"Немец - наш враг". Об отношении советских людей к немцам и солдатам вермахта в годы войны по мемуарам Г. Метельмана.

Так уж складывается, что за последнее время россиян проверяют на прочность. Уж не знаю, какие силы за этим стоят, но как-то по одиночке, а кто организованно пытается "тестировать" российское общество на толерантность к фашизму. То подвиг героев-панфиловцев обольют грязью, то доску палачу Ленинграда Маннергейму на стену повесят, то диссертацию, прославляющую предателя Власова, защитят, то некий карикатурист поглумится над Зоей Космодемьянской, то школьники выступят в бундестаге с покаянными речами перед потомками фашистских агрессоров. И каждый раз российское общество взрывалось негодованием. Удивительно, но это негодование находило осуждение от некоторых членов российского общества и даже обвинения Россия в "инфантильности", то есть в незрелости суждений.

Мне сложно понять, как можно возмущением реабилитацией фашизма назвать инфантильностью. Наоборот, инфантильностью считается равнодушие, если не благодушие, к фашизму. Именно такой инфантилизм общества к фашизму процветал на Украине, где украинцы четверть века делали вид, что не замечают в своей стране поднимающего голову фашизма, в виде украинского национализма, роста фашистских организаций, прославления и героизации фашистских пособников, нахождение фашистских партий в парламенте. Удивительно, но украинцы и сейчас "не замечают" наличие фашистов на Украине. Вот что такое инфантилизм по отношению к фашизму.

Как назвать людей, которые любыми средствами оправдывают реабилитацию фашизма? На мой взгляд, только подлецами и слепыми глупцами. Какая разница, что Маннергейм был царским генералом, а выступающими перед немцами в бундестаге детьми? Это не оправдывает ни фашизма, ни тех, кто послужил орудием для оправдания фашизма.

Но вот в случае с детьми в бундестаге, защитники фашизма вдруг начали обращаться к нашим предкам, утверждая, что мол советские люди, воевавшие с фашизмом не видели в немцах врагов, а видели в них людей, и даже не испытывали ненависти к немцам. Они утверждали, что немцы, воевавшие в вермахте, были всего лишь честными людьми, и даже жертвами войны, которые не хотели воевать. Это наглая ложь. На самом деле немцы того времени прекрасно всё понимали и не строили никаких иллюзий по отношению к нашей стране. Они пришли именно как завоеватели – они это понимали и считали себя правыми в этих завоеваниях. Русских немцы считали "низшей расой" и судьба наших дедов и прадедов их совершенно не волновала – как Гитлер прикажет, так и будет. Буквально все исторические источники, от документов Третьего рейха до послевоенных мемуаров немецких солдат и офицеров, свидетельствуют об этом. Поэтому нельзя считать немецких солдат и офицеров "невинными жертвами войны". Немецкие солдаты и офицеры вермахта – это соучастники гитлеровского режима и преступлений фашистов против народов нашей страны. Поэтому ставить немцев и наших предков наравне – это подлость и ложь высшей степени.

Чтобы не быть голословным откроем мемуары немецкого солдата Генриха Метельмана "Сквозь ад за Гитлера" (М., изд.-во "Яуза-пресс", 2009), канонира противотанкового артиллерийского дивизиона 22-й танковой дивизии. Я хочу обратиться именно к мемуарам немецкого солдата, потому что наши туземные защитники фашизма всегда могут списать мысли наших предков на коммунистическую пропаганду. Однако Метельман был умеренным нацистом, попал после войны в плен к американцам, поэтому у него не было ни каких причин что-то приукрашивать или лгать. Вот как он описывает свой настрой перед войной (интересно, что отец нашего героя был коммунистом):

"Мы распевали прекрасные мелодичные песни, но все они были посвящены великой борьбе за наше дело, завоеванию «жизненного пространства» на Востоке, великой чести отдать жизнь за фатерланд. Мне импонировала атмосфера товарищества, пешие переходы, спортивные и военные игры. Нас пестовали в духе любви к фюреру и безоговорочного повиновения ему, он был для нас вторым богом, а когда заходила речь о его безграничной любви к нам, к германской нации, я готов был расплакаться от переполнявших меня чувств. Я был убежден, что раз в моих жилах течет германская кровь, я был существом неизмеримо высшего порядка. Мне и в голову не приходило поинтересоваться, что, собственно, такое пресловутая германская кровь, хотя бы в чисто научном, биологическом смысле. Я как должное принимал тезис о том, что долг всех немцев повелевать над представителями "низших рас", поскольку это лишь во благо всего цивилизованного человечества, хотя сами представители пресловутых "низших рас" в силу ограниченности их умственных способностей просто-напросто не осознают этого".

