Кровать любовницы

Все-таки люди верят, что есть жизнь на том свете! Но тогда почему они подличают, шантажируют, убивают друг друга в стремлении прожить материально красиво краткий миг в Вечности? Да, мы мгновенны, но связаны неразрывно с теми, кто были и кто будут, с событиями прошедшими и будущими…

                         Ненависть в людях почти всегда глубже любви.

                                           Воскресшие боги. Д.Мережковский.

                         Порок? Возможно, что это просто желание изведать все.

                                           Беатриса. О. де Бальзак.

                         Сколько тайн, жгучих и невероятных, − у каждой кровати.

                                           В горах. В.Гофман.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Она окинула беглым взглядом стены, потрогала их и подумала, что начать свою статью с описания того места, где она находится, будет интересным ходом. Подойдя к двери и сразу даже не удивившись, что та оказалась закрытой, спокойно потянула ручку вниз. Но дверь не поддалась. Она потянула сильнее.

– Эй! Алло! Кто-нибудь! Меня здесь закрыли! Эй!.. Черти что, – пробормотала под нос и стала стучать по двери тыльной стороной кулака. Вдруг вскрикнула и, поднеся кулак ко рту, провела по нему языком. – Странно!

Она дотронулась до стены и опять вскрикнула, обжегши пальцы. Ощутив жар, исходящий отовсюду, испугалась:

– Эй! – закричала изо всех сил. – Вы что, с ума сошли?!

Пот заливал ей глаза, уши горели, кожа краснела на глазах… и боль, пронзительная, лишающая разума боль поедала ее. Она горела не в пламени, а в огненной температуре воздуха.

– По-мо-ги-те!.. – вопила она, присев от натуги. – По-мо-ги-те!..

* * *

На улице было душно. Солнце палило жестоко, не по-майски. Лобовые стекла и крыши автомобилей ярко сверкали и создавали мираж быстро несущейся реки.

Спрятавшись в тени, падающей от здания, она вынула из сумки пудреницу и подправила макияж. Придав, по возможности, легкость походке, направилась к расположенному на углу магазину с вывеской «Московская сдоба. ШестовЪ и сынЪ».

Беглым, но цепким взглядом окинула витрину. «Со вкусом. С выдумкой. Неплохо», – отметила про себя и толкнула дверь. Раздался мелодичный звон колокольчика, будто особый знак перехода из настоящего в прошлое, и, действительно, она точно очутилась в конце 19-го века. Даже свежий кондиционированный воздух, казалось, дул оттуда, из глубины столетий.

Вдоль стены тянулся широкий прилавок с мраморной крышкой, от него в обе стороны шли витрины со всевозможными хлебами и сдобой. У больших, полузакрытых тяжелыми шторами окон были расставлены столики, за которыми сидели посетители и пили чай с булочками, испускающими сладостный аромат ванили.

– Я к Петру Федоровичу, – бросила она вопросительно взглянувшему на нее продавцу и открыла дверь служебного входа.

Петр Федорович, увидев гостью на пороге своего кабинета, вышел из-за письменного стола и протянул ей навстречу руки.

– Неллечка! Нет слов, чтобы выразить свое восхищение вашей пунктуальностью.

Она игриво скорбно опустила губы и вздохнула:

– Увы, приходиться: работающая женщина.

– Нет-нет! Это вежливость королевы! – он взял ее маленькую ручку и поцеловал. Нелли звонко, чуть приподняв плечи, хохотнула от прикосновения его бороды.

– Прошу, прошу, – приглашающим жестом указал Петр Федорович на большое старинное кресло.

Пока он давал указания секретарше, Нелли из-под ресниц разглядывала его: высокий, что называется благородный лоб, небольшая борода, умные, насмешливые глаза. Сам плотный, крепкий. Невольно возникала ассоциация – образованный русский купец позапрошлого века.

– Я так рад, что вы откликнулись на мое приглашение, – начал Петр Федорович. – Никто, кроме вас, не сможет передать амбьянс, – произнес он по-французски в нос, – моего бутика, лавки, если хотите. Пишите от души! – с шутливым пафосом воскликнул он. – Я позвоню главному, чтобы вашу статью не посмели сократить даже на запятую.

– О-о! – протянула Нелли не в силах скрыть своего восхищения перед подносом с соблазнительной сдобой, который внесла секретарша.

Девушка расставила тарелки с угощением, разлила чай и ушла. А Петр Федорович, как писали в старину, открыл дверцу темного дерева шкапика и вынул бутылку.

– Чай надо пить с ромом. – Он влил немного в чашки. – Оценили букет, а?! – спросил через мгновение.

Нелли лишь покачала головой.

– Даже у меня нет слов.

Шестов оценил ее тонкий юмор, ибо Нелли Мутыхляева среди журналистов славилась своим многословием.

– А теперь прошу отведать сдобу от Шестова и сына.

– Ой! Я же на диете, – кокетливо проговорила она, впившись взглядом в одну чрезвычайно аппетитную штучку. – Ну да, ладно, разве что вот эту только попробую.

– А! Это «chausson aux pommes», – с удовольствием пояснил Петр Федорович. – Если перевести с французского, а он все-таки, как не крути, облагораживает наш могучий русский язык, то будет звучать не очень аппетитно: «туфля, тапок с яблоками».

– Н-да, – поморщилась Мутыхляева, мгновенно представив себе потный разношенный домашний тапок с соответствующим запахом.

В советские времена, когда разуваться в квартире было в порядке вещей, хозяева предлагали гостям вот такие − как они ласково называли их − домашние тапочки. У Нелли до сих пор осталось то отвратительное ощущение, когда летом приходилось всовывать свои босые ноги в эти заскорузлые, мерзкие тапки.

– В самом деле, этот пирожок чем-то напоминает туфлю, но туфлю с ножки любимой женщины, – с лукавым блеском в глазах проговорил Шестов.

Нелли рассмеялась и надкусила пирожок.

– Божественно!

– А вот наши русские булочки, пирожки, ватрушки, конвертики, вертушки, пампушки, – пододвинул он тарелку.

– Нет, я больше не могу, – запротестовала Мутыхляева.

– Хоть надкусите. Надо! Вы журналист и обязаны досконально изучить то, о чем будете писать.

– Да я бы все съела! Но, правда, не могу.

– А мы не спешим. Еще по чашечке чаю с ромом. Потом пойдем, и я вам покажу нашу кормилицу печь. Собственно, с нее все и началось. Когда пришло время задуматься, куда бы вложить капитал, я решил стать домовладельцем. Обратился к риэлторам, и один, шустрый такой, предложил вот этот дом. Он тогда был в ужасном состоянии.

– Зато сейчас, как игрушечка, – облизывая залоснившиеся губы, вставила Нелли.

Петр Федорович поблагодарил наклоном головы.

– И стало мне жаль его. Ведь он, как говорится, материальная часть нашей истории. Думаю, откажусь − снесут. Внутри тоже картина была еще та, однако кое-где остались фрагменты лепки и даже росписи. Но главное – чувствовался амбьянс, атмосфера. И вдруг в одном из помещений я обнаружил печь. «Как? Откуда?» обратился тут же к риэлтору. Мой вопрос обеспокоил его. Он стал уверять, что избавиться от печи не составит труда. Но у меня почти тотчас возник грандиозный план. А почему бы мне не вложить свой капитал в хлебобулочное производство?! Сколько будет жив человек, столько он будет есть хлеб. К тому же, род мой старинный купеческий. Все мои предки делом занимались. А я собрался в домовладельцы. Ну что мне в этом?! Рутина. А тут! Ну и купил я дом с печью. И словно удачу он мне от предков передал. Теперь по всей Москве мои лавки и хлебопекарни по последнему слову техники устроены, но эту старую добрую печь я оставил такой, как была. Зато хлеб она выпекает самый ароматный, самый вкусный, потому что пекарь работает по старинке, с душой. Сам замешивает тесто, сам раскладывает в формы. Нет, конечно, она тоже автоматизирована, но по сравнению с современными печами ее вполне можно назвать старинной. Вы, я вижу, отлыниваете от дела, – с улыбкой заметил Петр Федорович. – Больше ни кусочка не съели.

– Не могу! Простите!

– А вот мы с вами по маленькой рюмочке коньячка, и пойдем глянем на мою красавицу.

Пригубив свою рюмку, Шестов долгим, бархатистым взглядом посмотрел на Нелли так, что у той захватило дыхание. Щеки раскраснелись, глаза заблестели. Женская сущность захотела тряхнуть стариной. «А что?! Я еще очень и очень ничего. Пятьдесят шесть в наше время – все равно что в 19-ом веке тридцать пять. Самое то будет!»

Безмятежно приятный процесс переваривания булочек был нарушен желанием повалить Петра Федоровича на широкий диван и так его завести, чтобы даже диванные пружины вспомнили молодость и заохали вмести с ними.

Нелли преобразилась. Она начала говорить о своей статье, постепенно набирая обороты. Речь ее становилась все более яркой, быстрой, меткой. Она оживленно жестикулировала, прищелкивала пальцами, щурила глаза и убеждала в правоте своих взглядов Шестова, повторяя: «Самое то будет!»

Петр Федорович, опрокинувший еще пару-тройку рюмочек, уже не столько слушал, сколько смотрел на сдобную грудь своей гостьи. «Полненькая, но еще достаточно свеженькая. Такую булочку, случайно завалявшуюся, во времена социализма можно было без зазрения совести всучить покупателю как вчерашнюю. А живот у нее сильно затянут, и оттого с виду вроде бы еще форму имеет, но когда возляжешь, он под тобой как теплое тесто расплывется… А что? Иногда хочется и такого. Ассортимент должен быть широкий. Вот как захватишь ее тестообразные бедра… сожмешь… – он даже невольно глаза зажмурил, - и прямо в горячую, сдобную натуру… Ух!.. А потом опять можно перейти на диетическое пирожное: на вид привлекательное, а на вкус... Однако и в нем своя прелесть. Но сейчас хочется сдобы!»

Петр Федорович, разгорячившись от желания, встал и хотел подойти к своей гостье, но звонок на его сотовый оборвал Нелли на полуслове.

«А он, кажется, готов, – опытным взглядом определила она. − Но здесь надо с умом! Он богат. Я известная журналистка. Любовно-деловой альянс. Я же не замуж за него собираюсь. Он женат и любовница у него есть и, может, не одна. Но кто они? Девушки с обложки. Посмотришь и отбросишь. А я, как журнал, – заглянешь и увлечешься».

Нелли с многообещающей улыбкой смотрела на Шестова. Он перехватил ее взгляд и состроил жалостливую мину, показывая, как ему надоел звонивший, и как ему хочется вернуться к ней.

Наконец, Шестов отключил телефон и, вызвав секретаршу, попросил приготовить для гостьи пакет со сдобой.

«Ах, как славно! – мысленно восхитилась Нелли. – Вечерком буду смотреть телевизор и пить чай с этими восхитительными булочками и крендельками…»

– Не думала, что вы такой жестокий, – игриво заметила она. – После нашего чаепития мне и так придется неделю сидеть на диете.

– Вы не правы. Ваша фигура не нуждается в подобных инквизиторских мерах. Поверьте мне, как мужчине.

Проходя мимо Петра Федоровича, который чуть посторонился, пропуская ее, Нелли безошибочно определила высоту его желания и глянула на диван.

«И зачем идти смотреть эту дуру-печь, лучше бы сразу залечь», – пролетела шаловливая мысль.

Они пошли по коридору, продолжая обмениваться любезностями.

– Я рад, что вы, Неллечка, согласились… – начинал Шестов.

– Ах, ну это же так естественно! – восклицала в ответ Нелли. – Вы создаете вечные ценности, а наш журнал пишет о них…

– Вот она, – остановился он перед дверью с небольшим смотровым окошком. – Моя чудо-печь.

Шестов открыл дверцу и вошел. Нелли, вытянув шею, заглянула в нутро печи, которое оказалось похожей на небольшую комнату, но войти не решалась. ­

− Не бойтесь! Входите! Она сейчас тихая. Холодная. Грустная. А вот когда разойдется! Раскалится! Тогда не тронь красавицу!

Мутыхляева осторожно вошла.

− Простите, − торопливо бросил Шестов, доставая затрезвонивший мобильный.

Звонок, принесший неприятные известия, мгновенно отрезвил его, и журналистка с пунцовыми пятнами на щеках и мутными разбегающимися глазами, которые она пыталась стянуть в одну точку, чтобы выглядеть совершенно трезвой, стала ему почти отвратительна.

«Ведь не девочка, а туда же! А что предъявишь? Жирные складки и обвисшие прелести. Так на это я и дома вдосталь нагляделся».

Петр Федорович, не прерывая разговора по телефону, жестом предложил Нелли выйти из печи. Она кивнула.

«А мне в редакции секретарша нашего главного все ныла: «Не ходи к Шестову, лучше иди на слет отставников, там точно кого-нибудь отхватишь. О Шестове говорят, будто он только на девочек молоденьких падок». А вот сейчас мы с ним еще по рюмочке и!.. Да когда же он перестанет болтать?! Женщина ждет, а он: бля-бля-бля…»

Вместо того чтобы последовать за Петром Федоровичем, Нелли вошла в образ несколько дотошной, но очень умной и беспристрастной журналистки и принялась осматривать печь.

Петр Федорович позабыл о Мутыхляевой. Необходимо было разрешить неожиданно возникшую проблему, которая приближалась неотвратимо, как цунами, и Шестов принялся звонить людям, имеющим в своем распоряжении невидимые рычаги. Они приводят их в действие, и проблема, грозившая раздавить тебя, исчезает на глазах.

Когда Петр Федорович вспомнил о Нелли то, досадливо поморщившись, решил, что она обиделась на его невнимание и, не попрощавшись, ушла.

– Надо же! Столько времени на нее потратил… – но тут его взгляд упал на сумку журналистки. – Фу! Слава богу!

Он подошел к зеркалу, огладил бороду и, заглянув в приемную, спросил:

– А где же Неллечка?

– Не знаю, – ответила секретарша. – Я думала, что она уже ушла.

– Да нет. У меня в кабинете ее сумка. Странно. А! Наверное, она у пекарей. Решила непосредственно переговорить с людьми. Что ж, хорошо. − Услышав бойкие шаги по коридору, Шестов поправил ворот рубашки.

«Ишь, несется, как скаковая лошадь к финишу», – подумал он и, улыбаясь, устремил взгляд на дверь. Но вместо журналистки увидел своего главного пекаря с трясущимся подбородком.

– Петр Федорович, – с трудом проговорил он и замолчал, уставившись на него безумными глазами.

Шестов ждал продолжения.

– Ну, что? – не вытерпел он.

– Не знаю, – пробормотал главный пекарь. Он неловко, боком вошел в кабинет и тяжело осел на стул. – Не знаю… как такое могло случиться… Не знаю, – развел он прыгающие от бешеной дрожи руки.

– Да что такое?

Пекарь схватился за сердце.

– Мы с помощником открыли дверцу печи… а там… там… кто-то… Как она туда попала?..

– Что?! – став белее первосортной муки, вскричал, не помня себя, Петр Федорович. – Она?!..

Он выскочил из кабинета и помчался к печи. У дверцы стоял помощник пекаря.

– Открывай! – приказал, внутренне содрогнувшись, Петр Федорович.

– А!.. – он в ужасе отпрянул назад.

На полу печи, прямо у двери, лежал, напоминая собой черно-кровавое месиво, труп Нелли Мутыхляевой, а вокруг стоял чудовищный сладковатый запах горелого мяса.

ГЛАВА II

Секретарь-референт главного редактора журнала «Вечные ценности»

сплетничала с приятельницей и потому, бросив в телефонную трубку: «Слушаю!», ничего не поняла из того, что ей говорил чей-то запинающийся голос.

– Так что вы хотите? Мутыхляева на задании. Соединить вас с главным не могу. Занят.

Наконец она снизошла и попыталась вникнуть в то, что ей старались втолковать.

– Что-что?! Что-о?! Не может быть! – она резко подалась назад, словно кто-то отбросил ее на спинку кресла. – Но как?.. А… вы… вы кто? Шестов?.. Так она у вас?.. Да-да! Сейчас, сейчас… соединяю.

– Что случилось? – нетерпеливо спросила приятельница.

– Нелли погибла.

– Мутыхляева? – у женщины приоткрылся рот, точно она хотела поймать новость не только ушами, но и языком, чтобы, не теряя ни секунды, разнести ее по редакции. – Но как?..

Секретарь-референт подняла плечи и с недоумением в голосе ответила:

– Сгорела…

– Как это сгорела?

– В печи…

– В какой печи? В микроволновке, что ли? – недоверчиво усмехнулась собеседница.

– В которой хлеб выпекают…

– Н-да?.. Но как она туда попала?..

В приемную влетел главный редактор:

– Это какой-то ужас!

