Коннотация модернизма

Для обоснования своих очевидных новшеств (то есть, различных отклонений от канонических норм и догматических императивов) богословский модернизм практически всегда прибегает к ссылкам на Священное Писание и Предание, приводит немало цитат из святоотеческой литературы, подтверждающих модернистскую теорию.

 В результате чего та ревизия учения Церкви, которую осуществляет «новая ортодоксия», предстает в виде «возвращения к корням», возрождения «истинного христианства», преподносится как «неопатристика». Тем самым, у церковного большинства складывается полное впечатление, что «новое» модернизма это «хорошо забытое старое», то есть, подлинная традиция Церкви, которая, наоборот, была искажена в историческом прошлом (в «синодальный период», в частности и вообще в «темное средневековье»). 

Этим обстоятельством (подобной манипуляцией с общественным церковным мнением) и объясняется успех модернизма. Опора на авторитет априори является необходимым условием признания церковного учения за нормативное. И поскольку такое обоснование «новой ортодоксией» осуществляется (соответствующие выдержки из трудов святых отцов к модернистскому учению прилагаются), формальные условия для его принятия и усвоения «церковной полнотой» оказываются соблюдены.

 «Но он же постоянно на Отцов ссылается», – аргументируют поклонники профессора МДА А.И.Осипова свое увлечение его лекциями. 

На этом же основании и у его многочисленных учеников (будущего клира РПЦ) не возникает даже тени сомнения, что транслируемый учебный материал может не соответствовать традиционному учению Православной Церкви.

Между тем, по сути своей, данная практика является спекуляцией, то есть, обманом (вольным или невольным), интеллектуальным мошенничеством или логической ошибкой, софизмом. Ранее мы уже рассматривали один из видов такой мистификации (в частности, в статье «Апокрифические основания модернизма»). Речь шла о тех случаях, когда приводимым модернизмом цитаты из церковных авторитетов являются теологуменами, то есть, личными мнениями последних, которые Церковь исторически не признала за свое учение. При этом у этих отцов или апологетов имелись другие заслуги перед Церковью, то есть, ортодоксальность их веры, в целом, была общепризнанной. 

Соответственно, отдельные неточные или неудачные формулировки этих православных авторов модернизм выдает за православие как таковое и, тем самым, добивается одобрения церковным большинством этих псевдоортодоксальных формул. 

В результате то, что ранее было отвергнуто Церковью как заблуждение, вновь предложенное на рассмотрение в ухищренной форме, теперь находит положительную оценку как христианская истина, получает гриф Патриархии, становится официальной доктриной Церкви.

Теперь настал черед сказать о другом софистическом приеме подобного рода. Обозначить его можно как «коннотация модернизма». Речь идет уже о тех случаях, когда приводимые церковными реформаторами цитаты сами по себе является совершенно верными, ортодоксальными в их аутентичном значении. Ложным же оказываются особенности толкования или перевода, иначе расставленные семантические акценты или совсем другие выводы, которые из всего этого делаются.

«Англиканская церковь изучат возможность использования гендерно-нейтральных терминов для обозначения Бога, сообщает издание The Guardian. Преподобный доктор Майкл Ипгрейв, епископ Личфилда, заявил, что этой весной рассмотрят проект по гендерному языку. Кроме того, по его словам, церковь исследовала данный вопрос в течение нескольких лет. Священники попросили разрешения использовать гендерно-нейтральные термины вместо местоимения "Он" при указании на Бога. При этом любые возможные изменения, которые означали бы отход от традиционных учений, должны быть одобрены синодом, принимающим решения в церкви, указывается в статье. Однако пока неясно, на что заменят обращение "Отче наш" в молитве. The Guardian приводит мнение преподобного доктора Яна Пола, который считает, что возможные изменения будут означать отказ от собственной доктрины церкви. По его словам, "Бога называют "Отцом", и он не может стать "Матерью" без изменения значения". Кроме этого, его нельзя заменить на гендерно-нейтральный "Родитель" без потери смысла. На данный момент священнослужители подчеркивают, что христиане с древних времен признавали, что Бог не является ни мужчиной, ни женщиной.

"Однако разнообразие способов обращения к Богу и его описания, найденное в Священном Писании, не всегда отражалось в нашем поклонении", — цитируют авторы статьи слова представителя англиканской церкви. При этом в настоящее время нет никаких планов по отмене или существенному пересмотру разрешенных литургий, резюмировало издание» (РИА-Новости).

Это, конечно, радикальная форма богословского идиотизма модернизма. Тем не менее, по своей структуре, этот софизм ничем не отличается от других лжеучений, уже давно прошедших рецепцию не только в западных конфессиях, но и в самой Православной Церкви.