И это еще не худший немец Третьего рейха. Собственно законченных фанатиков-фашистов было немного. Остальные были вот такие умеренные, вполне симпатичные, как люди, нацисты. Они даже русских особо не стремились ненавидеть. Просто Гитлер приказал – они выполнили, потому что это требуется Фатерлянду. Да, они просто выполняли приказы: бомбили, убивали, вешали. Немцы действительно считали себя "высшей расой". Немцы даже не думали, что они агрессоры и палачи. Они всего-навсего выполняли свой долг перед Гитлером и немецким народом. Для молодых немцев война против СССР представлялась нечто вроде туристической прогулки, где в конце их ждали почести и слава (и доля от добычи), а для тех, кто постарше, война была грязным нехорошим событием, которое должно поскорее закончиться немецкой победой, разумеется, (у них даже мысли не было, что они могут потерпеть поражение и отвечать за свои злодеяния). Так что считать их обманутыми жертвами нельзя - немцы Третьего рейха всё прекрасно понимали и осознавали.

А как же наши предки относились к немецким захватчикам? Они не считали их чудовищами. Они считали немцев врагами, с которыми у них нет ничего общего. Вот как описывает Метельман разговор с русской девушкой в Крыму в 1942 г., к которой у молодого немца возникли первые романтические чувства:

"– Генри, у меня на душе камень. Ну, почему, почему ты оказался здесь, в моей стране, в такой роли?

– Анна, я в этом не виноват. В прошлом году меня призвали в армию, потом подготовка, потом Франция, а оттуда погнали сюда. Я и понятия не имел, что попаду в Крым, я вообще не знал, что Крым существует и что он – тоже часть Советского Союза!

В принципе, все именно так и было.

– Но ты понимаешь, что между нами никогда не сможет быть ни дружбы, ни чего-то большего. Это ты понимаешь, Генри, или нет? Наша страна такая красивая, а ты пришел сюда, как солдат, как враг, мы жили в мире, мне так нравилось жить здесь. Я так ее люблю, что готова жизнь отдать, чтобы защитить ее. Даже от тебя, Генри. Ты ведь враг для нас, врагом был, и им останешься. И мира между нами быть не может, пока мы вас не прогоним отсюда. Ну, скажи мне, какое право мы имеем на наши чувства друг к другу?! Ты меня понимаешь, Генри?"

Как видите, русская девушка открыто назвала немецкого солдата врагом, несмотря на взаимную симпатию, как к человеку. И можно поверить, что ее рука не дрогнула бы, если бы ей пришлось стрелять в немца. Как следует из дальнейшего описания, девушка была подпольщицей и могла быть причастна к воздушному налету советских бомбардировщиков, уничтоживших немецкий склад боеприпасов. После этого, если честно, очень хочется плюнуть в сытую рожу очередного представителя туземной "культурной" тусовки, в киноподелках которых советские девушки только и крутят романы с немцами.

Посмотрим на диалог Метельмана с раненным русским офицером, которого он сопровождал ради обмена на своего офицера:

"Русский сержант оказался тяжелым. Мы видели, что этот переезд доставляет ему немалые муки, он, стиснув зубы, терпел и не проронил ни звука. Мы часто менялись, и когда я оказался ближе к нему, я попытался успокоить его, сказав, что, дескать, его нога в порядке, скоро его отправят в госпиталь. Он мне на это ответил, что, мол, поскорее бы снова встать на ноги и снова начать бить вас.

– Успеешь, – заверил его я. – Но вначале тебе предстоит госпиталь, там отдохнешь на славу.

– Отдохнуть-то отдохну, но надеюсь, что этот отдых не затянется.

– А почему бы ему не затянуться? – стал недоумевать я. – Я видел ваш госпиталь в Сталино, в таком я до конца войны готов был пролежать.

– Ты – одно дело, я – другое. Может, для вас эта война – что-то вроде приключения, а с другой стороны – участие в агрессии против нашей страны, а для меня – священный долг солдата, и я готов пожертвовать ради его выполнения жизнью, – ответил русский, глядя прямо мне в глаза.

По его взгляду, в котором запечатлелись горечь и злость, я понял, что он говорит всерьез.

– Разве между нами так уж много отличий? В конце концов, мы оба солдаты, хоть и форма на нас разная, на тебе защитная, на мне серо-зеленая, а сейчас, так вообще одинаковая – оба в белых маскхалатах.

– Ты опять забываешь, не я сейчас в твоей стране, а ты в моей. И до тех пор, пока мы вас отсюда не спровадим, мира и согласия между нами не будет.

– То есть ты хочешь сказать, что готов убить меня, невзирая на то, что я, в общем, спас тебе жизнь? – резко спросил я.