На четверть часа редакция полностью прекратила свою работу. Сотрудники бегали по этажам, группировались, курили, пили для успокоения нервов коньяк и водку. Первое потрясение прошло, когда кто-то бросил давным-давно затертую фразу, но применимо к данному случаю прозвучавшую невероятно точно:

«Сгорела на работе!» После секундного молчания кое-кто хихикнул, а кое-кто, сохраняя на лице скорбное выражение, сказал:

– Да, собачья работа. Куда только наш брат не вынужден забираться…

– Да-да. Долг журналиста! Всегда и везде…

Но один насмешливый голос не дал настроиться на серьезно-ханжеский лад, бросив:

– А сдобная была тетка…

Перед мысленным взором собравшихся предстала Нелли Мутыхляева: шумная, юркая, говорливая, с неустанно жестикулирующими руками; заносчивая; уверенная в своей непререкаемой правоте; смотрящая с чувством собственного превосходства на основную массу сотрудников; охотно рыдающая по ушедшим в вечность известным личностям; считающая себя за что-то жестоко наказанной судьбой, наверное, за грехи предков, но стойко выносящая за них все удары; ставящая свечи за умерших родственников, забывая при этом о живых, – мертвых любить удобнее.

«Вообще-то она была ничего, – подумал кое-кто, – иногда не отказывалась помочь, но зато потом сто раз напомнит о своей услуге и вытребует сторицей. Ну да, мир праху ее!»

Однако как-то надо было окончить затянувшуюся минуту скорби. Выручила дама из старых кадров. Она основательно вздохнула и сказала:

– Чудесный был человек! – все закивали, некоторые даже издали что-то похожее на всхлип. – Настоящий журналист. Она навсегда останется в наших сердцах.

Дама опустила веки, точно стараясь удержать невидимую слезу.

«Хорошо сказала», – отметили сослуживцы и молча стали расходиться по отделам.

– Сашу Аксаева к главному! – бросила в телефонную трубку секретарь-референт.

– Что? По поводу Нелли? – поинтересовался он, войдя в приемную.

– А хоть бы и по поводу, – в сердцах ответила та и окинула его оценивающим взглядом. – «Действительно, «красив, проклятый». Недаром Нелька…», – она вздохнула и процедила сквозь вставные зубы: – Ну, иди! Чего ждешь?

– Оттягиваю момент получения пренеприятного задания. Я не умею и не люблю писать хвалебно скорбные статьи.

– Ничего, главный научит.

Главный был явно не в духе. Он ходил по кабинету, заложив руки за спину, и повторял, видимо, отвечая своим мыслям:

– Надо… Надо…

− Понимаешь, – бегло глянув на Аксаева, сказал он, – надо написать о гибели Нелли ярко, а не панихидно, с долей радости, что такой журналист работал в нашем журнале.

– Валерий Павлович, – начал с тоской в голосе Аксаев, – я не умею про светлую память. Мое дело – то, что живое и двигается.

– Но ведь и Нелли жила и двигалась, – возразил главный и заметил, – тем более как она двигалась, ты знал не хуже других.

– Хуже! Лучше пусть пишут те, кто знал ее до меня. Представляю, какою она была.

– Женщина, чем старше, тем лучше двигается. Тебе досталось самое то, как сказала бы Нелли.

– Ну, Валерий Павлович… ну какое угодно задание…

– Это твой долг. Ты был ее последним… − он запнулся и после паузы уточнил: ­– кого Нелли вывела в ведущие журналисты.

– Послушай, – не обращая внимания на кислую физиономию Аксаева, продолжал он, – а что если нам провести свое расследование? Полиция ведь все спишет на несчастный случай. Да и сам владелец пекарни Шестов мне сразу же заявил, что о халатности со стороны его работников не может быть и речи. Следовательно, Шестов сделает все, чтобы в гибели Нелли никто, кроме ее самой, не был виновен. – Он задумался. – Ладно! Хорошо! – согласовав с самим с собой вопрос, принял решение: – Статью о светлой памяти напишет Красевская. А тебе я поручаю расследовать это дело. Все-таки, это наш долг.

«Верно, Нелли когда-то «под» и «над» тобой так двигалась, что забыть не можешь, – думал, глядя на него Аксаев. – А вот я хотел бы забыть… Хотя… это же познание жизни. Был уверен, женщина в ее возрасте скромно промолчит о наших отношениях, а она растрезвонила по всей редакции. Чертова баба. И вот, чуть ли не учеником ее называют. Ну да, конечно, теперь я знаю, как теток, которым за полтинник, трахать надо − так, чтобы пух и перья летели, чтобы с тебя пот градом, а они рюмочку опрокинут, полежат бездыханно минутку, - и давай по новой. Так и хотелось ей напомнить: «Перед смертью не натрахаешься».

* * *

Саша Аксаев прибыл в Москву как положено провинциалу − с маленькой дорожной сумкой и большими надеждами. Окончив журналистский факультет ростовского университета, он три года проработал в местной газете и затосковал. Ему стало казаться, что в провинции его талант погибнет, потому что так, как пишет он, могут не многие. Значит, надо в столицу. К тому же, понуждали уехать еще и очень серьезные проблемы, неожиданно возникшие на личном фронте.

Милая девушка, весело говорившая о свободных отношениях, вдруг захотела замуж, ввиду округлившегося живота. И никакие ссылки на ее же слова о преимуществе свободного союза, который основывается исключительно на чувствах, ее не вразумляли. Она до потери сознания захотела иметь свою квартирку, с кухней, набитой техникой, с детской, заваленной плюшевыми игрушками, и мужем с положением известного в местных кругах журналиста. А Саша лишь в страшном сне мог увидеть себя не только ее, а вообще чьим-то мужем. В душе он был конкистадором, но те в свои времена завоевали все Terra Nova (Новая земля), поэтому ему осталось завоевывать лишь… новых женщин, принимая во внимание, что каждая женщина подобна Terra incognita (Неизвестная земля) – так же полна неожиданностей.

Родители девушки, а были они не из последних людей в городе, рьяно взялись за Сашу. О свадьбе говорили как о деле решенном. Платье вот только свободного покроя придется шить да фату выбрать попышнее, чтобы завуалировать…

«Впрочем, что вуалировать? – однажды, когда Сашу хитростью заманили в дом, воскликнула продвинутая мама. – Это же ребенок, – произнесла она с благоговением. – Благословение божье. То есть Господь вас уже благословил. Так что скрывать его благодать нечего. Наденешь брюки и кружевную кофточку, в волосы цветы, – отнеслась уже к дочери. – Будешь лучше всех!»

Папин французский коньяк застрял у Саши в горле. «Ничего себе, все уже решили! А для начала неплохо было бы уточнить, так, для очистки совести, кого Господь благословил этим ребенком: меня или Костю Капустина? Он что-то резко в Сирию свалил. Сумел в неделю заделаться собственным корреспондентом. Это Костя Капустин, который дальше, чем по пояс, в реку не войдет. А тут чуть ли не под пули полез. Значит, как только меня окрутят, он сразу вернется. Он – свободный и веселый, а я весь в супермаркетах, памперсах, сухих попках, фрутонянях и клизмочках».

Саше вспомнился один парень, который стоял перед ним в небольшой очереди в аптеке. Однако после того как он подошел к окошку, очередь значительно увеличилась. Парень вытащил из кармана два листка и принялся читать. Причем, когда ему подавали заказываемое, начинал с дотошностью уточнять: те ли это палочки для чистки носов и ушей младенца, а может, надо другие? какая присыпка лучше?..

Саша проглотил коньяк, который обжег ему горло и вызвал кашель до слез на глазах.

Думать было некогда. Могли взять силой не сегодня – завтра. «Надо бежать! – мысленно воскликнул он. – Хоть в Сирию к Капустину, хоть в сектор Газа».

Два дня спустя Аксаев вышел из дому и больше не вернулся. Пропал. Мать лишь разводила руками, отвечая, что он уехал по заданию редакции. В редакции так же разводили руками и клялись, что никуда Аксаева не посылали. И верно, Саша сам послал себя, но не куда-нибудь, а в первопрестольную.

Родители невесты, хотя Аксаев свою бывшую подружку за таковую не почитал, попытались напасть на его след. Но он это предвидел, поэтому улетел в Минводы, а уже там сел на поезд и поехал в Москву. А что было делать?..

Пока ехал, вначале еще как-то одергивал свои порхающие мысли: «Да нет! Наивно так думать – прямо сразу на телевидение возьмут. Придется в газетенках поработать. Побегать… − Он встал с полки, развел плечи и увидел себя в зеркале. – А вообще-то я просто создан для работы на телевидении. Внешность самая подходящая. Правильные черты лица. Говорю свободно, легко, не теряюсь в поисках слов, не делаю провальных пауз. Умею разговорить собеседника. Мои статьи, репортажи всегда отличались стремительностью изложения, иронией, точностью фактов. – И одинокая мудрая мысль: «Так не бывает!» − тяжело вздыхала и, охая, исчезала под напором самодовольных мыслишек. – А вот всем врагам назло – бах! – и устроился на телевидение. Бах! – и года не прошло, а я уже автор и ведущий программы. Круто! А?! Да как бы там ни было – пробьюсь!»

Казанский вокзал равнодушно принял под крышу своего перрона очередную партию жаждущих жить и умереть в столице, ибо, как утверждал классик, все это делать гораздо лучше в Москве, чем в любом другом городе, даже Париже. Саша решил не тратить время на выяснение, прав ли был классик или заблуждался, а просто поверил ему на слово.

Устроившись в гостинице, Аксаев принялся обзванивать своих так называемых московских знакомых. Он часто принимал в Ростове столичных журналистов. Уезжая, те оставляли свои визитные карточки и, слегка покачиваясь на ногах, после прощального ужина на берегу Дона, клялись помочь ему в решении любых проблем и жаждали видеть его у себя. Наконец Саша доставил им такую радость.

На его «Алло!» отвечали приветливо. Не выслушав, уже обещали выбить себе командировку, чтобы вновь загудеть на левый берег Дона. Потом интересовались: «В чем дело, старик?» Узнав, что Саша в Москве, вмиг становились жутко занятыми и обещали на днях перезвонить...

Аксаев полагал, что был готов и к такому повороту событий, но, когда стал набирать номер, указанный на последней карточке, сердце его тревожно забилось. Причем начал он с самых преуспевающих и теперь звонил последнему в табеле о рангах. Он-то и откликнулся. Сказал, что прозондирует почву в собственной редакции и свяжется с кое-какими приятелями. «Перезвони денька через два», – бросил на прощание.

С тоскою в глазах журналист обвел свой номер, пробормотал: «Н-да» и пошел в кафе.

«Два денька» тянулись, словно вечность. Саша не выдержал: стал звонить на каналы центрального телевидения с предложением о сотрудничестве. Там удивились, что еще существуют в провинциях столь непосредственные умы. Чтобы отвязаться, посоветовали отправить резюме по электронной почте и ждать ответа.

Московский знакомый, который обещал посодействовать, громко расхохотался, когда Саша поведал ему о предпринятых им действиях.

– Ну, ты же сам журналист, – отпивая большими глотками из кружки пиво, сказал он. – Сам знаешь, откуда берутся эти историйки о чуде, произошедшем с талантливыми самородками. Не будут же они выкладывать всю подноготную подлости своего успеха. Когда ты на гребне – ври сколько пожелаешь. Тем более что люди хотят верить в некую справедливость. И чудесный случай в виде отзывчивого продюсера, редактора с умными глазами, как раз то, что нужно.

Саша вздохнул.

– Согласен. Ну, а мне, что делать?

– Для начала могу предложить место внештатника в моей редакции, и еще для одного моего приятеля можешь писать. Он, когда под твоим именем будет давать материал, когда, прости, брат, под своим. Деньги не велики, − и вдруг вставил: − может, вернешься обратно? − взглянул на изумленного Аксаева и попытался втолковать ему: – У тебя ж там славное житье было. Первый журналист в городе. Квартира. Машина. Чего еще?

Саша объяснил ему причину, побудившую его искать приют в столице.

Приятель покивал, но ответил жёстко:

– Что ты мне впариваешь? Из Москвы бы тебя никто не вытурил. Бился бы за свою свободу. А тут в бега подался. Что ты − алиментщик? Ты свободный гражданин своей страны.

– Ну, да! Да! Признаю. Эта неожиданная угроза женитьбы только подтолкнула меня. Я давно задумал. Понимаешь, простор, горизонты не те. Хочется ощутить полет. А в Ростове, что?

– Так бы сразу и сказал. А то начал юлить. Мне-то чего врать? По идее, я бы все равно должен был уговаривать тебя вернуться, но знаю, что бесполезно. Пока сам не попробуешь, каково провинциалу в столице, назад не поедешь. А когда нахлебаешься, опрометью помчишься на вокзал.

– Но ведь к кому-то приходит успех. Пусть со всеми составляющими его гнусностями. Пусть!

– Заметь, не все могут эти гнусности переварить, и главное, – не всем их предлагают. Ты еще покрутись, поунижайся, позаглядывай в глаза, чтобы тебе предложили вляпаться в какую-нибудь мерзость. Это надо заслужить! Короче, – он посмотрел на часы, - сегодня презентация книги какой-то молодой бабенки. Я приглашен, а точнее, куплен ее любовником, чтобы через прессу оповестить мир о шедевре, какого не бывало со времен Толстого. Что ж, без проблем. Сделаю, согласно выплаченному гонорару. Хочешь, пойдем со мной. Посмотришь, что и как у нас. В принципе, та же возня, что и в провинции, только помасшатбнее и погнуснее, потому что ставки больше. Кстати, если твоя судьба пожелает, то сможет облагодетельствовать в два счета. Там будет Плошкина. Попадись ей на глаза. Понравишься, она тебе обходной лист выдаст. Всех обойдешь, заимеешь кое-какое имя. Ты парень видный.

Саша взял кружку пива и, сосредоточенно размышляя, выпил, не отрываясь.

– А что, много их там в этом листе?

– Да не так, чтобы уж очень, но Плошкина из них еще самая молодая и симпатичная. Ты вообще когда-нибудь трахал старую бабу?

Саша ответил не сразу. Вопрос покоробил его своей прямотой.

– Нет.

– Ну, значит, попробуешь. Ничего. Только уж больно они приставучие и ненасытные. А так – и стол накроют, и нальют, - не пожалеют, - и простыни чистые…

– Слушай, а ты что ж?.. – не удержался от вопроса Саша.

– Да. И я. Но беда со мной приключилась. Влюбился в девчонку, сил нет. Голова твердит иди к той, дело прежде всего, а бренное тело нежности хочет, свежего дыхания… Ну и сошел я с дистанции. Потом устроился, сам видишь, неблестяще, но жить можно. К тому же, я не из такой далекой провинции, как ты. Тульская область. Часто в Москву наезжал, сначала знакомствами обзавелся, кое-кому услужил, удружил, на работу устроился, квартиру снял, а уж потом и переехал окончательно и бесповоротно.

Градусов у пива не много, но отвага ударила в голову Аксаеву.

«Да всех, сколько надо. Лишь бы только пробиться!»

* * *

После того как Плошкина, известная тележурналистка, взяла интервью у новой звезды писательского бизнеса, ее окружили таким плотным кольцом, что Саше не удалось протиснуться вперед.

Обескураженный, он разыскал своего приятеля, весело болтающего со славной девчонкой. Отозвав того в сторону, поведал о своих затруднениях.

– А ты что хотел? Думаешь, Плошкина первому попавшемуся на шею бросится? Она сначала повыделывается, потыкает тебя мордой...

– Но как она это сделает, если даже не увидит меня?

– Конкуренция! Я же тебя предупреждал, если твоя судьба захочет. Значит, не захотела.

– Как же быть? – в растерянности проговорил Саша и вдруг вскинул голову и врезался с всепобеждающей наглостью в толпу, окружавшую Плошкину.

Он поймал ее взгляд и замер, поразившись толстому слою грима, под которым все равно угадывались далеко не юные черты.

Кто-то потянул Аксаева за руку, оказалось, его приятель.

– Слушай, – шепнул ему тот. – Голый номер. Я только что узнал, Плошкина сейчас вплотную занята каким-то Славиком. К тому же, через неделю она ложится на подтяжку. Так что не трать время.

Вернувшись в гостиницу, Аксаев думал, что повалится на кровать и заснет. Но не тут-то было. Он забывался на четверть часа и, вздрагивая, просыпался. Поворачивался на другой бок, но вновь дрожь пробегала по телу, и он открывал глаза.

«Да-да! Тысячу раз, да! Я сам знаю, что это глупо – надеяться на свои способности, чтобы пробиться в Москве. Но в каждом человеке, несмотря на искушенность в жизни, уживается вера в чудо с его же полным отрицанием. Это сродни вере в бессмертие души».

Он сел на кровати, уперся локтями в колени и свесил голову.

Отчаяние в молодости, - что летний дождь: тучи едва успеют напугать, как солнце уже разгонит их.

