — С-с-совсем ты, Ванюшка разболтался. Неплохо бы сейчас… эта… конечна… У меня сегодня… знаешь, как это? Слаживание с ребятами от С-с-суровикина. Ты пока не участвуешь. Хочешь смотаться? Куда?

— На затон у песчаной косы Северского, товарищ командир… Позиции там в низине… мы их оставили позавчера — прилетало с высокого правого берега, негде схорониться было, умаялись... Серая зона, но они тоже не пойдут туда. Нам плохо, им не лучше будет, — что они, дураки, что ли? Укропы умеют воевать.

— Цыц, малявка… Н-н-никто не выстоит против р-русского солдата. А, ты казак… Против казака — тем боле. Ноги в руки… Д-два часа тебе — эта… купайся, и назад. Оставишь за себя Николку… Если что случится, в подвал отправлю… Н-н-не посмотрю, что с батькой т-твоим в д-д-дружбанах ходили…

— Да не волнуйся ты, Тимофеич, все хорошо будет.

***

До реки километра два. Каждая кочка, каждая ложбинка знакома здесь Ванюшке. Решил не брать «калаш», броник и каску — налегке минут за десять добежит. Омытая ливнем степь укрылась зеленым покрывалом. От далеких холмов до Северского Донца перекинулась бледная радуга. При ясном небе с западного берега реки угрожающе порыкивали раскаты грома. Вниз, к Донцу, по косогору, по полям бежали вспенившиеся ручьи: несли обрывки листьев, вымытые из почвы корневища трав, обломки прошлогодних ржаных колосьев. Заваливали молодые плети бахчевых, промывая колеи, тащили вниз полоски песчаных наносов. Вдалеке догорал подожженный при обстреле стог сена, поднимая сиреневый дым почти до верхней части радужного небесного моста.

Ванюшка наклонился к земле и уловил томительный и сладостный аромат ландыша. А вот и затон — здесь вода теплее, чем в реке будет. Решил заглянуть в свой уютный, недавно оставленный блиндажик, через узкую щель напрямую сообщающийся с окопом. Снаружи его трудно разглядеть — увидеть можно, лишь вплотную подойдя. А внутри хорошо: постель на железной сетке, небольшой диз-генератор, газовая конфорка с баллоном, лампочка Ильича на проводе болтается, даже крошечные холодильник с телевизором имеются. Все как было… Ушли в спешке, много добра оставили, надо бы ребят прислать, чтоб украм не досталось…

А это что? На столе в бутылке букетик ландышей — значит, кто-то заходил, — вот тебе и серая зона… Предательски екнуло сердце — цветы-то они цветы, а ведь и грохнуть могут. Надо было пару бойцов с собой взять… Вытащил ПМ, выглянул из щели блиндажа. Тишина, вроде никого. Оглядываясь по сторонам, осторожно прошел к берегу — следы на песке. Ноги босые… один человек, ступни небольшие, — может, ребенок? Подкрался к воде — ниже по течению маленький фофан в камышах, рядом — купальщица, видна лишь девичья головка с пучком волос, завязанных наподобие кички. Может, девчонка из соседней деревни?

Расположился по-хозяйски неподалеку от кромки воды… ПМ сунул за пояс. Цепкий взгляд разведчика выхватил из общей картины одежду купальщицы, сложенную на берегу, рядом с лодочкой — пиксельный камуфляж оливкового окраса… Вот оно что: укропка к нам пожаловала. На ловца и зверь бежит! Пусть ближе подплывет — вряд ли купаться с оружием пошла. Вот и посмотрим, что за дивчина, расспросим с пристрастием: откуда, зачем, что здесь поделывает да кто посылал… Девушка подплыла к маленькому пляжу, встала на дно, задумчиво двинулась в сторону берега. Глаза подняла лишь, когда по пояс уже из воды вышла. Заметила Ивана, вздрогнула, непроизвольно закрыла обнаженную грудь руками. Но тут же овладела собой, руки опустила и, пристально глядя в лицо незнакомому офицеру в камуфляже, поднялась в полный рост над стальной рябью поверхности воды. Лицо серьезное, ни тени страха или стыда не заметно было в ее глазах, в плавных движениях ладного девичьего тела. Томительно медленно заводила руки за голову, развязывала узел на темени… встряхнула головой — рыжие волосы рассыпались по плечам. Большие светлые глаза в обрамлении пшеничных ресниц, веснушчатое лицо, пухлые губы…

