Старенькая котинька...

Что такое старая котинька? Это гундеж, пердеж и целая витрина таблеток, которые принимаются по расписанию. А еще это такая безумная любовь, что просто не помещается в стандартную грудную клетку. Смотришь на её истончившиеся лапки, на мутноватые глаза, клочковатую шерсть и понимаешь, что нет в мире ничего более драгоценного. И ты готова брать в ипотеку каждый прожитый котенькой день — лишь бы этих дней было больше!..

Анфиса это знает, и бессовестно пользуется. Чуть что не по её, она закатывает глаза, ложится в умирательную позу и сипит:
- Помира-а-а-а-аю….

А сама одним глазом смотрит — что ты делаешь. Насколько глубоко и серьезно ты встревожена котинькиным самочувствием. И нидайбох тебе этого не заметить! Сначала в голосе появляется металл — это первое китайское предупреждение:
- Я сказала - помираю!
Если я продолжаю её не замечать, она добавляет драмы:
- Сейчас совсем помру! У тебя совесть вообще есть?
Совести у меня нет — я за наглостью стояла. Это настолько возмутительно, что Императрица не выдерживает, подпрыгивает и начинает истерично орать:
- Ты охренела, да? Я тут помираю, а ты в свою пластиковую коробочку пыришься? У тебя вообще осталось хоть что-нибудь человеческое?!

Такой вопль сложно не заметить и я, как бы очнувшись, восклицаю:
- О, Пипися! Ты кушать хочешь?
- АААААААААА!!!

Потом она заходится хрипом и кашлем, а когда приступ ярости проходит — подлазит под бочок и требует утешения. Ибо я сволочь, не берегу её и не уважаю. Так и помереть недолго.
- Ну какое помереть, Фиса? Что я без тебя делать буду? Сама подумай, как можно оставить бестолочь без мудрого руководства?
Императрица щурит выцветшие зеленоватые глаза, в которых еще плещется обида, но уже где-то там, на донышке.
- Ничего, чай не пропадешь, - включает подозреваку, - новую котиньку притащишь. Я тебя знаю — с глаз долой, из сердца вон.

Отворачивается и прикрывает нос пушистым хвостом. Оскорблена и отвергнута. А я смотрю на неё и думаю: сколько же в моём сердце места? Идут годы, растет маленькое кладбище в перелеске, по полу шкрябают новые лапы, а из сердца никто не уходит. Живут там кучей, постоянно принимают новых подселенцев — и не жалуются на тесноту.

И наконец-то не ругаются...

(с)  Жозе Дале

Господи, сохрани жизнь моему коту.
Пусть он и дальше пялится в пустоту,
Любит гонять за пробкой, сшибать герань,
Будит меня, паршивец, в такую рань!

Господи, там на небе полно котов,
Тощих и толстых, а я еще не готов.
Пусть мой дерет обои, орет в ночи –
Знаю, он точно когда-нибудь замолчит.

Но не сейчас, пожалуйста – вот он лег,
Мягкий и теплый глупенький уголек.
Чмокает, ищет мамку, вильнул хвостом.
Нет бы им жить единожды лет по сто…

Господи, это глупости, слезы и маета –
Если так нужно, бери моего кота.
Вон Авраам сына тебе принес.
Сын же важнее, чем кот, или, скажем, пес.

На, возьми и не бойся, это же не дракон.
Пахнет полынью, летом и молоком.
Может обнять за шею, куснуть, шутя,
Сделал с полсотни черных шальных котят.

Ты береги его, Господи, гладь, корми.
С ними, хвостатыми, хлопотней, чем с людьми.
Пусть не филонит, ловит мышей в раю,
Тихо мурлычет песенки, кот-баюн.

Пусть обо мне забудет – он зверь, не друг.
Но если вдруг с мяуканьем спрыгнет с рук,
Ты покажи: вот город, вот дом, в окне
Виден хозяин, думает обо мне,
И о тебе, кот, что ушел с Земли…
Господи, если можно продлить – продли!     (с) Ника Батхен