Когда-то меня связывала большая творческая дружба с редактором «Независимой газеты» Виталием Третьяковым. Но после того, как его орган купил Березовский, Третьяков мне вдруг во всяком творческом и человеческом контакте отказал.
Но следом я опять пробрался со своей статьей «Раскрытый заговор» за еще негласно сомкнутые передо мной двери – за что схватил там уже письменный запрет на мое злое слово навсегда. Опубликован он был под заголовком «НГ ПРИНОСИТ ИЗВИНЕНИЯ»:
«…Чем руководствовались сотрудники, принимавшие решение о публикации этого текста, лично мне знать неинтересно, а читателям даже вредно.
Как главный редактор «НГ», я заявляю, что за всю историю нашей газеты ничего столь безобразного у нас не печаталось. В связи с этим я приношу свои личные и от всей редакции извинения читателям. Разумеется, отныне опусы г-на Рослякова никогда уже не появятся на страницах «Независимой газеты».
Виталий ТРЕТЬЯКОВ».
Читатели, естественно, были заинтригованы. Не только за историю этой газеты – пожалуй, ни один главный редактор еще не каялся подобно Третьякову. Хлестать для собственного покаяния других – до крови, до потери безобразия – это естественно, это таков у нас уж генный код. Как на себя-то поднялась рука?
Я тоже был, признаться, поражен разгоревшимися тогда страстями. В ответ на ту статью явилась масса круглых столов, писем трудящихся и гневных отповедей на «Эхе Москвы», в «Московском комсомольце», «Общей газете», «Новых известиях» и так далее. «Независимая» из номера в номер бичевала себя подборками откликов, где словно из пучин всплыла вся якобы отмершая в демократическом обиходе – ан в лучшем виде выжившая лексика:
«Не просто графомания, а оскорбление...» «Нагромождение лжи и клеветы...» «Абстрактный плюрализм в надежде угодить и вашим, и нашим, от которого выигрывают негодяи...» «Советский фашизм, означающий фашизм в квадрате...» «Вход в журналистику должен быть категорически заказан...» Ну и тому подобное.
Конечно, всей интриги, порожденной тайнами нашего мадридского двора, мне, не придворному и близко автору, было не постичь, но кое-что любопытное все же удалось узнать. Однако прежде чем сказать, как бесподобно ларчик открывался, надо поведать кой-какую предысторию.
Мой друг поэт Сергей Алиханов выпустил толстый, в 700 страниц, фолиант под скупым названием «Судебный отчет», заключавший в себе стенограмму процесса 1938 года по бухаринско-троцкистскому блоку. Этот процесс был открытым, и частично его материалы печатались в наших газетах той поры. Но дело до того объемное, сложное, что поныне для широкой публики оно – белое пятно. Хотя и разошлась гипотеза, что все было сфабриковано, а комиссия Яковлева всех осужденных по нему, кроме Ягоды, оправдала. Но на основании чего – этого опять же не узнал никто.
История же алихановского издания слегка напоминала детектив. В 1938 году стенограмму процесса разослали по управлениям НКВД страны, но затем был дан приказ вернуть все номерные экземпляры в центр, а в отдаленных местах уничтожить. Но один храбрец свой экземпляр припрятал, потом передал внуку и завещал когда-нибудь опубликовать. Внук, доверяя Алиханову это издание, просил до выхода в свет тиража о нем помалкивать – в итоге всех этих предосторожностей книга и вышла под таким не говорящим лишнего названием.
Эту преамбулу я предпослал своей статье, представлявшей собой рецензию на названную книгу. А дальше подробно пересказал фабулу процесса, на котором Бухарин и его подельники обвинялись в попытке расчленения СССР, подготовке иностранной интервенции и «дворцового переворота» против Сталина. И предложил будущим читателям книги «сличая массы показаний, аргументов, попытаться, заняв место беспристрастного судьи, решить, что правда, а что – нет».
И, следуя объявленной у нас свободе слова, понес свой труд по редакциям, где он сразу вызвал интерес, поскольку издавал ласкающий редакторские ноздри жареный душок, источник тиража.
Но у той свободы есть еще своя экономическая подоплека. Газеты, воспевающие конкуренцию и рынок, в натуре существуют у нас не по законам рынка, а из мошны какого-либо толстосума. И потому размеры тиража у них играют роль такую же примерно, как размеры бюста у красавицы, взыскующей симпатий покровителя. Чем больше – тем на большее можно выставить кошелька; хотя есть, как известно, и любители миниатюр. Но вот не потрафишь золотому тельцу если – при любых размерах пролетишь. Этим тельцам в итоге, как я мог понять, моя статья и не трафила.
