Русская пророчица - блаженная Паша Саровская

Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в октябре 2004 г. благословил общецерковное прославление Христа ради Дивеевских юродивых – блаженных Пелагии (Серебренниковой; 1809-1884), схимонахинии Параскевы (Паши Саровской) и Марии (Фединой).

Блаженная Паша Саровская (в миру Ирина) родилась в 1795 году в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина. В семнадцать лет её выдали замуж. Родные мужа любили её за кроткий нрав и трудолюбие. Прошло пятнадцать лет. Помещики Булгины продали Ирину с мужем господам Шмидтам.

Вскоре умирает муж Ирины. Господа Шмидты пытались выдать Ирину замуж, но услышав слова: «Хоть убейте меня, замуж больше не пойду», решили оставить её у себя дома.

Недолго пришлось работать Ирине экономкой, она была оклеветана прислугой, и хозяева, заподозрив Ирину в краже, отдали её на истязание солдатам. Ирина продолжала говорить, что не брала холстов. Тогда господа призвали местную гадалку, которая сказала, что холсты украла действительно Ирина, да не эта, и опустила их в воду, то есть в реку. На основании слов гадалки начали искать холсты в реке и нашли их.

После жестоких побоев, не выдержав несправедливости, Ирина ушла в Киев.

Через полтора года ее нашли в Киеве, куда она добралась Христовым именем на богомолье. Схватили несчастную Ирину, посадили в острог и затем препроводили по принадлежности к помещику. Можно себе представить, что она испытала в остроге, сидя с арестантами, мучимая голодом и обращением конвойных солдат!

Помещики, чувствуя свою вину и как они жестоко отнеслись к ней, простили Ирину, желая опять пользоваться ее услугами.

Но уже через год она снова предприняла попытку к бегству.

Помещики снова подали в розыск, и через год полиция опять нашла ее в Киеве и, арестовав, препроводила по этапу к Шмидтам, которые, желая показать над ней свою власть, не приняли ее и с гневом выгнали на улицу – раздетую и без куска хлеба.

Приняв во время пребывания в Киеве постриг с именем Параскевы, она теперь не печалилась – она знала свой путь, и то, что помещики выгнали ее, было лишь знаком, что пришла пора исполниться благословению старцев.

Пять лет она бродила по селу, как помешанная, и была посмешищем не только детей, но и всех крестьян. Она выработала привычку жить круглый год под открытым небом, перенося голод, холод и зной. А затем удалилась в Саровские леса и прожила здесь больше двух десятков лет в пещере, которую сама вырыла.

Говорят, что у нее было несколько пещер в разных местах обширного непроходимого леса, где тогда было много хищных зверей. Ходила она временами в Саров и в Дивеево, но чаще ее видели на Саровской мельнице, куда она приходила работать.

Когда-то Паша обладала удивительно приятной наружностью. За время житья в Саровском лесу, долгого подвижничества и постничества она стала похожа на Марию Египетскую: худая, почерневшая от солнца, с короткими волосами – длинные в лесу ей мешали. Босая, в мужской монашеской рубахе, свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, блаженная приходила в монастырь, наводя страх на всех, не знавших ее.

До переезда в Дивеевскую обитель она некоторое время жила в одной деревне. Видя ее подвижническую жизнь, люди стали обращаться к ней за советами, просили помолиться.

Враг рода человеческого научил злых людей напасть на нее и ограбить. Ее избили, но никаких денег у нее не было. Блаженную нашли лежащей в луже крови с проломленной головой. Она болела после этого год, но совершенно поправиться уже во всю жизнь не могла. Боль в проломленной голове и опухоль под ложечкой мучили ее постоянно, но она на это почти не обращала внимания, лишь изредка говорила: «Ах, маменька, как у меня тут болит! Что ни делай, маменька, а под ложечкой не пройдет!»

