“Ваше императорское величество, нельзя давать аудиенцию Менделееву, — убеждали Александра III. — Женившись во второй раз при живой жене, он лишился права бывать в приличном обществе”. Император ответил: “Это верно, у Менделеева две жены, но Менделеев-то у меня один!”…
В Боблове рос исполинский, раскидистый дуб с огромным дуплом метрах в двух от земли. В этом дупле свободно умещались стул и небольшой столик: их распорядился затащить сюда хозяин имения, Дмитрий Иванович Менделеев. В дупле он оборудовал летнюю лабораторию для наблюдения за движением воздуха в нижних слоях атмосферы. К дубу приходили крестьяне, и, задрав голову, спрашивали у Менделеева, какая завтра будет погода — тот смотрел на барометр и “пророчествовал”.
Образ соловья-разбойника довершали дикая борода и волосы до плеч — Дмитрий Иванович стригся лишь раз в году, и этому правилу не изменил даже по случаю аудиенции у императора. Менделеев, впрочем, вообще неохотно появлялся на людях, и, дай ему волю, может¸ так и просидел бы всю жизнь в дупле, не спускаясь с “небес” на землю. Его супруга, Феозва Никитична, считала, что все это “сидение на дубу” нужно только затем, чтобы пореже видеть ее саму и ее слезы.
Они еще до свадьбы оба догадывались, что из их брака не выйдет ничего хорошего. Физу смущала неуемная вспыльчивость жениха: однажды в приступе раздражения он развеял по ветру все наличные деньги из кошелька, в другой раз накинулся на лакея из-за недостаточно горячего чая… Впрочем, по вечному заблуждению женщин, Физа надеялась переделать Митю своей любовью. Сам же Митя в тот год еще не совсем оправился от романа с Агнессой Фойгтман, немецкой провинциальной актрисулькой, женщиной огненного темперамента и змеиной хитрости. Он подцепил ее в Гейдельберге, куда ездил стажироваться в лаборатории химика Бунзена. И целый год умудрялся сочетать изучение капиллярных явлений с беготней за ветреной Фойгтман по немецким городам, скандалами, сценами ревности и бурными примирениями. Немец Бунзен только головой качал: где это слыхано, чтобы подающий надежды ученый вместо того, чтобы затвориться в лаборатории, так страстно увлекался женщинами! Между тем Дмитрий ухитрился сделать даже одно серьезное научное открытие — нашел температуру абсолютного кипения, но тут Агнесса осчастливила его рождением девочки и затребовала такое содержание, что Менделееву пришлось, бросив научную работу, спешно возвращаться в Росиию и бегать там по лекциям и урокам, не щадя живота своего.
После горячечных гейдельбергских месяцев тихие вечера у давних знакомых в компании анемичной, болезненной, не слишком умной и оттого доброй барышни — Феозвы Лещовой казались тихим желанным пристанищем. И Митя имел неосторожность написать старшей сестре Ольге: “Милая, право, эта Физа. Если б не деньги, которых нет, женился бы на ней!”. Ольга горячо взялась за дело — после смерти матери она, старшая, считала себя обязанной присматривать за братцем. Менделеев и опомниться не успел, как сделался женихом. И как потом не убеждал сестру, что с Физой ему скучно, что он не испытывает настоящих чувств, ничто не помогало: “Ты объявлен женихом, в каком положении будет она, если ты теперь откажешься?”.
Произведя на свет троих детей (старшая — Мария — умерла в младенчестве), Феозва Никитична совсем расхворалась, рано поседела и расплылась. К тому же, она была на 6 лет старше мужа. А Дмитрий Иванович вовсе не утратил той страстности натуры, что, по мнению Бунзена, так плохо сочеталась с образом настоящего ученого. Однажды Менделеев увлекся гувернанткой собственной дочери, жившей в их доме, и даже сделал предложение — та, к великому облегчению Феозвы Никитичны, побоялась стать причиной крушения семьи, Дмитрию Ивановичу отказала и вообще взяла расчет.
С тех пор характер у Менделеева совсем испортился. В Петербурге в качестве анекдота рассказывали реальную историю: как Менделеев, вызванный к генерал-губернатору вместе с другими профессорами университета из-за студенческих волнений, кричал на градоначальника, героя русско-турецкой войны: “Как вы смеете мне грозить? Вы просто солдат, и все! В своем невежестве вы не знаете, кто я такой! Что такое периодическая система? Отвечайте!”.
