Валентин Распутин "КРАСНЫЙ ДЕНЬ"///Сергей Бабичев "СЕНОКОСНАЯ ПОРА"

Усть-Уда - посёлок городского типа, административный центр Усть-Удинского района Иркутской области. Место ссылки И.В. Сталина

Образован в 1962 году для размещения эвакуированных при затоплении Братского водохранилища, название - от затопленного села.
Усеянные заливами берега Ангары и окружающие Усть-Уды горы – далеко не единственное, чем может похвастаться район. 

Его история привлекает в Приангарье больше туристов, чем красивые виды. О кратком, но насыщенном пребывании на территории района
И. В. Сталина лучше всего расскажет Усть-Удинский краеведческий музей, открытый в 1993 году. Среди экспозиций, посвященных истории Усть-Уды и района в целом, экспозиция о Сталине занимает далеко не последнее место. 

В самом месте ссылки, новой Уде, когда-то существовал музей, полностью посвященный жизни вождя. Сейчас коллекция закрытого музея находится в Иркутске. В Усть-Удинском же музея постоянно действует выставка, посвященная выдающемуся русскому писателю
В. Г. Распутину, уроженцу Усть-Уды.

                     "КРАСНЫЙ ДЕНЬ"

Вспоминаю себя, мне тринадцать лет. Мы живём в леспромхозовском посёлке, я только что вернулся на летние каникулы из школы, которая находится в райцентре, в пятидесяти километрах от дома. Живём без отца, нас у матери трое, я самый старший.

С вечера мать начинает тяжело вздыхать: завтра и послезавтра, в пятницу и субботу, общественная баня, мать — банщица. Ей надо натаскать с речки подле Ангары по крутому красному яру сотни ведер воды, чтобы заполнить два огромных чана. Руки у матери вытянуты, болят, болит и спина, а на коромысле воду по крутяку не поднять, коромысло не годится.

Я уже решил, слушая мать, что утром помогу ей, хоть она и не просит, считая, что после школы надо дать мальчишке отдохнуть. Но что такое «помогу»? Это значит, что я с вёдрами и она с вёдрами , на узкой каменистой тропке не разойтись, и мать то и дело будет заставлять меня отдыхать. Уставая сама, она считает, что я, мальчишка, устаю ещё больше, что детские мои силёнки надрывать нельзя.

Поэтому я решаю поступить по-другому. Светает летом рано, по первому же свету можно подняться и до того, как уберётся по дому мать, перетаскать хоть пол-Ангары. Но для этого надо подняться так, чтобы не разбудить мать. И я выдумываю, что мне в избе душно, я буду спать в сенях.

Утром вскакиваю часа в четыре. Ещё сумерки, прохладные, знобкие, но с чистым небом, обещающим красный день. Бегу, согреваясь, к бане, отмыкаю её и заглядываю в чан — в тот, который на топке. Дна не видать, это преисподняя, туда провалится с потрохами все что угодно. Но делать нечего, я берусь за ведра и скатываюсь к речке. Она шумит, прыгает по камням, над Ангарой рядом стоит парок. Плещу себе из речки в лицо, на мгновение замираю. Всё, теперь вперёд.

Часов у меня нет, я знаю только, что надо торопиться. Подъём занимает минуту-полторы, но взбегать при-ходится с задержанным дыханием. Чуть расслабишься, чтобы перевести дух,— сдвинуться потом трудно. И я ещё от воды разбегаюсь с поднятыми на руках вёдрами, чтобы не задевать о камни, и всё равно задеваю, всё равно плещу на себя. Остатки приношу в чан, и они булькают где-то так глубоко, что едва слышны. Потом снова вниз. Вверх и вниз, вверх и вниз, десятки и десятки раз. Запалившись, припадаю к речке, жадно пью; от пота и наплесков я мокр с головы до ног, но обсыхать некогда.

И я успеваю. Но, возвращаясь домой, я знаю, что такое усталость. Меня качает. В избе у нас ещё тихо, я осторожно приоткрываю дверь в сенцы, отметив, что мать не выходила, сбрасываю мокрую одежду в угол и залезаю под одеяло. Всё равно матери разогревать топку, всё равно ей идти. Вот удивится-то! Так и подогнутся под нею ноги! Я моментально засыпаю.