Аксаев ступил на опасный и бессмысленный путь противоречия судьбе. Для нее это сплошная забава. Бросит кусок, когда видит, что тот, чьей судьбой ей поручено быть, вот-вот концы отдаст, и смотрит, как жадно он его поглощает и при этом благодарит ее, верит, глупец, что она наконец-то смилостивилась. Она смилостивиться – если доживешь!

А как же тогда быть? А никак. Суждено: она тебя из сальских степей в президентское кресло усадит, а не суждено: из особняка в миллионы долларов в приют для умалишенных отправит. У нее ведь все заранее прописано.

Может, судьба Саши Аксаева с большим удовольствием утопила бы, удушила бы его, но, взглянув в очередной раз в путевой лист, выданный ей при рождении ведомого ею субъекта, увидела, что должна протянуть ему руку помощи. И протянула.

ГЛАВА III

Саша к тому времени уже довольно намыкался. Жил вместе с такими же неудачниками, как он сам, в одной из квартир дома, ожидавшего капитального ремонта. Спали на полу. Избегали встречи с полицией, так как не было регистрации. А надо было выглядеть на все сто! Надо было мелькать на презентациях, выставках, на какие удавалось попасть. Надо было писать остроумно, легко, захватывая внимание читателя с первой строки.

Если бы миром правила Справедливость, то она воздала бы должное таланту Аксаева. Но она не то, что не правит, а даже торжествует крайне редко.

В тот вечер Саша натянул потертые не модой, а временем джинсы, старательно растрепал волосы, постриженные подругой приятеля, работавшей уборщицей в парикмахерской, надел новую рубашку, купленную по дешевке, благо, что фигура у него была отличная и глаза большие, задумчивые до отрешенности. Он последнее время все размышлял: «А может, вернуться?» «Невеста» уже вышла замуж и даже родила второго ребенка. Но как? Как появиться, не преуспев? Его место в редакции было давно занято. И никто не примет в объятия журналиста, потерпевшего полный крах в столице. Он уже подготавливал себе легенду, чтобы уехать в какой-нибудь провинциальный город и там попытаться начать сначала. Только удастся ли? Ругал себя последними словами, − а знал он их много, − за то, что слишком верил в свои силы и покинул Ростов, не подготовившись к затяжной осаде столицы, которую намеривался взять штурмом.

Саша вышел из метро и хотя убеждал себя, что мода сейчас необыкновенно демократична, тем не менее прекрасно понимал, что все эти домотканые сумки через плечо, рюкзаки – котомки ходоков – все эти дешевые джинсы, шорты, кроссовки, маечки, шапки с зверячьими ушами – все это преподносится в качестве классных или, как их еще называют сами потребители, смешных вещей только для того, чтобы большая серая масса пребывала в уверенности, что быть кое-как одетым – это определенный стиль; чтобы ни один из толпы не задался вопросом: «А кто же носит то, что выставляется в дорогих бутиках?», мимо которых они проходят, кося глазами. Правда, они и сами побаиваются выглянуть из-за своих психологических шор. А то такое увидят и, не дай бог, задумаются!.. А так, главное, чтобы мобильник был и плеер подавал в уши звуки, которые одурманивают мозг и не дают возможности думать ни о чем, кроме секса. Тем более что сейчас все сексуальное. Ведущие теле-радио программ, проводя ежедневный психологический тренинг населения, твердят наперебой: «Голос сексуальный, улыбка сексуальная, взгляд, волосы, походка…» Собственно, другие определения для человека уже излишни, как-то: он начитан; у него широкий кругозор… Вместо этого: «У него такая сексуальная лысина!»

У подъезда с навесом из разноцветного стекла Аксаев достал из кармана приглашение на показ коллекции неожиданно заявившего о себе дизайнера. Приглашение было на имя одного репортера, приятеля Сашиного приятеля. Тот в это время находился на каком-то приеме, и поэтому вместо него взялся пойти Аксаев с условием написать репортаж и получить сорок процентов гонорара. Репортер учел, что на десять процентов Аксаев съест на фуршете. Но тот был так голоден, что намеривался съесть на двадцать и еще процентов на пять прихватить с собой.

«А может, вернуться? – глянув на свое отражение в зеркальной стене, вновь подумал Саша. – На кого я похож! Это ужас! Среднестатистическая потертая единица».

Он вошел вместе с остальными в кабину лифта и принял независимо отрешенный вид.

В большом зале, погруженном в полумрак, по обе стороны бордовой дорожки были расставлены складные стулья. Народу собралось много.

«От безденежья и бесприютности мозг тупеет, – с горечью констатировал Аксаев. – Как бы узнать что-нибудь об этом новоявленном дизайнере? От кого он? Сам по себе нынче никто не бывает. В прессе напишут, что от Бога. Но надо бы точно выяснить: от какого именно. В наше время земные боги живут в Москве и нет надобности обращаться к небесным».

Прохаживаясь по залу, Саша прислушивался к разговорам. Болтали о чем угодно, только не о творце предстоящего показа. Аксаев решил занять хорошее место из тех, которые не были зарезервированы. Ему повезло. Свободный стул оказался как раз на черте между местами для ВИП-персон и просто приглашенными.

Он сел, сложил руки на груди и задремал с открытыми глазами. Его толкнула шумно усаживающаяся ВИП-персона. Не оборачиваясь, она извинилась и продолжила разговор со своей спутницей. Саша невольно прислушался: «О! Да эта дама, кажется, разбирается в вопросах от кутюр». Он взглянул на нее: яркая блондинка; красный жакет и массивная черная брошь. Ее спутница, женщина в безынтересном возрасте − пятьдесят пять или шестьдесят – какое имеет значение? − успевала в словесный водопад своей приятельницы лишь вставлять фразы: «Как ты права! Как ты подметила!»

К ним подошла общая знакомая. Блондинка была вынуждена умолкнуть. Саша воспользовался паузой и спросил: «Вы случайно не в курсе, есть ли уже у дизайнера, чью коллекцию нам предстоит увидеть, свои бутики?»

Дама окинула его неприязненным взглядом. Но, видимо, Аксаев вызвал у нее симпатию, и она ответила, что есть.

– Журналист, – понимающе улыбнулась. – Какое издание представляете?

Саша назвал. Она чуть презрительно сжала губы.

– А вы?

– «Вечные ценности», – с внутренним достоинством и удовольствием произнесла дама.

Саша смог только присвистнуть в ответ.

Она еще раз окинула его придирчивым взглядом и, вынув из маленькой сумочки визитку, протянула ему.

– Благодарю, – с ноткой искренности проговорил он и, подсмеиваясь над собой, хлопнул по карману: – А у меня все вышли.

– Но имя, надеюсь, осталось? – спросила с игривым переливом в голосе дама.

Саша взглянул на ее визитку: «Нелли Мутыхляева».

– О!.. Вы - Нелли Мутыхляева?! Как же я вас сразу не узнал? – и, сам себе поражаясь, вдруг выдал: – Вы в жизни гораздо красивее.

То, как он построил фразу, понравилось Нелли. «Любой другой сказал бы моложе. А так, выходит, что этот вопрос вне обсуждения. Я молода, зачем же об этом говорить?»

– И давно вы работаете в?.. – она с очаровательной растерянностью взглянула на него, прося о помощи, – в… простите, забыла…

Саша поспешил назвать журнал.

– Вернее, не я, – признался он, – а мой приятель. Он сегодня никак не мог прийти, пришлось мне его выручить.

– А вы?..

– В свободном плавании, – с грустной иронией ответил Аксаев. – Я вообще-то в Москве не так давно. Приехал, знаете ли… – Он хотел дать понять именитой журналистке, что был бы рад, если бы она вдруг, бывает же такое, оказала ему содействие. Познакомила бы с кем. Порекомендовала. Хотя и понимал всю тщетность своих до неприличия прозрачных намеков.

В это время бордовая дорожка, подобно гигантской змее, уползла, а под ней оказалась молочно-белая сверкающая поверхность, по которой заскользили разноцветные круги. Показ начался.

Саша напряг все свои силы, чтобы хоть что-то понять в этих сменяющих друг друга разодетых девушках. Но вместо того чтобы оценивать творения дизайнера, он оценивал манекенщиц. Временами журналист поглядывал на Нелли. Большей частью ее лицо выражало благосклонную насмешку, но несколько раз она улыбнулась и чуть наклонила голову, как бы говоря: «А вот это хорошо. Интересно. По-своему, насколько это возможно при твоих посредственных способностях».

Аксаеву понравилась независимость Мутыхляевой от окружающих. Обычно люди в зале словно ждут чьего-то сигнала, чтобы зааплодировать. И хочется им и как-то неудобно. Когда же раздастся чей-то первый хлопок в ладоши, они радостно присоединяются к нему. Нелли не прислушивалась к реакции зрителей. Она громко захлопала, когда ей понравился вечерний наряд, и лишь слегка поводила плечом, как бы выражая недоумение, отчего это другие приходят в восторг, когда ей не нравится.

Показ окончился появлением дизайнера, которого вывела за руку модель в огненно-красном подвенечном наряде. Дизайнер кланялся, принимал букеты. Публика рывками начала перемещаться к фуршетным столам. Саша думал, что Нелли и здесь проявит свою независимость, но она, вместо того чтобы подойти к дизайнеру, поспешила угоститься.

Приглашенных оказалось значительно больше, чем столов с закуской. Саша протиснулся лишь к выпивке и схватил с подноса у официанта шпажку с сыром и оливкой. Утолив первый голод, публика отпала от столов и разбрелась по залу.

Бродя между жующих и болтающих, журналист приблизился к Нелли, которая о чем-то горячо спорила с толстым бородатым мужчиной.

– Надо бы подойти к юному мэтру, − прервала она спор. − Поздравить. Кстати, – обратилась к Саше, – а вам коллекция понравилась?

Бойкий, ловкий Аксаев не узнавал сам себя. Четыре года, что он провел в столице, стремясь выбиться из серой массы в группу тех, кто определяет актуальный момент, или, как говорили в старину, задает тон, оглупили его, превратили в усталого, неуверенного в себе человека. Он замялся.

Нелли расхохоталась и победоносно посмотрела на толстяка:

– Вот, – быстрым жестом указала на Аксаева, – молодой «незамыленный» взгляд. Он не может с ходу найти слов, чтобы не обидеть этого подельщика от моды.

– Но ты же сама говорила, что кое-что тебе понравилось, – возразил толстяк, и кусочек креветки в майонезе упал с вилки прямо ему на живот. – Фу ты, черт!

– Ну, вот с этим кое-чем я его и поздравлю. Что поделаешь, – посетовала Саше, который увязался за ней, – рецензия должна быть положительной. Но я умею писать так, что заказчик придраться не сможет, а читатель поймет, что речь идет об очередном дутом таланте. Я это умею! – повторила она с самодовольным видом.

Потеснив кое-кого из окружавших дизайнера гостей и кого-то прервав на полуслове, Мутыхляева громко выдала:

– Признаться, не ожидала!

Дизайнер потупился. Но этот «приступ скромности» длился лишь мгновение. Он с жадностью был готов слушать льстивую речь известной журналистки, купленной его спонсором.

– Не ожидала! – повторила Нелли. Взяла паузу для эффекта и на подъеме интонации: – Удивил!

От дизайнера точно сияние пошло. Но надо было знать Мутыхляеву: она тут же умело ужалила:

– Далеко не все, конечно. Я бы даже сказала несколько моделей. Точнее, две, – дизайнер с трудом удерживал на лице выражение почтительного внимания. – Но зато эти две стоят коллекций некоторых других. Не буду называть имен. К чему засорять эфир? – Окружение дизайнера согласно закивало. – Поистине талантливо то, что ново, – с расстановкой, ценя произносимые ею слова, говорила Нелли. – Нашему юному мэтру удалось нас удивить. Предлагаю выпить за его успех! – она подняла бокал.

Осознавая свою нелегкую миссию, возложенную на нее судьбой, Нелли, завладев дизайнером, от чистого сердца старалась направить этого, наделенного какими-то осколками таланта, молодого человека на верный путь.

– Минимализм – это не твое. Слишком сложно. Это высший пилотаж дизайнерского искусства, – строго проговорила она. – Но ты не лишен масштабности мышления. – Отставила пустой бокал и взяла новый. Отпила и продолжила с еще большим вдохновением: – Пусть другие занимаются джинсами и майками. Ты неси гармонию на космическом уровне. Вот! – ударила рукой по спине стоявшего рядом Аксаева. – Журналист из провинции. Недавно в Москве. Потрясен твоей коллекцией. Я ему говорю, что много повторов, туфты, короче, – по-свойски сказала гадость Нелли, – а он в восторге. А что такое провинция? Это наша страна. Зачем лезть на Запад? Там такая рутина! Такая!.. Я там была. Знаю! – с напором утверждала она. – А ты иди в провинцию и через нее завоюешь Москву. Короче, потряс! – глядя на дизайнера мутными глазами, безостановочно говорила Мутыхляева. – У тебя впереди будущее! У тебя могучий талант.

Дизайнера временами коробило от высказываний журналистки, он с тревогой думал, за что же его спонсор заплатил ей, и ухватился за последние слова, чтобы именно на них она сделала акцент в своей статье.

– Вот так бы и написать, – вставил он. – Коллекция, по-моему, удалась. Я доволен. Работал на подъеме. Идеи, словно обступали меня. Из-за ограниченности во времени я сумел воплотить только малую толику и…

Нелли не была расположена слушать. Выпив еще шампанского и скрыто икнув, сказала:

– Я напишу. Заткну глотки всем твоим недоброжелателям. Ты же знаешь мою объективность. Мы им всем покажем! – она чуть пошатнулась. Саша поддержал ее.

Заговорчески подмигнув дизайнеру, Нелли оттолкнула Сашу и пошла. Дизайнер с приоткрытым ртом и недосказанной фразой на языке шумно сглотнул. Аксаев тоже было собрался выдать ему дифирамб, но того не интересовало мнение журналиста из провинции. Он, как и все, собирался покорять Запад, а не свою страну.

Бедный Запад! Надо отдать ему должное за стойкость. Сколько русских, в течение скольких веков с невероятным упорством покоряют его, а он все такой же – надменный и недоступный.

Саша хотел нагнать Нелли, но, увидев, что она направилась в туалет, вернулся к заметно опустошенным столам и принялся доедать, что осталось.

Припудренная, с заново обведенными карандашом губами Нелли остановилась на пороге зала, раздумывая к кому бы подойти.

– Ну что? – спросила, заметив Аксаева. – Каково впечатление? Что напишешь?

– Не знаю. Но что-нибудь напишу.

– И чего вы все ищите в Москве? – оглядывая его с головы до ног, спросила она. – Ведь там, откуда ты, тебе было лучше.

– О! Там я был не последним человеком.

– А чего ж в последние понесло? Думал: приехал и покорил.

– Думал, – просто ответил Саша.

Он выпил, поел, и ему захотелось вернуться в свою уютную квартирку, к маме под крылышко, а не в угол в доме под снос. Незаметно для себя он, опустив голову, глубоко вздохнул.

– Вот, теперь вздыхаешь. А еще говорят провинциалы зело злые, лезут напролом. А ты, значит, так и не устроился? Болтаешься между небом и землей… – Нелли в задумчивости провела несколько раз пальцем по подбородку. – Надо тебя порекомен…

Саша весь вытянулся в струнку и впился глазами в журналистку, но тут раздался голос:

– Неллечка, едем. Муж уже звонил снизу.

Высокая худая женщина оборвала Мутыхляеву на полуслове.

– Иду, – отозвалась та.

– Нелли! – возопил Саша и бросился за ней. – Нелли, – задержал он ее у лифта. – Вы хотели… – он растерялся. – Может быть, вы могли бы мне как-то помочь? – чувствуя всю глупость своей просьбы, тем не менее проговорил он.

Нелли хорошо подвыпила и потому ответила откровенно:

– Ха! С какой такой радости? Делать мне что ли нечего? Сам не можешь, так и не лезь!

– Да как же сам?! – возмутился вдруг Саша. – Я же не в пустыни. Куда ни ткнусь – всюду люди. И все места заняты этими людьми.

– Значит, опоздал, дружок, – Нелли провела языком по верхней губе, наслаждаясь нешуточной растерянностью сильного молодого мужчины. Не спуская с него взгляда, она вошла в лифт. Он – за ней.

В кабину набилось столько народа, что едва не произошел перегруз. Нелли притиснули к Саше. Ей пришлось отвести голову, чтобы не испачкать ему рубашку своей губной помадой, и тут у нее защекотало внутри, точно шарик озорной перекатывался между ног. Она прикинула, что месяца два не была с мужчиной.

На улице Мутыхляева замешкалась, высматривая машину. Саша, сам не зная почему, не отставал от нее.

Раздался сигнал, из окна автомобиля высунулась голова приятельницы.

– Нелли! – крикнула она. – А я подумала, что тебя подвезет твой молодой человек, и мы взяли Машу.

– Но я же сказала, что поеду с тобой, – не скрывая возмущения, выпалила Мутыхляева.