Когда она еще жила в Саровском лесу, проезжали мимо татары, только что обокравшие церковь. Блаженная вышла из леса и стала их ругать, за что они избили ее до полусмерти и проломили ей голову. Татарин приехал в Саров и говорит гостинику:

– Там старуха вышла нас ругала, мы ее избили.

Гостиник говорит:

– Знать, это Прасковья Ивановна.

Он запряг лошадь и поехал за ней.

После побоев у нее все зажило, но волосы заросли как попало, так что голова зудела, и она все просила «поискать».

До переселения своего в Дивеево Прасковья Ивановна часто заходила к дивеевской блаженной Пелагее Ивановне. Раз вошла она и молча села возле блаженной. Долго смотрела на нее Пелагея Ивановна да и говорит: 

«Да! Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то сколько!»

Встала Паша, поклонилась ей и тихонько ушла, не сказав ни слова.

Блаженная Пелагея

Прошло несколько лет. Однажды Пелагея Ивановна спала, но вдруг вскочила, точно кто ее разбудил, бросилась к окну и, высунувшись наполовину, стала глядеть вдаль и кому-то грозить.

Около Казанской церкви открылась калитка, и в нее вошла Прасковья Ивановна и прямо направилась к Пелагее Ивановне, что-то бормоча про себя.

Подойдя ближе и заметив, что Пелагея Ивановна что-то говорит, она остановилась и спросила:

– Что, матушка, или нейти?

– Нет.

– Стало быть, рано еще? Не время?

– Да, – подтвердила Пелагея Ивановна.

Низко ей Прасковья Ивановна поклонилась и, не заходя в обитель, ушла в ту же самую калитку.

За шесть лет до смерти блаженной Пелагеи Ивановны Паша вновь явилась в обитель, на этот раз с какой-то куклой, а потом и со многими куклами: нянчится с ними, ухаживает за ними, называет их детьми. Теперь она по нескольку недель, а затем и месяцев проживала в обители. Последний год жизни блаженной Пелагеи Ивановны Паша пробыла неотлучно в обители.

Поздней осенью 1884 года она шла мимо ограды кладбищенской Преображенской церкви и, ударив палкой о столб ограды, сказала: 

- «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать; только поспевай могилы копать!»

Слова эти вскоре сбылись – умерла блаженная Пелагея Ивановна и за ней столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год, и случалось, что отпевали двух сразу.

Когда скончалась Пелагея Ивановна, то в два часа ночи ударили в большой монастырский колокол, и клиросные, у которых жила в то время блаженная Паша, переполошились, повскакивали с постелей, думая, не пожар ли. Паша встала вся сияющая и начала всюду у икон ставить и зажигать свечи.

– Ну вот, – сказала она, – какой тут пожар? Вовсе нет, а просто это у вас снежок маленько растаял, а теперь темно будет!

Несколько раз келейницы блаженной Пелагеи Ивановны предлагали ей поселиться в келии почившей.

– Нет, нельзя, – отвечала Прасковья Ивановна, – вот маменька-то не велит, – показывала она на портрет Пелагеи Ивановны.

– Что-то  это я не вижу.

– Да ты-то не видишь, а я-то вижу, не благословляет!

И ушла, и поселилась сначала у клиросных, а затем в отдельной келии у ворот. В келии была поставлена кровать с громадными подушками, которую она редко занимала, на ней покоились куклы.

Ночами подвижница молилась, к утру ложилась спать, но как только брезжил первый утренний свет, Паша вставала, мылась, прибиралась и выходила на утреннюю молитву.

Напившись чаю после обедни, блаженная садилась за работу, вязала чулки или пряла пряжу. Это занятие сопровождалось непрестанной Иисусовой молитвой, и потому ее пряжа так ценилась в обители, из нее делались пояски и четки. Вязанием чулок она называла в иносказательном смысле упражнение в непрестанной Иисусовой молитве.

