ГИРМА

 Эх, Гирма, где ж ты теперь, малыш? Все так же ловишь богомолов в утренних зарослях мивасы? Зачарованно смотришь, как огромная бирюзовая медуза, шевеля призрачными щупальцами, отплывает от берега? Все так же отчаянно храбр и щедр? Все так же высматриваешь в вечереющем небе черную точку моего самолета? Эх, Гирма...Господи... Что ж это я?... Прошло столько лет... Сколько тебе было в 91-м – десять? Так ты уже давным-давно вырос, малыш. И прошел через мясорубку 1998-2000гг., подаренную твоей родине благодетелями с Запада. Прошел ли?... Эх, Гирма...Начало 1991 года принесло Тигрее тяжелую бездарную авантюру с наступлением на Севере, которая обернулась подлинной катастрофой для 3-ей Революционной Армии Эфиопии и для режима Менгисту в целом. Теряя ежедневно сотни и тысячи солдат, бросая технику и вооружения, армия стремительно превращалась в неуправляемые толпы отчаявшихся, изможденных, изголодавшихся людей с оружием в руках. Местное население в ужасе разбегалось по окрестным горам при виде «защитников», а то и оказывало им вооруженное сопротивление. Мародерство, разбои в собственных тылах, убийства офицеров и гражданского населения происходили каждый день и стали уже просто безликим фактом войны. Уцелевшие и сохранившие боеспособность части группировались вокруг столицы, размешались в неприступных крепостях и фортах, намертво блокировали все мыслимые и немыслимые проходы к городу. Собирались стоять насмерть, поскольку терять было уже нечего. Они не осуждали нас, конечно. Какие тут обиды? Улыбались, шутили, хлопали по плечу. «Амыс сагинали, гвадыня!» (спасибо, друг). Обменивались сувенирами на память, пили за дружбу, фотографировались. Обещали не забывать, наперебой звали в гости после войны. Тут и там слышалось старательное «рюськи брат». Под конец даже станцевали все вместе что-то напоминающее сиртаки, только в африканском ритме. Провожая раздолбанный камуфляжный автобус, увозивший нас с позиций в Аддису, долго-долго махали руками вслед...Ну какая вина? Все нормально, без обид, без претензий... Все, что мы могли сделать – сделали, что нужно было выполнить – выполнили. И покидали страну в соответствии с приказом, как положено. Только почему ж так трудно было улыбаться в ответ? Почему так горько было на душе и водка не лезла в горло? Почему все время хотелость отвести глаза?--------------------Осенью 1989 два самолета ИЛ-76 криворожского полка ВТА (военно-транспортная авиация) один за другим приземлились на взлетной полосе «Боле Интернешнэл» - главного аэропорта Эфиопии. На каждом из них, кроме экипажа и кучи специалистов в штатском, находилость по переводчику. Это вчерашние студенты минского инъяза летели в качестве радистов-переводчиков помогать братскому народу строить социализм. Не лучшее время, прямо скажем. Союз разваливался на глазах, кровавые окраинные войны заставили мир содрогнуться, пустые прилавки магазинов вызывали черную депрессию и усталое раздражение у всего населения огромной страны, особенно на фоне разнузданной, какой-то припадочной вакханалии в Кремле. Главный МИДовец Козырев сдавал позиции Союза по всему миру с лихорадочно-ЦРУ-шным блеском в глазах, а премьер Павлов с хамством и наглостью базарного наперсточника на глазах у всех «обувал всю страну». Горлопаны всех мастей лезли в спасители нации, незатейливо пиарили, заваливая страну одноразовыми шприцами. Какая уж тут помощь...Но летели. Радостно, с мальчишеским восторгом вбирали в себя гул турбин и дрожание корпуса этой большущей летающей машины, которая на ближайшие пару лет должна стать родным домом. Получилось! Все, о чем истово грезилось с раннего детства, о чем мечталось как о заведомо несбыточном – получилось! Впереди – Африка, красоты и чудеса, приключения и опасности – впереди вся жизнь!!!