А в «Независимой газете» у меня был приятель Игорь Зотов, как раз зам Третьякова по книжной полосе. Я наудачу занес статью и ему, и он пообещал подготовить ее к публикации.
Готовилась она, с привлечением экспертов, больше месяца – и я весьма подозреваю, что при объеме на всю полосу, да еще под моей сомнительной фамилией, ее не мог не изучить и Третьяков.
И вот она выходит – и вызывает бурный интерес, целое, как мне сказали, нашествие в редакцию за номером газеты с ней. Но страшная гроза тем временем уже собиралась впереди.
Звонит мне через несколько дней Зотов: слушай, тут говорят, что этот отчет уже до Алиханова был издан. «И что с того?» – «А то, что это тогда никакая не сенсация, а провокация».
Я говорю: во-первых, я и не утверждал, что не было других изданий, а только рассказал историю этого, как мне ее издатель рассказал. А во-вторых, к Алиханову за этой книгой уже кинулись ученые-историки, профессора, в том числе МГУ, в том числе профессор Нью-Йоркского университета Стивен Коэн, председатель Бухаринского общества, первый в мире дока по Бухарину. Он книгу купил и сказал, что такого полного издания еще не было, а были сильно усеченные и искаженные – и все они в его библиотеке есть.
Ты, говорит Зотов, тогда все это напиши, чтоб было чем прикрыться. А вообще тут что-то странное с твоей статьей, я сам пока всего не разберу.
Но ничего писать вдогон уже мне не пришлось. Так как затем и началась та показательная порка, когда уже не только в «Независимой», но и в любой другой порядочной газете мое отмеченное чуждым плюрализмом слово появиться не могло.
А еще до этого аутодафе, старт которому дал академик Яковлев в «Общей газете», произошел такой вроде забавный в наше время эпизод. Некая сотрудница яковлевской комиссии, придя к издателю за книгой, объявила, что весь гнусный замысел моей статьи раскушен – за что теперь меня сотрут в порошок. И будущее показало, что ее угроза не так уж была и смешна.
Лупить меня, по всем коварным правилам нетленной инквизиции, взялись не в глаз, а в бровь, вцепясь перво-наперво в ту вышеприведенную преамбулу. Лучше всех это представил Третьяков в его пронзительном по искренности «Извинении»:
«Есть конкретная и громадная ошибка «НГ», на страницах которой появился этот текст. Спорить о его содержании неинтересно и бессмысленно. Хотя бы потому, что автор выдает за раритет то, что сотни тысяч читателей, в том числе и я, держали в руках до всякого Рослякова. Человек, ошибающийся в столь элементарном, вряд ли может претендовать на «переосмысление» исторического процесса...»
Ну, пусть я и ошибся, хотя тогда вместе со мной в элементарную ошибку впал и уже названный дока Стивен Коэн. Но суть не в этом; главное, что от этой, может, справедливой, может, нет, ничтожности и плясала вся дальнейшая логическая пирамида. Ах книга – не раритет, ну, значит, и все в ней – брехня. И автор рецензии – брехло, и никакого бухаринского заговора не было, – но это еще только первый ход.
Следующий делает знатный как при коммунистах, так и при демократах публицист Аркадий Ваксберг. Он, как раз и преуспевший, в терминах их стороны, угодить и нашим, и вашим, дополняет третьяковскую искренность своей змеиной проницательностью: «Автор не так глуп, как хочет показаться!» «Эта рекламная «завлекаловка», – досыпает их сторона, – пахнет большой кровью!»
И наконец бьет, устами Яковлева, логический апофеоз – отчасти даже лестный для меня по отводимой мне в политическом процессе роли. Уже я, этот «всякий» и неинтересный никому, чудесно превращаюсь в некую страшную силу – «скорее нацизм, чем муссолиниевский фашизм», «140-150 фашистских газет» – откуда растут ноги всех наших бед:
«Потерпев два поражения в двух фашистских путчах 91-го и 93-го годов, они, – это я, значит, – увидели, что если еще раз пойдут в открытую, то их на самом деле запретят… Они, – это опять я, – из одного гнезда – фашизм и большевизм… Они, – и это я, – почувствовали, что парламент, власть, суд, прокуратура – это их защита и надежда. Орут больше всех о законности, свободе слова. Они даже на меня подавали в суд…»
Ну, и за этот безобразный ор в пользу законности – все ж бывший член Политбюро ЦК КПСС, а не какой-то «всякий» меня разбирал – уже оргвыводы: публичное символическое сожжение и запрет на деятельность в подначальной, называемой свободной, прессе. И отовсюду, где я зарабатывал на жизнь своим пером, меня выкидывают тотчас.
