Развивающиеся страны перестали развиваться: локомотив роста, промышленность, автоматизируется и возвращается туда, откуда пришла,— в развитые страны. А других двигателей почти нигде нет.
АЛЕКСАНДР ЗОТИН, экономист, старший научный сотрудник Всероссийской академии внешней торговли
Бедные страны, которые за послевоенные 70 лет вплотную приблизились по доходам на душу населения к развитым государствам, можно перечесть по пальцам одной руки (самые очевидные примеры — Южная Корея и Тайвань). Побольше список стран, хотя бы сокращающих разрыв и растущих быстрее развитых экономик, но в последние годы он уменьшается.
На первый взгляд разрыв между группами развитых и развивающихся стран сокращается, но, если рассматривать последние не группой, а по отдельности, оказывается, что за львиную долю роста ответствен Китай, а также некоторые зависимые от его роста страны. Странам Восточной Европы помогает членство в ЕС.
В других случаях сокращение разрыва в 2000-х годах отчасти было обусловлено бумом на сырьевом рынке, который приподнял многие развивающиеся экономики, в том числе Россию, Бразилию и ЮАР из пятерки БРИКС. В 2000-е годы стала модной концепция декаплинга — опережающего роста развивающихся стран и смещения центра экономической активности из Европы и США в быстрорастущие регионы.
Рутинный человеческий труд становится архаикой
Фото: Reuters
Но сырьевой суперцикл закончился в середине 2010-х годов, рассчитывать на него в процессе догоняющего развития больше не приходится, а о теории декаплинга попросту забыли. Из той же пятерки крупнейших развивающихся экономик на первый взгляд приличный рост в последние годы показывают только несырьевые Индия и Китай, на второй, более пристальный взгляд, только Китай, на третий, пожалуй, никто: то, что происходит сейчас в экономике Китая, скорее масштабный долговой пузырь.
Даже в редких случаях истинного сокращения разрыва за ним нередко стоит резкое увеличение внутреннего неравенства в развивающихся странах.
Плоды экономического роста в бедных странах в основном чувствует на себе космополитическая элита, которая не всегда связывает свою судьбу и судьбу своей семьи с родной страной, хотя часто громогласно заявляет о своем патриотизме.
Разрыв же между простыми гражданами развивающихся и развитых стран практически не меняется — за исключением Китая, нескольких других азиатских стран и некоторых сырьевых государств.
Что случилось с ростом?
Почему рост развивающихся стран застопорился? Проблемы начались еще до текущей технологической волны роботизации, которая, видимо, их многократно усилит. Причин несколько.
Замена клерков на роботов — дело ближайшего будущего
Фото: Reuters
Экономическое развитие Японии, Южной Кореи, Тайваня, Китая было вариацией одной и той же модели роста («азиатская модель»). Вот несколько ее черт.
- Во-первых, ставка на экспортно ориентированную промышленность. Внутренние рынки бедных стран не могут самостоятельно вывести страну из отсталости.
- Во-вторых, ориентация на дешевую рабочую силу и трудоинтенсивные отрасли.
- В-третьих, структурное изменение экономики — массовый переход рабочей силы из малопроизводительного аграрного в высокопроизводительный индустриальный сектор.
- В-четвертых, страны с быстрым ростом стабильно демонстрировали очень высокую долю инвестиций в ВВП (Китай дошел до экстремальных 50%) и, соответственно, низкую долю потребления в ВВП. Проще говоря, из года в год жертвуют текущим потреблением, постепенно накапливая ресурсы и инвестируя их в будущее (в основном в то же экспортно ориентированное промпроизводство). Как точно описал азиатскую модель нобелевский лауреат Пол Кругман, «perspiration, not inspiration» — пот, а не вдохновение.
- В-пятых, максимально комфортные условия для отечественного и иностранного бизнеса.
Однако в последние несколько лет отдача этой модели стала снижаться. Проблема возникла с ее ключевым элементом — индустриализацией экономики (исключение, как обычно, Китай). Классическая модель развития предполагает сначала значительное увеличение доли промышленности в экономике на фоне сокращения доли аграрного сектора. При этом особенно важно изменение структуры рынка труда и создание рабочих мест в индустриальном секторе.