И вот она – библейская Абиссиния. Многоязычный гомон североафриканских базаров, седые развалины древних крепостных стен, хранящие легенды о великих битвах, затерявшихся в глубине веков, о несметных сокровищах, хранимых призраками могучих императоров ушедших цивилизаций. Об Эфиопии достаточно много написано, поэтому нет смысла повторяться, перечисляя известные факты и цифры. Это надо просто видеть, быть там, жить. Согласен со многими побывавшими там, что Эфиопия не производит впечатления Африки, что, вопреки географии, это, скорее, Ближний Восток. Ну да, это если прилететь в Аддис-Абебу и по единственному в стране шоссе добраться до Асмары и улететь. А стоит оказаться где-то в стороне от условно-доступных путей, - и Африка тебя буквально подхватывает, кружит, вздымает, несет над миром. Ну, иной раз и роняет не по-детски. Есть в пух и прах приукрашенная история о том, как в районе кенийско-эфиопской границы году в 85-ом упал наш борт и один прапорщик из экипажа с перочинным ножом и коробком спичек два месяца добирался до Аддис-Абебы. Ну, не знаю. По мне так там никакой белый никуда добраться не может в принципе. Помню, уже в апреле 1991, когда гул канонады был слышен из любой точки столицы, нас собрали в помещении штаба и какой-то незнакомый полкан с умным видом нес ахинею о том, что если взлетную полосу подорвут – придется сажать всех на колесную технику и организованной колонной уносить ноги по заданному маршруту (при этом он вел карандашом по карте). По счастью, к тому времени мы с Вовкой (моим напарником-переводчиком) уже пару недель не просыхали, поэтому послать его громко и четко не могли чисто физически. Ну где таких уродов выращивают?! Какая техника? Какой маршрут? Да еще с женщинами и детьми!? Ну выползет колонна за околицу, ну протащится километров сто по дороге, существующей лишь в воспаленном мозгу этого стратега. И что? На Statoil поедет? К тому же если взорвут полосу, то никакую колонну уже можно и не формировать. Поздно. Ежу понятно, но полковник – не ёж.Ну ладно, это я отвлекся. Я ведь о Гирме хотел рассказать. Дело было так.Жили мы в летном городке примерно на полпути между аэропортом и столицей, в зеленой лощине меж двух гор. Полсотни офицеров – летчики, техники, авиаспецы плюс солдаты – охрана, кухня, обслуживание. Всего два ИЛ-76 и два вертолета (один, правда, вскоре после нашего прибытия упал и Москва по дивной военной логике запретила вылеты и оставшемуся второму вертолету «до установления причин катастрофы». В результате к концу нашего там пребывания экипаж второго вертолета допился до драки топорами).С двух сторон городок наш был полукольцами окружен двумя деревеньками, которые, собственно, кормились этим соседством. Каждый вечер после полётов и вечерней поверки наши доблестные воины-интернационалисты расползались по окрестным шалманам с целью укрепления дружбы между народами. Раньше, говорят, это пресекалось сволочью-особистом, но потом он случайно съел амебу и был спешно отправлен в Москву и там умер, бедняга, а присланный на его место был тот еще бухарь и ухарь. Дружбу укрепляли местным джином (эвкалиптовый, 60 градусов, очень рекомендую:) в обществе местных же «наташек» и «маринок». Ну и коль скоро славной этой традиции шел далеко не первый год, то в деревне было уже несколько детишек ну очень светло-европеидного типа. И был среди них пацаненок такой – Гирма. Ходит вечно в чудовищном (как и все) рванье, не смотря на наши попытки приодеть его по-человечески. Какое там! Любая обновка, подаренная кем-то из русских, немедленно продавалась тут же в деревне и пацан вновь щеголял в какой-нибудь тряпке, еще более страшной, чем прежняя. Гирма прекрасно балаболил по-русски (именно балаболил, т.к. спокойно говорить эфиопские дети просто не в состоянии) и был единственным местным, который через дырку в проволочном ограждении свободно и охотно ходил к нам в гости, не боясь наших собак. Их у нас была целая свора и местные жители покрывались пятнами, когда видели бредущего меж лачуг пьяного русского офицера с собакой на поводке. Это у нас называлось «прогулкой втроем»: я, собака и «макарыч» под мышкой. А Гирму собаки не трогали, он даже на спор прокатился на спине одной. Мне чуть дурно не стало. Еще Гирма дрался. Все мальчишки в Эфиопии дерутся и это даже поощряется взрослыми. Мол, в драке закаляется боевой дух. Меня такая сомнительная педагогика страшно раздражала, когда Гирма в очередной раз заявлялся с расквашенным носом и заплывшим глазом, и, раздуваясь от гордости, живописал подробности битвы. И натурально стоял и ждал поощрения в виде куска сахара или карамельки. У нас эти прелести в пайках были и мы их беззастенчиво использовали в качестве мелкой разменной монеты в отношениях с пацанами, расплачиваясь за услуги типа «постой