В тени нисходящего тренда
Почему столь радикально изменился общественный тонус? От путинского «ренессанса» через несколько локальных протестных максимумов общество постепенно вновь погружается в привычно-равнодушную летаргию. При этом речь только о тонусе, а никак не о содержании политики и не об этике. Ведь в стадии патриотического разворачивания проект «ренессанса» казался даже сильным. То, что он вызывал возмущение, все-таки свидетельствует об этом. Но кумулятивная энергия его была явно недостаточной. Дело, видимо, в неудачном сочетании ведущего принципа и пристегнутых к нему способов мобилизации. Это и называется «слабый» проект.
В России произошли одни из самых масштабных перемен социального поля за 20 лет, в частности изменилась структура потребления. Наши граждане еще никогда не жили так хорошо в материальном плане, просто мы сравнивать хотим с постиндустриальным Западом, а не с Россией 1990-х гг. Но чем больше усилий тратилось на «потребительский» тренд, тем сложнее было с мобилизацией. Захотев маленьких вещей, мы перестали хотеть больших идей. Не столько масштабных, сколько мобилизующих и проникновенных, так сказать. Увы, никакого энтузиазма, кроме протестного, да и тот без особого огонька, доселе не наблюдается. Восходящий тренд «ренессанса» строился на идее «насытить и мотивировать», но риторика уверенности и возрождения великодержавности совмещалась с неловким потребительским бормотанием.
Именно материальное, унылое потребление было основным стимулом нашего несостоявшегося «ренессанса» 2000-х. В России потребительская стратегия – это всегда догоняющая, ибо задается балансом базовых и люксовых потребностей. Популярность и понятность слабых проектов, в частности, построения обывательского рая, начинает быстро снижаться и, в конце концов, стремится к полному нулю.
Таково принципиальное устройство (если угодно - недостаток) нашей цивилизации, что ее ценностные шкалы не включают нижних значений, они начинаются с середины шкалы. Ценности потребления не осознаются как настоящие ценности. Ценности реконструкции прошлого – тоже слабые, немотивирующие. И самое главное – на них нельзя построить такой проект, который бы работал в России.
Сильный проект для России: «Очищение» и «Большая Стройка»
Та самая цивилизационная особенность, о которой мы говорили выше, определяет, что сильный проект в России может строится только на жизненных ценностях: жизни и спасении, спасении чужой жизни, выживании всего народа, избавления от порока, очищения. Последняя цель имеет явный религиозный смысл, религиоведы называют это экспиацией (избавлением от скверны), поэтому в прошлые эпохи ее потенциал был куда выше прочих. Восстановить неколебимую нравственность, искоренить воровство, нечестность, спасти, к примеру, покинутых сирот (дети – достояние всего народа) – сильные проекты. Ибо они заданы христианским прошлым, сформировавшим наш народ.
Все внешние задачи, пусть даже и хорошие, полезные, оборачиваются слабыми проектами. Заморозить страну и общество – слабый проект, эволюционно потихоньку улучшать, латать дыры – тоже. Вообще говоря, сильный проект не обязательно предполагает вселенский прожектерский масштаб и великие потрясения, сильная страна тоже сама по себе есть сильный проект, но именно его и нет. Предложенная В. Пастуховым в веберовском духе возгонка эффективности бюрократии может быть частью сильного проекта, но оформлять его нельзя через техническую идею «оптимизации». Сила предполагает «Большую Стройку». Ликвидация чего-то с корнем, например, бездорожья, социальной бедности – тоже будут работать, если свяжутся с идеей «Очищения». Харизматизм 90-х, который у интеллигенции принято оплакивать, строился именно на этой идее. Но для нее не хватает трех вещей: экспиативной инстанции (ибо административный рынок поглотил церковь), абсолютности закона (ибо он пожрал и суд) и понимания социально-хозяйственного характера нашего народа.
Новые старые «бортники»
Главная проблема мобилизации – людская база, на которой можно было бы строить сильный проект. За счет кого мог бы осуществляться проект Очищения или Большой Стройки? Слабый проект потребления осуществляется за счет рекрутирования люмпенизированного населения в ряды госслужащих и сервисной прослойки. Рекрутироваться в сервисное подмножество они могут из основного народного множества. Это множество на самом деле состоит из «новых бортников» (термин обозначает собирателей дикого меда, но в широком смысле неорганизованных собирателей плодов земли, охотников, грибников и т.д.) или, по Купцову, «мягких кочевников». Эта большая и довольно аморфная масса, исходно составлявшая костяк сельской России, а ныне вполне обжившая города, имеет главную и основную характеристику – отсутствие средств производства, слабую хозяйственную привязанность к земле. Из этого множества невозможно ничего слепить методами слабого проектирования. Люди привыкли «бортничать», т. е. пользоваться благами земли, вынимая из земли продукт и тут же уходя на новое место: это и есть слабая привязанность. Они строят ненадежные времянки, ходят по газонам, плюют на законы и правила и бросают на землю мусор.