Так, однажды приезжий подошел к ней с мыслью, не переселиться ли ему поближе к Дивееву. И она сказала в ответ на его мысли: «Ну, что же, приезжай к нам в Саров, будем вместе грузди собирать и чулки вязать», – то есть класть земные поклоны и учиться Иисусовой молитве.

Келия блаженной Параскевы у южного входа в Дивеевский монастырь

Первое время по переселении в Дивеево она странствовала от монастыря на дальние послушания или в Саров, на прежние свои излюбленные места. В эти путешествия она брала с собой простую палочку, которую называла тросточкой, узелок с разными вещами или серп на плечо и несколько кукол за пазухой. Тросточкой она иногда пугала пристающий к ней народ и виновных в каких-нибудь проступках.

Однажды пришел странник и пожелал, чтобы его впустили в келлию, а блаженная была занята, и келейница не решалась ее потревожить. Но странник настаивал:

– Передайте ей, что я такой же, как она!

Удивилась келейница такому несмирению и пошла передать его слова блаженной.

Прасковья Ивановна ничего не ответила, а взяла свою тросточку, вышла наружу и начала бить ею странника изо всех сил, восклицая:

– Ах ты, душегубец, обманщик, вор, притворщик...

Странник ушел и уже не настаивал на встрече с блаженной.

Большое духовное значение имел для блаженной серп. Она им жала траву и под видом этой работы клала поклоны Христу и Богоматери. Если кто приходил к ней из почетных людей, с которым она не считала себя достойной сидеть в одной компании, блаженная, распорядившись с угощением и поклонившись гостю в ноги, уходила жать травку, то есть молиться за этого человека. Нажатую траву она никогда не оставляла в поле или во дворе монастыря, но всегда собирала и относила на конный двор. В предзнаменование неприятностей она подавала приходящим лопух, колючие шишки...

Молилась она своими молитвами, но знала некоторые и наизусть. Богородицу она называла «Маменькой за стеклышком». 

Иногда она останавливалась как вкопанная перед образом и молилась или становилась на колени где попало: в поле, в горнице, среди улицы – и усердно со слезами молилась. Бывало, входила в церковь и начинала тушить свечи, лампады у образов или не позволяла зажигать в келии лампады.

Испрашивая на каждый шаг и действие благословение у Господа, она иногда громко спрашивала и тут же отвечала себе: 

«Надо мне идти? Или погодить?.. Иди, иди скорей, глупенькая!» – и тогда шла. «Еще молиться? Или кончить? Николай чудотворец, батюшка, хорошо ли прошу? Нехорошо, говоришь? Уйти мне? Уходи, уходи, скорей, маменька! Ушибла я пальчик, маменька! Полечить, что ли? Не надо? Сам заживет!»

Однажды пришла к блаженной девица Ксения из села Рузина просить благословения идти в монастырь.

– Что ты говоришь, девка! – закричала блаженная. – Надо прежде в Петербург сходить, да всем господам сперва послужить, тогда даст мне Царь денег, я тебе келию поставлю!

Через некоторое время братья Ксении стали делиться, и она снова пришла к Прасковье Ивановне и говорит:

– Братья делиться хотят, а вы не благословляете! Как хотите, а уж не послушаю я вас и поставлю келию!

Блаженная Паша, растревоженная ее словами, вскочила и говорит:

– Экая ты, девка, глупая! Ну можно ли! Ведь ты не знаешь, сколько младенцев превыше нас!

Сказав это, она легла и вытянулась. А осенью у Ксении умерла сноха, и осталась на ее руках девочка, круглая сирота.

Однажды зашла Прасковья Ивановна к священнику села Аламасова, у которого был в то время по делам службы псаломщик. Она подошла к нему и говорит:

– Господин! Прошу тебя, возьми хорошую кормилицу или няньку какую.

И что же? Дотоле совершенно здоровая жена псаломщика захворала и умерла, оставив младенца.

Один из крестьян окрестной деревни покупал известку. Ему предложили взять несколько лишних пудов без денег; он подумал и взял.