Отсутствие высокопроизводительных рабочих мест — основная проблема развивающихся экономик
Фото: Tsvangirayi Mukwazhi, AP
Потом, на этапе, когда промсектор достигает существенной доли в экономике и такой же существенной доли в структуре занятости (пик — около четверти рабочей силы в США в 1950-е и трети в Великобритании в 1970-х), развитые и уже ставшие богатыми страны вступают в процесс деиндустриализации — постепенного высвобождения труда в третичный сектор, сферу услуг.
Хотя добавленная стоимость, создаваемая в промышленности, при этом падает в развитых странах не так сильно, как занятость,— это следствие роста производительности труда и трудосберегающих технологий.
Сейчас с бедными странами происходит нечто не укладывающееся в классическую модель: они начинают деиндустриализироваться, так и не достигнув высоких доходов на душу населения. Страны становятся постиндустриальными на низком уровне развития, либо стопорится процесс первичной индустриализации — переток рабочей силы из аграрного сектора в промышленность идет крайне медленно либо направляется сразу в сферу услуг. Либо эти два процесса сочетаются.
Промышленное производство перестало быть двигателем экономического роста развивающихся стран
Фото: Bloomberg via Getty Images
Это явление экономист Дани Родрик называет преждевременной деиндустриализацией (premature deindustrialization): доля промышленного производства в экономике в современных развивающихся странах начинает падать уже при достижении порога в 20% занятости и $6 тыс. ВВП на душу населения (в долларах 1990-го).
Как отмечает Родрик, у промышленного производства есть некоторые специфические черты, делающие именно его важнейшим драйвером экономического развития.
Во-первых, промпроизводство — технологически динамичный сектор. Особенностью индустриального сектора является конвергенция производительности труда безотносительно каких-либо барьеров (политика, бизнес-климат и т. п.). Один и тот же state of the art автозавод будет практически одинаково производителен и в США, и в Зимбабве.
Во-вторых, промпроизводство традиционно абсорбировало значительную долю неквалифицированной рабочей силы, в отличие от других высокопроизводительных секторов, например финсектора или добычи полезных ископаемых. Как говорил Джон Рокфеллер,
«лучший на свете бизнес — это хорошо управляемая нефтяная компания. На втором месте — плохо управляемая нефтяная компания».
Проблема в том, что много рабочих мест в этом секторе не создашь, только для “своих”».
В-третьих, промпроизводство — торгуемый сектор, его продукцию можно экспортировать, что снимает ограничения со стороны спроса в бедных странах. Чего не скажешь о сфере услуг, в основном неторгуемой и упирающейся в отсутствие платежеспособного спроса в развивающихся странах: много кофеен, барбершопов и бутиков в Зимбабве не откроешь. Промышленность же может развиваться и абсорбировать рабочую силу, даже если остальная экономика остается технологически примитивной. И вытягивать последнюю за уши.
В каком направлении двигаться бедным странам, пока не ясно
Фото: Reuters
Что же сломалось в этом драйвере роста? Причин преждевременной деиндустриализации несколько. Во-первых, и это, вероятно, наиболее важная причина: технологические изменения. Роботизация, автоматизация приводят к сокращению потребности в рабочей силе в промышленности. Транснациональные компании все чаще заменяют ручной труд роботизацией и начинают переводить производство в развитые страны, ближе к конечному потребителю (решоринг).
Во-вторых, глобализация торговли и открытость мировых рынков товаров привели к тому, что промышленные предприятия многих развивающихся стран оказались не в состоянии конкурировать с дешевым китайским импортом (китайская экспортно ориентированная промышленность пользуется массой конкурентных преимуществ — огромными госсубсидиями, эффектом масштаба производства, развитой транспортной логистикой).
В-третьих, по мнению Родрика, промышленность стала предъявлять спрос на более высококвалифицированную рабочую силу. Впрочем, видимо, этот фактор стоит рассматривать как дополнение первого.
Наблюдавшаяся уже давно преждевременная деиндустриализация поставила под сомнение эту модель роста. Намечающийся тренд к возвращению промпроизводства в развитые страны (решоринг), связанный прежде всего с роботизацией, может ее добить окончательно. Дешевая рабочая сила в бедных странах все реже нужна капиталу. Инвесторы переоценивают привлекательность аутсорсинга производства в развивающиеся экономики и все чаще склоняются в пользу создания роботизированных предприятий, близких к рынкам сбыта в развитых странах.
Для развивающихся стран связанные воедино процессы роботизации, решоринга и деглобализации означают ликвидацию (отказ от создания) новых рабочих мест в промышленности и отсутствие надежды на экономическое развитие.