Насмотрелся юный командир тел всяких — мужских, женских, раздетых, одетых, корчащихся в муках и неподвижных, искалеченных, в крови, теплых еще и окоченевших, всяко бывало. Не удивить его голой женской титькой или темным треугольником, стыдливо жмущимся к низу девчачьего живота... Зачерствевшему сердцу рано возмужавшего Ванюшки неведомы понятия высокой гармонии и красоты. Звериного чутья в избытке… куда без него на войне? Может, оно и подсказало: на сей раз встретился ты, парень, с чем-то новым, незнакомым пока… Да что там о высокой гармонии… В пылу сражений, когда каждую минуту бежишь по веревочке, качаясь между жизнью и смертью, среди будней тяжелой военной работы, когда стирается грань между ночью и днем, не довелось ему узнать радостей любви возвышенной, нежной и трепетной, жара любви телесной тоже не испытал.

— Ну что, нравлюсь тебе? — неожиданно спросила купальщица. — Чего расселся? Холодно на ветру-то мокрой… Сбегал бы за одеждой для меня. Принеси хотя б трусы с рубашкой. А то сама пойду, вернусь с винтовкой…

Ну да, конечно, на ветру-то холодно. Послушно вскочил Ванюшка и побежал к фофану, удивляясь по ходу, почему так сразу и согласился — будто раньше красивых девчонок не видал… Взял трусики с рубашкой, успев по пути разглядеть укроповский шеврон с тризубом на лежащем у лодки камуфляже и припрятанную в кустах снайперскую винтовку. Подал купальщице одежду, сам на песок уселся — аккурат, где раньше сидел. Девушка оделась, положила руки на пояс, покачала головой и спросила с вызовом:

— Так и будем молчать?

— О чем гутарить-то? — удивился Ваня. — С тобой все ясно, лахудра: пришла ватников отстреливать. И меня в том числе… Да вот видишь, подруга, на сей раз по-твоему не получилось, — незлобиво ответил Ваня, размышляя о том, что купание его накрылось нынче и придется снайперицу доставлять теперь в штаб для допроса.

— Ты сам-то кто? На москаля не похож — из иностранцев, что ли? Кикел… или может, хачик?

— Какой я грузин? И не хач… Черный, цыганистый с виду — это да, казак я…

— Каза-а-ак… Сопля-я-як ты, а не казак… — прошипела снайперша. — Русня, одним словом. Ну, стреляй уже, звериное племя, чего резину тянуть? Или поизгаляться решил? Насиловать будешь? Вижу, не будешь — женилка не выросла…

«Хорохорится, грубит, но держится смело. И собой хороша!» — подумал Ваня, ответил ей примирительно:

— Ишь, как тебе напели. Что здесь ватники, недочеловеки — без мозгов, мол, и без понятий. А что восемь лет вы лупите по жилым домам Донецка, насилуете, грабите гражданских, об этом подумала? О Горловской Мадонне слышала?

— Хватит мне кремлевской пропаганды — во, наелись! — девушка провела рукой по шее. — Сами вы по жилым кварталам своим и лупите из минометов, выродки кагэбэшные! Болтовни тоже хватит, бери ПМ и стреляй. Или кишка тонка? А еще погоны лейтена-а-анта нацепил. Восемь лет, восемь лет… Тьфу!