– Вот сука! – процедила она сквозь зубы. – Машу, эту проститутку, они взяли…

– Ну, там, на заднем сиденье потеснятся. Иди, садись!

– Нет уж, спасибо.

– Ну, Нелли…

Мутыхляева отмахнулась и зашагала в сторону дороги, чтобы остановить попутку.

– Вот же сука! Ну, я им покажу, – яростно бубнила она себе под нос.

Как назло, машины не останавливались, чтобы подбросить домой подвыпившую даму не первой молодости.

– А давайте на метро, – предложил Саша. – Я вас до самого дома провожу.

Она обернулась и с удивлением увидела Аксаева.

– Ты еще не ушел? Видел, подруга! Сука! Сука!

– Да плюнь на нее! – каким-то до смешного серьезным тоном произнес Саша.

Нелли расхохоталась и впрямь плюнула вслед удалявшейся машине.

Сидя в вагоне рядом с молодым журналистом, Мутыхляева подумывала: «А ни пригласить ли его на чашку кофе… в постель?..»

Но когда они подошли к подъезду, Нелли захотелось спать. К тому же, жутко болели ноги в новых туфлях.

«И на кой мне этот провинциал? Еще какую-нибудь заразу подхвачу. А с презервативом, что за удовольствие».

– Ну, пока-пока, – помахала она пальцами и, быстро набрав код, скрылась за дверью.

Улегшись на широкую кровать, Нелли с блаженством подумала, что тут же заснет, но, поворочавшись с боку на бок, включила торшер и пожалела, что рядом никого нет.

«А он видный собой. Крепкий торс, как мне нравится. И чего это я?.. Старею, что ли? Да нет. Противно, что не меня ищут, а во мне заискивают. А с другой стороны, что в этом плохого? Мое положение в обществе стало равноценным моей женской привлекательности. То есть, моя привлекательность как бы соединилась с моим положением, и люди уже не отделяют их друг от друга».

− Одни желают получить удовольствие от моего тела, другие – выгоду от моего положения. Но это же все сочетается во мне. Все это я!.. – пьяным голосом, икая, начала рассуждать вслух Нелли.

С трудом ворочая языком, она перекатилась на живот и задремала. Минут через пять вздрогнула, открыла глаза, подумала: «Надо бы потушить свет» и заснула.

ГЛАВА IV

Саша, перед которым захлопнули дверь, буквально ощутил, что значит остаться с носом. Он все-таки рассчитывал, что подвыпившая мадам рассиропится, разнежится и захочет ласки. Мало того, что он не получил приглашения на кофе, так еще больно щелкнули по его самолюбию. Он – молодой, красивый; она – вышедшая в тираж. И вдруг такой самоуверенный фортель.

Аксаев пешком побрел в свой угол, метро уже не работало. Придя, упал на надувной матрас и решил, что останется в Москве до первых холодов. Больше не имело смысла мучиться. Раз уж не сложилось сразу, значит, какие-то пазлы из мозаики его судьбы были утеряны или недоданы изначально. А без них нет никакой возможности составить картину успешной жизни.

Потеряв кураж, Саша уже просто плыл по течению, чтобы протянуть время до осени. Он перестал рваться на вечеринки, выставки, заглядывать в лица, просить рекомендации. Он бродил по столь полюбившейся ему Москве, прощаясь с ней. «Не пришелся по сердцу», – с грустью глядя на переливающуюся огнями столицу, думал он.

Утренники становились прохладнее, и Саша с головой заворачивался в одеяло. Он даже со злорадством начал относится к бытовым неудобствам, потому что мысленно уже был у себя дома. Но иногда накатывало какое-то странное ожесточение, от которого перехватывало дыхание. Неужели он, сильный, молодой, умный, образованный, талантливый не сможет отвоевать себе жизненного пространства там, где ему хочется? Если он смирится, вернется обратно, то не простит себе этого малодушия никогда. Но проклятые мысли, все разъясняющие до пугающей, не оставляющей надежды ясности, говорили ему о тщетности его усилий.

– Надо иметь одну извилину в мозгу, в которую, словно чип, вставлена одна цель – и это залог успеха в ее достижении. А я не могу, точно баран, биться в одни ворота. Я иду искать другой вход. Но, видимо, едва я отхожу, как открываются заветные ворота и пропускают другого, – бреясь перед мутным зеркалом, бормотал одним серым утром Саша.

Он вышел из дому, если так можно назвать коробку с выбитыми стеклами, чтобы выпить кофе из пластмассового стаканчика (каков стаканчик, таково и содержимое), в кафе за углом и отправиться бродить по Москве. Просто так, без цели, чтобы протянуть время до ночи.

– И зачем мне это? – проговорил, усаживаясь за столик. – «Опять ноги сами приведут на Казанский вокзал, и я буду с завистью наблюдать, как уезжают другие. Сначала я их свысока жалел, а теперь искренне сочувствую и… завидую». – Саша чертыхнулся, рассердившись на свои неспокойные, вечно находящиеся в движении мысли.

– Привет, – неожиданно раздался чей-то голос. Аксаев поднял глаза и увидел одного знакомого репортера. Вид у того был еще тот.

– Привет, – буркнул без особой радости.

Репортер поставил на стол свой завтрак, сел, отпил кофе и помотал головой.

– Фу-ты, черт. Вчера перебрал. Вернее, не столько перебрал, сколько не доспал. Стерва попалась. Представляешь, выставила меня чуть свет. Мотай, давай! Я вчера ее честно, без халтуры, оттрахал, а она даже чашки кофе не налила. Хамлюга! А мне теперь – сиди и жди, когда моя уберется на работу. Не дай бог, увидит меня таким, сразу крик поднимет. И никакие отговорки, что всю ночь ждали в Шереметьеве футбольную команду из Дюссельдорфа, не помогут. – Он вяло принялся жевать бутерброд. – И ведь не жена, так – сошлись, живем. Зачем? Да лучше я один буду квартиру снимать. Пусть дороже, зато без проблем. – Он откинулся на спинку стула и потянулся. – Тут еще сегодня вечером надо тащиться в «Покер». «Рос-Эйр» устраивает презентацию нового класса обслуживания для крупнейших туроператоров. А у меня самого в голове такая презентация…

– Хочешь, схожу вместо тебя, мне все равно делать нечего. На днях в длительную командировку уезжаю.

– Не шутишь? Слушай, ну с меня, как полагается. Только не забудь отметиться.

– Не волнуйся.

– А завтра пересечемся где-нибудь. Ты там чиркни пару строк. Ну, сам знаешь. Дай-ка номер твоего мобильника. Я вобью в память. Да, а как тебя зовут? Я чего-то подзабыл.

– Аксаев Саша. А тебя?

– Будем знакомы еще раз, – приподнимаясь и протягивая руку, расхохотался репортер. – Сергей Кошелев. Ты, главное, не забудь, какой журнал представляешь, «Интимный друг».

– Не забуду. Бывай, Серёга, – бросил Саша и, выйдя из кафе, с тоской посмотрел по сторонам, выбирая в какую бы направиться.

Проходя через сквер, остановился у пруда. Смотрел на лебедей и ни о чем не думал. Непривычно, но покойно. Вечно метущиеся мысли, словно испарились. Но вдруг: «А может, у меня исчезли все извилины, кроме одной?» – неосторожно подумал Саша и началось!

«Все-таки надо бороться! Другим тоже несладко. Кто-то же добивается. Устраивается. А ты?!..»

Заморосил дождь.

«Да какая тут борьба, когда холода наступают, а крыши над головой нет», − и опять в голове стало покойно.

Устав от бесцельного хождения по городу, Саша пообедал в Макдональдсе и дождался вечера. Приободрившись, направился в «Покер». Перед столиком, за которым две девушки отмечали аккредитованных журналистов, собралась толпа. Каждый, отталкивая других, стремился отметиться первым. Саша одной девушке показал свое удостоверение, а другой назвался Сергеем Кошелевым. Но не успел он войти в зал, как услышал:

– А совсем недавно вас звали Александром.

Он вздрогнул от неожиданности и улыбнулся, увидев Нелли Мутыхляеву.

– Здравствуйте. Вы?

– Ты, я вижу, опять за того парня.

– Что поделаешь…

– А я вот решила отдохнуть на все сто. Напишу статью об одном туроператоре, и мне в бартерном порядке организуют поездку на Искью.

Она цепким взглядом окинула Аксаева.

– А ты так и сидишь в луже. Трудно, провинциал, трудно. Ну, удачи, – энергично повиливая бедрами, она втерлась в толпу.

По окончании официальной части начался банкет. Саша был голоден, поэтому ел сосредоточенно, не глядя по сторонам. Да, собственно, и высматривать ему было некого и нечего.

Насытившись, он повеселел, вновь появилась решимость побороться за свое место в столице, несмотря на то, что перед внутренним взором, точно табличка, маячило: «Мест нет».

Аксаев стал переходить от одних беседующих к другим, прислушиваться, что-то говорить. Но ни с кем не удалось завести разговор. Однако уходить не хотелось. «Побуду до конца», – решил он и вновь наполнил тарелку.

Проходя мимо Мутыхляевой, остановился послушать. Нелли, уже хорошо принявшая на грудь, оживленно жестикулируя, рассказывала о своем ужасном отдыхе в Турции.

– Я!.. – восклицала она. – Оказалась по сути дела в помоечном отеле. Меня не обманул ни мраморный холл, ни выхоленный вид персонала. Я им устроила!.. Ничего! Они меня надолго запомнили. Засуетились. Забегались. Переселили в новое здание на первой линии. Думали меня провести. Видите ли, в моем ваучере указано название «Ла Роз», а их отель называется «Ла Розе». Они перепутали. Зато я сразу разобралась.

Нелли была в ударе: говорила много и охотно. Заметив Аксаева, усмехнулась:

– Что, выбрал себе подходящий тур? Да ты не дрейфь. Пробьешься! – протянула бокал, и как-то незаметно они разговорились.

– Проводишь меня? – спросила, оглядев пустеющий зал.

На улице Саша взял то и дело спотыкающуюся Нелли под локоть. Прикосновение молодого мужчины вызвало у нее желание.

«Я никогда не занималась протежированием молодых ребят. Считала, что это удел старых теток. Но, видно, как не крути, возраст берет свое. Тем, кто старше меня или ровесникам, я не нужна. Для них тридцать лет – предел. Дальше перебор. И как все быстро! Совсем недавно смотрелась в зеркало и налюбоваться собой не могла, а теперь умудряюсь краситься и так в зеркало смотреть, чтобы как бы себя и не видеть. Глупости какие! – одернула она свои что-то уж больно разгулявшиеся мысли. – Я достаточно молода, чтобы иметь успех. Просто как-то получилось, что на данный момент я оказалась одна. Поэтому, отчего не познакомиться с этим Сашей поближе? А там видно будет».

Несмотря на свой бойкий характер, Нелли несколько смутилась, когда Аксаев перешагнул порог ее квартиры.

«Он – мужчина, я – женщина. К чему этот мелочный подсчет, кто кого на сколько? В конце концов, если люди могут доставить друг другу несколько приятных минут, то незачем подводить баланс. И вообще пора ломать стереотипы. Однако этот, возрастной, надо признать, один из самых устойчивых. Вот даже я чувствую какой-то дискомфорт».

– Проходи в гостиную, – бросила Нелли. – Я кофе сварю.

Когда она купила квартиру, то сразу занялась поиском неизвестного, а значит, пока неизбалованного богатыми клиентами дизайнера. Нашла пару, мужа и жену. В обмен на статью о них в журнале и протекцию те выполнили дизайн ее двухкомнатной квартиры. Мутыхляева вынудила их подобрать все − вплоть до мыльницы в ванной. Они потратили на нее уйму времени и сил. Статья же не принесла ожидаемого результата. Нелли, правда, рекомендовала их своим знакомым, но на этом все кончилось. Пара так и не пробилась в узкий круг топ дизайнеров.

Получив квартиру под ключ, Мутыхляева, как личность яркая, принялась вносить свои ноты бытия. Она понаставила вазочек, жардиньерок, понавешала картин, зеркал. Застелила кровать пледом под леопарда.

«Да, несколько эклектично, – соглашалась, лучась довольством, – но в этом я. Стиль – всего на всего застывшая форма, а эклектика несет в себе смешение, живость».

– Друзья говорят, – войдя в гостиную и увидев, что Аксаев рассматривает фигурку Меркурия в его знаменитых сандалиях с крылышками, – что я по своей сути родственна этому непоседливому богу.

Она поставила на стол кофейник и две фарфоровые чашечки.

– Славные, правда? Хозяин бутика уверял меня, что это Китай, начало двадцатого века. Представляешь, сто лет назад какие-то важные китайцы пили из них чай, а теперь мы будем пить кофе с ликером.

Нелли наполнила рюмки и, по возможности элегантно плюхнувшись в кресло, принялась смаковать напиток и подливать вновь.

Она много говорила, громко смеялась и, ударяя себя ладонью по круглой коленке, приговаривала: «Самое то будет».

Огоньки вожделения в ее глазах разгорались все ярче. Нелли, как писали в ромах девятнадцатого столетия, отчаянно кокетничала с Аксаевым. Он заставил ее позабыть сколько ей лет, и она чувствовала себя озорной, рискованно заигрывающей с мужчиной молодой женщиной, которая в ответ на его страсть предложит ему свое упругое тело.

– Если, как утверждают, старинные вещи хранят энергетику тех, кто ими пользовался, то мы можем стать похожими на китайцев, – сказал Саша, выпивая третью чашку кофе.

– Скоро мы станем похожими на них и без старинных вещей, – ответила Нелли. – Хотя кое-чему у китайцев не мешало бы поучиться. Я на досуге перечитала «Цветы сливы в золотой вазе». Что ни говори, а в стародавние времена, когда течение жизни было более размеренным, люди умели дарить друг другу радость.

На последней фразе она задумалась, представив, что бы они делали сейчас, если бы последовали примеру персонажей этой книги. «Уж конечно, не торчали бы до сих пор в гостиной…»

Аксаеву было приятно, полулежа в кресле, пить ликер, болтать с Нелли и как-то не то, чтобы вовсе не хотелось, но и не так, чтобы уж очень, вкусить от ее женских прелестей.

Нелли поднялась и пошла в кухню. Саша проводил взглядом ее перекатывающиеся под юбкой ягодицы. Встал, догнал в коридоре, обхватил за бедра и прижал к стене.

Из ее рта пахло кофе с ликером. Это его успокоило. Он боялся несвежего дыхания немолодой женщины. Она ответила ему жадным, долгим до бесконечности поцелуем. Ее возбуждение от предвкушения соития с молодым сильным мужчиной достигло своего апогея. Нелли принялась отталкивать его, отрывисто шепча:

– Сначала в ванную.

Она боялась нечистоплотности, свойственной юности.

Саша послушно скрылся в ванной и встал под душ. Немного погодя дверь приоткрылась, Нелли протянула ему полотенце. Он поблагодарил. Она хихикнула и исчезла. Когда Саша вошел в спальню, мимо него пронеслась Мутыхляева, бросив:

– Я быстро.

Она влетела в ванную и осталась довольна тем, что стройный порядок созданного ею небрежного стиля не был нарушен; что ванна была тщательно смыта водой после купания.

Вернувшись в спальню, выключила даже ночник. Но Саша все равно не смог обмануться, как сам того бы хотел, и принять дрябловатое, тяжелое, неповоротливое тело женщины за свежую девичью плоть.

Нелли пищала, визжала, подвывала от удовольствия. Потом, перекрикивая один другого, они содрогнулись, застыли на мгновение и отпали другу от друга. Саша глубоко задышал, тотчас погрузившись в сон. Нелли поворочалась, устраиваясь удобнее, и, тихонько, лишь изредка переходя на басы, захрапела.

Утром, еще не открывая глаз, она почувствовала дыхание Саши, который спал, уткнувшись ей в плечо. Это было приятно, и она с удовольствием пролежала бы так до его пробуждения, но… осторожно отстранилась, приподнялась на руках и села. Зевнула, потянулась. Потом посмотрела на своего юного любовника и вздрогнула, когда он заворочался. Нелли не хотела, чтобы он увидел ее даже в приглушенном портьерами утреннем свете без макияжа. Саша лежал на боку и легко дышал, чуть приоткрыв губы.

– Красив… красив, проклятый… – прошептала она и, вдруг почувствовав в себе безудержную юную шаловливость, провела пальцем по его безупречной формы носу. Его ресницы дрогнули. Нелли вскочила с кровати, инстинктивно прикрывая себя простыней спереди. На пальчиках, смеясь, резво и, как ей казалось, едва касаясь пола, выбежала из спальни. Саша, приоткрыв глаза, увидел два толстых полушария, которые тяжело подрагивая, исчезли в дверном проеме. Он поморщился и перевернулся на другой бок.

Нелли, напевая, приняла душ, а затем бросилась к спасительным подтягивающим, разглаживающим, придающим свежесть лицу кремам, эмульсиям, сывороткам. Но омолаживающая, пробуждающая тонус кожи маска не принесла обещанного эффекта. Нелли обреченно вздохнула и уверенными привычными движениями нанесла макияж.