Ясно, что домашним тоже доставалось. Дмитрий Иванович мог впасть в ярость, кричать и метать вещи в стену по самому пустяковому поводу: топот детских ног по коридору, когда он работает, не вовремя сунувшаяся в кабинет горничная с завтраком на подносе, да что угодно! В такие минуты Феозва Никитична закусывала губу, рыдала: “Мучитель!”. Мучитель же, терзаясь совестью, потом еще битый час стоял у окна, фальшивым тенором напевая: “Заступница усердная”. Нет, не создан был Дмитрий Иванович для семейной жизни! Куда лучше забраться по приставной лестнице в дупло — и там поработать всласть, ни на что не отвлекаясь и не раздражаясь.
ЧЕМОДАННАЯ СЛАВА
“Что за фигура?”, — поинтересовался один купец у другого, кивнув на чудака, стремительно вышагивавшего по Гостиному двору: борода и волосы до плеч, как у попа, а в руке — сигара; пальто щегольское, а на ногах копеечные валенки. “Сам ты фигура! — ответил второй купец, издалека почтительно поклонившись странному барину. — Это же известная на весь Петербург знаменитость, чемоданных дел мастер!”. “Да нет — вмешался в разговор третий. — Это же тот барин, что весь Питер напоил горькой. Первый пьяница на всю Россию! Видишь, как одет?”…
Одевался Менделеев, действительно, странно. Например, по случаю обручения старшего сына облачился во фрак, но по рассеянности забыл сменить серые домашние брюки. Всем на свете нарядам Дмитрий Иванович предпочитал какую-то немыслимую блузу, каких никто не носил. Раз в год портной вызывался в Боблово, чтобы, потратив миллион слов на описание новых фасонов, выслушать от Менделеева неизменное: “Лучше сшейте-ка, батенька, как раньше!”. Что же касается остального, то в некоторой степени правы были оба купца. Дмитрий Иванович, почетный член доброй полсотни академий, на досуге любил мастерить чемоданы, которые, действительно, выходили на славу — прочные, легкие, ладные. И, хоть сам пил мало, бывало, угощал жителей Петербурга водкой. В смысле, печатал объявления в газетах: требуются добровольцы для дегустации хлебного вина. У дверей его лаборатории выстроились толпы! (тогда-то по городу и поползли дикие слухи — начиная с того, что Менделеев спился в своей лаборатории, кончая тем, что он заработал миллионы на подделке французских вин для Елисеева). Просто Дмитрий Иванович исполнял заказ правительства, задумавшего ввести водочную монополию. До этого водку, чаще именуемую хлебным вином, производил, кто хотел и как придется: чаще всего, просто настаивая спирт на травах да ягодах. Иногда спирт смешивали с водой, но ни вкусом, ни пользой для здоровья доменделеевская водка не отличалась. И вот, получив на казенном складе 15 ведер спирта и сконструировав куб для перегонки, Дмитрий Иванович принялся экспериментировать. Для начала добился девяностошестиградусной чистоты спирта. Затем принялся смешивать его с водой в разных пропорциях. В результате самой мягкой по вкусу вышла смесь, в которой на молекулу спирта приходится по три молекулы воды. Она же оказалась и самой щадящей для желудка. И, к тому же, обладала наименьшим объемом. Так на свет появилась сорокоградусная водка — дешевая в производстве, бодрящая тело и душу — в точности такая, какую пьют и поныне.