Возвращаясь домой, он встретился с Пашей, и блаженная сказала ему:

– Аль богаче от этого будешь, что беса-то слушаешь! А ты лучше-ка живи той правдой, которой жил!..

При постройке нового собора в Дивееве игумения Александра решила не спрашивать благословения блаженной Прасковьи Ивановны.

Шло торжественное молебствие на месте закладки, когда к Прасковье Ивановне приехала тетушка игумении – Елизавета. Она была старенькая и глухая. И говорит послушнице блаженной, Дуне:

– Я буду спрашивать, а ты говори, что она будет отвечать, а то я не услышу.

Та согласилась.

– Мамашенька, нам собор жертвуют.

– Собор-то собор, – отвечала Прасковья Ивановна, – а я усмотрела:

черемуха по углам выросла, как бы не завалили собор-то.

– Что она говорит? – спросила Елизавета.

Что толку говорить,- подумала Дуня, - собор-то уж закладывают, и ответила:

– Благословляет.

Собор так и остался недостроенным.

Приехал в монастырь один архиерей. Она ждала, что он придет к ней, а он прошел к монастырскому духовенству. Ждала она его до вечера, и когда он пришел, бросилась на него с палкой и разорвала наметку. Он от страха спрятался в келию матери Серафимы. Когда блаженная воевала, то была такая грозная, что всех приводила в трепет. А на архиерея, потом оказалось, напали мужики и избили его.

Как-то приехал к ней иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов) из Царицына. Он пришел с крестным ходом, было много народа. Прасковья Ивановна его приняла, посадила, потом сняла с него клобук, крест, сняла с него все ордена и отличия – все это положила в свой сундучок и заперла, а ключ повесила к поясу. Потом велела принести ящик, туда положила лук, полила и сказала: «Лук, расти высокий...» – а сама легла спать. 

Он сидел как развенчанный. Ему надо всенощную начинать, а он встать не может. Хорошо еще, что она ключи к поясу привязала, а спала на другом боку, так что ключи отвязали, достали все и ему отдали.

Прошло несколько лет – и он снял с себя священнический сан и отказался от иноческих обетов.

Наружность Паши была разнохарактерна, в зависимости от настроения: то грозная и сердитая, то ласковая и добрая, а иногда, горькая и печальная. Одевалась, как дитя, в яркие сарафаны. Когда встречала гостей, одевала сразу несколько – так, она подчеркивала праздность момента.

Очень своеобразно Параскева Ивановна относилась к святым и иконам: угощала их, украшала цветами, ласково разговаривала.

Когда упрекала людей за плохие поступки, восклицала: «Зачем обижаешь Маменьку!» — так ласково она называла Богородицу.

В Дивеево в ней заметили дар провидения, с тех пор у ее дверей всегдастояли люди. Кого-то она обличала в грехах, потому что ясно видела людей, кому-то предсказывала будущее.

Как-то раз приехали купчиха с замужней дочкой. Чтобы угодить Прасковье Ивановне, привезли ей из Москвы большую куклу, всю разодетую в шелка и бархат. Как только они вошли и поклонились, блаженная вскочила, забегала, схватила новую куклу да одним махом отодрала ей руку и сует дочке в рот. «На, ешь! Ешь!» — кричит. Та испугалась, стоит - ни жива, ни мертва, мать ее тоже трясется, а Прасковья Ивановна еще громче кричит: «Ешь! Ешь!» Гостей еле вывели. Оказалось, что неспроста так случилось. Потом мать каялась, что ее дочь погубила свое дитя еще в утробе, — и все это блаженной было открыто.

Предсказывая близкую кончину схимонахини Серафимы, Прасковья Ивановна говорила о ней: «Девушка хорошая, а вся в земличке, одна головка наружу», — и действительно, мать Серафима, внезапно заболев, вскоре умерла.