Вернувшись в спальню в воздушном пеньюаре, взглянула в зеркало, потом на Сашу и совершенно неожиданно для своего привычного образа мышления, подумала: «Вот, собственно, и все! И стоило затеваться… жить? Всего каких-то двадцать-двадцать пять лет разделяют нас. Но они-то и есть та самая полная, яркая пора жизни. До и после – сумерки. Первые – в жадном ожидании рассвета. Вторые – в обреченном ожидании тьмы».

Заигравший мобильный отвлек ее от неприятных размышлений. Она взяла телефон и стала громко возражать звонившему. Говорила с металлом в голосе, не склоняясь ни на какие уговоры. «Знайте, мол, Мутыхляеву».

– Нет. На круглом столе я выскажу то, что считаю нужным. И бездаря назову бездарем, а не подающим надежды залежалым талантом. Да, на моей совести… Именно на моей совести спасти людей от очередной бумагомарательницы…

Она заметила, что Саша, приподнявшись на локте, слушает ее, и удвоила свое негодование.

– Да обращайтесь хоть к министру культуры, я скажу то, что думаю!

Теперь она чувствовала себя уверенно. Энергия, наполнявшая ее изнутри, казалось, заштриховывала морщины и подтягивала контуры лица.

«Да! Я – это я! И в настоящий, пусть равный взмаху крылышек мотылька, момент − с точки зрения вечности − я – значимое лицо в обществе. Я формирую мировоззрение своих современников. И этому парню невероятно повезло, что я пустила его к себе в постель. Мутыхляева не каждому даст!»

Но случайно краем глаза она увидела в зеркале раскрасневшееся, злобное лицо немолодой женщины. И опять пронеслась странная до холодной дрожи мысль: «И стоило затеваться жить?.. Стоило унижаться, хлопотать, подличать, петь дифирамбы, поддакивать, подносить, проведывать, умиляться, восхвалять, на самом деле презирая?..»

Ответ последовал незамедлительно: «Да! Иначе, где и кем я была бы сейчас».

ГЛАВА V

В университете Нелли прозвали Мухой. Отчасти, чтобы сократить ее фамилию, отчасти из-за ее жужжащего характера. Она поспевала повсюду: участвовать в соревнованиях, играть в художественной самодеятельности, с нервом выступать на комсомольских собраниях, громко петь в походах, пристраиваться на работу в штаб на неизбывных субботниках, весело, с энтузиазмом отправляться в колхоз, чтобы неделю спустя вернуться совершенно больной и «мучиться» от аллергического насморка до окончания трудового десанта.

Она была незаменимым организатором вечеринок: собирала деньги, составляла меню и указывала, кому что покупать и кому что делать.

Однажды на чьем-то дне рождении Мутыхляева познакомилась с одним инженером. Он ухаживал за девушкой из ее группы, и та привела его как своего молодого человека. Когда он пригласил Нелли на танец, у нее приятно ёкнуло в груди. Инженер почувствовал отклик юного тела студентки на ласку его рук − в пределах дозволенного − и пошел ее провожать, чтобы выйти за пределы.

Женская сущность Нелли взыграла, и несколько месяцев спустя все платья стали ей узки. Она пришла в ужас. Инженер поспешил уехать из Москвы в бессрочную командировку. Тогда измененным почерком Мутыхляева принялась писать себе письма и украдкой, – но так, чтобы по возможности видели все, − читать их на лекциях. Разнесся слух, что Муха влюбилась в военного моряка. Он был проездом в Москве: она не устояла. Теперь ждет ребенка и читает письма, в которых моряк пишет, что непременно, как только вернется из плавания, женится на ней.

В двадцать она родила сына. Отношения с ним не сложились сразу. Ей, избавившейся от груза, хотелось бегать, прыгать, веселиться, а ребенка надо было кормить, мыть. Он не давал спать: кричал и вечно чего-то требовал. Нелли до сих пор считала его самой большой ошибкой в жизни. «Только фигуру испортила да потеряла лучшие годы».

Теперь он женат. Живет в Подмосковье и ждет не дождется получить в наследство от матери квартиру. «Да только фиг получит, – вспоминая о его существовании, мысленно говорила Нелли. – И в кого он такой противный? Толстый, слащаво-угодливый и алчный. Ничего ему! Ничего!» Ей бы даже хотелось умереть на часик другой, чтобы посмотреть, как он будет кататься от злобы, когда ознакомится с ее завещанием.

«Все Бобке! Сыночку младшенькому, любимому!..» Она родила его, выйдя замуж в двадцать семь лет. Но с мужем быстро рассталась. Ее жужжащий характер не мог мириться с семейной рутиной. Ей надо было ездить в командировки, писать до полуночи статьи, высказывать свое мнение до сорванного голоса, обличать в бездарности или восхвалять до горловых спазм, курить на лестничных пролетах в редакции, собирать и разносить сплетни.

Она с умом взялась за развод и в результате трехкомнатная квартира осталась за ней, матерью двух детей и яркой общественницей. Чтобы как-то сводить концы с концами, стала сдавать одну комнату. Сначала студентке, а потом по рекомендации знакомых, немного поломавшись, пустила аспиранта. «Я смотрю на него как на мальчика», – не забывала подчеркивать она, когда кто-то начинал непрозрачно намекать на ее отношения с жильцом.

И действительно, он оказался слишком мальчиком. Искал удовольствий с однолетками и как-то не очень охотно и, главное, редко имел близость с ней. Потом, когда он съехал, она громко сетовала знакомым на его бездушие и наглость.

«Я купила картошки, арбузов, чтобы он кормил Бобку, и поехала отдохнуть в санаторий, – там Нелли оттягивалась по полной программе, - возвращаюсь, а Бобка худой, заброшенный. Жилец сам все пожрал, а Бобочка ходил голодный».

Бобочке было девять лет, когда она оставила его на жильца, укатив на полтора месяца на Черное море. Сначала он каждый вечер снимал грязную майку и засовывал ее в бельевой ящик. Потом, за неимением чистых, стал выбирать из грязных те, что почище, а еще, немного погодя, придумал надевать майки задом наперед.

После этого случая Нелли заблаговременно начала готовиться к лету – определять сына в лагерь на три потока. По окончании школы Бобка поступил в Севастопольское высшее военно-морское училище. Мутыхляева принялась жаловаться приятельницам, что сын ее бросил, уехал. «Но это его выбор», – подчеркивала она, будучи чрезвычайно довольна этим обстоятельством.

Вообще, сына Нелли любила любить на расстоянии. Как только он уезжал, ее материнская любовь выходила из берегов. Она носилась с его письмами по редакции, зачитывала со слезами в голосе: «Мамулечка – красотулечка» и, закатывая глаза, ахала и охала. Бобка писал ей регулярно. А попробовал бы не писать! Однажды попробовал, и Нелли вознегодовала на гадкого мальчишку. Запивая слезы материнской обиды коньяком, она накатала письмо на имя начальника училища, в котором высказалась по поводу сыновней неблагодарности. Бобке было сделано строгое внушение, и с тех пор он аккуратно писал матери.

Нелли нуждалась в его письмах. Когда рушилось здание счастья, воздвигнутое ею с очередным любовником, она, рыдая, перечитывала послания сына и страстно его любила. «У меня есть сынок, – говорила она, – и мне на всех наплевать. Только его люблю». Она смотрела на фотокарточку Бобки в форме морского офицера и просто обожала его. Потом, когда в ее квартире появлялся новый друг, Нелли прятала фотокарточку, так как взрослый сын старил ее. А она была такая хохотушка, такая зажигательная. Поэтому предпочитала говорить, что ее сын еще только курсант.

Бобка плавал, а Нелли с энтузиазмом строила свою личную жизнь, но никак не удавалось заложить даже фундамента. Мужчины попадались какие-то несолидные. Однако она свято верила в существование своей половины и искала ее и среди холостых, и среди женатых.

«Ах, ведь я какая была! – отвечала Нелли на удивление по поводу ее одиночества. – Чистая, душа возвышенная, вся, как говорится, в поэзии. Девчонки рыскали в поисках мужа, а я ждала любви. Вот и прозевала. Всех стоящих мужчин разобрали. А разбивать чью-то семью я не хочу. Никому от этого не будет счастья».

На самом деле Нелли кувалдой била по основанию не одной семьи, да только основание каждый раз попадалось крепкое. Неожиданно ей перевалило за сорок пять. Она перестала размахивать кувалдой и уже была рада тому, что имеет любовника хотя бы два раза в месяц. Но зато по карьерной лестнице, слава богу, поднялась. Не на вершину, ну да ведь порядочные журналисты-бессребреники никогда звезд с неба не хватают.

Тем не менее Нелли любила козырнуть своим именем. В магазине, если что не по ней, тут же грозилась написать разоблачительную статью. В самолете, поезде, завязывая разговор с попутчиками, между прочим, упоминала, что она – та самая журналистка Мутыхляева.

В душе Нелли считала себя глубоко порядочной. Иногда, правда, ей приходится идти на сделку с совестью: надо же как-то жить и жить хорошо. Она продала свою трехкомнатную хрущобу и купила двухкомнатную в престижном районе. Ни в чем себе не отказывала. Баловала себя. Любила. Уважала. И поэтому ее внутренний позитивный настрой редко давал сбои.

Сегодня утром обнаружив в своей постели Сашу, она, немного поразмыслив, пришла к приятному выводу: «Да! Далеко не каждая женщина моего возраста может позволить себе такое удовольствие».

Нелли раздвинула шторы и залюбовалась телосложением любовника, который пытался разыскать одежду.

Забавляясь его смущением, она внаглую смотрела на него. «Ну и пусть смотрит», – подумал Саша и сам глянул на нее. В глазах Нелли сверкнули искорки…

На трезвую голову она по достоинству оценила мощь любовного натиска мальчишки. Отдохнув, захотела вновь, и он не отказал. Она и это оценила. В ее мнении он становился все дороже.

После завтрака Саша попросил позволения воспользоваться ее компьютером, чтобы набросать несколько строк по поводу вчерашней презентации.

– Надо приятелю помочь. Он подарил мне такую встречу, – касаясь щекой ее руки, лежащей у него на плече, проговорил он, бегая пальцами по клавиатуре.

Нелли, попивая кофе, стала читать с монитора. Ее поразили точность, непринужденность изложения и лапидарность мыслей молодого журналиста.

– Ты что, успел ознакомиться с проспектами «Рос-Эйр»? Откуда такие подробности?

Его плечо под ее рукой чуть приподнялось.

– Просто, на их месте я предложил бы клиентам именно такие услуги, чтобы опередить конкурентов.

– А вдруг ты несколько забегаешь вперед?

– Отличительная черта всех перспектив – некая туманность, которая всегда, в случае неудачи, дает возможность сослаться на недостаточное понимание клиентами изложенного.

Нелли отошла к окну, поставила чашку на подоконник и задумалась.

«В принципе, я ничем не рискую. Хотя заранее знаю, чем это мне обернется. Неблагодарностью. Но за все надо платить и за любовь этого мальчика тоже. Конечно, я заплачу больше, чем он стоит, но, как говорится, положение обязывает. Да и ничего другого я не могу ему дать, и ничто другое его не заинтересует».

Она вернулась к Аксаеву и взъерошила ему волосы.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал он, торопясь окончить работу.

«Пока он будет нуждаться во мне, он будет моим, а потом - уйдет. Ну, да все уходят!»

Саша встал из-за компьютера, тоскливым взглядом окинул комнату. О чем-то на миг задумался, мотнул головой и, улыбнувшись, сказал:

– Ну, мне пора.

– Может, еще кофе? – предложила Нелли.

– И не надейся, что откажусь.

– Тогда пошли в кухню. Тебе капучино?

– Угу!

– И какие у тебя планы? – ставя перед ним чашку, поинтересовалась Мутыхляева.

– Да какие планы? – Саша погрустнел. – Видно, ничего я здесь не поймаю. Надо собираться восвояси. Вот ни за что бы не поверил, если бы несколько лет назад кто-нибудь мне рассказал мою же собственную историю: что, прокрутившись в столице, ничего не добьюсь. И так и этак пробовал. Стена! Странно, правда?

– Ничего странного, – ответила Нелли. – Как раз таки все в порядке вещей. Сам посуди, на кой черт уже сложившемуся социуму москвичей какой-то провинциал? Столица неохотно принимает в свой круг чужих. Отторгает их до последней возможности. На мой взгляд, Москва, я в свое время писала об этом, напоминает круги дантова ада. Только там конус обращен вниз, а здесь − вверх. Ведь все условно. Низший круг широк. Приезжают, устраиваются на работу, поступают в институты, получают регистрацию и так далее. У каждого свое представление о достойном месте в жизни. Кому-то и внизу хорошо, кому-то надо дойти до середины, а кому-то выше. Но чем выше, тем труднее – меньше свободных мест. На виду только те, кому повезло, о тех же, кто потерпел крушение, молчат.

– И зря. Напиши обо мне. Это же надо быть таким дураком, чтобы не пробиться даже в прихожую какого-нибудь журнала.

– А ты думаешь, кому-то это будет интересно? Ф!.. – Нелли презрительно скривилась.

– Не скажи, многим нравится читать о неудачах других.

– Угу. Тем более что неудачи по своей изощренности разнообразны до неприличия, а удачи до однообразия скучны. Но человек нуждается в позитивных эмоциях, как в воздухе. А я – за позитивные эмоции. Поэтому хочу, чтобы с тобой произошел самый «банальный» случай: когда отчаявшийся герой, купив обратный билет, уже был готов сесть в поезд, неожиданно появился некто и предоставил ему возможность, как выразился ты сам, проникнуть, для начала, в прихожую одной редакции…

– Нелли… – прошептал, не веря тому, что слышит, Саша. И вдруг подхватил ее и закружил. – Нелли! – уже кричал он.

– Хватит! Хватит! – пыталась остановить она его. – Еще скажи, что я фея.

– Ты больше, чем фея, ты – богиня!

– Провинциальная восторженность, прикрути гайки! Воспринимай все как должное. Ты явился в мир, и мир тебе должен. Пользуйся этой формулой и забудь: никто никому не обязан. Все обязаны, только надо знать кому, чего и сколько.

– Но почему ты решила…

– А ты сам не догадываешься? – с провоцирующей улыбкой спросила Нелли. – Не тушуйся! – заметив его смущение, бросила она. – Какое имеет значение, что сначала я оценила твои мужские способности, а уж потом интеллектуальные. Еще одно заблуждение. Ведь ум и тело равно твои.

* * *

Открыв дверь редакции и пропуская вперед Нелли, Саша чувствовал биение собственного сердца. О работе в таком журнале, как «Вечные ценности», можно разве только мечтать.

Мутыхляева была в ударе: следом за ней, точно собачка на поводке, шел красивый, сильный молодой мужчина. Он ловил каждое ее слово и с полуслова был готов исполнить любой каприз. Бросив охраннику: «Это со мной!», она, не поворачивая головы, уверенная, что Аксаева пропустят, шла вперед. Скосив глаза на зеркальную стену, отметила, что нашла себе статного пажа.

В приемной она расцеловалась со своей приятельницей, секретарем-референтом, и села в кресло. Саша остался стоять у двери. Спросила:

– Валерий у себя? – и, заметив, что Аксаев стоит, сказала: – Сядь!

Он послушно выполнил ее команду.

– У себя.

Нелли поднялась и привычным будничным движением, в котором не чувствовалось ни напряжения, ни волнения, открыла дверь кабинета главного редактора.

– Привет!

Главный оторвался от ноутбука.

– Привет! Как дела?

– Нормально. Валера, я тут одного парня привела, журналиста из провинции.

– Зачем?

– Способный.

Валерий Павлович глянул на Мутыхляеву поверх очков и рассмеялся:

– Раз привела, значит, точно способный.

– Ой, ладно, тебе! – отмахнулась она.

Валерий Павлович хотел еще сострить, но Нелли его перебила:

– Я и не отрицаю. Но ты же знаешь мое отношение к делу. Редакция переполнена этими «родными человечками» со средними способностями и необъятными амбициями. Должен же кто-то по-настоящему работать, чтобы журнал держал свою планку. Нужны рабочие лошадки.

Валерий Павлович вновь обратился к ноутбуку. Зная по опыту, что Мутыхляева не отстанет, пока не добьется своего, он просто выдерживал паузу, изображая, что думает над ее предложением. В свое время у него с Нелли был роман, в котором он повел себя… как повели бы тысячи других мужчин… не очень красиво. Обещал развестись и жениться, причем за язык его никто не тянул. В принципе, он выполнил свое обещание: развелся и женился, но только не на Нелли. Для нее это был удар. Валерий Павлович долго не мог забыть ее растерянное огненно красное от обиды и отчаяния лицо. Ее злобные выкрики, переходящие в бессильные рыдания, проклятия ему вслед… и шаблонную укоризну: «На тебя я угробила свои последние лучшие годы». Валерий Павлович мысленно смягчал это выражение: «Не угробила, а так получилось. И разве нам было плохо?» Но по-человечески он понимал, что период от тридцати до сорока – это и есть последние лучшие годы женщины, и именно этот отрезок времени пришелся на их отношения.

