Был у нас чемоданчик... 5 пудов весом.

В Ташкенте у нас была пересадка. Когда мы там вышли, то оказалось, что вокзал забит транзитными пассажирами. В начале тридцатых годов это случалось нередко. Поезда шли, но переполненные, и сесть на них было невозможно: билетов не продавали.

Тут мы и застряли. Стояла дикая жара, летали миллионы мух, мы умирали от скуки. Вот тогда-то Димка и выдумал игру «ловить на удочку».

* * *

Этот рассказ озвучен мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/SwwsFLe1cNQ

* * *

Дело в том, что среди прочих вещей у нас был небольшой чемодан. Обычно с такими чемоданами ходят балерины в театр или чемпионы на каток.

На вид этот чемодан был изящен и даже хрупок, но носить его можно было только на плече - внутрь мы вставили прочный каркас из толстой стальной проволоки и набили чемодан дробью. 

Он весил около пяти пудов. (5 пудов - почти 82 кг. прим. Веб Рассказ)

 Ловили же мы на удочку так: дотащим чемодан до пустой скамейки и оставим там, а сами уходим в другой конец зала ожидания и наблюдаем за ним краем глаза.

- Посмотрим, кто из промышленных людей первым клюнет,- сказал Димка.

Первым клюнул какой-то здоровенный, довольно прилично одетый парень. Он несколько раз с независимым видом прошел через зал, не глядя на чемодан, затем уселся рядом с ним, посидел некоторое время, положил на него руку, потом резко встал, не выпуская ручки чемодана, и хотел уйти, но чемодан не сдвинулся с места. 

Тогда он рванул его изо всей силы, но вес чемодана оказался для него настолько неожиданно тяжелым, что хотя он и оторвал его от скамейки, но не смог удержать, и чемодан свалился с лавки на пол, придавив вору ногу. 

Мы с Димкой захохотали, а вор открыто погрозил нам кулаком и, сильно хромая, удалился.

Общими усилиями поставили мы чемодан на то же место. 

Нас было трое: я - ботаник и начальник, Димка - зоолог, мой помощник, и к нам еще прикомандировался аспирант-энтомолог Борис. Он так жё должен был работать в Тянь-Шане, но из-за басмачей ехать один опасался. Мы согласились включить его в свою экспедицию при условии, что он часть расходов возьмет на себя и будет подчиняться общему порядку.

Борис - молодой человек лет двадцати шести, очень высокий, очень худой и очень носатый, одетый в костюм экспедиционного типа, за спиной у него роскошный рюкзак, в руке большой сачок для ловли насекомых, на поясе - патронташ, в котором вместо патронов лежали пробирки, карманы тоже забиты пробирками, заткнутыми пробками, ватой. 

На большом носу Борис носил темные очки, на голову надевал тропический пробковый шлем. От него несся отвратительный запах эфира - морилка с насекомыми, которая оттопыривала его карман, была хорошо заряжена.

Поставив чемодан на место, я начал дремать от скуки, но мой сон был прерван Димкой, который усиленно тол-кал меня локтем. Теперь мимо чемодана дефилировал классический образец беспризорного, характернее которого трудно себе представить. 

Это был парень лет 14-15 в рваных ватных штанах, в не менее рваном ватнике, с копной нечесаных волос, покрытых старой фетровой шляпой. На его нижней губе видимо с незапамятных пор висел махорочный окурок, рваная тельняшка, сквозь которую виднелись клочья ваты и грязные бинты от повязки, прикрывала его грудь. Грязен был этот беспризорный до невероятности, даже на лице у него красовалось здоровое пятно, не то от дегтя, не то от колесной мази. Вид у него был презрительно-пренебрежительный. 

Он несколько раз прошел мимо чемодана, потом на ходу прихватил его за ручку, но чемодан от его рывка только с грохотом свалился с лавки.