 Формально-то это «оно» (англиканское «порождение ехиднино») право: в божественной природе, разумеется, нет полового различия. Однако выводы из этой ортодоксальной истины делаются совсем не те, что делались традиционно. А именно, для Христианства это означало бесконечное онтологическое различие между тварной и нетварной природой, в одной из которых есть, а в другой нет гендерной дихотомии. В новом гностицизме из этого делается противоположное умозаключение, вернее – даже сразу два. Во-первых, отсутствие пола в Боге используется как «богословское» обоснование содомии (софизм здесь заключается в отождествлении бесполого и двуполого). А во-вторых, обоснованный таким «силлогизмом от лукавого» смертный грех используется затем в обратном направлении, то есть, в качестве антропоморфного переосмысления уже внутренней жизни Бога, или уже в смысле чисто сатанинского богохульства. 

Если гностический «образ Божий» в человеке наиболее полно выражен в би- и транссексуалах, то, значит, и к «Первообразу» применимы термины, используемые в отношении первых (двуполый = бесполый).

 Что в очередной раз подтверждает евангельскую истину о том, что для всех еретиков духовным отцом является уже не Бог, но диавол. 

Именно «образ и подобие» сатаниново они носят на себе: и в своей содомической «андрогинности», в частности и в своей ментальности вообще.

 «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. <…> Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи» (Ин 8:44).

Чаще всего, повторим, эта гностическая коннотация богословского модернизма выражена не так ярко, поэтому большинство не могут ее идентифицировать. То есть, имея «глаза и уши», в упор не видят и не слышат демонической лжи, заключающейся в модернистском учении.

 Архетипом софизма этого рода является ложный силлогизм эдемского змия, с помощью которого он изменил сознание прародителей, заставил их поверить в свою ложь.

 «И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрёте, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3:1-5).

 «По образу и подобию» этого диалога осуществляется и совращение христиан в богословский модернизм. Первоначальная истина веры (заповедь Божия, догмат или канон Церкви) в ходе ее нового толкования незаметно меняет свое содержание на противоположное.

Термином «коннотация» обозначается выражение субъективных или интерсубъективных оценочных суждений, отражающих традиции того или иного общества.

 В частности, богоборческая «культура» эдемского демона изменила отношение первых людей к заповеди Божьей. Точно также содомическая традиция современного западного общества накладывает соответствующий отпечаток на его богословие, порождая на свет такую дичь, как «теологию содомии». То есть, революционная «культура преодоления» переходит в «теологию преодоления». 

То же самое происходит в богословском модернизме Православной Церкви. 

Та культурная среда, в которой церковный реформатор существует (а это традиция религиозного гуманизма Нового времени, «немецкого классического» гностицизма, философии всеединства, экзистенциализма и т.д.) сначала проникает в толкование ортодоксального текста как дополнительные семантические оттенки, которые затем становятся основным значением, подменяя собой собственное (святоотеческое, патристическое) содержание приводимых цитат. 

В результате заявленная «неопатристика» оказывается «лжеименной» (1Тим 6:20), не имеющей ничего общего с первоисточником. Новое значение традиционных ортодоксальных формул выражает уже идеи неогностицизма (религиозно-философские идеи Шеллинга, Гегеля, Достоевского, Соловьева и т.д.), а не Христианства.

Например, общим местом богословского модернизма является утверждение, что пост является только «средством», а не целью духовной жизни христиан. Формально – это цитата из Священного Предания. Но коннотация модернизма при этом противоположна исходному значению. 

Для святых отцов телесный пост был «только средством» в том смысле, что они этим не ограничивались в своих делах веры. «У нас с вами, братие и сестры, преобладает тот взгляд, что пост предъявляет больше требований к телу, чем к душе, на телесный пост мы обращаем больше внимания, чем на духовный. А между тем телесный пост есть только средство к посту духовному, а этот последний есть средство к “стяжанию благодати Святого духа” (как говорит преподобный Серафим Саровский), а тем самым и спасения. Поэтому весьма необходимо телесное воздержание (в пище, питии и прочем) соединять с воздержанием духовным: с обуздыванием своего языка, гнева, кичливости, слабоволия, человекоугодия и прочего. Только в этом случае мы выполним завет нашей Церкви: “постимся телесно, постимся и духовно”» (прот Александр Ветелев, проф. МДА. Беседа о посте во вторник первой седмицы Великого поста (по великопостному богослужебному чину и учению Святых Отцов) / Протоиерей Александр Ветелев. Сборник великопостных и пасхальных поучений. № 3. Москва-Загорск, 1962. С.31).

Иными словами, различие «телесного и духовного» поста (или использование выражение «телесный пост есть только средство» очищения души для последующего «стяжания благодати») у святых отцов означало волю и к другим (еще большим) подвигам Христа ради, иным проявлениям любви и доказательствам своей преданности Богу.

 Модернистская же коннотация слов «пост это только средство» имеет противоположный смысл, а именно, означает уже необязательность телесного поста, который можно заменить другими «средствами», ведущими к той же «духовной вершине».

«Главное – это не портить свои отношения с другими людьми, главная жертва – примириться с ближним <…> что касается гастрономического поста, это вещь факультативная. <…> Каждый сам для себя выбирает, как он будет поститься. <…> Нужно еще учесть, что сегодня у людей зачастую нет возможности контролировать свое питание» (диак. Андрей Кураев. Великий пост-2021: что можно и что нельзя).

