«На краю»

Умирающая провинция и наша молитва

                                 У поклонного креста               

Запустение в Росси никуда не делось. Оно просто спряталось, уйдя из крупных городов в глухую глубинку, в далекую провинцию.

Мы едем туда, чтобы послужить в том, что когда-то было православными храмами, воздвигнуть поклонный крест, пообщаться с немногими еще остающимися здесь местными людьми. Позади осталась жирующая, местами утопающая в роскоши, а местами пока еще удачно выживающая Москва, куда слишком многих тянет на прокорм, с ее возможностями, шикарно-стандартными офисами, вечерней ресторанной публикой и пугающе растущими толпами мигрантов, все более нагло и «чисто конкретно» разглядывающих местных, их жилье, землю и здания. Преодолен гладкий и ровный автобан с аккуратными «под Европу» пока еще безотказными заправками, в которых меняются «к худшему» лишь ценники на бензин, да отчасти приводят в ступор цены на все, что там продается. Давно проехали условно-красивые, порой причудливо-вычурные, богатые коттеджи ближнего Подмосковья, обработанные поля и иногда пасущиеся стада на прилегающих к Подмосковью землях. Пообедали в неплохой придорожной трапезной на территории знакомого храма, небольшого, уютного, с законченной реставрацией и чудом сохраненными древними иконами. Теперь мы на территории, отчасти напоминающей «зону» из «Сталкера» Тарковского. Который все более-менее развитые культурные люди, конечно же, смотрели.

                               Служба в развалинах храма

Запустение властно обступает всякого, кто едет по какой-нибудь проселочной дороге в одной из областей Центральной России. Везде по краям стоят почерневшие, порой уже обгорелые, полуразвалившиеся мертвые избы, когда-то ведь населенные людьми. Они напоминают неубранные когда-то живые тела, незахороненные останки умерших. Даже на это нет желания и времени. Сразу не покидает мысль, что никто не знает, что делать с этой почти уже не заселенной, умирающей, когда-то полной жизни и цветущей землей.

В одном из сел видим хорошо отреставрированную колокольню (естественно, без колоколов) и три полуразвалившиеся избы. Перед колокольней на ограде висит стенд, рассказывающий о том, что здесь было раньше, еще до большевиков. Здесь было цветущее село с несколькими сотнями жителей, своя больница, начальная школа, почта и полицейский участок. Несколько промыслов (кожевенный, сыроваренный и проч.). И, конечно же, немало крепких крестьянских хозяйств. Сейчас здесь почти пустыня, стремительно зарастающая бурьяном земля. И крупный животноводческий комплекс, что обслуживается несколькими высокооплачиваемыми людьми за компьютерами. Хозяина как-то пробило, и вот, отреставрировали колокольню, потому что, как рассказывают нам, «все остальное развалилось совсем». Теперь она стоит здесь как осколок прежней России, которую, наверно, мы уже никогда не вернем.

Развалины «бедных селений» причудливо накладываются на традиционно-русский, меланхоличный, с его неброской красотой, такой глубинно-родной пейзаж, пробуждая в душе почти забытые нотки узнавания. «Милая, ты услышь меня…» Как будто много раз мы здесь были, и снилось нам это еще в прошлой и позапрошлой жизни. Эта земля все еще преданно ждет настоящего хозяина. А потомки когда-то здесь живших и многочисленных хозяев все уходят, уходят, уходят…

Местные крестьяне по большей части отдали Богу свои измученные души, надорвавшись за годы революции, гражданской войны, коллективизации и Великой Отечественной. Они еще ожесточенно цеплялись за жизнь в теперь уже также далекие от нас послевоенные годы, изживая веками вбитый в гены, в подкорку навык крестьянского труда. Снова и снова ехали на великие стройки, в города, деклассируясь, превращаясь в «бичей», сильно пьющие осколки своего славного сословия. Теперь их уже почти не осталось.

Нет тех мужиков со светлыми лицами, что всегда, со своей русской добротой и сплоткой, были готовы прийти на помощь. Нет колосящихся ржаных полей, навеки запечатленных Левитаном и Шишкиным. Нет этих многодетных матерей с кучей симпатичных, таких разнообразных ребятишек, этого бесконечного и, как казалось, неисчерпаемого народа, что надорвался на «великих достижениях» недавней эпохи в ее лагерях и колхозах, удобрил своими телами чужую землю, спасая мир от нацизма.