В отсутствие индустриальной базы развивающиеся экономики вынуждены будут искать новые модели развития. Одна из возможностей — рост за счет развития сектора услуг. Некоторые услуги торгуемы, то есть могут быть экспортированы, например, IТ и отчасти финансовые услуги.
Водитель — одна из самых массовых профессий в мире
Фото: Reuters
Однако, как правило, эти секторы требуют высококвалифицированной рабочей силы, при этом в относительно небольшом количестве. То есть они не способны создать рабочие места для масс, как промышленность. Оставшиеся массовые секторы сферы услуг — технически отсталые и низкопроизводительные (продавцы, шоферы, уборщики, курьеры) и ориентированы исключительно на бедный внутренний рынок.
В чем особенности индийского роста?
Рассуждения о деиндустриализации кажутся абстрактными без конкретных примеров. Рассмотрим случай Индии, самой быстрорастущей крупной развивающейся экономики, если не считать Китая (модель экономического развития которого требует отдельного анализа).
По данным Centre for Monitoring Indian Economy, за последний год индийская экономика потеряла около 2 млн рабочих мест. При этом население, входящее в состав рабочей силы, сократилось с 406,5 млн до 404,6 млн человек.
Непосредственная причина — негативный эффект демонетизации конца 2016-го и острая конкуренция в текстильной отрасли со стороны Бангладеш, Вьетнама, Шри-Ланки и Мьянмы, а также введение прошлым летом нового единого налога на продажи. Долгосрочная структурная причина — автоматизация/роботизация рабочих мест в промышленности и решоринг.
В отличие от стареющих развитых экономик (и некоторых развивающихся, в том числе России), население Индии в трудоспособном возрасте ежегодно пополняется приблизительно на 1%, или 10 млн человек (9,7 млн в 2017-м, до 960 млн человек). Соответственно, рынок труда должен абсорбировать большую часть этих людей (не все 100%, так как предположим, что некоторая часть молодежи дольше учится, пусть эта доля и очень мала).
По данным доклада United Nations Development Programme «Shaping the Future: How Changing Demographics Can Power Human Development», для абсорбирования «демографического дивиденда» (в новой экономической реальности, возможно, «демографического проклятия»?) Индии потребуется создать 280 млн новых рабочих мест к 2050 году. Всего лишь. Чего не происходит и не происходило уже давно.
По данным статистических ежегодников Labour Bureau, в период 2011–2015 годов было создано всего 7 млн рабочих мест (с 455 млн до 462 млн). Фактически экономика Индии росла (среднегодовой темп роста ВВП в 2011–2017 годах — 6,6%, на душу населения значительно меньше — 5,4%), почти не создавая новые рабочие места на фоне серьезного демографического роста (за период 2011–2015 годов доля участия населения на рынке труда сократилась с 55,4% до 52,4%).
В последние годы темпы сокращения ускорились. Так, за прошедший год доля участия населения на рынке труда сократилась с 46,9% до 44,5% (и без того очень низкая по сравнению с развитыми странами, что в некоторой степени объясняется высоким уровнем участия у мужчин — 75% и очень низким у женщин— 23,7%).
Формальная занятость в Индии отвечает приблизительно лишь за 15% всей занятости (хуже, чем, например, в Мексике, но лучше, чем в большинстве стран Африки).
При этом больше половины населения занято в непроизводительном аграрном секторе, в секторе услуг — около трети, доля промышленности — около 12%. К тому же она существенно не меняется уже почти 30 лет, как и доля промышленности в ВВП в 15% — явный признак преждевременной деиндустриализации по Родрику.
Сферу услуг вряд ли можно назвать генератором высокопроизводительных рабочих мест. Индия справедливо гордится гигантами в области информационных технологий вроде Infosys и Wipro. Однако весь сектор ITBPO (информационные технологии и аутсорсинг бизнес-процессов) в Индии дает работу, по разным оценкам, от 1 млн до 5 млн человек. Это менее 1% рабочих мест.
При этом рынок труда накладывается на жесткую кастовую систему, поддерживающую и увеличивающую неравенство. Рабочие места в ITBPO — практически исключительно для немногочисленных хорошо образованных представителей высших каст (прежде всего брахманы и вайшьи). В основном сфера услуг исключительно примитивна: уличные торговцы, охранники, уборщики и т. п. В этих средневековых массовых профессиях заняты низшие касты.
