Александр Росляков. Патриотическая комедия: жаждать смерти соседа – это еще не патриотизм!

Нынешний официальный патриотизм, что нас вот-вот озолотит, страшно напоминает мне «две Волги на ваучер», коими когда-то обещал озолотить Чубайс, великий идеолог нашей буржуазной революции. Он никуда из власти не ушел, и я весьма подозреваю, что и эти «патриотические золотые яйца» – тоже его ловкое изобретение. Как и вот эта формула: «Когда наши олигархи у нас крадут – это не страшно. Страшно – когда украинские олигархи крадут у украинцев!»

Как еще это пояснить… Скажем, наука доказала, что человек возник от обезьяны Но народ в это не верует – и точка. Мол это ты, животное – от обезьяны; а мы, православные, во главе с Путиным и его присными – от Бога. И все разумные дробины против этой слоновьей веры – всуе…

Все патриотические интернет-новости в России делятся сегодня на 4 категории:

1. Слава Богу, что на Украине все так плохо!

2. Слава Богу, что на Западе все не слава Богу!

3. Слава Богу, что Россия – не Украина и не Европа, где все не слава Богу! Слава Путину!

4. Как только земля носит этих проплаченных Госдепом бесов, которые смеют не славить Путина и Бога за первые три пункта! Хоть вообще их не читай!..

Однако записные патриоты и читают, и комментируют взахлеб все «клеветнические измышления» с «той стороны». Словно никаких других событий в нашей «хранимой Богом земле» не происходит вовсе – ну, за исключением Великого Путинского Обнуления, которое вот-вот введет нас в рай.

Мечта российского патриота – угробить на хрен ранее братскую Украину. Как ее спасти – об этом и не мелькает в православных головах. Вот сплясать торжественную самбу на могиле оступившегося брата – это да!

В последние годы у нас возникла целая плеяда журналистов, посвятившихся сугубо украинской тематике и работающих с черной ненавистью к предмету описания. Главный их тезис: ну и дура эта Украина, что любит пособляющие ей Штаты, а не нас, желающих ее смерти! И тут невольно возникает аналогия. Кто-то неловко сунулся в пчелиный улей, был закусан злыми пчелами – и орет: «Это пчелы-убийцы! Пчелы-нелюди! Ату их!» А кто-то, подошедши ловчей к делу, спокойно собирает с этих же пчел мед – и пальцы с удовольствием облизывает…

Николай Второй стал кровавым, именно потому что был тряпкой. Панически боясь Витте, который совершил самую великую стройку на Руси – Транссиб – и с выгодой для нас заключил Портсмутский мир после проигранной войны с Японией, царь сменил его на Столыпина. Но потом забоялся и этого бесплодного тирана, который не унял, а развязал в стране террор. Потом, усевшись под каблуком импортной жены и под бородой Распутина, втащил Россию в никак не нужную ей Первую мировую. А кончил тем, что сделал своим фаворитом начальника протокола графа Фредерикса, который мог в силу этикета не допустить к царю военачальника со срочным делом… Таким путем царь-тряпка развалил Россию, ввергнув ее в страшное кровопролитие Первой мировой и гражданской войн.

В «Житии протопопа Аввакума, им самим написанном» есть фрагмент, определивший на века все солнечное будущее нашей родины. Протопоп с женой идут в ссылку по льду сибирского озера, протопопица то и дело поскальзывается и падает. И говорит: «Доколе же нам терпеть, Петрович?» – «До самыя смерти, Марковна, до самыя смерти». – «Ино побредем дале...» Какой-то беспощадный оптимизм…

Самое неблагодарное занятие, как я убедился за свою жизнь – это поднимать кого-то силком с колен: болезный тогда поджимает ножки и зависает на твоих руках. А вы хотите, чтобы Путин поднял с колен, с экономического дна текущую Россию! А она поджала ножки – и будь на месте Путина сам Геракл или даже Господь Бог, и им бы не удался такой подвиг. Ибо никто и никогда этих поджавших ножки не поднимет к настоящей жизни, пока сами не очухаются. Как их очухать – сложный философский вопрос, о котором у практика-Путина, похоже, не болит вовсе голова. И вся история с провернутым им обнулением, мне кажется, кричит: «А вы чего хотели, дурни? Чтобы я не сел на ваши согнутые шеи? Каким бы я тогда был идиотом!»