Весь зал радостно захохотал. Видимо, все наблюдали за этой сценой. Беспризорный же мгновенно исчез, и напрасно Димка кричал ему вслед:

- Эй, промышленник! Бери, бери! Мы не возражаем..

Вообще наше ожидание в Ташкенте изобиловало приключениями. Борис, сказав, что если я не возражаю, то он пойдет «пособирать», ушел. Через некоторое время какой-то бравый милиционер попросил меня в привокзальное отделение. 

Дежурный с мрачным видом потребовал у меня документы. Он смотрел их мучительно долго, задавая вопросы. В конце концов он «предъявил» мне Бориса и спросил, знаю ли я этого человека. Я сказал, что знаю. И мне на ум пришло, что, действительно, вид Бориса в колониальном шлеме и в очках, закрывавших чуть ли не половину лица, мог легко смутить душу милиционера.

- В чем дело, Борис? - спросил я.- Что случилось?

- Да я и сам ничего не понимаю. Меня схватили и привели сюда.

- Что вы делали?

- Да ничего, мух собирал. Виноват, разрешите,- и Борис, подойдя к окну, стряхнул к себе в морилку бабочку со стекла керосиновой лампы, стоявшей на окне.

Дежурный милиционер растерянно посмотрел на него.

- Да подождите вы,- сказал я,- где вы мух собирали?

- На перроне.

- Не на перроне, а в уборной,- поправил милиционер.

- Ну и что же?- сказал Борис.- Я ловил мух и сажал их в морилку. Они захотели посмотреть морилку. Я их предупредил, чтобы осторожнее обращались с ней, там яд. А они говорят: «Яд? Пойдем в отделение».

- Так в чем же дело? - спросил я у милиционера.

- Зачем ему яд?

- Для насекомых, морить насекомых…

Мы вышли, нас отпустили.

- Не смущайте вы милицию,- сказал я Борису, когда мы отошли. Очки - раз, колониальный шлем - два, пробирки - три, яд - четыре.

- Н-да…- протянул Дима, когда я, вернувшись, рассказал ему эту историю. - Мы получили ценного сотрудника, заместителя Жака Паганеля. Я боюсь, как бы не пришлось держать его самого в пробирке и кормить, как ребенка. Во всяком случае, оставлять его одного просто опасно.

Ночью мы все же достали билеты на проходящий поезд и с огромным трудом залезли в вагон. Это была настоящая ночная битва, нас толкали и оттирали, а мы лезли, нам наступали на ноги, а мы таранили чемоданами кого попало. Мы цеплялись за поручни, срывались вниз и карабкались опять. 

Пожалуй, мы бы не сели, если бы не Димка, он чуть не по головам влез в вагон, открыл окно с другой стороны поезда, и мы подали ему туда все вещи. Хуже всего было с дробью. Чемодан пришлось открыть и передать его содержимое по частям.

Когда все вещи были в вагоне, то и мы с трудом, но все же пробились внутрь.

Через некоторое время раздался звонок, потом поезд загудел и тронулся. Наш вагон, как и все остальные, был набит до предела.

До утра мы дремали, привалившись к чему попало. А утром всё как-то устроились, стало гораздо удобнее. Оказалось, что всем можно сидеть и иногда по очереди лежать.

К вечеру, когда спала жара, мы с Димкой вышли на площадку нашего вагона. Было так приятно проветриться после дневной духоты! Ветер уже не обжигал, солнце не палило, а горы, освещенные вечерним светом, все приближались.

На ступеньках сидел беспризорный, сверху нам были видны только его дырявая фетровая шляпа с оборванными краями, с воткнутым в нее маленьким пером, и руки, держащиеся за поручень. Все это было так грязно, что вызывало отвращение, особенно руки, которые даже потрескались от грязи.

- «И шляпа с траурными перьями»,- продекламировал Дима,- «и в кольцах тонкая рука».

- Не «тонкая», а «узкая»,- неожиданно сказал беспризорник.

