"На другой день утром (15 сентября) прибывшие из города польские уланы уверяли, что город отдан на разграбление. Эта весть вскоре была подтверждена людьми, которых послали за провиантом и которые вернулись с огромными запасами чая, рома, сахара, вина и всякого рода ценных предметов.
Теперь уже не было средств сдерживать солдат. Все, кто не был занят в строю, исчезли. Кухни были брошены; все, кому полагалось носить дрова, воду, солому, и даже патрули, - все ушли и не вернулись.
Если всех манила возможность грабежа, то у поляков к этому присоединилось желание отомстить за былые обиды. Я видел, как один улан ударами хлыста гнал перед собой русского, который должен был нести его добычу и гнулся под тяжестью своей ноши. Когда я стал упрекать его за эту грубость, он гневно ответил мне: "А знаете ли вы, что у меня убили мать и отца в Праге?"
Грабеж этот был логическим, неизбежным последствием отданного с самого начала приказа - расположить войска в городе на военный постой - и исчезновения властей, которые могли бы упорядочить это расквартирование.
Никаких мер против беспорядка принято не было, разве только у самого Кремля. Наконец, здесь не оказалось, как в других больших городах, толп людей из низших классов, которые послужили бы завоевателям в качестве проводников и помощников.
Результатом такого стечения обстоятельств было то, что солдаты, отыскивая себе квартиру, пищу и питье, проникали со взломом во многие дома и лавки, запертые и покинутые. Разграбление и началось с магазинов съестных припасов, вин и спиртных напитков; с быстротою молнии оно перешло на частные жилища, общественные здания, церкви.
В одном только нашем лагере и то я видел, как принесли сюда значительное количество серебряной посуды, серебра с эмалью, столового белья, дорогих материй и мехов, на которых растягивались солдаты; а затем целая масса мебели, стульев, канделябр и т.д., и все это грабители поручали переносить пойманным русским, таким же пьяным, как и они сами.
Большинство этих предметов скуплено было по низкой цене теми подлыми торговцами подержанных вещей, по большей части евреями, которые в подобных случаях внезапно являются словно из-под земли.
Голодовка сразу и резко сменилась крайним изобилием. Все бараки завалены были съестными припасами и напитками всякого рода: мясом свежим и соленым, копченой рыбой, вином, ромом, водкой и т д.
Вокруг всех костров варили, ели, а главное - пили чрезмерно; каждое новое прибытие награбленных предметов приветствовалось радостным "ура".
Приводили также и раненых русских. Большинство из них, без сомнения, состояло из профессиональных воров, которые хотели захватить свою долю добычи; но - увы! - между ними была и беднота, оставшаяся в городе и пострадавшая при защите своего добра...
Весь этот беспорядок, сначала всеобщий, скоро уменьшился вследствие насыщения и особенно тогда, когда увидели, что многие из грабивших возвращались не с добычей, а с одними только тумаками.
Один монастырь, недалеко от центра, в котором устроился наш генерал Клапаред, обязан был этому обстоятельству почти полной своею сохранностью; и все-таки у этих почтенных монахов проделали огромную брешь в кладовой и погребе.
Одного из них, хотевшего оказать сопротивление этому нашествию, даже избили довольно жестоко. Это совершенно вывело из себя одного из собратьев, монастырского библиотекаря, с которым я свел знакомство и который до этого момента казался мне довольно безропотным.
Он заявил мне, что это святотатство принесет нам несчастье, что все священники и монахи, начиная с него самого, пойдут во главе русских войск с распятием в руках..."
Брандт (Brand) Генрих (1789-1868) - генерал от инфантерии прусской службы. В 1812 г. - в чине капитана служил в французской гвардейской дивизии генерала Клапареда.
"Во время московских грабежей один солдат разыскал подвал, в котором укрылось одно французское семейство. Он бросился к ним обрадованный добычей и, не желая пощадить несчастных соотечественников, стал отбивать у них все их имущество.
У жены было обручальное кольцо, она просила его на коленях оставить ей этот дорогой ей залог верности, но грабитель сурово отказал ей, грозя отрубить ей палец, если кольцо не будет немедленно ему отдано.
В эти дни скорби и резни человеческая жизнь ценилась нипочем. При арестах лиц, которых считали поджигателями, приговор произносился немедленно, и многие несчастные стали жертвой ярости солдат, так как, не имея возможности дать себя выслушать, они не могли оправдаться. У заподозренных, например, смотрели руки, искали на них следов от поджигательных фитилей.
Один наш человек, прятавшийся в подвале, вышел из него, чтобы отыскать себе пищи как раз в момент начавшегося пожара. Его заметил один гуманный офицер, обласкал и дал понять, что будет ему покровительствовать.
Но офицер этот спешил доставить один нужный приказ и не мог долго оставаться с несчастным. Встретив другого офицера, он, передавая ему еще дрожавшего бедняка, сказал: "Поручаю его вам сударь".