Менделееву вообще с блеском давалось все, кроме трех областей человеческой деятельности: семейной жизни, шахмат и публичных выступлений. Он невероятно гордился, что однажды выиграл у самого Чигорина — величайшего из великих шахматистов! Но, по мнению знатоков, Менделеев играл не сильно: нервничал, горячился, брал назад ходы. Что же касается выступлений на публике, то тут на Дмитрия Ивановича, напротив, находила какая-то необъяснимая робость. Перед каждой фразой плачущим голосом он тянул “э-э-э”, потом переходил на скороговорку, обрывистую, спутанную. “Корявые, как сам” — говорил он сам о своих лекциях. В остальном Менделеев мог все. Буквально все! Судебные экспертизы, сыроварение, разоблачение спиритизма, разработка таможенного тарифа, изобретение пульсирующего насоса, усовершенствование керосиновых ламп, проектирование ледокола, модернизация русской метрической системы и даже промышленный шпионаж (путешествуя по Америке, Менделеев по заказу русских нефтяников вызнавал секреты местной перегонки нефти). Одним из первых в России он поднимался на водородом шаре в августе 1887 года, в день полного солнечного затмения, какие случаются лишь раз в несколько столетий. Вопреки ожиданиям, затмение Менделеева не увлекло. Зато на высоте двух верст Дмитрий Иванович обнаружил удивительное явление: там слышно людские разговоры, коров, лошадей, петухов, будто не летишь под облаками, а идешь по земле. Это позволило ученому сделать вывод об особенностях движения воздуха в средних слоях атмосферы. Больше к воздухоплаванию Менделеев не возвращался. Зато увлекся аграрными исследованиями: у себя в Боблове на опытном поле пробовал разные удобрения. Крестьяне поражались, какой там вырастал хороший хлеб. “Талан у тебя, барин, али случай?” — “Конечно, братцы, талан!”.
Однажды кто-то подсчитал: только 9 процентов трудов Менделеева посвящено чистой химии. Не удивительно, что современники долго не признавали Дмитрия Ивановича серьезным ученым, а лишь талантливым самородком, погубленным собственным неусидчивым темпераментом. Менделеев и правда не любил заниматься чем-либо дольше нескольких лет. И когда ему предложили место в лаборатории по исследованию пороха с окладом в 30 тысяч годовых, Дмитрий Иванович отказался: “Буду работать, если станете платить две тысячи! Тридцать тысяч — это кабала, а две тысячи — тьфу! Захочу, и уйду”. Он ушел через четыре года, и за этот срок изобрел бездымный порох.
Что же качается самого великого достижения — периодического закона и таблицы элементов, как известно, приснившейся Менделееву во сне ранним утром 17 февраля 1869 года, то шесть лет серьезные химики считали все это белибердой. И даже бывший учитель Бунзен писал в письме к Менделееву: “Да оставьте вы меня в покое с этими догадками! Такие правильности вы найдете и между числами биржевого листка!”. А потом француз Лекок де Буабодран открыл новое вещество — галлий, предсказанное Менделеевым исходя из периодического закона. “Все оправдалось. Это мне имя!” — ликовал Дмитрий Иванович. И жалел лишь об одном — что мать никогда не узнает о его триумфе.
ПИРОГОВ СТАВИТ ДИАГНОЗ
“Ну, эти двое уже не встанут”, — сказал во время ночного обхода доктор Кребель, кивая на двух доходяг-студентов — Менделеева и Бетлинга. Дмитрий не спал, но виду не подал, что слышит. Ему девятнадцать лет, он болезненно худ и бледен, и вот уже два года, как харкает кровью. От чахотки уже умерли его отец и три сестры. По всему видно — теперь его очередь.
Мать последние силы отдала, чтобы пристроить младшего сына учиться в Петербурге. Двужильная, отважная женщина! Лет до сорока она ничего не знала и не умела, кроме ведения домашнего хозяйства, вынашивания и выкармливания детей — а их у нее было четырнадцать, не считая троих мертворожденных. Вскоре после рождения Митеньки в 1834 голу кормилец семьи, Иван Павлович Менделеев, ослеп и лишился места попечителя народных училищ Тобольской губернии. На что могло хватить его пенсии — 275 рублей серебром в год? И тогда Мария Дмитриевна подрядилась управлять стеклянным заводом, принадлежавшим ее брату. Это было неслыханно: женщина-управляющий! Сверять счета, браниться с подрядчиками, инспектировать производство, возделывать огород, обшивать, кормить и воспитывать детей — чего ей только не довелось делать! И все напрасно: завод сгорел в одночасье, одни дети умирали, другие просто отбивались от рук — Апполинария ушла в секту и изнуряла себя постами, Ваня закутил и ушел в запой. Младший, Митенька, которого с грехом пополам удалось пристроить в петербургскую Медико-хирургическую академию, сбежал оттуда через месяц — не вынес испытания анатомическим театром. Особых талантов юноша не проявлял, связей у семьи не было, денег тоже. Последняя надежда оставалась на Главный педагогический институт — мобилизовав последние свои знакомства, Мария Дмитриевна определила туда сына, и на этом силы ее иссякли и она умерла. И вот Митя доучился до четвертого курса — не блестяще, но вполне сносно. До выпуска остался всего год, только вот доктор считает, что для студента Менделеева никакого выпуска не предвидится. Так, выходит, что все старания многотерпеливой матери были напрасными? Ну уж нет, не бывать этому — решил любящий сын!