— Красивая ты девчонка, а дура… Ну полная дура! Зачем вообще на фронт полезла? Не девчачье это дело, — неторопливо объяснял Ваня. — Да не собираюсь я тебя убивать. Беру в полон, как половцы женщин брали… — неожиданно для самого себя пошутил он и улыбнулся: а улыбка у Ванюшки пленительно-добродушная и абсолютно неотразимая.

— Мы пленных не пытаем и не убиваем, — продолжал он уже серьезно, — тебе, блин, повезло, что со мной, нормальным донецким офицером встретилась. Я навроде спаситель твой, во даже как! Рано или поздно все одно бы тебя отстрелили, а теперь не тронут… Пойдем зараз к нам, прихвачу твои вещички: камуфляж, берцы наденешь, а винтовочку сам понесу, поухаживаю, блин, за девушкой, чтоб глупостей не наделала, — у тебя какая, английская? Украинская… ну вот и ладненько.

Рассуждения и спокойный тон молодого лейтенанта немного успокоили девушку, и она решила выяснить, как того зовут. Он ответил.

— Ванюша, — произнесла она, вначале задумчиво, потом тряхнула головой и решительно заявила: — Ваня, ты и есть Ваня — снайпершу-то зря пожалел! Не довести тебе гарну дивчину до позиций своих ватников. Из кожи вон вылезу, о землю ударюсь, извернусь, полечу шызим соколом под облакы, с три короба навру, очарую, голову закружу, так и так обману москаля-простофилю… А до оружия доберусь, так и знай: я тебя не пожалею. Ты ж мой смертный враг. А впрочем, чего ждать? Прям щас и схожу за винтовочкой, и что ты мне сделаешь? — вызывающе спросила купальщица и сделала шаг в сторону фофана.

Иван вскочил, вытащил ПМ:

— Стоять, гадюка! Ни с места… Хочешь дырку в колене получить?

С западного берега неожиданно донесся звук мопеда.

— Бежим, дроны! Операторы не станут разбираться, кто есть кто… Да спрячь ты пушку, балбес… — отчаянно закричала девушка, схватила Ванюшку за руку и они побежали к блиндажу.

Снайперша буквально втолкнула Ивана в земляную щель, рыбкой влетела вслед за ним, упала на него, повалив парня на спину. И в тот же момент раздался взрыв. Граната не попала в щель блиндажа, взорвалась где-то рядом, завалив вход землей, но не полностью: узкая полоска света еще пробивалась внутрь землянки. Слышно было жужжание нескольких дронов. Один за другим прогремели еще два взрыва — гранаты падали недалеко от входа. Квады еще некоторое время кружились над окопом и блиндажом… Наконец наступила тишина. Девушка лежала, прижавшись к Ваниной груди — лицо оказалось на его плече.

— Спасла нас… — тихо сказал Ваня. — Странное дело: мы с тобой смертные враги… сама ведь сказала. Вначале я тебя спас, мог ведь и пристрелить. Теперь ты нас обоих… Напугалась? — она кивнула. — Вижу… я тоже ваще-то. Чуть не обделался… все, думаю, капец подкрался незаметно. Как зовут-то?

— Олеся я.

— Красивое имя, хоть и укропское… — задумчиво произнес лейтенант. — А в снайперши зачем подалась? Долго училась?

— Да нет, я камээс по биатлону. Почти не пришлось переучиваться. А воевать — так… по дурости, наверно… Пошла по приколу и записалась. От тебя молочком пахнет, Ваня, — сказала она. — Сколько годков?

— Восемнадцать с небольшим.

— Малыш, сосем малыш…

— Ладно тебе, — примирительно прошептал Иван. — Четыре года воюю, известный командир, между прочим. Могу сразу несколько дронов вести с компа или с мобилы. Таких — раз два и обчелся. Сам научился… А до этого на шахте вкалывал, года два, не меньше.