- Что? - переспросил Дима.

- Не тонкая, а узкая рука, говорю, - повторил беспризорный, поднимая к нам лицо.

- Рука! Рука! Погляди-ка ещё сюда,- сказал Димка, и когда тот поднял голову, радостно закричал: - Да это наш друг промышленник! Ведь это он пытался украсть у нас чемодан!

- А не он ли меня от зубного врача до вокзала провожал, когда меня тошнило? - добавил я.

- Пить надо поменьше, - наставительно сказал беспризорный, - тогда и тошнить не будет.

- Ну ладно, хотя я и не пил и ты, думая, что я мог осквернить Ташкент после перепоя, меня обижаешь, но все же я чувствую, что придется дать тебе бутерброд.

Мы пошли в вагон, и я соорудил солидный бутерброд, который беспризорный мгновенно проглотил, такая же судьба постигла и два других, потом я кормил его еще чем-то, и он всё съел.

- Как тебя звать? - спросил Дима.

- Костя,- ответил он.

- И куда Костя едет?

- По делам, - подмигивая, сказал беспризорный.

- А не надоело тебе путешествовать? - спросил я.

- Нет, - сказал он и полез под лавку. Подложив под голову локоть, он закрыл глаза.

- Шустрый парень,- сказал я.

- Талантливая молодежь,- подтвердил Дима.

- Напустит он нам тут вшей,- брезгливо поморщился Борис.

- Чем же ты не доволен, энтомолог? Будешь собирать коллекцию прямо на себе, - сказал Дима.

Поезд всё шел. Остановок было много, поезд стоял на них подолгу.

Мы ехали еще целый день, ведь тогда в тридцатом - тридцать первом годах поезда ходили здесь очень медленно. Ранним утром на следующий день нас разбудил проводник, и мы, едва успев выкинуть все наше снаряжение, выскочили на маленькой станции, где поезд стоял всего несколько минут.

Вокруг раскинулась пустыня. 

Станционные строения, несколько деревянных домиков на кирпичном фундаменте, стояли среди сыпучего песка. Некоторые здания с одной стороны были засыпаны выше окон, а с другой - повисли в воздухе на обнаженном фундаменте. У местных жителей мы узнали, что они попадают в свой дом различными путями: когда через дверь, а когда через окна. Песок перемещался, его сыпучие волны двигались.

Это было интересное место: куда бы вы ни поглядели, кругом песок - справа, слева, внизу, песок появлялся у нас в карманах, отстаивался в кружках с чаем, хрустел на зубах и оказывался на дне закупоренных бутылок с теплым лимонадом.

Нам повезло: уже через несколько часов удалось нанять верблюдов и тронуться к Тянь-Шаню, к горам, которые виднелись на горизонте.

Весь день мы шли по песку, сначала по сыпучему, барханному, затем барханы сменились буграми, на которых росли корявые кустарники и высокие злаки. Затем бугры стали понижаться, потом они выровнялись, и мы вышли на песчаную равнину.

Приблизились к горам, и восхитительное плавание на кораблях пустыни превратилось в пытку. Мы стерли себе ноги о рваные вьючные седла, поясница ныла от непрерывных поклонов, которые мы отвешивали в такт размеренному верблюжьему ходу.

Когда мы к вечеру решили разбить лагерь у подножия гор на берегу светлой речки, всего в нескольких сотнях метров от большого поселка, то насилу сползли с положенных. на землю верблюдов - ноги были стерты и сильно болели. 

Но зато мы за этот день прошли более шестидесяти километров и очутились у самого подножия гор, именно там, откуда нужно было начать работу.