Если в ортодоксальном тексте в различии «телесного и духовного поста» не было ни их оппозиции, ни даже иерархии (различия «главного» и второстепенного), то в модернистском понимании они появляются: «телесный» здесь уже означает «недуховный» («ненастоящий», «неглавный»), а «духовный» («настоящий», «главный») – нетелесный. 

И это опять учение, гностическое по своей логике: телесный пост – это всего лишь пост «гастрономический», это что-то для «новоначальных», «немощных в вере». А для «продвинутых» в Христианстве, для находящихся на более высоком уровне «духовного развития» – для таковых, дескать, существует «эзотерический» «духовный» пост. Для них «телесный пост это только средство» в смысле уже пройденного этапа. Это подразумевает, что «очиститься от всякия скверны» можно и другими эффективными способами, в частности, «примирением с ближними» (что может означать и гностическую «дружбу с миром» (Иак 4:4)).

«”Постящеся, братие, телесне, постимся и духовно...” Для больных, немощных и старых нет телесного поста, да и вреден часто. Надо сделать ударение на душевный пост: воздержание зрения, слуха, языка, помыслов и проч. Это будет истинный пост, полезный всем и всегда. Сил и так нет, а пост телесный и утомление тела и вовсе не дадут силы для духовного делания. <…> Относительно “диеты” [поста]: отказаться от общего стола трудно. Это бремя, я полагаю, не следует на нее возлагать. Но твердо требовать, чтобы дома соблюдала “диету”, а главное, и вне дома, и у себя: 1) не пресыщаться, 2) не давать воли глазам, ушам, языку, 3) никого не осуждать, 4) читать только духовную литературу, 5) иметь мир со всеми. Это будет настоящей диетой для нервов и проч. <…> Не унывайте, чаще вспоминайте о смерти и предстоянии пред Богом. Постов не соблюдайте телесных, а сохраняйте по силе душевный пост: воздержание языка, очей, ушей, воздержание от лакомств, осуждения и проч. и проч. Этот пост доступен и больным, а нужнее телесного, тем более при Вашей слабости» (игумен Никон (Воробьев). О началах жизни. Составитель, автор предисловия и комментариев профессор МДА А.И.Осипов. М., изд. Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2013. С.221-222). 

(И нет никакой уверености в том, что Осипов не переврал слова игумена Никона (Воробьёва), а даже скорее наоборот, ведь его настоящий духовный отец как оказалось, не игумен Никон, а лже-мтрп Никодим (Ротов) (прим. Orthodox))

Но в том-то и суть, что в Христианстве пост, будучи заповедью Божьей, это именно цель, а не средство. Потому что нарушение любой заповеди (заповеди поста – в том числе) лишает смысла все остальное. Поэтому к телесному посту следует относиться как к цели (самому «главному»), а не как к средству, которое якобы можно заменить или компенсировать, чем-то другим. Если телесный пост – это воля Божия, выраженная в Уставе Церкви, то ничего более «главного» уже быть не может, по определению. Это означает, что телесный пост – это и есть духовное (богоугодное) дело. Просто понятие поста включает в себе и другие (не только гастрономические) аскетические ограничения, отказ от любого из которых (начиная с телесных) означает нарушением поста, в целом.

При этом модернистская коннотация выражения «телесный пост это только средство» это, опять же, чисто демонический софизм: с помощью буквально этой же самой семантической манипуляция змий убедил прародителей нарушить пост в Эдеме (где гностическое «познание добра и зла» выполняло функцию «духовного поста», ради которого стало возможным пренебрежение «постом телесным»). И в том, и в другом случае результатом оказывается духовная смерть. 

В случае прародителей это было нарушением заповеди Божией. В случае богословского модернизма и его жертв – нарушением 69-о апостольского правила, отлучающего нарушителей телесного поста от Церкви: 

«Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец, не постится во святую четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток, кроме препятствия от немощи телесныя: да будет извержен. Аще же мирянин: да будет отлучен». 

«А когда слышишь о разрешении, не говори, что это разрешение на мясо. Ибо вкушать мясо в великую четыредесятницу не должно быть дозволяемо никому, хотя бы находился и при последнем издыхании. Мы знаем, что в разные времена об этом были вопросы на соборах, но разрешения не дано» (Феодор Вальсамон).

Вот и получается, что «богословское обоснование» содомии у изуверов англиканства, и проповедь разрешения постов у «новых ортодоксов» – это одно и то же, по своей сути, а именно, вероотступничество и богоборчество, «устранение заповеди Божией преданием человеческим» (Мф 15:6-9), только выраженные с разной степенью: радикально – в первом случае и более «умеренно» – во втором. Но ведь и на Западе этот процесс апостасии начинался с гораздо менее революционных идей.

 Поэтому и открытый недавно в Оптиной пустыни памятник Достоевскому может стать «троянским конем» богословского модернизма, внутри которого таятся уже не греки (в смысле – греческой патристики), но самые настоящие бесы.

Александр Буздалов