на стреме» и «сбегай позови такого-то». Мама у Гирмы - молодая красивая амхарка, лет на пятнадцать старше собственного сына. Только не делайте поспешных выводов. Никакого криминала, все чин-чином: если хабир (специалист) по каким-то экзотическим причинам не желает общаться с широкими слоями женского населения, он вполне может пойти к родителям понравившейся девушки и внести некую сумму за, скажем, год «брака» с ней. И все довольны. Отчаянный мужик был: в середине восьмидесятых за это, если б кто узнал, поперли бы и из страны и из армии. Это с перестройкой уже беспредел пошел, когда из всего начальства у нас один наш полковник Рожков остался. Не полковник – песня! Боевым летчиком принимал участие во всех авантюрах СССР за последние 30 лет, был в плену, собрал на груди потрясающий воображение иконостас, был под следствием за непредумышленное убийство и в конце-концов оправдан, раскидал (т.е. бросил) по городам семью, детей, друзей и на склоне лет оказался командиром авиаотряда в Эфиопии. Искренне считал, что если человек летает, - не важно на чем, хоть на кукурузнике, - то это уже само по себе достаточное оправдание для любых выкрутасов в промежутках между полетами. А все остальное население Земли делил на два класса: доступная наземная цель и недоступная наземная цель. Так что резвиться мы могли как угодно, лишь бы к вылету не опаздывали.Вот. А мне резвиться как-то быстро надоело. Ну не гусар, что уж тут. К тому же у переводчика есть глобальное преимущество – знание языка, что значительно расширяет спектр возможных занятий в свободное от службы время. Рожков по вечерам охотно давал мне УАЗик с солдатом-водителем, несказанно его при этом осчастливливая, и можно было съездить в Аддису, полазить по кафеюшкам, посидеть за банкой пива в офицерском клубе, просто погулять по городу. И как-то так само собой получилость, что я стал брать с собой Гирму. Ну не знаю, понравился мальчишка. Хотя теперь, спустя годы, думаю, что мне просто по-глупому нравился его наивный восторг от того, что русский офицер нисходит до общения с ним, берет на экскурсии в город, покупает мороженое. Дешевое такое чувство осознания собственной широты. А может, это я уже сейчас выдумываю? А, без разницы. Короче, объездили мы с ним за несколько месяцев всю столицу и окресности, и каждый раз я отвозил его домой к маме, машину отпускал, сам оставался. Она сдержанно радовалась небольшим подаркам, старательно пыталась научить меня говорить на амхарском, падала со смеху от моего произношения, кормила инжерой (серая такая лепешка из муки тэфа, кисловатая на вкус). Потом внезапно замолкала, хмурилась и мягко, но неотвратимо выставляла за дверь. Она принадлежала к эфиопским христианам-ортодоксам ("православным"), а у них там что-то такое накручено в вопросах личной жизни. Была необрезанной, в отличие от большинства деревенских девушек (есть там еще такой жуткий обычай). Только на Новый Год - он тут 11 сентября, совпадает с окончанием больших дождей и началом сбора урожая - взяла и оставила у себя. А утром, провожая за порог, вдруг заплакала и, сжав мою руку, начала что-то быстро и горячо говорить. Как-то беспомощно, с отчаянием. Я растерянно пытался уловить хоть одно знакомое слово – не смог... Она махнула рукой и резко захлопнула дверь. Вечером, возвращаясь с полетов, прямо у аэродрома увидел тощую знакомую фигурку. Гирма размазывал слезы по всей физиономии и говорил, что мама получила письмо из министерства Национальной Обороны – ответ на свое заявление о желании идти на фронт. Ответ был положительный, ей надлежало немедленно прибыть по указанному в письме адресу. Гирму она оставляла на попечение христианской общины деревни, что было, в общем-то, обычной практикой и ни у кого удивления не вызывало. С тех пор Гирма постоянно торчал по вечерам у въезда на аэродром, ждал. И если наш самолет не возвращался, плакал и оставался прямо там ночевать. Мне охранники рассказывали. Пытался говорить с ним, уговаривал – бесполезно. Не боялся он ни гиен, ни бандитов, хотя и тех и других в округе развелось предостаточно. Она погибла в январе 1991 года в бою за Харармеду. За Гирмой приехали родственники и увезли куда-то к морю, когда я был на полетах. Больше мы никогда не виделись.-------------------------------------