— А мне уже двадцать… — вздохнула Олеся. — Ну ничего, тоже не так уж много. Ушла со второго курса — романские языки в харьковском универе изучала. Эх, счастливое было время! — и подумала: «Может, есть еще шанс? Очень уж не хочется умирать молодой».

— Встретил бы меня там, сразу б влюбился.

— А я и так уже почти… — ответил Ваня. — Ты красивая. Стоя-я-яла — прям очень клево — ноль мандража; а я, блин, словно пацан какой, в осадок выпадал… чесна. Ее захватили, а она не испугалась. Такую, как ты, взял бы в разведку…

— Правда? Ты мне тоже понравился, — обрадовалась Олеся, приподнялась на локтях, рассматривая опрокинутое Ванино лицо, пристроилась поудобнее, долго и нежно целовала его в губы. — Хорошо-то как, — сказала она, оторвавшись. — Взял бы в разведку… дурачок, что ты болтаешь? Начитался плохих книжек.

— Каких таких книжек, я и школу-то… — успел вставить Ваня, пока она не закрыла ему рот ладонью.

— Все про тебя знаю, мы знакомы тысячу лет — помолчи минутку, Ванюшка. Не уверена, так ли уж мне хотелось бы и дальше снайперить, — продолжала она, вздыхая. — Что за наших, что за ваших… Куда бы нам податься от этого смертоубийства? Ты-то, наверное, будешь до конца воевать…

— Потому что казак; батя с матушкой покойные завещали землю нашу защищать. На том стоит и будет стоять донское казачество…

— Казак, с печки бряк! Тоже мне, защитник отечества. Научился бы целоваться для начала… Ладно-ладно, не ерепенься ты, герой, карман с дырой!

Нежный аромат букетика ландышей заполнил блиндаж, напоминая о запахах родного леса, об уюте отчего дома, в головах молодых людей звучали забытые голоса детства. Двое заблудившихся детей… Они лежали рядом, охваченные новым, доселе незнакомым чувством. Вроде откапываться надо… Запустили генератор, включили свет, поискали саперную лопатку — ничего подходящего... Ваня сказал, что свяжется по рации или по мобиле, его ребята будут здесь через четверть часа. «Придут, и что? Неужели конец?» — пронеслось в голове Олеси.

— Не спеши. Разве нам плохо, Ванюша? — спросила она. — Сегодня меня, наверное, не станет — народная милиции твоя и грохнет, а может, и наши — если перехватят — за то, что с русней связалась. Ты ведь тоже… каждый божий день по краю ходишь. Я хочу, чтоб мы запомнили друг друга, обними меня, милый. Да не строй из себя крутого. Ты и так мне нравишься — таким, каков ты есть… Не спеши, дорогой, и ни о чем не беспокойся… все сама сделаю…

— А ты, Леся, умеешь держать слово, — сказал Ваня.

— О чем ты, милый?

— Обещала заморочить мне, дураку, голову — так все и получилось. Как сказала, так и сделала. Я вот лежу рядом с тобой, потеряв всю свою казацкую хватку и военную бдительность, можно сказать, а ПМ на столе бесхозный. Взять его да пристрелить меня — раз плюнуть, делай, раз обещала…

— Ладно тебе, Ванюшка, — застенчиво сказала девушка, поцеловав его в шею.

Она подумала о том, что если б раньше заметила Ваню, могла и в самом деле «снять» его при выходе на пляж затона. И не стало бы чудного мальчика…

— Тогда одно было, теперь другое… — растерянно пробормотала она.

Юный командир опять хотел связаться с товарищами, но Олеся вновь уговорила его не спешить. Осмотрели укромные уголки блиндажа — нашли питьевую воду в пластиковой бутыли и десяток яиц в холодильнике. Надбили одно — понюхали, — еще не стухло. Отыскали сковородку, спички… «Все, отстрелялась, подруга, — подумала Олеся. — Нет тебе назад дороги. Надо новую жизнь пытаться строить. Хотя сколько ее осталось — может, на пару часов или и того меньше…»

— Ванюшка, я голодная, как бездомная собака, которая долго бродила, а потом ее подобрали хорошие люди! Давай хоть яичницу сделаем, встречу нашу отметим… Здесь нам хорошо друг с другом, а что снаружи ждет — неизвестно!

