Любовь к языку – не то же самое, что лингвистическое высокомерие.

Бывает так: натыкаешься в Сети на холивар. Идейный накал страстей, многостраничные разборки – и вдруг кто-то совершает орфографическую ошибку. И тут появляется он – граммар-наци, представитель воинственной аудитории, с пеной у рта отстаивающей орфографические нормы и кидающей камни в тех, кто имел неосторожность написать «кажеться» или «Тайланд». Конфликт теперь сосредоточен вокруг этой ошибки, «безграмотность» противника используется как последний аргумент в споре. Граммар-наци со сладострастным возмущением строчит коммент за комментом, суть его мыслей сводится к чему-то вроде: ненавижу тупых безграмотных. Аккуратненько вставляет свои ответы в Word, проверяет на ошибки и с чувством выполненного долга отправляет в общественный доступ. Сегодня граммар-наци будет спать спокойно: долг выполнен. Он увидит розового пони, на зеленой полянке читающего словарь Даля.

Ну да, писать надо грамотно. Удручает, когда из этого высказывания делают шовинистскую аксиому, рождая лингвистическую иерархию: грамотные против безграмотных. И эта иерархия подменяет в головах граммар-наци всякую другую иерархичность: добро – это аз буки веди, а зло – аз буки не веди. Несведущий относится к категории зла.

Почему вообще не стоит поправлять людей в разговорной речи

Вы часто поправляете людей в разговоре, если они произносят слово неправильно, ставят ударение не на тот слог? Делать это совершенно бессмысленно. Лишь малая часть людей после исправления испытывают благодарность и всю жизнь потом произносят это слово правильно. Это ваши собственные маленькие дети, ну и отдельные уникально редкие экземпляры людей (вы их даже не встретите).

Вы можете делать сколько угодно замечаний взрослому человеку – они не укоренятся в его сознании, потому что он существует в среде, где принято говорить так, как говорит он. Девяностолетнюю бабушку Валю, не доучившуюся из-за войны, ее товарки по лавочке у подъезда не оценивают с точки зрения «грамотности-неграмотности», строго говоря, им вообще наплевать, что она «ложит», а не «кладет», потому что они и сами «ложут». Привычка говорить именно так – одна из самых стойких. (Лично на меня, например, в подростковом возрасте почему-то сильное впечатление произвело то, что Чехов в своих рассказах склонял фамилии, которые сегодня не склоняются: «Под вечер Беликов... поплелся к Коваленкам» («Человек в футляре»). По нормам того времени это допускалось. И я, понимая, что по современным нормам это неправильно, все равно до сих пор иногда в устной речи склоняю такие фамилии.

Вы москвич, приезжаете в Питер в отпуск. Ну, допустим, покупая пончики, вы еще сможете заставить себя сказать «пышки» (на ценнике написано – значит, вроде как, «узаконено»), но вы с огромным трудом да и то, как дурак, прыская со смеху, можете за время отпуска приучить себя говорить «парадная», «поребрик» и «шаверма».

Избавиться от привычки произносить слова «нелитературно» можно, только покинув привычную среду и окунувшись в среду, где говорят иначе, более того, прожить в новых условиях определенное время (для каждого человека – разное). Постоянно слыша привычные слова в «непривычном исполнении», вы, в конце концов, переучитесь, непривычное станет привычным – и вы невольно начнете говорить, как все. Человек – существо общественное, и стремится не выделяться.

Одни поправляют других в повседневной жизни, как правило, по двум причинам:

«Неправильное» действительно режет слух, и люди как бы из добрых побуждений подсказывают, как «правильно».

Хотят уязвить неприятного им человека; используют «исправление» как решающий аргумент, когда все их другие аргументы уже опровергнуты (внутренне встают в позу: да ты, оказывается, вообще безграмотный, что тебя слушать!).

Те, кого поправляют в обычной жизни, воспринимают это, как правило, болезненно: кто-то раздражается, кто-то испытает унижение, кто-то просто готов взять тапок и прибить вас. Поправлять людей или нет – это вопрос вашей личной толерантности, вашего уровня эмпатии. Прежде чем кинуть в другого камень, представьте, что он летит в вас. Вы абсолютно уверены, что сами произносите все слова правильно?

«Очень многим свойственно лингвистическое высокомерие, – сказал лингвист Максим Кронгауз в интервью “Московским новостям”. – Они, с одной стороны, сетуют на то, что окружающие знают норму хуже, чем они. А с другой, в душе очень рады этому. Потому что это дает повод сокрушаться и сознавать при этом, что ты занимаешь в иерархии более высокое место. Надо сказать, это не обязательно безупречные с точки зрения нормы люди. Потому что человек, делающий 10 ошибок, может ругать человека, делающего 12 ошибок. Эта градация бесконечна».

