ЛЮБИМОЕ ВРЕМЯ ГОДА

«Мое любимое время года», — вывел я жирно и старательно, поставил точку, потом подумал и заменил ее восклицательным знаком, и время потянулось медленно и мучительно. Это было очередное испытание — классное сочинение на заданную тему. Оглядываюсь, в классе тишина: кто-то уже строчит вовсю, кто-то смотрит в окно, кто-то морщит лоб, решая, какое время года подобает любить прилежному ученику — муки творчества особенно тяжелы в конце четверти. Наша учительница, Елена (так мы зовем ее только за глаза), сейчас сидит с самым мирным выражением лица и сосет дужку от очков. У нее крючковатый нос, взъерошенные волосы. Она часто на нас орет, выбирая самые простые и незатейливые слова типа «пень» или «табуретка», порой забывая не только про литературу, но и про причину, вызвавшую ее гнев. Если человек может так самозабвенно орать, он уже не способен на подлость, так, по крайней мере, мне кажется. В особенно бурные минуты, когда она с криком вышагивает между рядами, я обычно сижу и тихо рисую в своей тетради по литературе портреты Добролюбова, Лермонтова или профиль моего соседа по парте Вандышева, который у меня выходит особенно хорошо. Иногда она задерживается возле моей парты, нависает надо мной, смотрит на мое произведение, которое наезжает на надиктованные тексты, и не только не выгоняет меня из класса, но даже порой затихает. По литературе у меня нетвердое «три», и, видимо, объективно. Елена ко мне относится хорошо, и когда говорит, что «вечно ты, Прохоров, лохматый», то не потому, что я балбес, как утверждают все остальные, а просто потому, что у меня две макушки, а это, как она считает, к счастью. В такие минуты мне хочется написать самое пятерочное сочинение, не для отметки, конечно же.

«За что я люблю лето? Нет, лето все любят, лучше осень», — подумал я и написал в конце концов: «Я, как и Пушкин, больше всего люблю осень».

И почувствовал возбуждение творца: вот оно — точное начало, лучше не скажешь, и, главное, сразу цитата напрашивается:

Унылая пора! Очей очарованье!

«Пора и впрямь унылая, — подумал почему-то я; впрочем, понятно почему: — Каникулы кончились, опять учеба, контрольные, учителя, одна Лидяша (наш завуч) чего стоит», — вспомнил с ужасом я и продолжил цитату:

Приятна мне твоя прощальная краса —

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса…

Цитата задавала определенное направление, и я уже внутри ликовал, предвкушая, как порадуется мама, узнав, что я научился, наконец, писать сочинения. Я мечтал, как Елена раздаст все листочки и скажет: «А одну работу, ребята, мне хотелось бы зачитать в классе».

«Интересно, — между тем размышлял я, — почему Пушкин любил именно осень: погода плохая, в Москве сыро, на даче холодно». И незаметно переключился на собственные впечатления: бегаешь всю неделю в школу по шесть уроков, а в выходные родители вместо того, чтобы на дачу уехать, дома сидят, даже сейшн не устроишь. «Не отвлекаться!» — подстегнул я себя и продолжил немного незавершенную пушкинскую мысль: «Особенно хорош осенью лес, когда чудесница-осень покрасит каждый листочек в желтые или красные цвета».

Людка сидит за соседней партой и прижимает полными коленями в капроновых чулочках учебник к парте, сбоку мне это хорошо видно, и, видимо, что-то списывает про свое любимое время года — не дай бог, тоже у Пушкина. Она ужасно нервничает, мучается, но потом все равно получает три балла. А девчонка она отличная. Всегда дает списывать… Только что у нее списывать? Кстати, мама ее собирает у нас деньги на завтраки. Она такая же полноватая и улыбчивая.

С другой стороны сидит Ольга Рунова, она склонила голову набок, морщит лоб, слегка высовывает кончик языка и одновременно лепит круглые буквы одна к другой, одна к другой, а потом получает пятерки. Интересно, где она научилась так писать сочинения?

От кого-то я слышал, что гениальные писатели являются лишь проводниками великих идей, которые сами ложатся на бумагу; главное — начать получать эту информацию, но как?!

Вся моя беда в том, что мысли мои страшно разбредаются, но я с собой борюсь и продолжаю.

«А еще осень Тютчев любил», — и тут же вспомнил цитату, на редкость уместную:

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Ой, тут мне даже немножко неловко стало: чего же там лучезарного, когда осенью уже в семь часов почти так же темно, как летом в одиннадцать. «Впрочем, с другой стороны, это даже неплохо, — размышляю я, — особенно, если в школе вечер. В зале полумрак (если, конечно, Лидяша свет не зажжет), школьная форма забыта, все разодеты и настроены на что-то неведомое и запретное. В дальнем углу точечки сигарет старшеклассников, витают немыслимые ароматы духов, и приходит ни с чем не сравнимое ощущение школьного вечера. А как приятно танцевать с некоторыми девочками!»