— Почему неизвестно? Доложу командиру, что ты перебежчица, в донецкой милиции служить хочешь, возьму к себе…

Олеся подумала: Ванюша — совсем мальчик, не понимает, что они песчинки в игре стихий, волей случая оказавшиеся в самом жерле вулкана.

— Так твои донецкие и поверили, — грустно ответила она. — Разберутся, как было дело, и в расход пустят Лесю. Опять будешь один как перст. Да и не хочу я больше ни в кого стрелять. Похоже, навоевалась уже.

Оба помолчали, обдумывая слова друг друга.

— Пойдешь за меня, Леся? Невесту не тронут. Уговорю Тимофеича, пощадит он тебя — хотя б ради моего батяни. В Донецке квартира от мамы осталась. Все говорили — сдай республике, сдай республике, а я тянул, не хотел. Тебя, наверное, дожидался. Вот и дождался. Будешь в городе жить, а я на побывку приезжать. Если останусь цел-невредим, нарожаешь мне ребятишек. Донбассу нужны лихие казаки.

— В мирное время пошла бы, а сейчас война… Слишком уж складно у тебя получается. Давай, Ванечка, наперед не загадывать. Подождем, что твой Тимофеич скажет. Там, наверное, и без него есть решалы, кому жить, а кому умереть следует.

Спички не хотели зажигаться, газ в конфорку не поступал, остатки масла загустели и не вытекали из бутылки… Пришлось ребятам изрядно повозиться, прежде чем яйца попали на горячую сковородку. Пока суд да дело, Ваня читал свои стихи: «Мне часто снится край Донбасский / И терриконы средь степей…» Потом: «А на Донбассе все еще война! / Грохочут танки и летят снаряды…» И еще: «Украли детство, жизнь украли. / Нацист танцует на крови…»6

— С чувством написано, ты у меня такой… но что это за рифмы: «крови-умри», «донбасский — когда-то», «война — и тьма»? — сказала Олеся. — Тебе учиться бы, милый…

***

Снаружи раздались голоса. Проходили мимо люди, услышали стук генератора — поняли: кто-то есть.

— Ну что, нацики сраные, попались? Сдаваться будете или предпочтете гранату в подарок и геройскую погибель?

Спросили по-русски. Ванюшка — с шевроном ДНР, Олеся так и осталась трусиках и рубашке. Хорошо все-таки, что не укропы. Хотя, может, и военная хитрость.

— Свои мы, отройте нас, ребята, дроны чуть было не накрыли, — прокричал в щель Иван. — Я — лейтенант Иван Цыганов, позывной Цыган, комвзвода дээнеровской разведки, с девушкой своей…

Снаружи не ответили — совещались, видно.

— В общем так, суки, — послышался грубый голос. — Пока взрывать вас не будем. «Кочерыжка» откопает, здесь не так много земли навалило, а я с «калашом» против блиндажа буду. Как вход откроется, кладете оружие на землю, выходите с поднятыми руками, ложитесь лицом вниз. Тогда и посмотрим, чей ты лейтенант и что за чикса с тобой. И чтоб без косяков.

— Не, так свои не поступают, — ответил Иван. — Оружие не возьмем, руки поднимем. А ложиться лицом вниз не станем. Покажу воинский документ, а вы свои, и хватит.

На том и порешили.

«Позвонить, что ли, ребятам? — размышлял Ваня, пока их откапывали. — Мои-то шибче ветра добегут — все надежней будет. А как эти, что снаружи, услышат разговор, да грохнут лимонкой?»

