Из Минска - с болью в сердце...

Многие годы, читая в интернете хвалебные оды в адрес «бацьки Лукашенко», я недоуменно пожимала плечами, но не хотела встревать со своим иным мнением, не желая утонуть в потоке агрессии и дешевой пропаганды. 

Год назад это нежелание прошло, но собраться с мыслями получилось не сразу, слишком болезненной для меня является эта тема. Даже имена своих близких людей я изменила – так легче о них писать, возникает необходимый элемент отстраненности.

Для начала следует сказать, что многие годы Белоруссия была для меня воплощением стабильности и благополучия. И расставание моё с этими стереотипами было горьким и тягостным. И я до сих пор кляну себя за то, что слишком в этих стереотипах погрязла.

Итак, в раннем моём детстве, в 1961 году,  старший брат моего отца – назовем его дядя Вася, – в чине орденоносного каперанга, военно-морского летчика, отслужившего на Тихоокеанском флоте всю войну,  вышел в отставку и выбрал в качестве места дальнейшего проживания Минск. Было у военных отставников такое право – выбирать, где жить в отставке, кроме Москвы и Ленинграда. Дядя Вася выбрал Минск, и с женой и тремя дочерьми поселился там, получив трехкомнатную квартиру на Партизанском проспекте.

Его младшая дочь, Галка, была моей ровесницей, и мы очень с ней дружили. Хотя в семье было четыре брата, мой отец был самым младшим, его с дядей Васей разделяли 15 лет, но наши семьи дружили, несколько раз вместе отдыхали с детьми – в Евпатории, в Судаке, мы с Галкой были доверены её старшей сестре (разница у них тоже была 14 лет) и её мужу для поездки на море уже без родителей. В общем, много лет дружили и семьи, и сестры.

Мне с детства нравился Минск и партизанская Белоруссия, где в каждой деревне был памятник павшим и особое отношение к войне. Ничего специфически белорусского, кроме "Песняров",«Сябров», «Верасов», я никогда там не ощущала. Кстати один из голосов такого ансамбля по молодости сватался к Галке, которая была действительно красавицей.

Галка всегда в шутку говорила, что даже в Союзе писателей Белоруссии есть проблемы с белорусским языком, поэтому ни о каком белорусском национализме мы никогда не слышали и не представляли, что он может в принципе появиться.

Даже жизнь в Ленинграде, куда более обеспеченном, чем вся российская глубинка, была гораздо более «дефицитной», чем жизнь моих родственников в Минске. Когда у нас родились дети, Галка всегда присылала мне дефицитные колготки, обувь и одежду для моей дочки. Поэтому ощущение, что в Минске жить лучше и легче, чем в Ленинграде, у меня было запечатлено где-то очень глубоко, в печенках, наверное.

Рухнуло это ощущение резко и внезапно: в первой половине  90-х Галка со старшей сестрой Ларисой приехали ко мне в Питер просить денег: надо было срочно отдать полторы тысячи долларов за Петра, сына Галки, который серьезно подрался с сыном милицейского начальника и, чтобы он не сел в тюрьму, надо было откупаться. Они договорились, что сразу отдадут полторы тысячи, а потом, в рассрочку – ещё тысячу долларов.

Дядя Вася к тому времени умер, прикрыть своим авторитетом внука уже не мог.

Я смогла тогда дать им как раз полторы тысячи, потом понемногу подбрасывала остальное.

Но не меньше этой истории, а, скорее всего, намного больше меня просто убило ещё одно обстоятельство: у Галки выявили диабет, наследственный по материнской линии, ей нужен был постоянно инсулин, а Лукашенко (он тогда только пришел к власти) запретил импортировать этот инсулин, и всем больным кололи белорусский свиной инсулин. Галка показала мне ампулу с какой-то мутной жидкостью и сказала, что у них установлено и доказано, что этот инсулин на 17 лет сокращает продолжительность жизни диабетиков. Нужен был «человеческий» импортный, в основном, датский инсулин.

Мы его тогда нашли, купили на несколько месяцев и потом много лет я посылала в Минск экспресс-почтой этот датский инсулин. Сам факт «свинячьего» отношения к собственным гражданам,  диабетикам, в Белоруссии меня тогда покоробил, конечно, но на фоне постоянного превознесения Лукашенко над Ельциным, звучавшего из каждого утюга,  как-то не особо вразумил и не заставил всерьёз задуматься о том, что же в действительности происходит в Белоруссии.

И ещё одно впечатление от того их приезда в Питер: обе мои сестры, всегдашние модницы, были одеты в нечто, когда-то модное, но уже сильно поношенное и местами потрепанное. Я им отдала все отрезы тканей, которые у меня тогда были,- на пальто, на юбки. И потом ругала себя последними словами, что как-то нелепо постеснялась и не дала денег на пошив: Лариса несколько месяцев копила деньги, чтобы заказать в ателье пальто. 