Мы разбили палатки, развели костер, поставили чайник и кастрюли. Потом был ужин вкусный-вкусный - суп с картошкой и консервами, потом чай, крепкий-крепкий. Ужин был съеден и костер догорел, а мы всё сидели, в ярком свете луны перед нами стояли спокойные горы, и в темном небе матовым светом отливали их ледяные гребни. Они были красивые и таинственные, в них чувствовалось что-то зовущее и одновременно что-то грозное, даже пугающее. Мы ведь еще в поезде наслушались рассказов о басмачах, и поэтому восхищение удивительной картиной ночных гор смешивалось у нас с тревогой за будущее.

А рядом журчала чистая горная река, которая невдалеке от лагеря выходила на равнину.

Утро было ясное, но мы насилу вылезли из спальных мешков. После вчерашней верховой езды на верблюдах не сгибались ни ноги, ни спина. Но я с Димой сразу ушел в поселок выяснить, как обстоят дела с лошадьми, с рабочими, с продовольствием, а Бориса оставил дежурить: он должен был приготовить обед.

В поселке мы договорились, чтобы нам завтра же привели лошадей на продажу, сказали всем, кому можно было, что нам нужны рабочие. Ходили долго, конечно, проголодались и устали.

За обедом Борис налил нам такую дрянь, что я, несмотря на то что не желал показывать свое неудовольствие, сморщился.

- Знаешь что, Борис,- сказал Дима,- в средние века за приготовление такого супа сжигали на костре, но сейчас нравы смягчились - во время гражданской войны таких поваров просто расстреливали.

- Я приехал сюда заниматься наукой, а не варить супы,- услышали мы в ответ.

Суп был действительно не на высоте. Борис нарезал нечищеную картошку, навалил туда рису, наверное, немытого, так как на поверхности плавала шелуха, положил бобовые консервы и кабачковую икру и все это пересолил. 

У меня даже мелькнула мысль, что он сделал это нарочно для того, чтобы ему больше никогда не поручали готовить. Короче говоря, суп был отвратителен, и я ничуть не удивился, когда нехотя хлебавший эти помои Дима положил ложку и прекратил еду. Но на его лице было не отвращение, а изумление, и глядел он куда-то вдаль…

По тропе к нашему лагерю приближалась одинокая фигура, она была еще далеко, лица не видно, но второй такой фигуры быть не могло. Этот ватник, эти рваные ватные брюки, эта шляпа…

- Промышленник?! - с изумлением сказал Дима.

Это был он.

Он прошел мимо нас, лег на живот на берегу реки и долго, жадно пил. Затем оторвался, вытер рот ладонью, подошел к нам, сел, вернее свалился от усталости на землю, и сказал хриплым голосом:

- Возьмите меня в экспедицию, я буду что угодно делать и буду стараться. И денег мне не надо, и, честное слово, ничего не украду!

У него на глазах блеснули слезы.

Мы с Димой переглянулись.

- Ешь,- сказал Дима, передавая свою чашку с супом Косте.- Ешь, промышленник, может, хоть ты сможешь с голоду съесть стряпню этого блохолова.

- Я прошу,- резко сказал Борис,- подобных глупых слов про меня не говорить!

- Это верно, Димка,- вмешался я.- Шутки хороши, но оскорблять не нужно.

А этот суп, что,- спросил Дима,- это не оскорбление?

- Ну довольно. Посмотрим, какой суп сваришь нам ты!

Про Костю не было сказано ни слова, с общего молчаливого согласия он остался у нас.

* * *

Советская проза.

1962 года издания.

Это отрывки из книги - Рассказ об одной экспедиции. 

Автор Кирилл Станюкович.

ИСТОЧНИК

* * *

Когда беспризорника Костю хотели помыть в реке и попытались раздеть, а сам он мыться не хотел - оказалось, что Костя... девчонка.

По истошному визгу, да по бинтам на груди под рваной тельняшкой поняли. Костя оказался Ксенией.

А дальше вы прочитаете сами, если захотите.

* * *

На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ, Юрий Шатохин, Новосибирск.

Плейлист: Все рассказы - 815 видео озвученные мной

До свидания.