Пришла великая цензура взамен былой литературы!

Не так давно мне попалась на глаза любопытная заметка из самого, пожалуй, популярного сегодня СМИ – «МК». Любопытная ее темой, которая в последние годы совсем ушла с глаз долой, хотя когда-то порождала массу самых бурных дискуссий с участием самых громких имен:

«В 1990-е писательство из уважаемой профессии переродилось в самодеятельность, хобби. Власти было достаточно прикормить лишь пару десятков наиболее надежных перьев. Поле, которое освободили от «лишних» писателей, заняли графоманы при деньгах и провокаторы... Нет писателей, нет стихов, пьес, повестей, романов, нет пищи для сценариев, в итоге нет достойных кинофильмов, театральных постановок, телесериалов. Писателей вывели из числа тех, кто формирует общественное сознание. Сейчас главную нагрузку в духовной сфере несут журналисты, медиаструктуры и блогосфера. Недаром никак не рождается образ будущего...»

Надо же! Издание, считавшиеся бульварным, вдруг заглянуло в корень, выдав хорошее определение литературе через формулировку ее общественного назначения. И мне захотелось развить эту тему: почему в стране, где книга почиталась долго чуть не высшей ценностью, в итоге слово «писатель» стало насмешливо-презрительным, вроде юродивого или побирушки с барского, теперь еще и заграничного стола.

Всю историю нашей литературы я бы поделил на три этапа.

1. Классическая русская литература XIX века – это великая проходка в недрах мыслей и идей. Она совершила свой демократический, в неопошленном смысле слова, подвиг, уравняв душевно людей всех сословий. Простой мужик, как в рассказе Достоевского «Мужик Марей» или в «Записках охотника» Тургенева, может быть глубже и прекрасней любого барина. Но ей не было дела до производственных отношений и прямого труда героев. Кто знает, кем работали Дмитрий Карамазов, Пьер Безухов? Эта сторона жизни была для той литературы неважна, чем она себя и изжила.

2. Развила эту сторону советская литература, герой которой уже обязательно кем-то работал, воевал – что было его существенной чертой. Кстати из-за архаичности в своём посыле не получился в советское время роман Пастернака «Доктор Живаго»: доктор, который не лечит, а судит «о судьбах», чем и неинтересен. Я думаю, Пастернак это подспудно ощутил, вложив в плохой роман великие Стихи из романа, ставшим их черновиком.

Кстати разносимая навзрыд демократами уже сугубо конъюнктурного пошиба история про его травлю – выдумка чистой воды. У меня есть номер «Литературной газеты» от 1958 года, весь посвящённый критике «Живаго». По-нынешнему – суперреклама: знаменитые собратья по косточкам разбирают этот роман. Какой писатель от Гомера до Прилепина не был бы рад такой разборке? Пастернак, исключенный из никак не нужного ему при его мировой славе Союза писателей, но не из хлебного Литфонда, не знал ни в чём нужды, а опальность только добавляла ему популярности и возводила при жизни на пьедестал. Перед смертью он написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то, что есть самое лучшее в нас – художник – оказался в моём случае не затёртым и не растоптанным». Травля – это невыносимые условия для жизни и творчества, а Пастернак жил и творил всласть, будучи, возможно, самым счастливым на Руси писателем.

3. И третье действие, очень похожее на последнее – когда формально, социально и профессионально литература кончилась. У нас нет больше ни таких журналов, ни книг, которые огромными тиражами расходились по СССР, когда литература была ещё и самым прибыльным делом. Себестоимость одной книги, включая написание, выпуск тиража и распространение, могла быть 50 тыс. руб. по советским деньгам, а выручка с неё – 150 тыс. руб. С книг классиков – несметно больше. Самые знаменитые советские писатели вроде Шолохова имели так называемый «открытый счет» в сберкассе. То есть могли все покупать, не платя за это ничего, что государству было выгодней, чем начислять им сверхгонорары от изданий. Союз писателей был богатейшей организацией с уймой недвижимости, безжалостно разграбленной потом творцами саг о травле Пастернака.

Накрылась же вскоре после гибели СССР наша литература, я думаю, вот почему. Во-первых, огромный всплеск интереса к ней в конце 1980-х и начале 1990-х наткнулся на откровенно конъюнктурную антисоветчину: «Дети Арбата», «Ночевала тучка золотая» и т.п. Объевшись этого запретного плода, который был идейно лжив, а художественно жалок, публика испытала тошноту ко всей литературе. И спрос на неё в 1993 году, после расстрела Белого дома под клич демократических писателей: «Раздавите проклятую гадину!» – резко пошёл на спад.

Второе – литература и журналистика были добиты уже экономически в начале 2000-х. Тогда распространители печати объявили, что больше не будут платить издателям журналов и газет, но напротив, хотят иметь с них за свои услуги. Печать перестала жить за счёт читателей, перейдя на содержание власти и денежных тузов и став их средством обмана граждан.