Вид Серафимо-Дивеевского монастыря с южной стороны. Фото 1903 г.

Мать Рафаила рассказывала, что за полгода до смерти своей матери она пришла к Прасковье Ивановне; блаженная стала смотреть в сторону колокольни.

— Летят, летят, вот один, за ним другой, выше, выше, — и руками прихлопнула, — еще выше!

Мать Рафаила сразу все поняла. Через полгода скончалась мать, а еще через полгода — дедушка.

Схиархимандрит Варсонофий Оптинский был переведен из Оптиной пустыни и назначен архимандритом Голутвина монастыря. Тяжело заболев, он написал письмо блаженной Прасковье Ивановне, у которой бывал и к которой имел великую веру. Это письмо принесла мать Рафаила. 

Когда блаженная выслушала его содержание, она только и сказала: «Триста шестьдесят пять!» 

Ровно через 365 дней старец скончался. Этот случай подтвердил и келейник старца, при котором был получен ответ блаженной.

Леониду Михайловичу Чичагову, блестящему полковнику, Паша предсказала постриг: «Рукава-то поповские». — сказала она ему при первой встрече.

Чичагова она уговорила просить Николая II открыть мощи преподобного Серафима.

Чичагов стал собирать материалы, написал «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» и поднес ее Государю. Когда Государь прочитал ее, то возгорелся желанием открыть святые мощи.

Несмотря на множество чудес, которые видели люди в течение семидесяти лет после преставления старца Серафима, с делом открытия его святых мощей и прославления были трудности. Рассказывали, что Государь настаивал на прославлении, но почти весь Синод был против.

В это время блаженная Прасковья Ивановна четырнадцать или пятнадцать дней постилась, ничего не ела и ослабела так, что не могла даже ходить, а ползала на четвереньках.

Как-то вечером к блаженной пришел архимандрит Серафим (Чичагов) и говорит:

— Мамашенька, отказывают нам открыть мощи.

Прасковья Ивановна сказала:

— Бери меня под руку, идем на волю.

С одной стороны ее подхватила мать Серафима, с другой — архимандрит Серафим.

— Бери железку. Копай направо — вот и мощи…

У батюшки Серафима сохранились лишь косточки. Это смущало Синод: ехать ли куда-то в лес, если нетленных мощей нет. На это одна из остававшихся в живых стариц, лично знавших преподобного, сказала тогда: «Мы кланяемся не костям, а чудесам».

Сестры говорили, будто сам преподобный явился Государю, после чего он своей властью настоял на открытии святых мощей.

Когда был решен вопрос о прославлении и открытии святых мощей, Великие князья приехали в Саров и в Дивеево, к блаженной Прасковье Ивановне. Они привезли ей шелковое платье и капор, в которые тут же и нарядили.

После торжеств прославления Серафима Саровского Государь попал к Прасковье. В этот день Паша велела вынести все стулья из дома и посадила царскую семью на ковер. Царю была предсказана надвигающаяся на Российскую империю катастрофа и рождение Наследника.

Более подробно о пророчествах Паши Саровской Государю мы поговорим отдельно.

Перед смертью она все клала поклоны перед портретом Государя. Сама она была уже не в силах делать их, и ее поднимали и опускали.

— Что ты, мамашенька, так на Государя молишься?

— Глупые! Он выше всех Царей будет!

Блаженная говорила о Государе: «Не знаю — преподобный, не знаю — мученик».

Незадолго до смерти блаженная сняла портрет Государя и поцеловала в ножки со словами: «Миленький уже при конце…»

Игумен Серафим (Путятин) неоднократно был свидетелем того, как блаженная ставила портрет царской семьи к иконам и молилась на него, взывая: «Святые царственные мученики, молите Бога о нас!» — и горько плакала.

Рассказ Игумена Серафима Путятина, 1920 г.:

«В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево. Помню, как я служил Литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашёл к старице Прасковье Ивановне, пробыв у неё больше часа, внимательно слушая её грядущие грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с её келейницей хорошо понимали и расшифровывали неясное.