Еще рядом с собой он усадили на эти шеи сотню своих олигархов – а как было не усадить, если народ не против, а патриоты вовсе руками и ногами за!

Все наши экономические модели я понимаю так. Стоят на старте несколько автомобилей с разными движками: карбюраторным, дизельным, турбинным или еще каким-то. Какая же модель скорей нас вывезет? Да никакая – поскольку в нашей модели пробит бензобак, все топливо крадут, и потому она не едет вообще. То есть не с Кудрина, Мишустина и Глазьева надо начинать, а с глав МВД, Следкома и Прокуратуры.

Еще наша беда в том, что в нас все сидит какое-то дикарское язычество: мы либо идолопоклонники, либо идолоборцы. В начале 90-х одна очень образованная барышня страшно обиделась, когда я не поверил ее сказке, будто Ельцин, став секретарем свердловского обкома, переехал из своей большой квартиры в тесную общагу ради единения с народом.

Следом я как раз попал в Свердловск-Екатеринбург и спросил у местных, что это за байка об ельцинской общаге. Оказалось, что Ельцин, возглавив область, построил себе дворец на набережной реки Исети, но из скаредности, для экономии на квартплате провел его по сметам как общежитие при Доме колхозника. Когда я это изложил той барышне, она в ответ: «Ты – гад! Во всем видишь одно черное!» И навсегда со мной порвала… Все то же самое, только уже по части путинских фанатов – и поныне.

В брежневском СССР не было никакой демократии, но ответственность власти перед народом – была. За задержку зарплаты на два дня снимали секретарей райкомов, за воровство – сажали. По обоснованному письму в центральную или местную газету проводили чистки будь здоров. При всем лицемерии той власти она была действительно народной – ровно в той мере, в какой народ готов был биться за свои права. Почему потом это все захлопнулось? Ответов – много. Но ни один из них не говорит, как нам вернуться к той «малой» демократии, когда народ был самым влиятельным писателем в «отдел писем», перед которым дрожали все чиновники.

37-й год – это была хирургическая операция. Жестокая, противная, как любая хирургия, но неизбежная по медицинским показаниям. Сегодняшние гуманисты орут: будь проклята эта хирургия – только терапия! Но на самом деле их продувная терапия хуже всякой хирургии: в 90-е, в самый разгул демократического гуманизма, наш народ сократился и опустился даже хуже, чем в итоге истребительной Великой Отечественной. Этот отказ от целебной хирургии, признанной всеми медиками мира – не просто нежелание марать белые ручки в неизбежной хирургической крови. Это самый дрянной подвох против подножного народа: не сметь казнить тех, кто с обеих рук казнит его!

Самая тяжелая на свете вещь – признание реальности и покушение на миражи. Признать, что и во власти одни жулики, что и Путин не святой, для многих наших добровольных патриотов – как прыгнуть в омут вниз головой. Как жить тогда? На что надеяться? В душе сидит гвоздем: ну был же Сталин подлинным вождем и бессребреником – значит, будет и повтор… Не будет. Будут только алчные имитаторы и спекулянты на народной вере в доброго царя. Сталин – исключителен, а жулье во власти – правило. Жить же с надеждой на исключения, а не на правила – это катиться под уклон, как мы сейчас и катимся. Надо, перекрестясь, прыгать в омут реальности, трезво оценивать казенную брехню – только так можно и выплыть, и выжить.

В СССР, может, и не хватало на прилавках колбасы, хотя холодильники у всех были едой забиты – но было нечто крайне важное для человека. О чем Пушкин сказал: «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире» – и т.д. Сейчас при всем насыщении магазов и желудков не осталось именно той малости, с чем «весь я не умру». Всем стало ясно, что весь я, изъеденной желудочной глистой, умру бездарно и бессмысленно – и потому пошел такой прижизненный расхват, что хоть святых вон выноси. Ну, если ничего за гробом нет, на Родину плевать, то, как выразился тот же Пушкин, «жизнью дайте ж насладиться, жизнь, увы, не вечный дар!» То есть вторые, не столь значительные стихи, подражание Анакреонту, победили в нашем случае все величье первых.

И Бог в плохих руках Кирилла и неискренне крестящегося Путина это советское бессмертие не заменил.