И третье – лютая, не снившаяся ни одному советскому периоду цензура. Главный идеолог коммунизма, а потом антикоммунизма, член политбюро ЦК КПСС Яковлев дважды выписывал мне волчий билет. Но когда при СССР он объявил меня антисоветчиком и потребовал изгнать из всех изданий, это больших последствий не имело. А когда в пике демократии обвинил меня уже в просоветчине, что назвал «фашизм в квадрате», все гонорарные издания со мой порвали. До этого я жил литературным заработком, после этого пошёл собирать пустую тару у подъезда... Потом был вынужден кормиться с выборов и прочей «прикладной литературы», с создания интернет-сайтов, закрываемых сейчас вовсю той же цензурой при отклонении от строевого курса.

В СССР не печатали процентов 15 достойных произведений – но не было ни одного неизвестного публике хорошего писателя. Сейчас не печатается 100 процентов настоящей, неконъюнктурной, способной пережить свое время литературы. Пишется ли она? Не знаю, так как читать её негде. Как спортсменам нужны олимпиады и другие состязания, писателям – литературные журналы. Когда-то главный наш литературный журнал «Новый мир» выходил тиражом под 3 миллиона экземпляров, сейчас, политизировавшись крайне, выходит, кажется, тиражом 400 экземпляров, если вообще выходит. А то, что публикуют крупные издательства, назвать литературой можно разве условно…

Последний роман, который я прочёл с интересом – «Сердца четырёх» Владимира Сорокина. Там был и сексуальный эпатаж, но занимал не главное место, главное – жуткое предчувствие духовного конца нации. А дальше в силу победившей конъюнктуры у Сорокина, как и у прочих его литературных подельников, остался один этот эпатаж, он умер как писатель, но произошёл как идеологический и книгоиздательский продукт.

Я знаю всего одного классика современности – поэта Евгения Лукина, который при СССР был бы знаменит, как Евтушенко и Вознесенский, и имел бы миллионные тиражи. Но сейчас тираж всех его поэтических книг, думаю, не больше 5 тысяч экземпляров.

В советское время не было абсолютной свободы слова, но была та, при которой смогла вырасти величайшая в мире литература. Кстати Гёте говорил: цензура нужна писателю, так как заставляет его изощряться. Но следом под лозунг «Демократия для демократов!» пришла такая топорная цензура, что своим тотальным принуждением ко лжи вконец угробила нашу литературу. Ну а сегодняшняя не цензура даже, запрещенная в Конституции РФ, а небывалая ни в кои веки на Руси цензурища – выкорчевывает само понятие «свобода слова», без которого литература невозможна. А без нее, как справедливо сказано в «МК», человек и общество теряют некий стержень, начинают помалу – сперва морально, а там интеллектуально и производственно – рассыпаться, что мы сейчас вокруг и наблюдаем...

В школах всё чаще попадаются полуграмотные учителя, появился новый стиль письма – ошибка на ошибке, дескать зачем грамотно писать, и так поймут. Но, во-первых, не всегда – как в классическом примере: «Казнить нельзя помиловать». А еще есть и эстетическая сторона: как неопрятно одетый человек не вызывает доверия, так и написанный неопрятно текст отталкивает читателя. Словом можно и убить, и воскресить, но сначала надо грамотно писать – это как держать в порядке оружие, иначе оно быстро теряет свою боеспособность. Впрочем власть это только поощряет, предлагая даже нанимать в учителя мигрантов из Средней Азии. Бессмысленным народом легче управлять, но без духовного стержня он будет в конце концов неизбежно завоеван другими, крепче привязанными к своей морали и труду. И мы видим, как наши просторы уже заполоняют более консолидированные в себе муравьи: таджики, вьетнамцы, корейцы, китайцы и так далее.

Прокормиться литературой сегодня, как я уже сказал, нельзя, но можно озолотиться всякими подделками: серийными детективами и «женскими романами», пущенными на конвейер. Знаменитые поддельщики клепают это путём литературных рабов и прочей литературной машинки, сведя литературный труд до полной профанации. И это опять же плохо для всего общества. Когда его глаза замылены, а мозги спят, им могут всячески крутить любые фюреры. Сегодня на выжженном чуть не дотла литературном поле довлеет политический заказ, вместо многообразия идей выросло многообразие цензур: либеральная, патриотическая, тотальная кремлёвская. Все вместе они обкорнали пышную ель былой родной литературы до тупой болванки.

Для возрождения литературы нужно то же, что и для возрождения авиастроения или станкопрома. Честный рынок, где товаром будет служить сама литература, то есть стремление найти всему свое слово, смысл и организующую жизнь цель – а не зазнамое вранье в ту или иную пользу.