Но замечательно, что когда Яковлев еще служил в большевиках, то бишь в фашистах по его определению, и возглавлял у них идеологию, мне от него досталось тоже. На редколлегии тогдашней «Правды» один ее тогдашний член объявил, что яковлевской службой вынесено мнение больше меня в той еще прессе не печатать никогда. Только тогда мне вешали антисоветчину, антифашизм по-нынешнему. После того ж, как академик скинул выгодно свой партбилет, а мне, сроду безбилетнику, досталось и от наших, и от ваших, – воплощением того фашизма, главным идеологом которого был он, стал я.
То есть еще не понимая, как, но как-то я угодил своей статьей во что-то потайное за кулисой, что и запустило весь этот карательный процесс. Причем в нем, не в пример бухаринскому, имели слово только обвинители, обставившие по суровости наката самого Вышинского, а спех с его запуском не дал им даже толком глянуть в сами тексты.
Например на круглом столе «Эха Москвы» того же Вышинского, гособвинителя на бухаринском процессе, упрямо называли, вместо Ульриха, судьей. А главным аргументом для всего избрали, наподобие универсального разводного ключа у слесаря, такой: параноидальное сознание. «А почему Бухарин на глазах мировой прессы топил себя и сознавался в заговоре?» – «Параноидальное сознание». – «А почему Росляков признаниям Бухарина поверил?» – «Параноидальное сознание». Таким путем какой-то демократический историк, фамилии которого я не запомнил, и развел все по своим местам.
Но почему все же какая-то рецензия на книгу, давным-давно известную, как все с нажимом повторяли, зажгла такой сыр-бор? И академики, профессора, цвет публицистики: Яковлев, Ваксберг, Марк Дейч, Рой Медведев и прочие, – словно по крику «Фас!» напали всей армадой на какого-то, с их же слов, графомана и невежу? Почему Бухарин, один из запевал того же большевизма, что, значит, хуже фашизма, явил собой для них какую-то священную корову?
Потому, как мне показалось по наквасу всей кампании, что признание его изменщиком, получившим по заслугам, банкротит саму генеральную идею кампанейцев. Вся суть которой в том, что сталинизм, рубивший не изменщиков, а праведников – это такое абсолютное зло, для расправы с коим допустимо абсолютно все. Любое воровство, любые горы трупов, вплоть до уничтожения самой страны, лишь бы не было – но не войны, как говорилось прежде, а сталинизма.
Но коль уж из меня слепили какого-то злодея, обвинив и в паранойи, и в расчетливой попытке показаться самого себя глупей, и в плюрализме, и в фашизме, и в разжигании свободы слова, и даже в покушении на честь Жанны д’Арк (Виктор Шейнис), – позволю себе слегка обмолвиться в порядке самооправдания по существу предмета.
Та книга досталась мне и впрямь случайно, впечатлив восставшим из ее стенографической объемности духом той эпохи – в интонациях, пикировках персонажей, всей перемываемой дотошнейше фактуре. А Сталин и его эпоха сделались нынче для нас – это витает в воздухе и носится на митинговых транспарантах – точно живее всех других.
Думаю, и потому, что наша история пошла как бы вторым заходом на те же кровавые и вовсе не случайно выпавшие нам под ноги грабли. Каким бы темным ни сочли меня блиставшие в заглазной драке оппоненты, я нипочем не соглашусь с их главным постулатом. Что кровь при Сталине – это злой произвол отдельной кучки негодяев, а при текущей демократии – какой-то, чуть не до оргазма сладкий, фатум, «объективные процессы».
И там, и там свои реальные и объяснимые – но так покамест убедительно не объясненные, а потому не снятые – причины есть. И в том, что при усатом Сталине в СССР было ужасное число невинных и виновных заключенных – аж с миллион. И в том, что при безусых Ельцине и Путине оно ничуть не сократилось.
В ту мрачную эпоху, как мы читали еще в капитальных книгах и журналах, люди по ночам при шорохе за дверью приходили в дрожь. Теперь, в такую светлую, что перестали вообще читать о чем-то кроме нижнего белья и нового супруга Аллы Пугачевой, те же ночные ужасы и убийства среди бела дня уверенно вернулись в жизнь. И по части без вести пропавших, слежек, пыток – те же поразительные, в их видоизмененной узнаваемости, совпадения. Что никому и близко не входило в голову, когда ломали окончательно и погребали старый культ – чтобы сейчас же, причем даже теми же руками, возвести культ новый.
Но и при нем то зло, что с такой страшной силой хоронили, персонифицируя его со Сталиным, не захоронилось: все зубья, обагренные уже текущей, свежей кровью, снова вылезли из-под земли. Но почему? В чем корень того зла – вместо которого, как уже видно, вырвали что-то, что не следовало вовсе вырывать? Вот в этом суть – а не в каких-то левых спорах, раритетна книжка или нет.
