Андрей РАСТВОРЦЕВ. ДВА РАССКАЗА

СЕРЫЙ

— Паш, слышишь? Вроде ходит кто под окнами-то, а?

— Да спи, ты. Нужна ты кому — ходить у тебя под окнами….

— Нужна — не нужна, а вроде есть там кто-то. Выглянул бы — мало ли.

— Отстанешь ты или нет?! Был бы кто, Серый давно бы залаял. Всё тебе чёрт-те что чудится. Спи давай.

— Не кричи! Серёжку разбудишь. А Серый твой — пень глухой. Крепче тебя ночами спит. Сторож, называется.

Если бы пёс по кличке Серый мог усмехаться, усмехнулся бы. Но усмехаться пёс не умел. Он просто вздохнул. Вот ведь вздорная баба! И ничего он не глухой. Даже наоборот, только слух у него и остался острым. Зрение подводить начало, да сила былая куда-то утекла. Всё больше лежать хочется и не шевелиться. С чего бы?

А под окнами нет никого. Так, капли с крыши после вечернего дождя по земле да листьям постукивают. Ну не облаивать же их?

Пёс опять вздохнул. Свернувшись калачиком в тесноватой будке, положив голову на обрез входа в неё, он оглядывал ночное небо. Всё меняется, только оно остаётся неизменным.

Хозяин как-то сказал, что и на небе собаки есть. Далеко, правда, очень — в созвездии Гончих Псов. Сказал да и забыл. А Серому запомнилось. Вот и смотрит он ночами в небо, пытаясь их углядеть. Да, видно, и впрямь они далеко: сколько лет Серый смотрит в звёздное небо, а так ни одного пса не увидел. А как бы интересно было с ними повстречаться! На этот случай у Серого и сахарная косточка в углу будки прикопана. Для гостей.

Неожиданно для себя он поднял голову к небу и пару раз обиженно гавкнул. Где вы, собратья небесные?..

И снова женский голос:

— Паш, Паша! Да проснись же ты! Серый лает. Говорю тебе, кто-то бродит у дома. Выйди посмотри.

— Господи, что ж тебе, дуре старой, не спится-то?!

Заскрипели рассохшиеся половицы, на веранде вспыхнул свет. Над высоким крытым крыльцом отворилась входная дверь. В проёме показалось грузное тело хозяина. Позёвывая и почёсывая сквозь синюю просторную майку свой большой живот, он отыскал взглядом пса.

— Ну чего ты, Серый, воздух сотрясаешь?

Пёс вылез из будки. Виновато повиливая опущенным хвостом, таща за собою ржавую цепь, подошёл к крыльцу.

— Не спится? Вот и моей старухе тоже. Всё ей чёрт-те что чудится.

Покряхтывая, хозяин присел на верхнюю, не залитую вечерним дождём ступеньку крыльца.

— Ну что, псина, покурим? Да вдвоём на луну повоем. Вон её как распёрло-то. На полнеба вывесилась!

Пёс прилёг у ног хозяина. Тот потрепал его за ушами и раскурил сигарету. Потянуло дымком. Серый отвернулся в сторону. Что за глупая привычка у людей дым глотать да из себя его потом выпускать? Гадость же!

Небо крупными желтовато-белыми звёздами низко висело над селом. Далёко за станцией в разрывах лесопосадки мелькали огни проходящего поезда. В ночной тишине слышался стук колёс.

Прошедший вечером дождь сбил дневную липкую духоту, и дышалось свежо и свободно.

— Хорошо-то как, а, Серый? Даже домой заходить не хочется. Так бы и сидел до утра. Собеседника вот только нет. Ты покивал бы мне, что ли, в ответ.

Серый поднял голову и внимательно посмотрел хозяину в глаза. Странные всё же создания люди, всё им словами нужно объяснять, головой кивать. О чём говорить-то? И так ясно: тёплая ночь, тихая. Думается, мечтается хорошо. Без спешки. Пёс, звякнув цепью, снова улёгся у ног хозяина.