Мне даже в голову тогда не могло такое прийти! Там настолько прочно сидела уверенность, что «у минчан все в шоколаде», что вышибалось это с большим трудом.

Потом мы ездили в Минск, и даже общее ощущение «бедненько, но чистенько» не позволяло осознать той глубины пропасти, в которую рухнули мои сестры. Минск был вылизан и выметен – за каждым заводом закреплялась улица, и за её чистоту Лукашенко спрашивал лично с директора завода. По дороге на кладбище вырос городок с дорогими домами «новых белорусских». И при этом народ реально прозябал.

Лариса с мужем – радиоинженеры, всю жизнь проработали на заводе, вдруг столкнулись с тем, что их теснят какие-то сектанты, которых централизованно внедряли к ним на завод.

Галка, один из лучших в городе логопедов, со своими диабетическими ногами ездила через весь город, работая на двух работах, чтобы свести концы с концами. Соотношение наших денег с их ценниками было какое-то нереальное: я на какой-то праздник подарила трем своим племянникам по 50 долларов, так Петр пошел и купил на них себе модное пальто.

При походах в минский магазин я с трудом осознавала соотношение «зайчик-рубль»: на самую среднюю питерскую зарплату там можно было шиковать. И в то же время я видела, как живут семьи моих сестер… 

За все это время у них практически не появилось ни новой мебели, ни каких-то заметных покупок: муж Ларисы, Степан, ездил на «Москвиче», купленном в 1980 году. Трехкомнатную квартиру они поменяли на «двушку», чтобы выучить сына. И это при том, что Степан, уже даже выйдя на пенсию, продолжал работать: руки у него золотые, всё у него в руках работает и вертится, как у Гоши из Москвы, которая «слезам не верит».

Потом грянул гром – умерла Галка, диабет дал ей осложнение на поджелудочную железу, и острый панкреатит за несколько дней жутких болей без какой-либо медицинской помощи свел её в могилу. Дефицитное лекарство, которое я ей экстренно нашла и выслала, пришло поздно…

Ехать на похороны пришлось на машине, потому что родители мои как раз накануне сдали свои паспорта на обмен и не успели получить обратно. Отец поехал без паспорта и очень переживал. Но на границе никто ни разу даже не подошел к машине: заплатил за въезд – и вперед!

Это были уже нулевые годы, но меня тогда поразил резкий контраст: после пересечения границы с Белоруссией от Псковской области и практически до Минска нам не попалось ни одной автозаправки. Хорошо, что бак у машины был на 80 литров. Хватило. Когда ехали обратно, заливали под Минском уже под самую завязку, а девушка в магазине на автозаправке была счастлива, что мы с ней рублями расплатились.

На похоронах я плакала, когда коллеги Галки рассказывали, ЧТО для неё значила наша дружба и моя помощь, и ругала себя последними словами за то, что помогала меньше, чем могла бы. Я просто не понимала ужаса ситуации, не осознавала, что «минский шоколад» прекратился в нечто прямо противоположное, а она никогда не жаловалась. Наоборот, ругала меня, что я много на них трачусь, и очень переживала, что приходится брать от меня деньги. Такой вот клинч.

После той поездки я долго не могла ни видеть, ни слышать Лукашенко, а от дифирамбов в его адрес от наших «патриотов» меня просто выворачивало.

А год назад, 31 декабря, умерла Лариса. И я точно знаю, что режим Лукашенко ей в этом сильно помог.

Просто факты: она упала дома и, видимо, защемила позвоночник (или тогда уже образовалась трещина). В общем, были жуткие боли, но «скорую помощь» на дом они две недели вызвать не могли. Звонили, но никто не приезжал. 

В стольном городе Минске,- заметим. 

Наконец, Степан дозвонился на «горячую линию» президента, и «Скорая» приехала. Ларису забрали в больницу, но помощи она там не получила. Её уронили и, видимо, серьёзно усложнили её состояние.

Поскольку я с ней не раз за это время говорила по телефону, могу наверняка сказать, что врачи «прохлопали» у неё инсульт, потому что когда Степан через три недели забрал её из больницы, откуда её просто выпихнули, она уже говорила, растягивая слова. Медики меня поймут.

Когда этот инсульт образовался – дома ли, или уже после того, как её с каталки уронили,- неизвестно. Попытки Степана постфактум доискаться до правды ни к чему не привели.

31 декабря она умерла. Я выехала в Минск 1 января, - поездом, которым много раз ездила раньше, и который не узнала: он был «под завязку» полон белорусскими гастарбайтерами.