Плоды экономического развития в основном достаются элите
Фото: Reuters
Впечатляющий рост ВВП Индии в последнее десятилетие не изменил структуры экономики и не привел к формированию производительных рабочих мест. Две трети роста пришлось на финансовый сектор и недвижимость (FIRE — finance, insurance, real estate) при фактической стагнации промышленности.
В итоге плодами экономического роста почти исключительно воспользовались высококастовые элиты.
Приблизительно половина (и восемь из топ-10) из 101 индийского миллиардера из списка Forbes принадлежит к одной касте — бания, в основном из штатов Раджастан и Гуджарат (гуджаратским бания был также Махатма Ганди). К этой касте относится менее 1% населения Индии. Зато, по данным экономиста Аакара Патела, доля бания в национальном доходе — 24%.
Бания — каста из варны (сословия) торговцев — вайшьев. Вайшьи в традиционном индуистском обществе — привилегированное сословие «дваждырожденных» вместе с брахманами (клирики и учителя) и кшатриями (воины и правители). Ниже — шудра (крестьяне) и находящиеся за пределами традиционного сословного деления неприкасаемые — далиты.
Кастовые границы в Индии строго соблюдаются и по сей день — доля межкастовых браков не превышает 5%.
Из оставшейся половины миллиардеров тоже много представителей традиционных мощных торговых кланов, например парсов (потомки зороастрийцев, бежавшие в Индию после вторжения ислама в Персию). Миллиардеры-брахманы тоже встречаются, в основном они преуспели в IT-секторе (кстати, брахманы и вайшьи контролируют практически все СМИ в стране, судебная система и госслужба — традиционная привилегия брахманов).
Неравенство в Индии растет, как и во всем мире: по данным исследования Тома Пикетти и Люка Шанселя «Indian Income Inequality, 1922–2014: From British Raj to Billionaire Raj?», доля национального дохода, приходящегося на 1% самых богатых, выросла в 2014 году до максимума с колониального 1922-го — 22%.
Положение же низших каст, мусульманского меньшинства и 170-миллионной группы неприкасаемых-далитов (больше, чем все население России) по-прежнему мало чем отличается от средневекового. 70–80% далитов неграмотно, 90% — безземельные крестьяне-батраки, тысячи из которых ежегодно кончают жизнь самоубийством из-за долгов, тысячи становятся жертвами насилия со стороны представителей более высоких каст за разные «прегрешения» вроде попыток воспользоваться общественными колодцами или дорогами (историк Мриду Рай называет происходящее кастовой войной)
Квотами на представительство неприкасаемых и других низших каст и племен во власти могут воспользоваться немногие — слишком высок образовательный ценз. При этом все «теплые» места давно присвоены лояльными системе субкастами неприкасаемых.
Интересно, что за нынешний кастовый апартеид во многом ответствен почитаемый во всем мире Махатма Ганди. Он, несмотря на удачный политпиар (вегетарианство, пост, сатьяграха,ненасилие, духовные практики, «ритуалы бедности», образ «святого»), выступал апологетом кастовой системы и в определенные периоды придерживался вполне расистских взглядов (см. например, B. R. Ambedkar, S. Anand, Arundhati Roy «Annihilation of Caste: The Annotated Critical Edition»).
За разрушение кастовой системы, выход неприкасаемых из индуизма и переход в любую другую религию выступал политический противник Ганди — далит доктор Амбедкар, мало кому известный за пределами Индии. Ганди воспринял призыв Амбедкара как угрозу кастовой системе и, будучи чутким политиком, выступил за интеграцию неприкасаемых в индуизм.
Как бы то ни было, рост ВВП в последние 20 лет, на котором поднялась популяция индийских высококастовых миллиардеров (три года назад индийский список Forbes был в два раза короче), практически никак не отразился на беднейших низкокастовых слоях населения. В общем-то и на средних тоже.
Социальная ткань Индии многослойна
Фото: Gurinder Osan, AP
По количеству миллиардеров Индия занимает четвертое место в мире (после США, Китая и Германии). Зато число просто состоятельных людей с активами от $1 млн до $5 млн по масштабам страны просто крошечное — 245 тыс. (по данным Credit Suisse). Это меньше, чем, например, в Австрии или Бельгии, в которых в сто с лишним раз меньше населения.
Чем автоматизация грозит Индии?