Просыпаюсь от плача. Дверь из избы в сенцы приоткрыта, и я слышу, как топчутся вокруг матери сестренка с братишкой, как она сквозь слёзы что-то отвечает им. И плачет, и плачет. И чувствую, как у самого у меня проступают слёзы, как сладким страданием забивает горло. Так хорошо!..

...Мы жили в непролазной нужде, видели, каково приходится нашим матерям накормить-обшить нас, и взять на себя доступную нам, ребятишкам, долю их трудов было для нас так же естественно, как съесть кусок хлеба. Подталкивать к помощи нас не приходилось. У матери радостей было в те суровые годы еще меньше, чем у нас, всякая радость от нас и шла, и мы своим услужением старались её доставить. Мы рано становились взрослыми, и, с точки зрения иных теоретиков воспитания, детства у нас не было.

В самом деле: где ему быть? С семи годочков верхом на лошади возишь копны в сенокосную страду, с десяти кормишь ушицей всю семью, с двенадцати боронишь колхозные поля, с четырнадцати пашешь, как взрослый мужик... Не бывали мы в пионерских лагерях, не слыхали об «Артеке», костры жгли в лесу да у Ангары больше за делом; за ягодой, за грибами шли с вёдрами, чтобы принести домой, на острова плавали, чтобы нарвать дикий лук и чеснок... С малых лет в работе, в пособи, как говорилось о ребятишках, но почему же тогда с такой радостью, с такой полнотой и теплотой, с таким чувством необъятности выпавшего нам счастья вспоминаются те годы? Детство есть детство, это верно. Оно, открывая мир, удивляется и радуется любой малости. Но и при этом никогда не соглашусь я, что мы были чем-то обделены (кроме, быть может, книг, которые узнавали позже), напротив, считаю, что повезло нам с выпавшими на детство трудными годами, ибо тогда не было времени на воспитание, а шли мы вместе со взрослыми ото дня к дню и шли, естественно, научаясь любви, состраданию, трудам и правилам, которые вкладываются в нравственность... А уж как мы верили, что наступят лучшая жизнь! И она наступила.

                       "СЕНОКОСНАЯ ПОРА"

                                    (Глава из книги "Династия")
                              Сергей Александрович Бабичев

...От высокого мыса – Кангаласский Камень, прибрежные горы уходят вглубь материка, оставляя низкую прибрежную полосу, образуя огромное плоское блюдо Туй-Маада. на которой разместился город Якутск со всеми прилегающими к нему пригородами и улусами. 

Лена здесь разветвляется на множество проток. Между коренными берегами ширина реки составляет до двадцати верст. В протоках, между несчетным количеством островов, можно заблудиться. Придерживаясь левого берега, можно добраться до Пригородного, так назывался русский посёлок который основывали мои предки на заре Советской власти, князья Бабичевы. Песчаные берега и острова были покрыты высокими травами и тальником. Течение на реке было медленное, почти незаметное. Переселенцы разбили берег на участки и приступили к строительству домов. Бабичевы выбрали участок с огромным деревом на косогоре, из-под которого бил родник.

Используя жаркое, хоть и короткое лето, удлиненное за счет знаменитых полярных «белых ночей», на парниковых грядах Бабичевы выращивали не только огурцы и помидоры, но и арбузы.

Бабушка, Екатерина Николаевна, вывела новые сорта томатов, которые вызревали в условиях вечной мерзлоты в открытом грунте, картофель под названием сорокодневка. Константин Андреевич строил лодки, а длинными зимними вечерами с сыновьями плел рыболовные сети. 

Для сенокоса у каждой семьи был свой остров, а для рыбалки свои протоки и озера, которые до сих пор сохранили названия Бабичевский, Шаталовский, Якунинский и пр. Тяжёлый крестьянский труд в нечеловеческих условиях вечной мерзлоты, давал возможность прокормить и воспитать четверых детей.  А уже в 60-х годах в Родовое имение на летние каникулы в Пригородном собирался целый детский сад, четверо детей привозили нас, 12 внуков, которых дед с бабой приучали к труду.