— Да-а-а, Серый, поговорили, называется. А ведь чую я: понимаешь ты меня. Я ведь тебя, рожу хитрую, давно раскусил. Вишь, какой ты со мною обходительный, а вот бабку мою не любишь. Терпишь — да, но не любишь. А ведь это она тебя кормит и поит.

Ну не люблю. И что теперь? Хуже я от этого стал? Службу плохо несу? Эх, хозяин… Это она с виду ласковая да обходительная, на глазах. Знал бы ты, какая она злющая за спиной твоей. Думаешь, почему у меня лапы задние плохо двигаются? Её заботами. Так черенком от лопаты недавно отходила — два дня пластом лежал. А тебе сказала, что отравился, когда чужие объедки съел. Да и на чужие объедки я не от большой радости набросился — она два дня меня голодным на цепи держала. Да приговаривала: «Чтоб ты сдох скорее, псина старая». С чего мне её любить-то?

Ты-то, хозяин, хороший. Добрый. Вот и думаешь, что все кругом добрыми должны быть. А так не бывает. Хотя это ты и сам, видимо, знаешь, да вдумываться не хочешь. Наверное, тебе так проще. Только такое добро и во зло бывает. Когда злу ответа нет, оно и творит дела свои чёрные. Да что уж теперь! Жизнь прошла, какие уж тут счёты…

— А помнишь, Серый, как ты на охоте меня от кабана-секача спас? Тебе достался его удар клыками. До сих пор удивляюсь, как ты выжил тогда. Да-а-а…. Если б не ты, меня бы тогда и отпели.

Помню. Как не помнить? Я ведь тоже думал, что не оклемаюсь. Много чего было, разве всё упомнишь?.. И ты меня не бросил, когда я ранней осенью под лёд провалился. Дурной я тогда был, молодой. Не знал, что вода может быть стеклянной. До сих пор вижу, как ты, словно большой ледокол, своим телом лёд взламывал, ко мне пробивался. Я-то ничего, быстро отлежался, а тебя ведь еле откачали. Я, хозяин, всё помню. Потому и хорошо мне с тобой. А в твоих семейных делах я не судья. Коль хорошо тебе с твоей старухой, значит, всё правильно. И жизни тебя учить не мне.

— Слышь, Серый, жизнь-то наша с тобой под уклон катится... А кажется, что и не жили ещё. Как думаешь, долго мы ещё красоту эту несказанную видеть будем?

Не знаю. Ты, хозяин, может, и поживёшь ещё, а мои дни-то уж на излёте…

Еле ощутимый шорох заставил пса поднять голову. По небу в сторону земли вдоль Млечного пути бежали три большие собаки. Мелкими звёздочками искрилась их шерсть, глаза горели жёлтым огнём. Вот, значит, вы какие, собаки из созвездия Гончих Псов. В гости бы зашли, что ли…

Псы словно услышали его мысли. Через мгновение они заскочили во двор и остановились рядом с лежащим Серым.

— Здравствуйте, братья небесные. Я так долго вас ждал.

— Здравствуй. Мы всегда это знали. Мы за тобой. Пришёл твой срок уходить.

— Куда?

— Туда, куда уходят все собаки, завершив свой земной путь, — в созвездие Гончих Псов.

— У меня ещё есть немного времени?

— Нет. Ты здесь всё уже завершил. Ты достойно прошёл земное чистилище. Познал всё: любовь и ненависть, дружбу и злобу чужую, тепло и холод, боль и радость. У тебя были и друзья, и враги. Чего ещё можно желать?

— Я хочу попрощаться с хозяином.

— Он не поймёт.

— Поймёт.

— У тебя есть одно мгновение.

Серый поднял глаза на сидящего на крыльце хозяина. Тот, притулившись головой к балясине крыльца, смотрел в небо. Ощутив взгляд пса, повернулся к нему.

— Что, Серый, плоховато? Странный ты какой-то сегодня...

Пёс дёрнул, словно поперхнулся, горлом и выдавил из себя: «Га-а-а-в…» Потом откинул голову на землю и, вытянувшись всем телом, затих…

— Серый? Ты что, Серый?! Ты чего это удумал?!