Те пять старух, что послушно стоят на нашей совсем не короткой службе в развалинах одного из храмов, что явно всю жизнь надрывались на тяжелых работах в ныне уже упраздненном колхозе – не просто живой укор действующим властям и тем московским ресторанным жуирам, что за один вечер просаживают их месячную, кровавым трудовым потом заработанную пенсию. Эта картина буквально кровянит сердце, благодатно и беспощадно встряхивая душу, погрязшие в условно-благополучной, свободной от явных катаклизмов повседневности. Так же, наверно, происходит и с тем, кто попадает сегодня в зону все ближе кипящей и, как ни крути, братоубийственной, похоже, что нескончаемой «странной войны».

                            Немногочисленные прихожане

Странная война с русской землей и остатками народа идет и здесь, все более выпукло и открыто давая о себе знать. Вечный русский пейзаж, оказывается, совсем не вечный, ибо запросто можно извести его непременную принадлежность – знаменитый русский лес, как пророчески написал Леонид Леонов. Везде вдоль дорог штабеля заготовленных бревен из леса, вырубленного вокруг бедных деревень. На местах вырубок никто, естественно, ничего не возобновляет, они зарастают сорняками и каким-то хилым кустарником. Неведомые дельцы отжимают эту землю досуха, берут от нее все, что еще можно взять. Оголенные теперь бедные селения – такие же «не жильцы», как какая-нибудь недозабитая скотина или вывороченный из земли знаменитый татарник, воспетый Львом Толстым в его «Хаджи Мурате». «Даже грибов и ягод у нас теперь не стало, – с чисто русской спокойной обреченностью говорят немногочисленные местные, – слишком далеко стало ходить. Потому что и леса теперь у нас нет».

Крестьянское сословие в современной России уничтожено: заветная цель богоборческого большевистского режима, наконец, достигнута. Все рекорды по зерну и по некоторым отраслям животноводства – это современные автоматизированные агрохолдинги, которым крестьяне в большом количестве не нужны. Специфический крестьянский уклад, в котором земледелие было составляющей большой сложной культуры, в котором вся жизнь выстраивалась вокруг храма, окончательно убит. И нет признаков того, что он в ближайшие годы может легко возродиться, даже при наличии политической воли властей. Которой, разумеется, нет.

Порой ощутимо чувствуешь на себе дыхание Промысла. Смысл и цель которого не понять невозможно. Вот, буквально сейчас прислали в Телеграме слова высокого чиновника из газпромовских политиков-нуворишей. Типичный монстр из «власти», лишенный не то чтобы любви, но даже простого сострадания:

«Государству приходится признать, что города, поселки, которые умирают и которые приходится как-то перетягивать... ну нужно подвести черту и перестать их спасать. Это огромные вложения, огромные вливания, и сегодня государство должно сделать выбор: мы развиваем какую-то крупную агломерацию, которая способствует росту производства в одной точке или мы вытягиваем ещё пять-семь условно умирающих городов, которые тащат за собой достаточно большую социальную нагрузку»…

Без комментариев.

По дороге время от времени попадаются вывозящие бревна тяжело груженые отрытые фуры. Разговорившись с испитым мужичком, что выкопал нам яму для поклонного креста в одной из деревень (а раньше вкалывал как раз на вырубках), узнаем, что вовсе и нет здесь какого-то нарочитого заговора: леса вырубаются для разного рода вполне себе российских деревообделочных комбинатов, лесопилок, мебельных фабрик и т.д. В основном это предприятия местные или расположенные в ближайших областях. Просто лес рубят не вдалеке, а там, где удобнее. После нас хоть потоп… Впрочем, собственники наверняка иностранцы или «оффшорная аристократия».

Но при этом везде стоят эти вставные челюсти, насильно всунутые в развороченную местность – вышки сотовой связи. Одна местная деревенская старушка, все еще, вопреки всему держащая корову и пасеку, жалуется, что «теперь пчелки погибнут». Они от этого излучения дуреют, не знают, куда им лететь. И мёда тоже не будет. Снявши голову, по волосам не плачут. Правда, связь в глухих деревнях по-прежнему из рук вон…

Если на нашей церковной службе попадаются сравнительно молодые, то это дачники из Москвы или областного центра, купившие здесь дома и приезжающие на лето. Вдруг с изумлением вижу многодетную молодую семью. Однако радость моя преждевременна: это московские прихожане нашего отца Кирилла, на сутки приехавшие поддержать своего пастыря.

Есть деревни и сравнительно многочисленные, по 200–300 жителей. Чем они заняты, кроме скромных приусадебных участков, не очень понятно. Колхоза больше нет, и те, кто работает, ездят в райцентр. Этот народ уже тоже «сактирован», как умирающий зек-доходяга?