Выходили из блиндажа напряженно. Встречали их двумя «калашами», разглядывали дээнеровский шеврон, с бо́льшим интересом и присвистнув — голые ножки Олеси и острые груди, оттопыривающие ткань рубашки:

— А ничего у тебя чикса!

«Что за неприятные типы эти вагнеровцы… — подумал Ваня, увидев на них шевроны ЧВК. — Тимофеич советовал держаться подальше от “музыкантов” — среди них много блатных». Тем временем «спасители» показали воинские документы, представились позывными: Старшой и Кочерыжка. Положили на землю «калаши», сняли каски, броники…

— Фу-у-у, жара какая! Можешь не показывать доку́мент, лейтенант, верим.

Ванюша хотел вернуться в блиндаж, взять оставленные ПМ, рацию и мобильный.

— Не спеши, бро, — деловито остановил его Старшой, показывая на пистолет за поясом. — Вначале рассчитаться надо бы.

Ване все это не понравилось, но он решил пока сдержаться. Старшой объяснил, что «товарищеская выручка на фронте» — это, конечно, хорошо, но Кочерыжка вкалывал, они в дозоре — им еще путь немалый… Ваня удивился: все знают, что в ЧВК платят в разы больше, чем в российской армии — тем более в нищей нармилиции. Старшой рассказал, что «лаве» и впрямь начисляют немало, но выдают на руки мелочь, а остальное — только дембелям, а до того деньги на счетах хранятся. Вообще-то, это правильно: не будет пьянок, не будет чего-то типа «у меня в кармане триста баксов было, куда они делись?» А с другой стороны: когда еще дембель, и будет ли он? Все входят в их положение, выручают… Как им прожить? Каждый день на смерть идут. Почему они должны воевать без женщин и марафета7? Вон у Цыгана с этим все в порядке, «снял неплохую соску», заявил Старшой, указывая на Олесю, а им не надо, что ли? И опять Ване не понравился их разговор:

— Не пропустишь, скручу обоих, — решительно заявил он.

— Обо-о-их, во борзота! Ты для начала с Кочерыжкой совладай, лох сопливый, — сказал Старшой и показал на краснорожего напарника — роста хоть и невысокого, зато очень плотного и широкого в плечах. Видно, у этих двоих операция по сравнительно честному отъему денег у товарищей по оружию была неплохо отработана, потому что сразу после слова «совладай» Кочерыжка злобной росомахой ринулся в атаку и воткнулся головой в живот высокому лейтенанту, потом схватил его за ноги и, опрокинув на спину, попытался забраться сверху.

— Казака голыми руками не возьмешь, — весело крикнул Ванюшка и, перекинув ногу через голову соперника, вытащил его руку на болевой.

— Ты что, клешню оторвешь, — заверещал Кочерыжка.

Ваня отпустил его, но в тот же момент Старшой обхватил сзади его голову и приставил к горлу нож:

— Не дергайся, бро, руки вперед!

Не успел Ваня вытянуть руки, как Кочерыжка набросил ему на кисти стягивающую полиэтиленовую ленту с замком.

— Ну вот и все, парень, тебе же хуже. Пожалел деревянных — зеленых, небось, никогда и не видел, — придется чиксой делиться с боевыми товарищами. Что ты смотришь на меня, глазастенькая? От тебя-то уж точно не убудет. Узнаешь хоть, что такое порево с настоящими мужиками, а твой лейтенантик пусть поглядит, как это делается. Приступай, Кочерыжка, покажи ей «вафлю», я подержу бешеного, потом моя очередь…

— Отпусти, сволочь… Беги, Олеся, я разберусь с ними, — закричал Ваня.

Низенький «музыкант» бросился вперед и успел было ухватить за лодыжку отступающую к воде Олесю, но она вырвалась, лихо врезала ему ногой по голове и побежала к фофану.

— Стой, лярва, от меня не уйдешь, — визжал Кочерыжка, пытаясь встать на подгибающихся ногах и достать пистолет из кобуры подмышкой.