Однажды, несколько лет спустя, когда он стал главным редактором журнала, ему позвонила Нелли и предложила свой материал. Он выразил готовность его опубликовать. Она пришла. Валерий Павлович сказал: «Ты почти не изменилась». А про себя подумал: «Как хорошо, что я на ней не женился. Как быстро она стала теткой… не лишенной привлекательности, но теткой…»

Выпили за встречу. И Нелли без обиняков сказала, что хочет работать в его журнале. Валерий Павлович пообещал при первой же возможности взять ее в штат. Обещание выполнил.

Мутыхляева спокойно ждала, когда кончится пауза, взятая главным редактором.

– Ну… – протянул он, не отрываясь от экрана. – Пусть сделает материал о выставке кулинарного искусства.

– Хорошо. Но ты меня знаешь, если я увижу, что он не справится, то сама скажу тебе об этом.

– Договорились.

Нелли вышла из кабинета и мгновенно оценила ситуацию. Секретарша пыталась разговорить Аксаева, но тот держался и лишнего не сболтнул. «Ну, да слушок подружка все равно пустит. И очень хорошо. Это для вида делают круглые глаза и качают головами, мол, «бесстыдница», когда зрелая дама заводит юного любовника, а сами завидуют до бессонницы».

– Я в отдел. Работы по горло. Увидимся, – бросила она секретарше.

Саша поднялся и пошел за ней. Он хотел спросить: «Ну что?», но в то же время боялся, и, точно обреченный на казнь, тянул время, надеясь на чудесное помилование.

Лицо Нелли не выражало никаких эмоций. По пути она заходила в кабинеты, оставляя Сашу ждать в коридоре. Потом усадила его на диван в холле и сказала, что скоро вернется. Девушка на ресепшене, отвечая на телефонные звонки, из-под ресниц поглядывала на Аксаева. Проходившие мимо сотрудницы спрашивали у нее взглядом: «Кто это?» − «Не знаю, – отвечала шепотом. – С Мутыхляевой пришел».

Наконец вернулась Нелли:

– Пошли. Выпьем чего-нибудь в кафе.

– Значит так, – сказала она, заказав капучино и кусок торта. – Валерий Павлович согласен взять тебя на испытательный срок. Для начала отправишься на выставку кулинарного искусства. Справишься, значит, дашь мне козырь двигать тебя дальше. Не справишься – не взыщи. Я за тебя писать не буду.

ГЛАВА VI

Аксаев сделал интересный материал: построил его в форме беседы двух посетителей выставки. И вот, стоило одному пазлу в мозаике жизни встать на свое место, как к нему стали подбираться другие.

Мутыхляева предложила Саше жить вместе. Было несколько неловко перед соседями, но Нелли, столько лет боровшаяся с мещанской моралью в себе и в других, теперь как бы специально решилась пойти на не укладывающийся в узкие рамки мышления обывателя поступок. И тут же начала разрабатывать эту тему в печати, а вскоре получила предложение принять участие в телевизионной программе, посвященной подобным неравным союзам. Саша сидел дома и смотрел по телевизору, как она, не называя имен, рассказывала об их отношениях.

Аксаева восхищал профессионализм Нелли и ужасала ее беспринципность. Он полагал, что сам «ас пера», что умеет владеть разговором, направляя собеседника в нужное русло, а оказалось: ему еще надо долго учиться, чтобы стать таким виртуозом, как Мутыхляева.

Ходатай одной бумагомарательницы, так называла ее Нелли, не сумев убедить журналистку сменить гнев на милость, прибег к деньгам. Тривиально, но действенно. Нелли, кричавшая ему в трубку, что на круглом столе разобьет псевдотворчество писательницы в пух и прах, неожиданно выступила с позитивной оценкой последней книги многообещающего автора. Саша, присутствовавший на этом столе, только глазами хлопал.

– Как же так? – не удержавшись, спросил он, помогая Нелли надеть пальто. – Ты же хотела…

– Но еще больше я хотела купить себе новый костюм, и мне как раз недоставало некоторой суммы.

Аксаеву стало не по себе, но не от поступка Нелли, а оттого, что он не осуждал ее и, будь такая возможность, сделал бы то же самое. Ведь ему очень нужны деньги.

Сопровождая Мутыхляеву на мероприятия, куда его самого ни за что бы не пригласили, Саша почти всякий раз испытывал неловкость. Его разглядывали в упор; не дождавшись, чтобы он отошел, начинали обсуждать его внешность. Двусмысленно улыбаясь, намекали Нелли на ее отношения с мальчиком из провинции.

«А что такого необычного вы в этом увидели? – пожимала она плечами. – Даже если бы это была девочка, ничего нового этим я бы не внесла в человеческие отношения. Все уже, увы, – картинно вскинув руки и тут же бессильно опустив их, − говорила Нелли, – давно сделано и сказано. Все уже испробовано, обсуждено, осуждено. Формула жизни неизменна. И ваши намеки лишь подтверждают это. Косность мышления – неизбывная черта, присущая большинству людей».

Тем не менее Саша порою не находил себе места, когда его порядочность вступала в спор с его же беспринципностью.

«Я сплю с женщиной, годящейся мне в матери, но проблема даже не в этом, а в том, что я ее не люблю. Да, она разжигает во мне желание, но такое, какое хочется удовлетворить наскоро, лишь бы избавиться от него. А что делать? Надо терпеть. Надо утвердиться в редакции. Завести связи. В конце концов, я все же занимаюсь любовью с женщиной, а не как тот, холеный красавчик, с мужиком. Он, правда, и имеет от него, – забывшись, позавидовал Саша, – и квартиру, и потрясный Феррари, и на курорты мужик его вывозит, и одевает… Фу-ты занесло!.. – одернул Аксаев самого себя. − Но как тут не чокнуться? Ведь всего хочется! А нельзя! Почему? Да потому, что так тебе на роду написано. Кем?.. Сам знаешь».

Он пытался успокаивать себя тем, что многие, очень многие завидуют ему и мечтают оказаться на его месте. Но едва обретал хоть какое-то моральное равновесие, как чистая и, несомненно, меньшая часть его души, наносила ему удар: «Мелкий, ничтожный человечишка».

Саша уже знал, каким образом утихомирить взыгравшую совесть. Он выпивал кряду три порции виски, и совесть умолкала, - она не переносит алкоголь.

Незаметно все как-то сгладилось. Саша привык, приноровился к Нелли. Поняв, что противоречить Мутыхляевой – только навлекать на себя ее гнев, он во всем стал с ней соглашаться. Но, чтобы доставить ей удовольствие, иногда делала вид, что она сумела переубедить его, и он, как бы пораженный ее логикой, видением настоящего момента и предвидением грядущих событий, склонял голову.

Аксаев начал брать интервью у знаменитостей, но добиваться этого права приходилось Нелли. Сколько раз раскрасневшаяся, уставшая от бесконечных переговоров по телефону с нужными людьми она говорила ему: «Порядок. Завтра позвонишь, и тебе назначат время».

В эти моменты Саша восхищался Нелли и безмерно уважал как профессионала. Но когда, отложив ручку или встав от компьютера, она вдруг начинала смотреть на него влажными, жадными глазами, то становилась ему неприятной: Аксаев, словно батрак, был обязан удовлетворять похоть госпожи.

Но понемногу Саша стал обретать уверенность, а Нелли почувствовала, что он из временного понятия в ее жизни превратился в постоянное. Когда он говорил, что ему надо встретиться с тем или иным знаковым человеком, она могла бы сослаться на то, что не имеет на него выходов, но тогда она умалила бы свою значимость, − поэтому делала все возможное и невозможное. Она отдавала себе отчет, что Саша будет с ней, пока будет нуждаться в ее помощи. А он все реже и реже обращался к ней с подобными просьбами. У него наладились отношения с Валерием Павловичем; он сумел стать своим человеком в редакции.

Все понимая, Нелли, тем не менее предпринимала отчаянные попытки оттянуть ужасный момент, когда Аксаев соберет свои вещи. Она прикидывала различные варианты, чтобы удержать его. И остановилась на крайнем: решила предложить ему жениться на ней, чтобы сделать наследником своей квартиры.

Взяв деловой тон, попыхивая сигареткой, Нелли сказала, что все может случиться, и она не хотела бы, чтобы ее сыновья выгнали его из квартиры.

– Ты больше их имеешь на нее право.

– Почему? – удивился Саша.

– Потому что я люблю тебя. А дети, что? Потребители. Только и канючат: «Дай то, купи это…»

– Нет, но… – Саша растерялся. – Это как-то… – он не мог подыскать нужных слов.

А в голове параллельно его внешней растерянности пробежала подлая мыслишка: «А классно было бы получить эту квартирку! Эх, и зажил бы я!.. Да, но Нелька-то еще не старая. И пока случится то, на что она намекает, мне придется повозиться с ней. Нет, гори все синим пламенем. Лучше съемная квартира, чем опостылевшая баба рядом».

Нелли ему уже порядком поднадоела. Приелись ее вздохи и стоны, которые сначала даже подзадоривали во время, как она выражалась, занятий сексом. Утомили вечные нравоучения в стремлении сделать его счастливым насильно, точно она Господь Бог. Ведь только ему дано осчастливливать людей против их воли.

Из множества мечтаний, тревожащих душу, человек выбирает одно и отдает всего себя, чтобы его материализовать. Но вдруг все рушится. Сидит человек на пепелище своих стремлений и вопрошает взглядом проходящих мимо: «За что?» Кто-то да скажет назидательно: «Бог! Он знает, что для тебя лучше».

Почти так же Саша расценил и предложенный ему брак. «Пора сматываться», – решил он. И как-то очень кстати познакомился с одной девушкой. Ему до того наскучили мясистые прелести Нелли, что косточки новой приятельницы приводили в восторг. Она находилась примерно в таком же положении, как Саша: срочно надо было съехать от любовника. Поэтому они быстро столковались и решили, что будут вместе снимать квартиру.

День, которого так боялась Мутыхляева, наступил. Она сидела за компьютером, когда хлопнула входная дверь, и вошел Саша. Жуя конфету, Нелли подставила щеку для поцелуя. Он наклонился, чмокнул.

– Котлеты на сковороде. Разогрей и ешь. Да, салат в холодильнике. Чай будем пить вместе. Я тебе такое расскажу… – сочно хмыкнула она.

– Послушай, – начал Саша и оторопел, поразившись собственной трусости. – «Ну что она мне сделает? Бульдозером пойдет на главного и вынудит того уволить меня? И пусть! Не могу же я всю жизнь с ней…»

Он представил, как сегодня перед сном Нелли будет почесывать свою отливающую подкожным жиром спину и позевывать. А потом прижмется к нему, вопьется в рот, точно пиявка, и приступит к занятию сексом.

– Послушай, – предпринял он вторую попытку к объяснению. – Я… мне… надо… – Мутыхляева подняла на него глаза, и он смолк под действием ее пронзительно встревоженного взгляда. Она почувствовала: что он пытается ей сказать, и испугалась.

«Нет-нет! Только не это!», – забилось ее сердце. Нелли закашлялась, чтобы не дать возникнуть жуткой паузе, и проговорила:

– Вот, умудрилась простыть. Пришла, выпила два стакана ледяной воды… Да, что я хотела тебе сказать, – торопилась она отвлечь Сашу и втянуть в пустяшный разговор, от которого потом будет невозможно перейти к разговору решительному.

Но Саша помнил, что юная подруга ждет его уже сегодня вечером в их квартире. И если некоторые мысли еще напоминали ему о том, что сделала для него Мутыхляева, и если совесть еще твердила, что он в неоплатном долгу перед ней, то тело стремилось в объятия новой девушки.

– Нелли, я снял квартиру, – стараясь придать голосу суровость, проговорил он. – Не могу же я все время жить здесь. Я стесняю тебя…

– О чем ты?! – воскликнула она, всем своим видом показывая, что не понимает причины его поступка.

– Как о чем? – Саша увлекся, и ему стало проще говорить. – Ты молодая женщина, – уверенно произнес он, и в то же самое время подумал: «Хотя, точнее было бы сказать: ты еще молодая, а честнее: ты уже не совсем молодая». - Ты можешь и должна устроить свою судьбу. А я тебе мешаю.

Он не ожидал, что Нелли так отреагирует на его слова. Ее лицо побелело. Она застыла, словно изваяние изо льда.

– Но пойми! – вскричал он, боясь, что она грохнется в обморок. – Между нами разница в возрасте…

Нелли выразила несогласие вялым движением руки.

– Это отговорки, – произнесла сдавленным голосом. – Когда любят друг друга…

Саша опешил: «С чего она взяла, что я ее люблю?»

– Иди! – несколько театрально взмахнула рукой Нелли. Потом подошла к нему и обхватила ладонями его голову. – Вот, значит, и все, – сникнув, помолчала. – Ладно, иди.

Саша кинулся в спальню. Торопливо побросал вещи в сумку. Проходя мимо сидящей на диване Нелли, сказал:

– Ну, что ты? Я ж не навсегда.

Она усмехнулась:

– Да все нормально…

Но он еще не успел захлопнуть дверь, как услышал всхлип подавляемых рыданий.

Аксаев ошибся в своих предположениях. Он ожидал, что Мутыхляева ему не спустит. Но она, оказавшись в идиотски глупом положении женщины, слишком увлекшейся молодым мужчиной, сделала вид, будто довольна, что Саша, устроившись, стал жить отдельно.

– Ничуть не жалею, что помогла ему. И буду помогать. Он способный парень, – говорила она секретарше главного. – Но не могу же я ради него терять последние годы молодости. Мне пора подумать о себе.

Между Сашей и Нелли как-то само собой установилось правило: когда ему была нужна ее помощь, он приходил к ней, удовлетворял ее женский пыл, а она оказывала ему необходимое содействие.

Воспоминания вихрем пронеслись в голове Аксаева, пока он слушал Валерия Павловича.

– В общем, ты понял: статья должна быть яркой. Напиши, о чем она мечтала, над чем работала. Просмотри наброски, заметки, дневники. Может, что опубликуем. Короче, разбери ее наследие. Нельзя от Нелли отделаться несколькими, пусть и прочувственными строками.

ГЛАВА VII

Саша вошел в прихожую и почувствовал знакомый запах. Раньше он не обращал на него внимания, но теперь… теперь, когда он в квартире Нелли, а она уже никогда не выйдет к нему навстречу, его вдруг пронзила острая боль. «Неужели никогда?!»

Неожиданно ему почудился звук, будто кто-то подвинул стул. Он не испугался, а, наоборот, с радостью ждал, что сейчас появится Нелли. Он стоял, не зажигая света. Никто не вышел. Саша вздохнул и прошел в гостиную.

Журналист проник в квартиру Мутыхляевой инкогнито. Она пустовала до вступления в права наследования младшего сына Нелли, хотя все знали, что старший будет оспаривать у него права. Аксаеву дал ключи Валерий Павлович. Когда-то Нелли на всякий случай передала ему на хранение дубликат, пояснив: «Может так прикрутить, что дверь открыть не смогу».

Взяв первую попавшуюся папку с компьютерного стола, Саша принялся просматривать собранные там материалы. Папок было много, поэтому он решил прерваться и выпить кофе. Пока кофе готовился, он вспомнил, что среди поваренных книг Нелли держала свой ежедневник. «Полиция, наверное, забрала его, – подумал Аксаев, но все-таки пробежал взглядом по книжным корешкам. – Нет, вот он. Значит, ничего заслуживающего внимания в нем не содержится».

– Встречи… встречи… – листал он страницы, попивая кофе. – А вот и последняя – с Шестовым.

Аксаев вернулся в гостиную и вновь занялся просмотром вырезок из журналов, газет, распечаток из Интернета. Час спустя стал позевывать. Но дремота прошла, когда он обнаружил несколько объемных папок с материалами о Ладе Брусневой, в прошлом спортсменке, потом солистки известной вокальной группы «Лилии», потом хозяйке антикварного магазина и, наконец, владелице сети загородных отелей.

– Хм!.. А Нелли обстоятельно подготовилась к интервью с ней, – пробормотал Саша. – Даже чересчур. Странно, зачем ей понадобилось с такой скрупулезностью собирать факты из биографии Брусневой? Она, конечно, фигура, заслуживающая внимания, но не настолько.

Аксаев включил компьютер. Просмотрел кое-какие файлы, откинулся на спинку кресла на колесиках и стал елозить по полу.