Танец — это потрясающее изобретение. Попробуй положи просто так руку на талию девчонке на переменке или хотя бы на плечо во время завтраков — засмеют. Вообще ничего такого нельзя. Раньше хоть толкнуть можно было или за косичку дернуть, а теперь и это неудобно. А на танцах — пожалуйста: одну руку на талию, другую — на плечо. Причем вся прелесть медленного танца именно в его развитии: сначала касаешься ее только руками, потом, если повезет, расстояние между вами сокращается, начинаешь чувствовать грудью ее грудь, потом животом живот и так далее, а музыка все играет «Don’t let me down!». Следующий волнующий момент наступает, когда она уберет руки с твоей талии и обнимет за шею. Вот тут Лидяша и зажжет в зале свет. Парочки разлепляются, жмурятся и шепчут друг другу на ухо: мол, принесли же ее черти.

Все эти мысли совсем уводят меня от любимого времени года, и вернуться к нему мне стоит немалых усилий. Но перспектива двух баллов возвращает меня к действительности, и я продолжаю.

«Еще осень Тургенев любил, ходил в лес с собакой, вальдшнепов стрелял», — но цитата из Тургенева на тему осени в голову так и не приходит. Приходит в голову строчка, которую мама с папой пели на два голоса: «Утро туманное, утро седое… Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, многое вспомнишь давно позабытое».

Интересно, рассуждал я, какое у них там было время года, и тут же вспомнил: «Нивы печальные, снегом покрытые» — можно сказать, что поздняя осень, но халтурить не хотелось, и от цитаты пришлось отказаться. И так убедительно получилось: в лес ходил с собакой на охоту, а самая охота как раз осенью, и потом, если осень Пушкин и Тютчев (такие мастера слова!) любили, то, наверное, Тургенев ее тоже любил.

Итак, получились те самые полстранички, после которых меня обычно заклинивало: и ни туда ни сюда, а до звонка еще пятнадцать минут — самое продуктивное время.

И тут я подумал, что, как ни странно, раньше осени вообще не было, потому что были лето и зима. Лето начиналось в мае, когда мы с мамой, прихватив желтых крошечных цыплят в коробке с дырочками, ехали на дачу. Мы были в поселке почти одни, темнело рано, папа приезжал только по вечерам. И несмотря на то что под елками лежал снег, вечера были еще холодными и меня выпускали гулять только в осеннем пальтишке, это уже, конечно, было лето. Потом наконец папа получал отпуск, приезжали дачники, цыплята из желтых становились белыми, улицы наполнялись ребятней, пылью, кошками и собаками. И это тоже было лето, и на пол крыльца, крытого черным рубероидом, было нестерпимо горячо ступить босыми ногами. Затем все опять пустело: кому-то нужно было учиться, кому-то работать. Дачники разъезжались, и мы опять оставались почти одни. Ветер гонял по поселку грязную бумагу, брошенные кошки и собаки, тощие, как стиральные доски, обнюхивали мусорные кучи. Я украдкой таскал со стола то кусок сыра, то мясо и прятал их незаметно под столом, а после нес за сарай, куда ко мне наведывались два кота. А потом меня увозили в Москву, и я плакал и не мог понять, почему родители, которые вроде бы любят животных, не могут взять хотя бы одного из двух этих облезлых котов с собой. На вокзале в Москве продавалось мороженое за двадцать восемь копеек, твердое-твердое, с орехами, в тонкой бумажке — его хватало до самого дома. В подъезде был узнаваемый запах тепла и жилых квартир, а в доме валялись забытые за лето игрушки. В папиной комнате лежал мой любимый огромный ковер, который в разные времена служил мне то морем, то поляной. Тикали бронзовые часы, и лето неожиданно кончалось, потому что вечерами я сидел перед черно-синим окном, глядел в темноту и спрашивал: ну когда же пойдет снег? На самом деле снега еще быть не могло, потому что это была не зима, а именно осень, и я ее действительно люблю. Потому что осенью кончается лето и начинается зима, а мы становимся старше на целый год, и от этого всегда бывает радостно и немножечко грустно. Но всего этого я не написал, а написал совсем другое.

«А еще осень Маяковский любил, потому что осенью много фруктов и овощей». Подумал и привел цитату вполне соответствующую:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй, —

и сдал сочинение.

1984