Олеся белой лебедью неслась к фофану — бежала мощно, как на соревнованиях. За долю секунды, казалось, вся жизнь перед глазами промчалась: родительская дача под Харьковом, мама с папой, счастливые студенческие вечера, первые свидания… Теперь все решится, только б успеть до винтовки... В точности и скорости стрельбы никому она не уступит — на раз потушит «музыкантов», постоит за себя и за своего Ванюшку. И что потом? Придут его ватники… Не-е-ет, теперь она своего шанса не упустит, придется Ваню тоже снимать… А там — в фофан и к своим…

Не снижая скорости, схватила винтовку, взвилась вверх, сделала пируэт, передергивая затвор и разворачиваясь — так, чтобы упасть животом вниз, стволом в сторону противника. Сколько раз она проделывала это на тренировках и соревнованиях… Еще чуть-чуть… Но маленький уголовник оказался проворней — повернув пистолет на девяносто градусов и дав очередь, опередил снайпершу. Олеся рухнула на песок с пробитыми грудью и головой.

— Нехорошо, парень, с нацисткой связался. Вот что выясняется, — сказал Старшой.

Ваня, бледный как мел, произнес:

— Вы чо сотворили… волки позорные, «вагнера» гребаные? Не вашего ума дело. Я и своему начальству доложу, а хоть и самому Пушилину8, да и Евгению Викторовичу9 объясню, если потребуется. Мои ребята порвут вас. Убери нож — лучше сам отпусти…

— Вот еще, — ответил Старшой, не отводя лезвия от горла лейтенанта. — Давай, Кочерыжка, принеси-ка его мобилу. Посмотрим, такой ли он крутой, как рассказывает. Открывай контакты.

— Тут все контакты запаролены, — ответил Кочерыжка, вернувшись из блиндажа с телефоном.

— Хотите проверить, — сказал Ваня, — пожалуйста. Коснитесь задней стенкой телефона моего пальца.

Кочерыжка посмотрел контакты — подтвердил: есть Пушилин, Пригожин — тоже, даже Уткин имеется.

— Похоже, зашкварились мы, Кочерыжка, — сказал Старшой. — Пушилинских я вообще-то не особо опасаюсь, не пойдут против «вагнеров». А вот дядя Женя — совсем другое дело. Не любит он, если кто всерьез накосячил. А мы языка убрали, командира разведки грабануть хотели… Тебе, кстати, Цыган, тоже не повезло. А что девчонку грохнули — не хваталась бы за ствол, все обошлось бы. А теперь что? Сам посуди… Какой у нас с этим добрым малым, Кочерыжкой то бишь, пусть и небольшого ума… что у нас за выбор остался? Отпустить тебя и получить кувалдометр от дяди Жени? Не для того я из централа откинулся… А какой еще вариант? Подержи-ка голову терпилы и перо — вот так. Видишь, лейтенант… Это мой «Макаров». Грустно мне смотреть на него… Да и на тебя тоже. Хороший ты пацан, у меня к тебе нет серьезной предъявы. И чиксу тоже жаль. Просто нет другого выхода. Ничего личного…

Быстро поднес ствол к подбородку Ванечки и выстрелил снизу под углом сорок пять градусов.

— Теперь, Кочерыжка, все зависит от твоей расторопности. Хочешь, чтоб не замели? Доставай деньги из кармана лейтенанта, та-а-ак… Теперь камень к ногам, камень к ногам чиксы, обоих на стремнину вытащишь и с лодки сбросишь. Вещи девчонки, винтовку — тоже в лодку, оттолкни от берега, пусть плывет. Кровь — засыпать песком. Все сделал? Хорошо, просто штым… Теперь возьми его ПМ, рацию и мобилу… Зашвырни подальше в воду. Мы шли дозором, никого не видели, ничего не знаем. Понял? А если кто-то заметил… или с дрона, например сфоткали… Да, было дело. На лодке лазутчики пришли — два укропа с правого берега. Один, который «он», успел переодеться в форму нармила, «она» — нет. Замочили обоих. Для того нас и посылали. Запомнил? Смотри, не спутай… Бог не фраер, честных воров не выдаст…

«Музыканты» заглянули в блиндаж — ух ты, как же круто яичницей пахнет! Чуть подгорела, правда.