Он, думал, что этих слов будет достаточно для спасения человека, и против своего желания произнес над последним смертный приговор.
Офицер, которому было дано такое поручение, возбужденный страшными сценами, его окружавшими, ожесточенный против поджигателей, многих из которых он уже казнил, получив человека, найденного среди дымящихся развалин и услышав слово "поручаю", сказанное, быть может, несколько суровым тоном, решил, что это преступник, и велел его расстрелять.
Один военный встретил даму из французской колонии, бежавшую от грубости солдат. На изысканном языке хорошо воспитанного человека он предложил ей проводить ее и понести ее шубу, чтобы ей было легче идти.
Из вежливости она отказалась. Он стал настаивать. Она, наконец, согласилась и передала ему меха - свое единственное имущество, спасенное от пожара. Он унес ее шубу, смеясь над ее легковерием и доверчивостью.
Некто Р., очень богатый купец и отец многочисленного семейства, лишился всего имущества за исключением портфеля, в котором хранилось 5000 рублей.
Едва он вышел из своего охваченного пламенем дома, как ему встретился солдат, принявший его за эмигранта-француза, и отнял у него портфель, который, вероятно, спустил за пустяки.
Сен-Р., начальник эскадрона, подвергся ограблению со стороны собственных солдат, и они сняли бы с него последние сапоги, если бы он, показав свой форменный жилет, не доказал им, что принадлежит к французской армии.
Все эти факты я привел для того, чтобы показать, как разыгрываются страсти во время грабежей, и вовсе не желая внушать дурного мнения о французских солдатах.
Напротив, в защиту французским солдатам можно сказать, что грабить Москву они начали лишь тогда, когда получили на это разрешение от командиров. В общем, они оказались более дисциплинированными, чем наши союзники.
Одного интенданта Наполеон назначил губернатором Москвы и губернии, хотя губерния эта не простиралась дальше застав, причем казаки все суживали и суживали эти пределы, захватывая фуражиров и отдельных военных. Пришлось отправлять фуражиров под конвоем.
Прокламации призывали жителей вернуться в Москву, а крестьянам, которые бы захотели привести на продажу свои товары, обещалась полная безопасность. Некоторые из них, соблазнясь выгодой, привезли зерно, но были ограблены караульными на заставах.
Французский переводчик Делаво (Delaveau) Анри Ипполит.
"На улицах московских можно было встретить только военных, которые слонялись по тротуарам, разбивая окна, двери, погреба и магазины; все жители прятались по самым сокровенным местам и позволяли себя грабить первому нападавшему на них.
Но что в этом грабеже было ужасно, - это систематический порядок, который наблюдали при дозволении грабить, давая его последовательно всем полкам армии.
Первый день принадлежал Старой императорской гвардии; следующий день - Молодой гвардии; за ней следовал корпус генерала Даву и т. д.
Все войска, стоявшие лагерем около города, по очереди, приходили обыскивать нас, и можете судить, как трудно было удовлетворить явившихся последними.
Этот порядок продолжался 8 дней, почти без перерыва; нельзя себе объяснить жадности этих негодяев иначе, как зная их собственное бедственное положение.
Без панталон, без башмаков, в лохмотьях - вот каковы были солдаты армии, не принадлежавшие к Императорской гвардии. Когда они возвращались в свой лагерь, переодетые в самые разнообразные одежды, их можно было узнать разве только по оружию.
Что было еще ужаснее, так это то, что офицеры, подобно солдатам, ходили из дома в дом и грабили; другие, менее бесстыдные, довольствовались грабежами в собственных квартирах.
Даже генералы под предлогом розысков, по обязанностям службы, заставляли уносить отовсюду, где находили, вещи, которые для них годились, или переменяли квартиры, чтобы грабить
в своих новых жилищах.
Во время этого грабежа Бонапарт, вернувшись в пятницу в Кремль, поместился там с большими предосторожностями. Все ворота Кремля были на запоре, исключая те, которые ведут к Никольской; пропускали туда только того, кто носил кокарду.
Начали думать об учреждении полиции и муниципалитета. В то же время Бонапарт, желая показать великодушие относительно неимущих иностранцев, сидевших без хлеба, без платья, без пристанища, велел принимать их в двух домах: в Медицинской академии и в доме Давыдова, - назначенных для этой цели, и обещал велеть раздавать и съестные припасы, для чего назначались три синдика, обязанных управлять этими домами.
Кроме того, тем из них, которые нуждались в денежной помощи, было предложено служить в канцелярии армии, за что обещано было соблазнительное жалованье.
Многие поддались на эту приманку, пошли служить по доброй воле и таким образом вынуждены превозносить дело, которому служили, а потом им пришлось бежать с французами."
Изарн де Вильфор (Ysarne) Франсуа Жозеф ( 1763 - 1840) - шевалье. Французский эмигрант, коммерсант, московский домовладелец.
Оценили 8 человек
8 кармы