Бортники – наивные анархисты, не от того, что видят в государстве врага, а о того, что не видят смысла в структуре. Сельская родовая община была единственной работающей (пусть и не вполне) их структурой, но и из общины они бежали. Новые бортники бегут от государства, переходя с одного места на другое, они черпают и не воспроизводят, мусорят и опять берут, а потом переходят на новое место. Наши чиновники, как известно, именно так и относятся к своим обязанностям. Бортничество исключает ответственность. Страна живет за счет естественных земляных ресурсов. Русь, а за ней и Россия жили за счет продажи меха, древесины, пеньки и икры осетровых рыб. Мы до сих воспроизводим такую короткую стратегию – прожить за счет нефти и газа еще лет пять, а там, глядишь, откочуем еще куда-то. Будем, например, болотный торф продавать или дальше деревья валить – лесов еще в Сибири много. Фактически бортническое поведение стало доминирующим даже и в проектировании. Экономисты твердят, что надо уходить от сырьевой зависимости, но проблема-то именно в людях – они не мотивированы. Зависимость имеет субъекта и объекта, а зависимость и привязанность – это их актуализация в качестве таковых.
Поэтому единственным выходом становится не подгонка проекта под ресурс, а актуализация связей внутри этой неструктурированной массы за счет участия в общем сильном проекте. В рамках сильного проекта именно наши бортники, та самая неструктурированная масса, превращаются в мощный ресурс. Неожиданно включаются внутренние мотивационные механизмы, которые нуждались только в смазке.
Bon gré – mal gré
Надо оговориться, что сильный проект не обязательно – проект успешный. Примеры можно в изобилии брать из истории: идея построения теократической симфонии в Византии провалилась, но породила, например, аскетическое иночество. Или взять хотя бы никоновскую реформу 17 в. Ее задачей было едва ли не спасение мира, по крайней мере, точно воссоздание православной Византии, новый глобальный альянс, если угодно - «Новая православная Европа». Для этой цели сломали символический ряд русского православия, а затем и вытащили несущий стержень (связь ритуала и повседневности) из народной жизни и культуры, которая стала постепенно распадаться и расползаться. Проект провалился – Константинополь остался турецким Стамбулом, Русская Церковь раскололась, но страна получила ускоренную петровскую модернизацию и мобилизационный толчок в среде традиционного крестьянства.
На волне протеста агрегировалась сознательная, рефлексирующая среда, возникло русское старообрядчество. В нем сочеталась европейская рациональность, пиетистская религиозность, высокая мобильность, инновативность и радикальный с внешним традиционализм. Русское купечество, наш русский капитализм – дитя неудавшейся никоновской реформы. Крестьяне, бортники, мобилизовались не прямым действием, а обратным. Именно такая интерпретация становится теперь основным научным трендом (исследования А. Глинчиковой, А. Керова, А. Устинова и др.).
Можно вспомнить, что иные сильные проекты советского времени, например, индустриализация, защита Родины от немцев, освоение целины, выход в космос – сильные проекты, оторвавшие массу бортников от привычного им циклического движения по бесхозным пажитям. Возникал каждый раз стихийный очаг структурации, и из народной стихии выходил очередной Гагарин. Но в советской парадигме не было возможности задействовать харизматическую связку традиционной аксиологической базы с аскетической стратегией. Поэтому эти проекты остались по сути локальными. При настоящем сильном проекте, как правило, появляется его основной актор, особая харизматичная группа.
Что могло бы обеспечить сильный проект сейчас? Призыв к возрождению (стать богатыми и процветающими) оказался слабой мотивацией. В нем есть и еще одна слабость – связанные с ценностями поведенческие тактики. Были выбраны тактики эффективности и просчитанных потерь, т.е. своего рода государственный цинизм, а цинизм в нашей системе ценностей стоит невысоко.
Поведенческие тактики административного рынка напрочь исключили такое понятие, как социальная аскеза, главный профетический ресурс, о котором мы уже писали. Без аскезы проектировать сильно не получается. Сильные проекты – Очищение или Большая Стройка – могут реализовываться только теми, кто прошел курс лечения депривацией и готов к аскетизму.
Подведем итоги: Тонус общества слаб, народ привычно ведет себя как коллективный бортник и не желает подчиняться несуществующим законам. Никаких иных способов мобилизации такой массы «новых бортников», кроме сильного проекта, оформленного как «общее дело» на основе аскетической поведенческой тактики, предложить не получается. Такой проект назрел, его необходимо только доформулировать риторически до максимально приемлемого состояния и предложить обществу. Главное – помнить, что загад не бывает богат, начало дела покажет его дальнейшую траекторию.
ИСТОЧНИК: http://polit.ru/article/2013/01/15/strong/
Оценил 1 человек
1 кармы