Многое она мне тогда открыла, которое я тогда понимал не так, как нужно было, в совершающихся мировых событиях. Она мне ещё тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть Царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет ненадолго, ибо и у самих будет то же горе.

Прозорливица при мне несколько раз целовала портреты Царя и семьи, ставила их с иконами, молясь им как святым мученикам. Потом горько заплакала…

Затем старица взяла иконки Умиления Божией Матери, пред которой скончался преподобный Серафим, заочно благословила Государя и Семью, передала их мне и просила переслать. Благословила она иконки Государю, Государыне, Цесаревичу, Великим Княжнам Ольге, Татьяне, Марии и Анастасии, Великой Княгине Елисавете Феодоровне и А. А. Вырубовой.

Просил я благословить иконку Великому Князю Николаю Николаевичу, она благословила, но не Умиления Божией Матери, а преподобного Серафима. Больше никому иконок не благословила, хотя я даже сам просил для некоторых, но мои просьбы не повлияли, так как она действовала самостоятельно».

По прозорливости Прасковье Ивановне было известно о грядущих гонениях на Православную Церковь. Так, архиепископу Петру Звереву она предсказала «три тюрьмы». После 1918 года он трижды был арестован, несколько лет провел в заключении и умер от тифа на Соловках в 1929 году.

Иногда приходившим к ней монахиням Прасковья Ивановна говорила:

— Вон отсюда, шельмы, здесь касса!

Действительно, после разгона обители здесь находилась сберегательная касса.

Прасковья Ивановна умерла 22 сентября/5 октября 1915 года в возрасте около 120 лет. Когда она умирала, в Петербурге одна монахиня вышла на улицу и видела, как душа блаженной поднималась на небо.

До закрытия монастыря в 1927 году на могиле почитаемой блаженной Параскевы Ивановны непрерывно служились панихиды. В годы запустения могилы дивеевских блаженных были разорены.

В 60-е годы XX века на месте могил блаженных был поставлен пивной ларек. Торговавшая в нем женщина часто видела сидящих на лавочке трех старушек, неодобрительно на нее поглядывавших и не уходивших до тех пор, пока она не уходила сама. Она точно знала, что никаких старушек на лавочке нет, но в то же время явно видела их. Вскоре женщина отказалась разливать там пиво. После этого никто не соглашался работать в этом ларьке, и его пришлось убрать.

Известность и авторитет блаженной Паши Саровской еще при ее жизни были столь велики, что, начиная с 1904 года, о ней тысячными тиражами было напечатано несколько брошюр.

Ныне ее честные мощи, обретенные 20 сентября 2004 года, почивают в Казанском храме Серафимо-Дивеевского монастыря вместе с мощами святых блаженных стариц Пелагии и Марии Дивеевских. Все, кто с верой просит молитвенной помощи у великой рабы Божией, непременно получают ее, благодаря о том Господа и Его блаженную избранницу.

Тропарь:

Глас апостола Павла услышавша глаголющ: мы юроди Христа ради, рабы Твои, Христе Боже, Пелагия, Параскева и Мария, юроди быша на земли Тебе ради; темже, память их почитающе, Тебе молим: Господи, спаси души наша.

Источники:

http://nne.ru/saints/svyataya-blazhennaya-shimonahinya-paraskeva-pasha-sarovskaya/

https://azbyka.ru/days/sv-paraskeva-diveevskaja

http://istina.ortox.ru/zhitija_svjatykh_nizhegorodskogo_kraja/view/id/1161512

http://www.diveevo.ru/117/

ПРАВИЛА МОЕГО БЛОГА:

Не допускается брань, нецензурная брань, в том числе в завуалированной форме.

Не допускается хула и клевета на православную веру, на Бога и на святых, на Русскую православную церковь.