Тот, второй бедолага по фамилии Бетлинг, действительно, умер, как и предсказывал доктор. А Митя, стиснув зубы, стал готовиться к очередным экзаменам. Он чувствовал, что стоит хоть на день остановиться, и болезнь победит его. Это невозможно объяснить, это можно лишь констатировать: вместе с жаждой жизни в Мите вдруг проснулись любознательность, трудолюбие, талант. И вот в назначенный день он облачился в парадный мундир и кое-как добрел до института. Когда шел обратно в лазарет, товарищи устроили ему овацию. Экзамен был сдан блестяще!
А потом случилось еще одно чудо. Прославленный хирург Пирогов, осмотрев Менделеева, нашел, что никакой чахотки нет, а есть небольшая сердечная недостаточность: “До ста лет доживете, батенька! Успеете раз пять жениться!” Вот тут гениальный медик не угадал: Дмитрий Иванович женился лишь дважды…
ТЕМА ДЛЯ РОМАНА
“Играй, матушка, играй. Дмитрий будет добрей к студентам”, — подбадривала весной 1877 года сестра Менделеева подругу своей дочери, закрывшую, было, крышку рояля при появлении Дмитрия Ивановича. “Матушка” покраснела и, не поднимая глаз, принялась играть. Менделеев смотрел на нее со всей нежностью, на которую способен сорокатрехлетний мужчина по отношению к семнадцатилетней красавице.
Анна Попова, полурусская-полушведка, приехавшая в Петербург поступать в академию художеств, поселилась в казенной квартире Дмитрия Ивановича вместе с многочисленным семейством Екатерины Ивановны Капустиной, урожденной Менделеевой. Через пару месяцев Екатерина Ивановна, уразумев, наконец, как далеко может зайти дело, переехала вместе с Анной на съемную квартиру. Но было поздно!
Дмитрий Иванович пытался бороться: поехал за границу, сначала в Париж, потом в Биарицц. Скитался по свету два года, но любовь все не проходила. Вернувшись в Петербург, он первым делом послал Анне приглашение проехаться с ним вместе в гости к Куинджи, с которым был дружен. Это был верный ход! В тот месяц чудак Куинджи объявил, что не будет больше выставлять своих работ, и увидеть их могли лишь избранные. И Анна Ивановна, как начинающая художница, не могла противиться искушению считаться такой избранной…
Роман вспыхнул с новой силой. И через год Феозва Никитична, узнав, что Анна беременна, дала согласие на развод. Консистория, рассматривавшая дело о разводе, наложила на Менделева епитимью, запретив вступать в брак в течение семи лет. Из-за этого Люба — будущая Прекрасная Дама серебряного века русской поэзии — появилась на свет незаконнорожденной. И тут Менделееву подвернулся заказ на книгу “О сопротивлении жидкостей”. Гонорар в 10 тысяч рублей был употреблен на подкуп священника церкви Спиридония в Адмиралтействе — обвенчав гражданских супругов в нарушении епитимьи, тот был расстрижен. Казалось, теперь ничто не должно было омрачить счастья молодоженов. Но, видно, Менделееву на роду было написано маяться с женщинами!
Лет через двадцать, женившись на Любе Менделеевой, Александр Блок писал: “Тема для романа. Гениальный ученый влюбился буйно в хорошенькую женственную и пустую шведку. Она, и влюбясь в его темперамент, и не любя его — по подлой свойственной бабам двойственности — родила ему дочь Любу, упрямого сына Ивана и двух близнецов. Чухонка, которой был доставлен комфорт и средства к жизни, стала порхать в свете, связи мужа доставили ей положение и знакомства. Она и картины мажет, и с Репиным дружит. По прошествии многих лет ученый помер. Жена его (до свадьбы и в медовые месяцы влюбленная, во время замужества ненавидевшая) чтит его память “свято”… Ей оправдание, конечно, есть: она не призвана, она пустая бабенка, хотя и не без характера, ей не по силам ни гениальный муж, ни четверо детей, из которых каждый по-своему незауряден”.