Отец Кирилл в каждой проповеди, пусть перед считанными единицами, повторяет все очевидные слова про важность молитвы и покаяния. Но особого интереса к Церкви, даже в таких сравнительно населенных деревнях, не было и нет. Даже здесь с нами приходят молиться такие же несколько стариков и старух. Дух почти отлетел, и необходимо серьезное усилие, чтобы пробудить еще остающихся местных от духовной спячки. Усилие это совершается единицами, сильно благодарными церковным властям за то, что по крайней мере не мешают…

                      На территории модной гостиницы

Зато в разных местах, тут и там, попадаются совершенно открытые, выставленные буквально напоказ следы неких языческих культов, явно внедряемых какой-то неведомой злой волей. Территория самой модной гостиницы в районном центре, которую построили богатые миниолигархи местного масштаба, заставлена скульптурами, в основном деревянными, изображающими в буквальном смысле всякую нечисть: драконов, леших, каких-то довольно зловещего вида рогатых существ. А на площади в одном из сел под название Кава стоит довольно талантливо сделанная скульптура некой Ильтамар (она же Кава), заимствованной из «Калевалы» – большого свода языческих рун, относящихся к карело-финской мифологии. Согласно мифу, Ильтамар – это «дева воздуха», сотворившая наш видимый мир.

Мысль авторов проекта ясна вполне. Речь идет, конечно же, о карелах. Православные карелы пришли сюда еще в Смутное время, убегая от протестантов – финнов и шведов. Как говорит одна местная карелка, «люди мы очень упертые насчет православия». Так что никакой приверженности этим неоязыческим культам у них не было и нет. Очевидно, что искусственный новодел, основанный на «Калевале» (которая сама есть во многом продукт реконструкции XIX века) внедряется как мифическая основа карельской идентичности, противопоставленной русской. Если вспомнить о сегодняшних весьма агрессивных претензиях Финляндии на Карелию как таковую, наводит на интересные мысли…

На эту скульптуру угрохали целый миллион. Отец Кирилл с горечью говорит, что на эти деньги вполне можно было бы возвести православную часовню на месте храма, разрушенного большевиками. Имена авторов, спонсоров и, главное, закулисных организаторов проекта «Ильтамар», естественно, не разглашаются…

                                Скульптура Ильтамар

Момент истины в этой грустной реальности наступает, как всегда неожиданно, но в то же время очень естественно и органично, настолько, что без колебаний убеждаешься в явном действии того же Промысла. Это когда мне, по благословению о. Кирилла, приходится снимать на видео евхаристический канон. Мирянам быть в алтаре в это время, в общем, нельзя, тем более заниматься съемкой. (Что регулярно нарушается журналистской командой самого патриарха в ХХС и других «придворных» храмах). Но здесь ситуация особая. Этот явно ниспосланный свыше ответ прост и очевиден, как зрение, слух и дыхание, как сама дарованная нам жизнь.

Без воли Божией и волос не упадет с головы. И все что попускается – к нашему спасению, а не к духовной погибели. Все, что не делается с нами – есть действие Его любви, которое еще может принести свой спасительный плод. «Если зерно, падши в землю, не умрет…» Если эта сегодняшняя разруха, эта поистине предсмертная тишина попущена – значит есть ведь в ней некий промыслительный и спасительный смысл. Он – в том, чтобы привести нас к Евхаристии. Участие в коей немыслимо и губительно без покаяния.

Когда-то мы отвергли христианнейшего монарха и – получили в ответ страшный террор, длящееся и поныне братоубийство и в итоге эту разруху. Но, стоя уже на краю могилы, ведь можно же вспомнить о Едином на потребу! Бог из этих камней может создать богоизбранный народ.

                               Евхаристический канон

«Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити… Победную песнь поюще, вопиюще… С сими и мы блаженными Силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый…. даде святым Своим учеником и апостолом, рек: “Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое, во оставление грехов…”».

Господь – по-прежнему любит нас. И только от нас, от нашей свободной воли зависит, станет ли для нас эта любовь во спасение или обернется в итоге губительным адским пламенем.

Владимир Семенко

2024 год, день памяти Веры, Надежды, Любови и матери их Софии

Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю. Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят. Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы. Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою; князья твои – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них. Посему говорит Господь, Господь Саваоф, Сильный Израилев: о, удовлетворю Я Себя над противниками Моими и отмщу врагам Моим (Ис.1:16-24)!