Для роста благосостояния широких слоев населения нужны хорошие рабочие места. А они не появляются. Скорее наоборот. Крупных компаний в Индии немного — только 1,4% компаний имеют более 10 работников, при этом доля крупных предприятий падает, в 1990-м их было чуть более 3% (и на них приходилось 37% всей занятости, а сейчас — 21%). Отчасти это объясняется ошибками экономической политики, отчасти тем, что в промышленном секторе Индии наблюдаются те же явления, что и во всем мире: постепенная автоматизация и роботизация рабочих мест.
Противостояние человека и машины переходит в решающую стадию
Фото: Gurinder Osan, AP
Интересно, что автоматизация уже затрагивает наиболее производительные сектора — IT-компании и фарминдустрию. По данным отраслевой ассоциации IT-индустрии Nasscom, несмотря на рост выручки индустрии на 8,6% в 2016–2017 годах (фискальный год в Индии заканчивается в марте), рост занятости составил всего 5%. А в ближайшие три года Nasscom ожидает сокращения занятости в отрасли на 20–25% в связи с внедрением автоматизации и machine learning. Лидеры индустрии Infosys и Wipro уже сократили 8–9 тыс. и 3,2 тыс. рабочих мест соответственно, и это только начало.
Под угрозой автоматизации/роботизации и решоринга также стоит крупнейший по занятости сектор промышленности — производство текстиля, одежды и обуви (6% ВВП, 14% промышленного производства, 13% экспорта), дающий работу около 35 млн человек (и около 95 млн, если учесть связанную с ним занятость в агросекторе).
Индийские чиновники исписали горы бумаги, прогнозируя рост занятости в отрасли (например, в стратегии «Vision, Strategy, Action Plan for Indian Textile Sector» от 2015-го планировалось создание еще 35 млн рабочих мест к 2025-му). Однако, по подсчетам Международной организации труда (МОТ),
внедрение автоматизации в отрасли может высвободить до 86% занятых во Вьетнаме и до 88% в Бангладеш. Индийскую текстильную отрасль экономисты МОТ не рассматривали, но вряд ли она технически более совершенна, чем в указанных странах.
Всего, по расчетам доклада McKinsey Global Institute «India’s Labour Market: A New Emphasis on Gainful Employment», опубликованного летом 2017-го, при современной технологии в Индии может быть автоматизировано 52% всех сегодняшних рабочих мест. В принципе эти цифры не сильно отличаются от возможностей автоматизации в других странах (для Китая, например, McKinsey дает уровень в 51%), однако в Индии ситуация осложняется ростом трудоспособного населения.
Почему не только Индия?
Проблемы Индии лишь частный пример общего тренда развития бедных стран в начале XXI века и перспектив роботизированного суперкапитализма будущего. В каких-то развивающихся странах эти проблемы менее выражены и не отягощены кастовой системой — по крайней мере, не до такой степени, как в Индии. Например, в России они затушевываются рентно-сырьевым характером экономики и старением населения, из-за чего проблема новых рабочих мест менее остра.
В каких-то странах ситуация приблизительно такая же или еще хуже, чем в Индии: это значительная часть Азии, Латинской Америки и почти вся Африка (во всей Африке южнее Сахары экономический рост на душу населения в 2016–2017 годах был отрицательным).
Другие черты наступающего суперкапитализма характерны и для развитых стран. Например, размывание среднего класса, который в бедных странах просто не успел сформироваться, и рост неравенства. Однако в богатых странах поляризация рабочих мест и обеднение среднего класса затушевываются более или менее работоспособной системой социального обеспечения и развитой, ориентированной на обеспеченное общество сферой услуг. Рост неравенства в богатом обществе оказывается куда более комфортным, чем в бедном.
Офисы и трущобы — привычное соседство для бедных стран
Фото: Bloomberg via Getty Images
Опять же уничтожение рабочих мест из-за автоматизации/роботизации в развитых странах компенсируется старением населения. А в той же Индии каждый год на рынок труда выходит целая «Греция» (10 млн человек и еще десятки миллионов в других развивающихся странах). А работы для них нет. Разве что продавцом, рикшей или уборщиком. Или мигрировать в более развитые страны, которые однако вряд ли могут и готовы абсорбировать такие потоки. Или революционером от отчаяния — современные социологические теории часто связывают революции с ростом количества безработной молодежи в обществе, свежий пример — «арабская весна» в 2011-м.
Оценили 8 человек
9 кармы