Серый уходил со звёздными псами в небо. Ему было спокойно и светло. Он возвращался в свою стаю. Впереди него, показывая дорогу, бежали Гончие Псы.

Серый оглянулся. Посреди знакомого двора перед телом собаки на коленях стоял хозяин и теребил пса, пытаясь вернуть его к жизни.

Ничего, хозяин, не переживай. Мне было хорошо с тобой. Если захочешь вспомнить меня, погляди в звёздное небо, найди созвездие Гончих Псов — и я отвечу тебе.

РЫСЬ

Морда у пса была хитрющая-хитрющая. Отведя глаза в сторону, умильно и подобострастно виляя хвостом, прижав свой тощий живот к земле, мелко перебирая полусогнутыми передними лапами, он не подходил даже, а подползал к ногам хозяина. Всем своим видом говоря: «Я же не нарочно. Сам не знаю, как оплошал».

Охотник, опустив руку на голову пса, потрепал его за ухом. Пёс, понимая, что грозы не будет, вскочил на задние лапы, передними упёрся в грудь охотника, и от всей своей собачьей радости попытался облизать языком хозяйское лицо.

«Будя, будя…».

Пёс отскочил в сторону и начал носиться между кустами по щенячьи повизгивая.

День сегодня не задался. Ни зверь, ни птица под выстрел не шли; или пёс ни с того, ни сего спугивал выцеленную добычу и зверь ещё до выстрела уходил в чащу.

Вот и сейчас тоже самое — великолепная рысь мышковала спокойно шагах в тридцати от охотника, так нет — пёс тут же её облаял и рысь, не дожидаясь когда охотник сдёрнет ружьё с плеча, спокойно ушла за стволы.

Таёжники называют рысь кошкой наоборот — у кошки хвост и тело длинные, ноги короткие, у рыси же и тело, и хвост короткие, а ноги длинные. Вот этими-то длинными ногами, изящно ступая по глубокому снегу, рысь из-под выстрела и ушла.

Под вечер началась метель. Мело всю ночь, да и днём, видимо, метель успокаиваться не собиралась. Охотник, позавтракав и накормив собаку, устроился у маленького мутного оконца зимовья набивать патроны. За стеной зимовья выла метель, на столе слегка чадила и потрескивала керосиновая лампа. Дело делалось привычное, руки сами почти без понуканий со стороны хозяина работали без спешки, но сноровисто. В стреляные латунные гильзы вставлялись новые капсюли, меркой засыпался порох, вставлялись и плотно утрамбовывались пыжи, выбитые из старого куска войлока, вкатывалась дробь (на птицу), картечь (на крупного зверя) и снова всё плотно запыжовывалось. Снаряжённые припасы в устоявшемся за десятки лет порядке вставлялись в патронташ. Патроны с жаканом снаряжались отдельно.

В какой-то момент, что-то стало нарушать монотонность и стройность работы. Охотник прислушался – вроде в завываниях метели послышались посторонние звуки, будто кто скрёбся в дверь. Вот — снова.

Пёс, поводя носом и вздыбив шерсть на загривке, тоже уставился в дверь, искоса бросая короткие взгляды на хозяина, как бы спрашивая: «Лаять?…». Охотник подошёл к дверному проёму и с натугой потянул дверь на себя. Дверь, скрипя по полу смёрзшимся войлоком, отошла в сторону. Охотник отпрянул.

Обметённая снегом в дверном проёме стояла давешняя знакомица — рысь.

Поперёк тулова её опоясывал стальной трос — петля. По всему видать петля-то не на рысь ставлена была, потому рысь и смогла, переломив непрочный ствол деревца, сдёрнуть её с комля. А от самой петли освободиться не смогла — петля туго врезалась в её тело. Округ обвода петли шерсть была тёмно-вишнёвого цвета от проступившей крови. Странно только, что не лапой в петлю влетела, а всем туловом.

Рысь тяжело со всхрапыванием дышала и пристально глядела своими жёлтыми глазами на охотника. Собака зашлась лаем, крутясь перед мордой раненого зверя.