– Проведи журналистское расследование! – передразнил он Валерия Павловича. – А я не следователь, я репортер. Возись теперь со всем этим хламом, – толкнул он локтем стопку папок. – Сиди, разбирай, сличай, выискивай. Легче придумать, чем восстановить по обрывочным фактам истину. О, теперь я отлично понимаю Александра Дюма: ему просто было лень возиться с историческими подлинниками. Он брал случай из истории и делал с ним, что хотел, лишь бы ему было удобно. И я такой. Проведи расследование! – не мог успокоиться Аксаев. – Вот если бы сканировать мозг одного человека в мозг другого, тогда… А что?.. Ведь уже сканируют человеческий мозг в компьютер. – Саша запустил пальцы в волосы и принялся тереть голову. – Фух!.. – выдохнул протяжно. – Кстати, у Нелли был неплохой бар. Может, что уцелело? – не вставая с кресла, он подъехал к стенке, открыл нижнюю дверцу и отыскал бутылку коньяка. – Отлично. Препарат для сканирования мыслей покойной, еще витающих здесь, найден. Остается только принять его, потом сосредоточиться, четко определить задачу и расслабиться…

– Процесс пошел, – дурачась, проговорил Саша, закуривая тонкую сигару, найденную в ящике стола, и почувствовал, как коньяк ослабляет напряжение мышц, как сознание освобождается от хлама… В голове стало до неприличия пусто. Аксаев уже был готов погрузиться в сон, как вдруг что-то словно ударило его по темени… и замелькали обрывки каких-то странных, будто чужих видеомыслей. Их становилось все больше и больше: одни с поспешностью вытесняли другие. Саша попытался избавиться от них, но не смог. Он покорился: «Ну и черт с вами. Крутите свое кино…»

* * *

Нелли вышла из здания редакции в прекрасном расположении духа. Валерий Павлович поручил ей написать большую статью о сети отелей «Пикник», заказанную самой владелицей Ладой Брусневой.

«Если повести дело с умом, то можно помимо хорошего гонорара еще и отдохнуть по приглашению хозяйки в каком-нибудь из ее отелей. Говорят, там просто сказка наяву. Бруснева все делает с размахом. Вообще, она интересная фигура. О ней много можно рассказать. Надо только суметь расположить ее к себе», – размышляла Нелли, по пути заскочив в супермаркет.

Она катила тележку с продуктами, а в голове уже разрабатывала сценарий интервью. Неожиданно ее сильно ударили локтем в бок, и толстая тётка, бурча ругательства, прошествовала мимо. Она была уверена, что ей это сойдет с рук. Но Нелли зычным голосом послала длинную фразу в ее адрес. Та обернулась, открыла рот и обомлела. Мутыхляева уже подозвала к себе дежурного менеджера и, представившись, указывала на тётку рукой. Та опешила и впервые в жизни стушевалась. Она-то привыкла, что все пасуют перед ее хамством. Её багровая морда, большой рот с дряблыми губами, толстые ляжки всюду пробивали ей дорогу. А тут вдруг эта интеллигентка решила найти на нее управу. При этом Нелли использовала только нормативную лексику, но настолько виртуозно, что тётка поникла под напором таких непонятных ей слов. Менеджер холодно попросил её быть более вежливой во время пребывания в их магазине.

«А ты думала! – презрительно глянула на нее Нелли. – Мутыхляева всем даст отпор!»

Походкой деловой, уверенной в себе женщины Нелли вышла из супермаркета. Она была немного взвинчена после столкновения с хамкой, но быстро избавилась от неприятного чувства, погрузившись в размышление о предстоящей встрече с Ладой Брусневой.

«Сколько, интересно, ей лет? Не больше тридцати. Немногие женщины достигают таких высот в ее возрасте. Настоящая ВИП-персона. Но я-то умею с ними разговаривать».

Дома Нелли заглянула в Интернет: узнать, что там есть на Брусневу, − и задумалась, с какой стороны лучше к ней подступиться?

«Прежде всего, внешний вид. Она не должна почувствовать большую разницу в возрасте».

Нелли позвонила своему стилисту. Сделала короткую стрижку и придала прядям волос различные оттенки − от орехового до медово-русого. Результатом осталась довольна.

На следующее утро перед Пежо Мутыхляевой раздвинулись высокие ворота «Эпохи на заказ», главного из загородных отелей Лады Брусневой, и журналистка въехала в сказочный лес. Там, по другую сторону, осталось серое шоссе, чахлые деревца, пыль, тусклое солнце, здесь же все переливалось яркими, сочными красками. Небо, как и положено ему, было незамутненно голубое, листья на деревьях сверкали, будто их только что протерли влажной губкой, на сине-зеленой воде пруда покачивались желтые кувшинки. Воздух, проникая в легкие, оставлял свеже-сладкое послевкусие в носу и горле. Нелли почувствовала необыкновенный прилив бодрости и, энергично повиливая бедрами в синих капри, зашагала к административному корпусу.

Секретарша Брусневой с вопросительной улыбкой посмотрела на нее. Мутыхляева представилась. Девушка кивнула и, принеся извинения, попросила подождать.

– Присаживайтесь, – проговорила она. – Чай? Кофе?

Нелли отказалась. «Если Бруснева заставит меня долго ждать… – запыхтела она от недовольства, – то я… »

Журналистка еще не определилась с угрозой, как из кабинета вышли Бруснева и девушка с белокурыми спиралями волос. Воочию увидев владелицу сети отелей, Мутыхляева ощутила трепет, вызванный представлением о больших деньгах, которые олицетворяла собой эта молодая женщина, − трепет, невольный, неприятный, унижающий в собственных глазах.

– Значит, Ладочка, как договорились? – щебетала белокурая девушка. – Я безумно волнуюсь. Ведь это всего во второй раз. Первый был неудачный. И, знаешь, как-то сразу не заладилось. Платье оказалось узким… ну, я тогда уже на четвертом месяце была, совсем не заметно, а пришлось срочно расставлять. Но о том браке я и думать не желаю. Самое главное, чтобы теперь сложилось.

– Не беспокойся. Наслаждайся моментом. Я вас устрою в шато на острове. Утром, когда проснетесь, почувствуете себя единственными во вселенной: щебет птиц, плеск воды - и никого. Обслуга работает, как разведчики в тылу врага, бесшумно и незаметно.

– Ты просто спасла нас. Мы хотели ехать в Италию. Но у меня концерты.

«А, – узнала девушку Мутыхляева, – очередная звезда. Сюсюкает что-то в микрофон».

– Италия? – с презрительным недоумением переспросила Лада. – Но это трафарет. Ты уникальна. Ты выходишь замуж, и у тебя все должно быть, не как у других.

– Да-да! – подхватила звезда. − Так уж и быть, запустим репортеров на остров. Сначала я не хотела, но потом поняла: я не имею права скрывать такое событие от публики.

Лада, обнимая девушку за талию, слегка подталкивала ту к выходу. Вежливо выпроводив ее, подошла к Мутыхляевой.

– Здравствуйте. Прошу, – пригласила она журналистку и, обернувшись, бросила взгляд на женщину, тоже находившуюся в приемной и привставшую с кресла.

– Я вам говорила. Это… − поспешила с объяснениями секретарша.

– Хорошо. Потом. Прошу, проходите, – повторила она свое приглашение Мутыхляевой.

Тщеславная натура Нелли не замедлила отметить, что та женщина уже ожидала в приемной, когда пришла она. «Вот, что значит имя! А ты, голубушка, − никто, поэтому посиди».

Журналистка взглядом обежала кабинет Брусневой в стиле хай-тек.

– Очаровательный минимализм, – бросила с видом знатока и, присев на диван, стала готовиться к разговору. Вынула из сумки диктофон и блокнот с заготовленными вопросами.

– Прежде всего, – садясь в противоположный угол дивана, начала Бруснева, – я скажу, что нужно мне. – Она задумалась, машинально поправляя белоснежный воротничок рубашки, застегнутой только на две нижние пуговицы, чтобы была видна ее великолепная и в свое время знаменитая грудь.

– Как вы знаете, прошло чуть более двух лет с момента создания сети отелей «Пикник». Первой в цепочке была «Усадьба». А сейчас я готовлюсь к торжественному открытию гостинично-туристического комплекса «Эпоха на заказ». Я хочу предоставить своим гостям возможность пожить в эпохе, выбранной по их желанию. Ведь это случайность, что мы, к примеру, родились в 20-м веке, а не скажем, в 17-ом. И каждый, я так полагаю, имеет в своей душе пристрастие к тому или иному времени. «Эпоха на заказ» включает в себя стилизованные корпуса такие, как: дворец императрицы, готический замок, шале серебряного века и так далее. Комплекс уже работает, но официальное открытие состоится по завершении строительства последнего объекта – римского павильона. Хочу обратить ваше внимание, что в оформлении интерьеров использованы уникальные авторские и антикварные изделия из бронзы и полудрагоценных камней, а элементы декора выполнены из благородных металлов. Как сейчас принято, любую понравившуюся вещь постоялец может приобрести. Но цены настолько высоки, что, думаю, желающих найдется не много. Помимо погружения в эпоху, мы предоставляем гостям всевозможные развлечения. Для гольфистов − два поля на восемнадцать лунок и три поля на девять. Для начинающих – гольф-курсы. В распоряжении любителей водного отдыха – объединенные закрытый и открытый бассейны. По озеру можно кататься на лодках, яхтах. На территории два ресторана с живой музыкой. Пиано-бар. Диско-клуб… – она перевела дыхание. – Ну, и многое другое. Я обрисовала вам все в общих чертах. Вы же внимательно ознакомьтесь с каждым отелем, входящим в сеть, но особенный упор сделайте на предстоящее грандиозное открытие «Эпохи на заказ». Для этого вам выдадут специальный пропуск. В течение двух недель вы сможете жить в любом из отелей. Но опять-таки повторяю: все внимание на «Эпоху».

Нелли с трудом удалось удержать губы, готовые расплыться в сладенькой улыбке. «Подфартило. И отдохну, и денежек срублю и, может быть, познакомлюсь с кем-нибудь. В таких отелях шушера не отдыхает. Ах, как хочется пристать, словно усталой лодочке, к какой-нибудь солидной пристани, в виде богатенького мужчины…»

– Надеюсь, вы меня поняли? – на несколько секунд взгляд Брусневой замер на Нелли.

– О да, конечно. Но мне бы хотелось задать вам кое-какие вопросы. Вы такая известная… – Мутыхляева, что было ей не свойственно, под взглядом Брусневой вдруг стала теряться. – Ваша популярность как певицы… – Нелли шумно сглотнула, – как гимнастки. Увлечение антиквариатом…

Бруснева поднялась с дивана и сложила руки на груди. Глаза Нелли впились в большой синий бриллиант на ее пальце. «Вот это да!» – промелькнуло у нее в голове, но язык, обретя уверенность, продолжал бойко бить по зубам.

– Вы редкое, можно сказать, феноменальное явление нашей эпохи. О вас должно рассказывать. Вы – квинтэссенция современной женщины… Вы…

«Пора бы пресечь поток красноречия этой тетки. – От сдержанной усмешки у Брусневой чуть сузились глаза. – Господи, это надо же так вырядиться! Какие-то короткие синие штаны, с ее-то фигурой! Аляповатая блузка и совершенно дикие босоножки на жуткой танкетке…»

– Я полагаю, – вторглась Бруснева в речевой водомет журналистки, – что мы поговорим обо всем позже, когда вы принесете мне готовый материал. Прежде чем он пойдет в печать, я должна ознакомиться с ним.

Подобное желание не явилось для Мутыхляевой неожиданностью. Многие заказчики знакомятся с материалом, но всякий раз это вызывало внутреннее неприятие у Нелли. «Я − профессиональный журналист и лучше знаю, что и как следует подавать читателю».

– Пожалуйста, – мгновенно потускнев от раздражения, ответила она. – Но, считаю, – ей все-таки хотелось настоять на своем, – что было бы неплохо помимо представления отелей написать и о вас, их владелице. Ваше имя привлечет к ним большее внимание.

– Вы напишите – я прочту. Если понадобится, дополню, – сухо произнесла Бруснева, и вдруг лицо ее озарилось ясной улыбкой. – Вы не сердитесь, просто я ограничена во времени.

«Вот стерва, умеет вывернуться», – подумала Нелли и улыбнулась в ответ.

– Надеюсь, мы поняли друг друга, – выпроваживая Мутыхляеву, проговорила Бруснева.

– Несомненно, – уверила ее та и вежливо кивнула на прощание.

* * *

Взгляд Брусневой вновь вопросительно остановился на женщине, терпеливо сидевшей в приемной.

– Вы ко мне по какому вопросу? – строгим тоном обратилась она к посетительнице, давая понять, что очень занята.

Та встала с кресла и несколько растерялась, точно была удивлена. Бруснева внимательнее посмотрела на нее и как будто стала что-то припоминать.

– Лада… – начала женщина, – ты что, забыла меня?.. Я… Оля… Оля Градобоева.

– Оля? Ты? – Бруснева оглядела ее с головы до ног. – П… проходи, – пригласила не в силах скрыть изумления.

Градобоева опустила глаза, словно стесняясь самое себя, и прошла в кабинет.

– Присаживайся, – предложила Лада, с трудом веря, что эта поблекшая женщина, от смущения не знающая куда деть руки, ее ровесница. Наконец, посетительница, скрестив пальцы, положила их на колени.

– Я… Я… – она шумно выдохнула и с горькой усмешкой призналась: – Не знаю, с чего начать…

– Да и так понятно, – сказала Лада. – Плохи дела. Совсем. Что ж…

– Нет! Нет! Не думай! – воскликнула Ольга, и щеки ее покраснели от внутреннего напряжения. – Я не опускала рук, держала спину, боролась, как нас учили, помнишь? До конца. И была уверена, что выдержу, выберусь, выкарабкаюсь… – ее минутное оживление сменилось отчаянием, она сникла. – Поверь! – встрепенулась вновь, желая объяснить то, в чем сама не могла разобраться. – Самое смешное… обидное… что другие устроились, а я… не смогла. Я!.. Это меня убивает ежеминутно. Я ничего не понимаю.

– Что ж тут понимать? – усмехнулась Лада.

Ольга с неподдельным удивлением посмотрела на нее.

– А тебе что, все ясно?

– Конечно, – самодовольно ответила Бруснева. – Вспомни, какую прямую, бескомпромиссную дорогу жизни ты наметила себе еще в детстве. Ты была уверена, что пройдешь по ней, ни перед кем не склоняя головы. Ты – Ольга Градобоева, и поэтому все остальные должны были почтительно расступаться перед тобой.

– Разве это плохо?

– Я не говорю, что плохо. Невозможно. Во всяком случае, для нас, девочек из простых семей.

– Зато теперь мои враги и недоброжелатели могут быть довольны. Я скатилась на самое дно, – намеренно издеваясь над собой, произнесла Ольга. – Ты не поверишь, кем я только ни работала! И дрянь какую-то пассажирам в метро навязывала, и в газетном ларьке торговала… Представляешь, два ларька рядом: один мой, другой с напитками. А между ними по ночам мужики туалет устраивали. Днем жара, дышать нечем, откроешь дверь – а с улицы вонь… – она опустила голову, голос ее дрогнул: – Лада, я больше не выдержу. Помоги! Я не одна. У меня сын. Мы у мамы живем. Нам так трудно.

– А что же отец ребенка? – отлично понимая насколько унизителен этот вопрос для Ольги, осведомилась Бруснева.

– Я… мы… я с ним не расписывалась… – с трудом выдавила она из себя. – Даже не представляю, где он.

– Значит, и здесь пришлось свернуть с прямой дороги, – констатировала Лада, и, зная прежнюю Градобоеву, ожидала, что та сейчас вскочит и, бросив что-то уничижительное в лицо, выбежит из кабинета.

Но Ольга, вся съежившись, даже не подняла головы.

«Основательно проехалась по ней жизнь, точно катком разгладила. Ну, да у меня не благотворительный фонд, но что-нибудь дам. Все-таки подруга детства и экс-чемпионка Европы. Вообще, действительно, странно. С таким титулом нигде не устроиться. Что ж, у одних талант блистать под аплодисменты на помосте, у других приноравливаться к любым поворотам жизни».

Лада взяла сумку и вынула портмоне. Ольга вскинула голову и протестующе замахала руками.

– Нет-нет! Не надо.

– А что тогда? Прости, но у меня нет времени предаваться воспоминаниям. Я сочувствую, однако… – в ее голосе звучало полное безразличие к проблемам бывшей подруги.

– Возьми меня на работу.

– На работу? Кем?.. Горничной? Ну, если хочешь…

По изменившемуся выражению лица Ольги, она догадалась, что та рассчитывала на гораздо большее.

«Для этого, душенька, надо было прогибаться сознательно, а не под влиянием обстоятельств. Нет, дорогая, ты даже на ресепшен не рассчитывай. Впрочем, тебя можно неплохо использовать. – Лада оживилась. – Черт возьми, а это будет забавно. Отпад, да и только».

– Кажется, я кое-что придумала. У меня в новом комплексе есть гольф-поля. – Ольга вся вытянулась, ожидая, что Лада предложит ей стать тренером. Она, правда, никогда не играла в гольф, но ведь нескольких недель ей будет достаточно, чтобы освоить принципы этой игры. – Ты могла бы работать кедди.