Разлад между супругами начался почти сразу. Просто Анна Ивановна была недовольна тем, что Менделеев слишком много сил и средств отдает прежней семье. Что построил Физе с детьми дачу на берегу Финского залива. В отместку Анна потребовала, чтобы и ей в Боблове построили новый дом — старый был ничуть не хуже, но Менелеев не стал спорить. Вот только все чаще и чаще приставлял лесенку к стволу исполинского дуба и прятался в дупле — теперь уже от Анны Ивановны.
Взрослому сыну своему — Владимиру — он писал: “Женщины убеждены, что все на свете должно делаться только для них, для их радости, счастья, спокойствия. Детей сдаст нянькам и боннам, и ладно, а сама в Гостиный двор, в театр. Противны мужчины-шалопаи, противны также и женщины-шалопаи”. И еще: “Берегите мать, берегите ее, берегите. Женитесь и выходите замуж по сердцу и разуму вместе. Если сердце претит — дальше, если разум не велит — тоже бегите. Отец ваш был слаб, был уродлив в этом отношении”.
ДВА ТОМА МУЧЕНИЙ
Своего первого сына Дмитрий Иванович любил сильнее остальных детей. Владимир был талантлив, целеустремлен и считался надеждой русского флота. Только вот сделать успел немногое: однажды, объезжая мореходные училища, Владимир простудился и слег с воспалением легких. Анна Ивановна, перехватившая письмо с этим сообщением, решила ничего не говорить мужу. Мол, зачем тревожить пожилого человека по пустякам?
19 декабря 1898 года в честь съезда ученых в Мариинском театре давали дневной спектакль. Менделеев во фраке, при орденах, вошел в ложу под руку с Анной Ивановной. По залу пробежал взволнованный шепоток, и сотни глаз с укором уставились на великого ученого. Просто утреннюю газету с сообщением о смерти Владимира Менделеева читали все, кроме Дмитрия Ивановича.
Вот этого Менделеев уже никак не мог простить Анне: “Как не сказала сразу, разве я так слаб? Я бы застал Володю еще живым!” И с тех пор старался вообще обращаться к жене как можно реже и лишь по крайней необходимости. Все его надежды сосредоточились было на внуке — трехлетнем Дмитрие, Володином сыне. Менделеев умолял невестку: “отдайте мне Митюшу, Христа ради. Это была бы радость моя! Буду лелеять его, как сына”. Та, разумеется, не соглашалась. Пока взрослые спорили, мальчик тихо умер от аппендицита.
Вот тут уж Менделеев стал стремительно дряхлеть. Читать и писать почти не мог — прогрессировала катаракта. Из доступных развлечений остались лишь чемоданы — их можно было клеить на ощупь — и романы, которые ему читали вслух. Но духом Дмитрий Иванович по-прежнему был неукротим.
— Прелестная Сюзанна! Один поцелуй ваших уст вознаградит меня за все опасности, которым я подвергся, — читают ему.
— Ага, ловко! Поцеловал! Я же говорил, что поцелует?! — горячится Менделеев.
Толстого и Достоевского Дмитрий Иванович не жаловал: “Терпеть не могу этих психологических анализов. Убьют человека, и два тома мучений! То ли дело в пампасах индейцы снимают скальпы!”.
Напоследок, без малого в семьдесят лет Менделеев сумел прозреть — осенью 1903 года ему сделали операцию на глазах. Это была одна из первых таких операций в мире, и поговаривали, что Дмитрий Иванович решился на нее не столько ради себя самого, сколько ради науки.
…20 января 1908 года — в первую годовщину смерти Менделеева — вдова, Анна Ивановна, метала громы и молнии. Каменщики из-за мороза не успели выбить на гранитном памятнике никаких регалий — только имя: Дмитрий Иванович Менделеев. “Кто-нибудь, да объясните же, наконец, этой женщине, что больше ничего и не надо писать на могиле гения!”, — свирепствовал Блок.
Оценили 54 человека
77 кармы