— Теперь все в порядке, можно не спешить. Прибегут пацаны от этого, как его — Иван Цыганов, что ли? — мы никого не видели. Просто хаваем, — сказал Старшой. — Ну и дела… Думаю, заслужили хороший завтрак. Да выбрось ты бутылку с ландышами, на столе и так тесно.

Май на излете. Поломаны стебельки ландыша, символа весны, выброшенного на песок манкуртами войны. Понуро опустили головки нежные цветы его, опечаленные расставанием с любимой землей донской… Утро незаметно превращалось в день. Под ярким солнцем на глазах просыхало зеленое покрывало степи. Исчезла, истаяла в небе утренняя радуга. Отгорел стог сена, лишь слабая ленточка дыма тянется еще — все выше и выше, пока совсем не растворится в мареве майского дня. А на месте радуги в зените майского неба знаком апокалипсиса над всем миром нависла огромная кувалда. Не скакать тебе, Ванюша, на вороном коне да по вольной степи в догон весеннему ветру. Нет ныне места доброму казаку в донецкой степи. Да и где теперь та вольная степь? Куда взгляд ни бросишь, везде танки, БМП, в воздухе вертушки и дроны, ненасытные чудища железные — пожиратели человечьей плоти. Не стать тебе, Ванюшка, отцом семейства. Не миловаться с гарной дивчиной, не нарожает тебе дивчина добрых казаков и казачек.

Разве дело в «музыкантах»? Да и музыканты ли то были? Какие-то бандиты переодетые — в последнее мгновение своей жизни увидел Ванюшка татуировку на запястье Старшого с изображением волчьего крюка и надписью «Азов». Могли и нармилы вас убрать — на войне всякое случается, укропы — тем более… Ничего личного. Когда война, никому нет дела до Ванюшки с Олесей, заблудившихся детей Украины и Донбасса. Кувалдометр все решает. Кувалда — мерило всего. Пока идет война.

А земля, не останавливаясь, делает свою вечную работу: молодая трава на солнечной стороне склона становится выше и гуще, растут тыквы, арбузы, кабачки, завязываются гроздья винограда. Из прошлогодней засохшей бурой травы выглядывают голубые детские глаза фиалок. Сколько они проживут в степи? А на смену им, по склону в сторону Донца поднимаются задорные тюльпаны, подставляя солнцу багряные, алые, желтые и белые чашечки…Возопием же вслед за певцом земли донецкой:

«Ах, не плугами-то наша славная земелюшка распахана… А распахана она огненными минами да снарядами, саперными лопатками да гусеницами танковыми. Ой, да засеяна славная земелюшка головами казацкими, головами русскими да украинскими, головами калмыцкими да бурятскими, головами аварскими да якутскими… А украшена-то земля донецкая печальной красой вдов да матерей, мужей и сынов потерявших… Расцветает наша земля тиходонская сиротами малыми. А наполнена волна в сотнях рек донских не росой утренней и не ключевой водой, а слезами горькими — отцовскими да материнскими».

Примечания:

1 Народная милиция.

2 Листья рогоза, бочарная трава.

3 А.Захарченко — глава ДНР и главнокомандующий вооруженными силами ДНР. Убит в августе 2018 года в результате взрыва в кафе.

4 Боец, воин (дон.).

5 Низина, наполненная водой (дон.).

6 Строки из стихов А.Гладуна, И.Расшиваловой и В.Скобцева.

7 Кокаин, наркоман.

8 Глава ДНР.

9 Речь о Евгении Пригожине — бывшем шефе ЧВК «Вагнер».

Саша КРУГОСВЕТОВ