Без грамматической ошибки я русской речи не люблю…

Негатив у граммар-наци, в основном, вызывают люди публичные, авторы, журналисты, делающие ошибки в текстах. Уж они-то ведь должны быть поборниками литературных норм, писать идеально грамотно, ведь они – пример для других. В них надо кидать камни за ошибки!

Да, не вычитывать несколько раз свой текст, высылать редактору сырую статью – это непростительно. Но с одной оговоркой: этого не должен прощать себе прежде всего сам автор. Если он прощает себя за лень, дело плохо. Автор обязан редактировать собственный текст, не надеясь на редактора, и искать любую возможность свой текст улучшить. С другой стороны, мозг человека так устроен, что не совершить ошибку просто невозможно. Даже после того, как вы вычитали текст вдоль и поперек, в нем непременно можно найти хоть одну да ошибку – это негласный лозунг корректоров.

Стиль – это человек, говорил Бюффон, натуралист и писатель XVIII века. И имел в виду, естественно, не орфографическое и пунктуационное совершенство. Текст – штука, которую вообще нельзя оценивать по числу ошибок. По этому критерию хочется оценивать только плохие тексты. Думаю, любой редактор согласится с тем, что куда приятнее править ошибки в классной статье (возникает чувство признательности хорошему автору и желание помочь, улучшив текст), чем в скучной и никому не нужной (возникает раздражение: из-за этих пропущенных запятых я все никак пообедать не могу).

В широком смысле (не только в лингвистическом) не нужно бояться совершать ошибок.

Их не совершает только тот, кто вообще ничего не делает.

Делали их и наши классики:

Лев Толстой: «Поселившись теперь в деревне, его мечта и идеал были в том, чтобы воскресить ту форму жизни, которая была при деде». Некорректное построение деепричастного оборота.

Николай Гоголь: «Спит ум, может быть обретший бы внезапный родник великих средств». Причастия не употребляются в сочетании с частицей бы, так как не образуются от глаголов в форме сослагательного наклонения.

Образцы смешения литературной и разговорной речи встречаются в рукописях Пушкина сплошь и рядом. Да, «наше все» делал ошибки: изьясняться, маминьки, впроччем, клюшницей, поцалуй, истинны.

Но, естественно, он тщательно относился к корректуре своих текстов и просил друзей (Плетнева, в частности, вообще воспринимал как своего личного корректора) вычитывать и исправлять «ошибки правописания, знаки препинания, описки, бессмыслицы», за которыми сам не доглядел.

И всем очевидно, что ошибки ничуть не умаляют текстов Пушкина, Толстого, Гоголя и других.

Почему каждый имеет право на ошибку

Нормы русского языка не кодифицированы раз и навсегда. В лингвистике есть понятия «казуса» и «узуса». Узус отражает употребление языковых единиц, общепринятое для носителей языка, то есть то, что зафиксировано в словарях. Казус – это своего рода частный случай употребления. Сюда входят окказиональные новообразования, связанные с нарушением нормы, индивидуальное или диалектное произношение слова, авторские неологизмы и т.д. Иными словами, казус фиксирует случаи употребления, а не норму.

Узуальное употребление противопоставляется окказиональному, но при этом процесс пополнения словарного состава языка связывают с закреплением в сознании его носителей казуальных образований как нормы. Язык пополняется и развивается, когда то, что раньше считалось отступлением от нормы, приобретает статус узуса. Если в языковом сознании большинства окказионализм, прошедший долгий путь от возникновения до распространения, имеет один лексический смысл, если носители языка в живой речи активно употребляют это образование, то оно входит в узус.

Два этих понятия – центральны для развития языка. Без узуса, охраняющего саму структуру языка, последний просто перестанет функционировать как система. Правила, являющиеся необходимым логическим условием существования языка как такового, будут существовать до тех пор, пока существует письменная речь. И, естественно, любой умный, адекватный человек стремится не совершать ошибок при письме.

Но при этом нужно помнить, что язык – не просто система, а саморазвивающаяся система. Живая речь, с ее неправильностями, неологизмами – главный источник развития языка. Только мертвые языки застывают нетронутыми, с нерушимыми законами правописания. Жизнь, с ее изменчивостью, ее несовершенством, отражается в языке и движет его вперед.

Явление лингвистического высокомерия происходит из непонимания одной элементарной вещи: люди первичны, язык – вторичен.

Люди – творцы языка.

И, как ни парадоксально это звучит, но только любовь к языку и понимание законов его развития, удерживают от лингвистического высокомерия.

Ум, как и жизнь, – штука гибкая, и любые крайние убеждения на фоне неспособности пересмотреть их при появлении конструктивных аргументов, выглядят смешно и узколобо.

Светлана Кузнецова

источник