В ней есть над чем подумать в этом плане, отрешась от непотребной злобы и того, и нынешнего дня. Когда на войне Севера и Юга в США Линкольн приказал расстрелять всех жителей вражеской деревни, кто-то его спросил: «Но маленьких детей за что?» Великий борец с рабством дал ответ, вошедший аккурат в историю: «Из гнид вырастают вши». Конечно, за такую откровенную, но и предельно адекватную времени жестокость и его можно было б лихо запинать в гробу. Но наши антиподы с их прагматичными умами не стали делать этого, а даже нарекли именем их сурового героя свой традиционно президентский лимузин.
У нас пока кого и за что можно или нет пинать в гробах – вопрос неустоявшийся. И в том, что идеологические копья то и дело скрещиваются на родном погосте, вороша былое – еще не вижу я греха. Но нет паскудней пропаганды, которая пинанием вчерашнего, действительно начертанного кровью, оправдывает и плодит сегодняшние кровь, насилие, грабеж и разорение родной страны.
И всей наивной, быть может, целью моей статьи было подвигнуть добросовестных историков открыть закрытый от нас толщей всякой пропаганды процесс века. Но не в том псевдоключе: давило или нет следствие на фигурантов, – что несерьезно, так как любое следствие – уже давление. А докопаться впрямь до всей намытой им фактуры, отсюда и судить, откуда шло это доселе неопознанное нами зло.
Кстати именно так многие меня тогда и поняли. Те же Стивен Коэн, профессор МГУ Ричард Косолапов и другие сообщили об их намерении поднять и именно эпизодически исследовать бухаринское дело. И в последующем историческом труде Гровера Ферра (США) и Владимира Боброва (Россия) «Первые признательные показания Н. И. Бухарина на Лубянке», версия моей статьи была уже научно подтверждена…
Только на самом деле, как мне открыли по секрету, тайная пружина всей той интриги и третьяковского пронзительного покаяния сидела даже не в иезуитской пропаганде, а в другом. Как для моих амбиций ни обидно, но, со слов источника, на собственно мою статью нашим мадридским мудрецам было б плевать. И все комиссионное сечение меня имело, по их изощренной мысли, настоящей целью вовсе другое, уже подлинно мадридское лицо. А именно: архиспонсора нашей свободы слова Березовского.
По выходу моей статьи в чью-то сильно проницательную голову ударило, что она вышла неспроста. Статья большая, на всю полосу, не один день писать – ну, значит, точно заказная. Да и может ли, при нынешней свободе купли и продажи слова, какая-то вообще статья быть не заказной? Конечно же, как наши мадридские мудрецы лучше всех знают, нет. А значит, публикация – лишь видимая часть какой-то хорошо спланированной и далеко идущей тайной комбинации.
Но кто мог все проплатить и скомбинировать так ловко, что снаружи ни черта не разберешь? Ясно, только сам свобододатель «Независимой» и гроссмейстер политической интриги Березовский. И те же, кто кричали, что никакого заговора Бухарина не было, но сами до мозга костей проелись червяками этой заговоромании, приходят от их химеры в ужас: мадридское отечество в опасности! Налицо дворцовый заговор Березовского – по той же схеме, что я изложил в своей статье: сыграть на нарастающем патриотизме масс, свалить все поражения на действующий двор, свалить его – и заменить своим.
И тогда для нанесения упреждающего удара поднимается в ружье и в плеть вся пресса – и давай лупить вовсю по мне, но метить этим в Березовского. Мол заговор раскушен, карта ваша бита.
И когда тому его разведка это все доносит, он, сам-то знающий, что ничего такого и в помине не было, а просто раскокетничавшийся содержант так безобразно удружил, – впадает в дикий гнев и вызывает Третьякова на ковер. И ставит ему такой пистон, что тот, зажав очко, мчит со всех ног слагать свое пронзительное «Извинение». Где коренное место, как из этого впрямь раритета видно, уже не просто пляшет, а прямо поет!
Я же во всей этой истории сыграл, образно говоря, роль задницы Березовского – схватив за его мнимый заговор все реальные кнуты.
А еще эти экзекуторы вовсю смеялись над конспирацией и страхами внука чекиста, не испарившимися «и до ХХ съезда КПСС, и после ХХ съезда, и после 1985 года, и после 1991-го». Тот-то, оказавшись прозорливей моего, лишь и отделался испугом. А тут морально расстреляли, без штанов оставили – такая вышла для меня, лишь за попытку сунуть нос в историю своей страны, расстрельная статья.
Оценили 5 человек
5 кармы