Со мной в купе ехал мужик из Борисова, который рассказал, что едет в купе только потому, что за месяц было не купить билет в плацкартном вагоне. Для него это накладно - ехать в купе. От него я с удивлением узнала, что поток «заробитчан» из Белоруссии ничуть не ниже, а, возможно, что и выше, чем с Украины. Он ездит больше 10 лет в Питер, а его брат работает в Москве ещё дольше.

Несколько лет назад он хотел прекратить эту практику и попытался устроиться у себя в Белоруссии. Он по специальности зоотехник, и его по рекомендации пригласили в совхоз. Он для начала пришел на ферму, где увидел разительный контраст между тем состоянием, в котором находилась ветеринарная служба в период его молодости, и тем, в котором она пребывает сейчас: практически полное отсутствие ветеринарных препаратов, но при этом ему бодро рассказали про полное отсутствие падежа скота, во что он «почему-то» не поверил.

Потом он попал на собрание работников совхоза, на которое были приглашены их «шефы» - то заготовительное предприятие, которому  и совхоз, и работники обязаны сдавать весь свой урожай, в том числе,- выращенный на личных огородах. Продать этот урожай на рынке они не могут, обязаны сдавать. Сдают, но денег за это не получают. 

При нем чуть ли не драка завязалась, когда «шефы» предложили крестьянам натуральный обмен – расплатиться своей продукцией. Бабы в голос завопили: «Нам детей вашим комбикормом, что ли, кормить?!», а мужики были готовы набить тот рот, из которого вылетели эти наглые предложения. В общем, мой сосед по купе с этого собрания поехал к себе домой с пониманием, что нигде ему денег не заработать, кроме как в России.

И после этой поездки в совхоз он всё чаще вспоминал свою бабку-партизанку, прожившую 94 года. Она, когда Лукашенко пришел ко власти, сказала: «Ой, диты! То ж бандиты власть взяли!»

Кстати, в Белоруссии нет новогодних каникул, 3 января у них был рабочий день. Так вот в ночь на 3 января я ехала в Петербург в пустом вагоне: в одном купе была я, и ещё в одном - какой-то старичок. Полный поезд, по словам проводницы, будет к окончанию каникул в России.

И ещё из резанувшего меня в той поездке. Из трех моих минских зятьёв только один белорус – тот самый Степан, муж Ларисы. Муж средней сестры, Виктор, увязался со мной с поминок в такси, чтобы доехать поближе к дому. Он – потомок румына и польки – всю дорогу талдычил мне про белорусских национальных писателей, которым поставлены теперь памятники, и про белорусское национальное возрождение.

После всех его художеств с прикарманиванием семейного имущества, от которых серьёзно пострадали и Галка, и Лариса, видеть и слышать его мне не хотелось вообще, а уж в образе белорусского националиста он был мне просто омерзителен.

Наглядное сравнение: белорус Степан, который все делал для семьи, и полуполяк-полуцыган Виктор, который из семьи только все вытягивал, и нате вам! – белорусский национализм у первого начисто отсутствует, а из второго просто прёт!

Хотя не зря говорят, что Бог шельму метит: из всех внуков диабет от бабушки унаследовал только сын Виктора, который сейчас в очень тяжелом состоянии. И для кого он старался? Внуков не сподобился дождаться, а у гроба карманов нет.

Вот даже сейчас, спустя год, я всё ещё не в состоянии описать весь свой ужас от последней поездки в Минск. Город русских партизан стал городом, наполненным чего-то совершенно инородным и ему самому чуждым. Белоруссия, где я в юности впервые с ужасом для себя узнала, что Хатынь – это дело рук не немецких фашистов, а бандеровских ублюдков, стала с этими ублюдками показательно сотрудничать…

Как в нем выживают те, кто этим чуждым не заразился? – по моим наблюдениям, с трудом.

Очень ярким и наглядным свидетельством показушности и антинародности всех тех перемен, которые за это время произошли в Белоруссии, для меня стал железнодорожный вокзал Минска: стекло, бетон, пафос, куча магазинчиков – и абсолютное неудобство для пассажиров. 

Даже платформы не подняли до уровня вагонов, так и приходится карабкаться по ступенькам в вагон. На столичном пафосном вокзале. Лучший способ прохода к перронам – это мимо вокзала, как сказал Степан, когда встречал меня рано утром. В том, что он прав, я убедилась вечером, блуждая по подземным закоулкам и не находя никакой информации о нужном мне поезде.

Я не знаю, каким будет выход из того тупика, в который загнал Белоруссию Лукашенко. Мои сестры этого уже не увидят. Их этот тупик раньше времени свел в могилу. Судя по всему, не только их.

Всех тех, кто кинется сейчас меня опровергать, прошу привести хоть один пример, чтобы из России ездили в Белоруссию на заработки, а из Белоруссии помогали выживать тем, кто живет в России. Все остальные вопли – не интересны и заведомо отвратительны.