Я не на шутку рассердился на русского и скрывать этого не собирался.

– Я этого не утверждаю, ты, немец, мои слова не передергивай. Я сказал, что буду сражаться до последнего за освобождение моей страны от вас, оккупантов, которые хотят всех нас поработить…

Взглянув на измученного вынужденной транспортировкой русского сержанта, я понял, что меня мучат противоречия. С одной стороны, я был убежден, что он нормальный человек, обычное человеческое существо, с другой стороны, приходилось помнить о том, что мы – враги, и я не мог принять такой расклад, он просто не укладывался у меня в голове. Когда я вновь взялся за ручки тачки, русский повернулся ко мне и заявил:

– Спасибо тебе, немецкий солдат, я от себя лично, слышишь, от себя лично очень тебе благодарен за все. И до конца жизни этого не забуду.

И в тот момент я понял, что куда больше сближает нас, нежели разделяет, его слова доказывали, что взаимопонимание между нами, невзирая ни на что, все же возможно.

– Вот кончится война, и я, может быть, еще приеду к вам сюда, и вот тогда мы с тобой и подружимся, – сказал я.

И хотя я понял, что несу околесицу, но уже поздно – слово не воробей, я в тот момент свято верил, что такое возможно.

При этих словах его лицо будто окаменело. Глядя мне прямо в глаза, сержант произнес:

– Немец, я вижу, ты никак не хочешь меня понять. Если судить на сегодняшний день – вряд ли я тебе обрадуюсь. И потом, откуда ты знаешь, что ты сюда вернешься? А, может, как раз я к вам приеду? Ты что же, до сих пор веришь, что принадлежишь к расе господ и что именно вы, а не мы, выиграете эту войну?

В его словах я почувствовал злорадный подтекст, задевший меня за живое. Больше мне продолжать этот разговор не хотелось.

– Вот что, – вновь заговорил русский, – попробую объяснить тебе, потому что вы, немцы, наверное, так и не уразумели, что вы натворили. Я работал на заводе в Минске, встретил мою Нину, полюбил ее, женился. Это было три года тому назад. Нина из деревни, она очень красивая, мы очень любим друг друга. Мы жили у моих родителей в маленькой квартирке, даже комнату приходилось делить с двумя моими младшими братьями. Потом Нина родила мальчика, мы его назвали Сергеем. Мы строили планы: где будем работать, потому что воевать мы не собирались, как будем жить. Понимаешь, мы надеялись на лучшую жизнь, после революции это стало возможным. Потом моя мама умерла, а уже несколько дней спустя немцы напали на нас. Ты когда-нибудь задумывался над тем, какое право вы имели напасть на нас? Меня сразу же призвали в армию и направили на учебу под Москву. Но ваши танки быстро дошли до Минска, до моего родного города, и он оказался у вас. С тех пор я ничего не слышал о своих – ни о Нине, ни о сыне Сергее, ни об отце, ни о братьях, ни о сестрах, ни о ком. Правда, недавно отец прислал мне письмо с оказией, оно добиралось до меня Бог знает какими окольными путями. Это была первая весточка за все это время. Он писал, что жизнь для русских стала невыносимой, но Нина вместе с Сергеем и детьми выехала из города до того, как туда явились эти нелюди. Отец писал мне, чтобы я был готов к худшему, худшему, потому что о Нине и об остальных ни слуху ни духу. Я с тех пор места себе найти не могу, хоть плачь! А вот теперь ты идешь рядом со мной, будто ничего и не было, и заявляешь мне, что, мол, не против приехать сюда отдохнуть и лезешь мне в друзья. Нет, уж, немец, смилуйся надо мной! Я люблю свой народ, да и вообще всех людей на земле. Но вот немцев, включая тебя, я терпеть не могу, и молю Бога о том, чтобы до конца жизни вообще с ними не встречаться. Понимаешь меня теперь?

Русский повернулся ко мне, и по искаженному болью его лицу я понял, что он не кривит душой. В глазах сержанта стояли слезы. Я не выдержал и отвел взгляд".

Это мемуары солдата вермахта и они однозначно свидетельствуют, что наши предки считали немцев врагами и агрессорами, с которыми они не хотели иметь что-либо общее даже после войны. И немцев они не терпели именно потому, что они были немцами, а не только фашистами. К немецким солдатам у наших предков не было ни жалости, ни сочувствия, потому что никто немцев не звал приходить к нам с оружием в руках. Советские люди прекрасно понимали, что немцы пришли уничтожить Россию и поработить русский народ. И по этой причине ни каких тёплых человеческих чувств к немцам наши предки испытывать не могли, как врут нам исторические туземные ревизионисты, оправдывающие фашизм.