Ю.Ф.Скамейка

Тихий полдень для двора многоэтажки был безлюден и полон покоя. Даже по шуршанию дворничьих мётел асфальтовые дорожки успели слегка заскучать. Все жители давно разбежались по своим работам, учёбам и детским садам. Ну... почти все.

― Доброго дня, бабушки, ― ласково прощебетали две юницы-подружки, выпорхнув из подъезда.

― Здравствуйте, милые, ― щедро смазав мёдом свой голос, ответила преклонных лет дама. Сидевшая рядом на скамейке её ровесница согласно кивнула.

― Ну да, ну да...

Обождав, пока девушки отошли на приличное расстояние, старушка перестала кивать, изменилась в лице и зло прошипела:

― П-проститутки!

― Что ты такое говоришь! Это хорошие девочки, сама ведь знаешь. Отличницы, одна в МГИМО поступила, другая в Тимирязевку. Собачьему приюту помогают. И родители приличные...

― Проститутки и наркоманы! Хулиганьё!

― Да, что ты заладила! ― пенсионерка возмущённо заправила фиолетовый локон под край оранжевого вязаного берета.

Её подруга зажала ноздрю пальцем, исковерканным артритом, и оглушительно высморкалась на асфальт.

― Проститутки и наркоманы, говорю, где? А бандиты и уголовники? А где, я интересуюсь, пи...

Собеседница пресекла возмущённую тираду, приложив палец к сухим, сморщенным губам и зашикав по-гадючьи:

― Ш-ш-ш, ты чего, Мань, про этих же нельзя.

― А, ну тебя. Теперь ничего нельзя. А хуже всего то, что никому и не надо. Все ку-ультурные, аж тошно. Здравствуйте, пожалуйста, да будьте любезны, да не изволите ли... и прочее се-се. Девкам только крылья отрастить осталось, а парни... эти вообще, словно какие-то пи... Да, не шипи, помню, что нельзя про них. Все такие благовоспитанные, что прицепиться не к чему. А у меня давление, пёс их раздери - мне его стравливать нужно. Неправильно это всё. Молодым положено чудить и чертить чертями, а старикам - ворчать по поводу этих "чертежей". Это, мать, непреложный закон. Вспомни, хотя бы, как мы тогда, после выпускного, в Питер с тобой рванули автостопом. Иль забыла?

― Ха, я не помню, как моего второго мужа звали, но эту поездку до смерти не забуду. Могли ведь найти потом наши детали где-нибудь в придорожной канаве.

― Но ведь всё круто было. И есть что вспомнить, хоть это всё сложнее делать. А эти что вспомнят? Учёбу, работу или как в волонтерских футболках похлёбку для бомжей в миски разливали? Вот, не надоедает им так?

Из-под оранжевого берета раздался горестный вздох.

― Ну, теперь ведь принято так. А ещё говорят, что часть мозга того... атрофировалась. Из-за волн всяких. Тараканы-то не просто так разбежались. А мы не прочухали, дети тоже, а внуки уже культурные-прекультурные и по-другому не умеют. А всё эти телефоны, планшеты, умные дома.

― Ага, у-умные все стали. А, ну их. Ленок, одолжи до пенсии. Мне правнук приложение установил. Пару тыщ не хватает, чтоб запустить. Давай, симульнём эту реальность. Вернём на время наш старый двор.

Елена Аркадьевна выудила из сумочки планшет, поводила пальцем по экрану.

― Перевела. Давай, мать, симулируй!

Мария Николаевна нацепила очки и начала ковырять пальцем экран своего старенького смартфона. Что-то неуловимо поменялось. Двор был тот же, но уже не совсем. Образы, считанные с воспоминаний нескольких поколений жильцов, окутали пространство, опрокинув его во времени на десятилетия. Это было странно, но очень волнующе и абсолютно правдоподобно. Из-за кустов сирени показалась стройная фигурка. Джинсовая мини поверх леопардовых лосин, взрывообразно начёсанные волосы, выжженные гидроперитом до желтизны майских одуванчиков, тонкая кофта, сквозь которую бесстыдно торчали сосцы - девушка явно напрашивалась на обсуждения обитательниц скамейки.

― Проститутка! ― как-то даже с облегчением выдохнула Мария Николаевна.

― Ой, Мань, а я, кажется её помню, ― прошептала Елена Аркадьевна, но подругу было уже не остановить.

― Эй, а здороваться не учили?

― Хай, бабки! ― не глядя, махнула рукой девица. Она уже открыла дверь подъезда без признаков камер и домофонов, когда старушка собралась с духом и снова гаркнула:

― Рогатку не застуди, шлёндра малолетняя

Подруга теребила рукав её кофты:

― Мань, это ведь...

Но Маня не слушала её. Сквозь слёзы смотрела она на палец с фиолетовым ногтем, дерзко мелькнувший в проёме двери оскорбительным жестом.

― Чао, клюшка, ― прошептала старушка дрожащим голосом.

Да, она тоже узнала себя. Хотелось догнать, обнять, расспросить - как там, в прошлом, дела. Она даже попыталась встать, но ноги будто онемели, а из глаз ручьями хлынули слёзы. Осталось лишь повторять:

― Чао, клюшка.

  Ечеистов Вадим Викторович

источник