За старшими хлопцами, так нас называла бабушка, были закреплены грядки с томатами, их поливали каждый вечер. Тридцать кустов помидоров и под каждый куст, в лунку, нужно было вылить два пятилитровых ведра воды. Также в обязанности старших, а было нам по 10 лет, входило отогнать крупнорогатый скот в стадо, подмести двор, набрать ряску для цыплят, в лыве - так называли огромный рукотворный пруд, сделанный посреди нижнего огорода.

Младшие, кормили цыплят. Все остальное свободное время мы проводили на песчаном берегу протоки – купались, загорали, рыбачили. Жили дружно и весело.

Дед, Константин Андреевич каждое утро и каждый вечер привозил по ведерку рыбы попавшейся в его сети. У Екатерины Николаевны на грядках росло все самое необходимое и даже шампиньоны в картофельном огороде.

Молоко, сметана, творог - все было со своего подворья, даже масло мы взбивали сами, своими руками. В магазин ходила бабушка только за солью, спичками, хлебом и сахаром.

                      Наступала сенокосная пора

К этому событию готовились загодя и с особым трепетом в сердце. Вся страна готовилась к очередной «битве за урожай». Зажиточное село Пригородное, состоящее из Русских переселенцев не было исключением, все готовились к сенокосу.

Дед готовил деревянные грабли, каждый зуб которых выстругивал из каких-то особых палочек и обжигал в костре или печке. После чего они становились, как костяные. Отбивал на металлической бабке литовки, затачивал их острее бритвы. Делал деревянные рогатины для переворачивания сена и прочие приспособления.

Наш «полевой стан» располагался на Бабичевском острове каждый год в одном и том же месте. Домой возвращались либо поздним вечером, либо оставались с ночевками на острове и приезжали только в субботу, чтобы помыться в бане.
От комаров не спасала даже мазь «Дэта», которую по великому блату доставала тетушка. Спасение было лишь, когда поднимался небольшой ветерок, или когда выполнив свою работу, мы всей гурьбой убегали на песчаный берег и ныряли в прохладную Ленскую воду.

Единственный человек, которого не кусали комары, это был наш дед. На обед он заваривал нам суп из консервов и пакетиков. Мы запекали картошку в костре. А дед, отрезав от соленого сала большой кусок, протыкал его срезанным тальниковым прутиком – шампуром, расположившись у костра, обжаривал сало на углях.

Мы, обступив костер, делали то же самое, промакивая стекающее горячее сало на толстый кусок хлеба.

Зажаривать сальный шашлык нужно было именно на углях, чтобы он не закоптился дымом и покрылся аппетитной, золотистой, хрустящей корочкой. Это были самые счастливые минуты сенокосного детства. Нас была целая дюжина внуков и полнейшая взаимовыручка, между собой мы никогда не ссорились и вся окрестная детвора в Пригородном нас уважала...

Ну конечно же в свои полных десять лет, я не мог не сочинять там, под открытым небом, своих песен, за которые на меня с укоризной смотрели взрослые родственники и в смеясь называли "сачком", отлынивающим от работы.

Вот такую мою песенку на мотив песни о Волге, напевали все мои братья.

                       Сенокос 

Припев:
На островах Лены лежит мое сено
Лежит мое сено, конца и края нет
Его косил с дедом. И ворошил с дедом
Работал в две смены, а мне лишь 10 лет.
1 куплет:
Хочу я в цирк, хочу гулять в саду,
Лежать в песке на пляжном берегу.
А дед молчит и косит по кустам.
Я за свободу «велик» свой отдам.
Припев:
На островах Лены лежит мое сено,
Лежит его много, конца и края нет.
Сушить его надо и ворошить надо,
Его сгребать надо, а мне лишь 10 лет.
2 куплет:
Я не привык к тяжелому труду
Хочу пломбир, конфеты, пахлаву.
Я не ходил сто лет уже в кино,
А мне лишь 10 стукнуло всего.
Припев:
На островах Лены косил мой дед сено.
Он каждый год косит, конца и края нет.
Мне надоел остров и комары монстры
Хочу домой к маме, ведь мне лишь 10 лет.

Стихи, на мотив популярной тогда песни про Волгу, я сочинил на острове, 1964 г. (мне было 10 лет)