«Однако! От людей претерпела — к людям за помощью и пришла. Сказать кому, ведь не поверят».

Покрутив головой, охотник резко окоротил собаку, так, что та обиженно повизгивая, отскочила в дальний угол, сам же шагнул к двери.

Рысь не сделала ни единого движения, чтобы уйти. Охотник аккуратно, с опаской, поднял рысь на руки и внёс в зимовье. Опустил на пол у стола. Рысь лежала на боку, часто и загнанно дышала.

Подкрутив фитиль в керосиновой лампе, чтобы хоть чуть в избушке стало светлее, и, взяв со стола пассатижи, охотник склонился над рысью.

Петля была сделана из старого трелёвочного троса распущенного на отдельные нити. Такие петли, в одну нить, на зайцев ставят — рысь видимо на зайца и кинулась да вместо него в петлю и влетела. Бывает. Проволока была ржавая — видать ещё по первому снегу ставлена, а может и прошлогодняя — поди, разбери.

Осторожно, не делая резких движений, охотник пассатижами перекусил проволоку. Чтобы не тревожить рысь, ещё в одном месте перекусил петлю, и обрывки её вынул из под зверя. Рысь лежала не меняя позы, но дыхание её постепенно делалось тише и спокойнее — она глядела уже не на охотника, а на собаку. Та, совершенно не понимая хозяина, сидела в тёмном углу и еле сдерживала себя от желания кинуться на зверя.

Брыли её подёргивались и обнажали влажные крупные клыки.

Хозяин, усмехнувшись, погрозил ей кулаком. Собака, обиженно крутнувшись вокруг себя, легла на живот, положила морду на передние лапы и уставилась в окно: «Да делайте вы что хотите!».

Охотник, покопавшись в старой жестяной коробке из-под китайского чая, вынул оттуда пузырёк с йодом и, взяв ножницы, опять склонился над рысью. Пока он выстригал шерсть над раной, рысь хоть и косилась на него, но лежала спокойно, но при первом же прикосновении ваты с йодом к ране резко дёрнулась и молниеносно ударила охотника лапой по руке! Руку отдёрнуть он не успел. Хорошо ещё рысь при ударе не выпустила когти, тогда бы операция потребовалась бы охотнику. В лучшем случае.

«Будя, будя…» — не столько обращаясь к рыси, сколько к собаке обронил охотник. Пёс, вскочивший при ударе, чтобы защитить хозяина, вообще что-либо перестал понимать. Его трясло.

«Ну, нет, так нет» — охотник убрал йод, вату. В старую ржавую миску налил воды и поставил перед рысью. Именно — перед, а не ближе, потому как её ощеренная морда ничего хорошего не обещала. Рысь к воде не притронулась. Минут через десять встала и какой-то больной вихляющей походкой, постоянно поглядывая на пса и что-то ему шипя, подошла к двери.

Охотник уже с большой опаской встал рядом и приотворил дверь.

Мело по-прежнему. Но рысь это видимо нисколько не волновало. Почти грациозно она сделала первый прыжок в снег и через секунду исчезла в снежной круговерти — как будто её и не было. Да, спасибо здесь не говорят — не тронула и то ладно.

Пёс, было выскочивший вслед за рысью, услышав грозный окрик хозяина, вернулся в зимовье…

Этой же весной, сосед охотника, похвалился ему, что зимой рысь знатную добыл, да за шкуру её мало выручил, перекупщик сказал — порченная. Округ всей шкуры шрам лысоватый плохо заросший был.

И что-то тогда сломалось в душе охотника, вроде на то он и зверь дикий, чтобы бить его, а всё будто друга или знакомца хорошего потерял. А может, случай этот последней каплей стал, что уж говорить — настрелялся за столько-то лет…

Так что ружьё-то в доме и сейчас есть, да вот с охотой он завязал, в тайгу всё больше для души ходит — без ружья. И ещё мыслишка у него тайная есть — вдруг сосед другую рысь подстрелил…

Источники: proza.ru/avtor/rastr138, "Однако, жизнь!" № 20/2017