Ольга точно окаменела. Бруснева искоса смотрела на нее и не узнавала прежней несгибаемой гимнастки.

«Куда девался знаменитый градобоевский апломб?!»

– Согласна? – вывела она ее из состояния ступора.

– Да, конечно. Спасибо. Большое спасибо.

«Ага! Научилась благодарить. Ну-ну!»

– А, может быть… – начала Ольга, но осеклась, вспомнив все полученные ею отказы, после которых она выходила с таким горящим от унижения лицом, словно ей надавали пощечин. – «Кедди – экс-чемпионка Европы по спортивной гимнастике…»

«Это улет! – проведя от удовольствия языком по губам, точно определила Бруснева. – Такого кедди, пожалуй, даже в суперэлитных гольф-клубах не сыщешь».

– А когда можно?..

– Хоть завтра. Кстати, к концу следующего месяца мы ожидаем заезд большой группы гольфистов. Им любопытно ознакомиться с новыми полями, тем более что над их созданием работал один из самых известных дизайнеров. У тебя будет оклад плюс чаевые. Если кедди расторопен, он зарабатывает неплохие чаевые, – намеренно повторила Лада, делая ударение на унизительных для Ольги словах.

– Да, спасибо. Надеюсь, я впишусь в компанию подростков.

Лада с безжалостным интересом взглянула на нее. «А! Смотри! Еще колобродит забитая куда подальше гордость. Подростки ей не нравятся. А ты, понравишься им? Они-то на своем месте, а вот ты займешь чужое. Какой-нибудь мальчишка мог подработать, а взрослая тётка ему заработок перебьет. Неудачница она, видите ли, страдалица. Дура ты, и больше ничего».

– Обратишься к моей секретарше, она объяснит, что и как.

Ольга выдавила улыбку: «Хоть такая работа. Все лучше, чем ничего».

– Спасибо, – проговорила со странной гримасой благодарности и плохо скрываемой обиды. – Ну, я пошла.

Лада посмотрела ей в спину. «Гордая. Даже несчастья не согнули ее». Бруснева не могла оторвать взгляда от этой спины. Как она ее ненавидела… тогда!

ГЛАВА VIII

Утром Лада с трудом продирала глаза от громкого голоса матери:

– Вставай!

Зевая, она кривила сонные губы:

– Сейчас… – и на конце слова засыпала.

– Ладка! – раздавался раздраженный вскрик, а потом следовало ворчание: – Вечером не уложишь, а утром не добудишься. Вставай, опоздаешь в школу.

«Школа-а-а – тянулся звук в голове Лады. – А ну ее! Что там? Спать хочется…»

Прохладные руки ласково обхватывали ее щеки.

– Принцесса моя, вставай! Поднимайся, Ладушка! – отец, присев на край дивана, прогонял ее сон. – Сладко спать, но надо, Ладушка!

– Ой… – не открывая глаз, она потягивалась.

Мать в нижнем белье, что-то жуя на ходу, бегала в соседней комнате. Останавливаясь у стола, отпивала из кружки кофе. Потом, закинув ногу за ногу, красилась, держа перед собой зеркальце.

Лада поплелась в ванную. Мать, надев короткую узкую юбку, склонившись, что-то искала в своей сумке. Отец подошел и обнял ее сзади. Она рассмеялась, тут же оттолкнув его.

– Славик, хватит.

– Все хватит и хватит, когда же?.. – услышав шум воды в ванной, не выдержал он. – Не понимаю тебя. Такая сексапильная женщина, – он возобновил ласки, – а в постель не затянешь.

– Устаю. Какое сейчас время?! Точно загнанная: на двух работах да еще мужа удовлетворяй. Откуда силы? – покраснев от раздражения, выпалила она.

– Наряжаться у тебя силы есть…

– Не могу же я, как чучело, на работу ходить. Внешний вид, сам знаешь, много значит.

– Люба, но мне же не семьдесят. Мне надо… я хочу…

– В выходные, Славик. Любовь – по выходным. Ладку к бабушке отправим… – и, словно увидев возгоревшееся пламя, кинулась к зазвонившему телефону. – Да. Слушаю. А?!.. Да. Сейчас. Спускаюсь.

– Это Лена подъехала, – надевая жакет, проговорила она, не заботясь, слышит муж или нет. – Все, побежала.

В коридоре схватила с полочки духи и побрызгала в декольте.

– Папа, завтракать давай, – крикнула Лада, натягивая школьное платье.

Проводив дочь в школу, Вячеслав стремглав бросился за троллейбусом. Успел впихнуться. Дверцы, проехавшись по его спине, с натугой закрылись.

Став частицей хмурой, полусонной толпы, Бруснев спустился на эскалаторе в метро. Выйдя на поверхность, влился в зевающий людской поток, устремленный к дверям облфо. Стиснутый в лифте, поймал на себе взгляд молодой женщины. Хотел опустить глаза, но она своим задорным бесстыдством на несколько секунд удержала его внимание. Чтобы скрыть смущение, он солидно кашлянул. В кабинете задержался перед зеркалом: «А что? Мне только тридцать четыре».

Следом за ним, одна за другой, проскользнули три женщины и постарались сделать вид, что пришли раньше начальника.

Он сел за стол, раскрыл папку и погрузился в просмотр документов. Но что-то не работалось.

Бруснев попал в облфо по окончании финансово-экономического факультета одного из столичных вузов. Проработал полгода, затем призвали в армию. Вернулся − и опять в облфо. За одиннадцать лет дослужился до начальника планово-финансового отдела. Под его непосредственным руководством находилось шестнадцать сотрудников и все – женщины. Сложно, но как-то несолидно. Бабский начальник. Хоть бы пару-тройку мужчин. Все сотрудницы смотрели на него влюбленными глазами. Помани − любая пойдет. Несколько раз сманивал одну: пышную, белотелую, белокурую. Было хорошо, но не так, как с Любой. Хоть и жена, а всех женщин перебивала.

Вячеслав с Любой учились на параллельных потоках. Встречались только на общих лекциях. Она носила такие узкие джинсы, что едва пуговка застегивалась. У нее был озорной нрав и то, что называется зов пола. Ничего особенного она не делала, но, глядя на то, как она двигается, поправляет волосы, слизывает с губ шоколад, Вячеслав чувствовал, что его охватывает какое-то неизъяснимо приятное волнение.

Однажды он попал вместе с ней на студенческую вечеринку. И там узнал, что, оказывается, Люба встречается с одним парнем, сыном заведующего райпищеторга. Бруснев вполне мог бы потягаться с ним, если бы они оба были одеты, подобно древнегреческим спортсменам, то есть попросту были голые. Но тягаться с упакованным во все импортное да еще с лейблами знаменитых марок парнем – заведомо проигрышное дело.

Но случилось так, что Люба без всякой борьбы досталась Вячеславу. Тогда они уже вступили во взрослую жизнь и были вынуждены принять ее условия. Дочь простых советских инженеров Люба не подходила в жены сыну заведующего райпищеторга, который женился на дочери директора завода.

Вернувшись из армии, Бруснев позвонил Любе и предложил встретиться. Это было незабываемое время. Спустя год после свадьбы родилась Лада. Вячеслав ошалел от счастья. Он смотрел на нее и думал, что она – воплощение, материализация их безумных ласк, их безоглядной нежности. Это он и Люба, слитые воедино. И если жена могла оттолкнуть его, сказав, что устала, занята, то Лада всегда тянула ручонки навстречу ему.

Люба не стала дожидаться конца декретного отпуска: отдала дочку в ясли. Вячеслав пришел с работы, и она огорошила его новостью. Он воспротивился:

– Ребенка погубим. Всеми болезнями переболеет!

– Ничего! – с каким-то злорадством воскликнула Люба. – Несахарная. Я вот в яслях была и, слава Богу, выросла. И тысячи других детей.

– Да плевать мне на тысячи других! – не на шутку разошелся Вячеслав. – Это моя дочь! Это самое главное, что у меня есть. У нас с тобой.

– Ну и сиди с ней. А мне на работу надо. Сейчас как раз идет в декрет референт завторготдела. Я хочу попытаться устроиться, хотя бы временно, на ее место. Есть у меня одна зацепка. Должны же мы из нужды выбиться!

– А разве мы нуждаемся?

У Любы от удивления глаза застыли на одной точке. Придя в себя, она захлопала ресницами и, посмотрев на мужа, спросила:

– А разве нет? Разве вот это мебель? – обвела она вокруг рукой. – Разве вот это одежда? – двумя пальцами оттянула джемпер, надетый на ней.

– Но все так одеваются. Во всяком случае, большинство.

– Да плевать мне на большинство! Главное, что я так не хочу.

Вячеслав все же попытался переубедить жену. Но Люба твердила, что должна немедленно занять освободившееся место.

Теперь каждое утро начиналось с крика разбуженной Лады, которую насильно отрывали от подушки, одевали, выносили в мороз, в дождь на улицу; отдавали в бездушные руки нянечки и торопливо, не поворачивая головы, чтобы не встретиться с глазами несчастного ребенка, убегали на работу.

«А как иначе? – пожимала плечам Люба и поправляла ворот модного свитера. – Надо же деньги зарабатывать, чтобы и ребенку, и себе, по возможности, ни в чем не отказывать».

Когда Ладе исполнилось пять лет, Вячеслав, для того чтобы она поменьше находилась в садике, записал ее в секцию спортивной гимнастики. «Там все дети здоровые», – решил он. Во время перерыва Бруснев отводил дочь в спортивную школу и вечером забирал. Лада оказалась очень способной. Тренер выделил ее сразу. Вячеслав подумал: «Чем черт не шутит?», вдруг его дочь станет знаменитой спортсменкой?! Раздаются звуки гимна, поднимается флаг страны, а на пьедестале почета стоит Лада.

Но могучее государство, под чей гимн жили миллионы, развалилось.

– Нашу секцию распустили, сказали, месяца на три, – как-то придя домой, сообщила Лада.

– Они с ума сошли! – вскричал Вячеслав. – Олимпийский резерв!

Он бросился бегать по спортивным школам и нашел энтузиастов, а может, людей, умеющих видеть дальше, чем другие. Несмотря на трудности, они продолжали готовить новые кадры гимнасток.

Обладая двигательной одаренностью, Лада легко разучивала элементы и быстро выбилась из общей массы. Ее перевели в основную группу, состоящую из десяти девочек, первой среди которых была Оля Градобоева. Худенькая, светловолосенькая, востроносенькая, но наделенная каким-то ослиным упрямством и лошадиной выносливостью.

Тренер приглядывался к своим подопечным и однажды попросил остаться после тренировки четырех девочек. Больше он ничего не сказал, но все остальные − кто с завистью, кто с едва сдерживаемыми слезами − посмотрели на них. Они поняли, что не вошли в число избранных, тех, кого будут готовить в чемпионки.

Избранные сидели на длинной узкой скамье и, затаив дыхание, слушали тренера.

– Стать чемпионкой – не просто. Но это такая цель, ради которой можно вытерпеть все. Это словно звезду с неба достать. Далекая, недоступная, гордая и вдруг - она у вас в руках. – Он помолчал, а потом продолжил, но уже другим тоном: – Тренировки теперь будут по семь часов. Затем – строжайшее ограничение в еде. Запомните, купальник подчеркивает все. Даже лишних сто грамм будут заметны. Никаких пирожков и газировок. Ваша жизнь отныне подчинена цели стать чемпионкой.

Тренер еще долго говорил, девчонки слушали, как завороженные, и были готовы на все, лишь бы только побеждать.

Лада пришла домой радостно возбужденная, говорила, захлебываясь:

– Меня отобрали. Я обязательно стану чемпионкой. Обязательно.

На следующее утро вместо школы она отправилась в спортзал. Тренировка длилась с восьми до часу и еще вечером четыре часа под постоянным психологическим воздействием тренера. Он внушал каждой: «Ты должна стать первой».

Лада была уверена, что она - лучшая. Но на Личном первенстве России в возрастной группе одиннадцать−двенадцать лет между Ладой и Ольгой развернулась настоящая борьба. Ольга заняла первое место в опорных прыжках, Лада – в вольных упражнениях. В выступлениях на бревне призером стала Ольга, зато Лада победила на брусьях.

Жизнь юных гимнасток складывалась из тренировок и соревнований. В четырнадцать лет они стали кандидатами в мастера спорта. На юниорском чемпионате мира выиграли по две золотые медали на отдельных снарядах и были приглашены в основную сборную команду. Тренировались до потери сознания. До кровавых мозолей. На сотрясение мозга, воспаление суставов, подвернутые голеностопы и выбитые пальцы даже внимания не обращали. Тренер твердил, как заклинание: «Без злости в чемпионы не попадешь».

На следующий год на чемпионате России Градобоева завоевала титул сильнейшей гимнастки страны, Ладе досталось серебро. На награждение Бруснева шла следом за Ольгой. Она смотрела ей в спину и вдруг впервые в жизни ощутила острое чувство зависти, больно полосонувшее душу.

На чемпионате Европы Градобоева чуть уступила в личном зачете румынской гимнастке, выиграв три золотые медали на отдельных снарядах. Лада получила бронзу. Она даже не столько завидовала чемпионке, сколько ненавидела Ольгу. «Опять следом за ней, точно шлейф». Хотелось расплакаться, крикнуть судьям, что все они свиньи тупоголовые, хотелось отхлестать по физиономии Ольгу. Но репортеры наводили на них камеры, задавали вопросы, и она изо всех сил улыбалась, стремясь затмить соперницу своими внешними данными. Но и тут, несмотря на то, что Лада по сравнению с Ольгой была красавица, иностранцы нашли в Градобоевой особый холодноватый шарм и беспрестанно предлагали сняться для каких-то журналов.

По прилёте домой, в аэропорту, их ожидал грандиозный прием. Здесь фоторепортеры выделили Ладу. Ольга это тотчас почувствовала. Она нахмурилась, как перед выходом на помост. Ей задавали дежурные вопросы, а Ладу расспрашивали обо всем и приглашали на фотосессии и даже на телевидение.

Сквозь окруживших ее репортеров, протиснулся отец. Заметив его, Лада бросилась ему на шею. День спустя на обложке одного крупного еженедельного журнала появился их снимок.

«Поздравляем!» – раздалось со всех сторон, когда Бруснев пришел на работу. − «Какую дочь вырастил! – заметил его начальник. – Гордость страны! Непременно чемпионкой станет».

Приятельницы Любы тоже поздравили ее, но с оттенком недоумения: «А что ж это на снимке только твой муж, а где же ты?»

Спортивное руководство наградило призерок путевками в загородный отель. Десять дней отдыха пролетели, подобно карнавалу: красочно, шумно и быстро. Когда Лада вновь вошла в спортзал, когда намазала руки магнезией, то вдруг поняла, что та, яркая, веселая сторона жизни нравится ей больше, чем эта. Но за тот краткий блестящий миг радости надо платить таким трудом, от которого лошади дохнут. И самое страшное, что в любой момент можно получить травму. «Ради чего я выделываю эти рискованные элементы? Ради славы? Однако ее можно достигнуть и другим путем, менее опасным, – подумала она, но тут же одернула себя. – Впереди чемпионат мира. Надо работать. Надо сделать все, чтобы больше ничья спина не маячила передо мной!»

И начались изматывающие дух и тело тренировки. Лада поглядывала на хмурое, сосредоточенное до озлобления лицо Ольги и ненавидела ее. Она чувствовала, что ей не обойти этого монстра из плоти, который запрограммирован на победу. Ольга не жила: она тренировалась. Дали б ей волю, она бы и спать оставалась в спортзале.

«Вот стану чемпионкой, сразу уйду. А вдруг не стану?..» Мелькнувшее сомнение помешало сосредоточиться и, выполнив упражнение на брусьях, Лада при соскоке подвернула ногу. Тренер набросился на нее чуть ли не с кулаками:

– О чем думаешь? Чемпионат мира на носу! Иди к врачу.

Бруснева выпрямилась и, делая вид, что ей почти не больно, вышла из зала.

«Чемпионат… чемпионат… – она тяжело вздохнула. – Будь я из состоятельной семьи, плюнула бы на эту гимнастику. Пока было интересно, занималась с удовольствием, но на Европе я просто вывернулась наизнанку. Ну, и получила эту бронзу. Получу, предположим, золото…»

– Лада! – кто-то окликнул ее.

Она обернулась и увидела мужчину средних лет в куртке нараспашку.

– Лада, – он подошел к ней. – Я хотел бы с вами поговорить.

– Не могу. Мне надо к врачу, – показала она на свою щиколотку.

– Я подожду вас. Да, я не представился. Меня зовут Виктор Макаров. Я музыкальный продюсер.

− Хорошо, подождите, − ответила она.

Осмотрев ногу, врач сказал, что ей повезло, − отделалась небольшим растяжением.

– Знаете, разговор у меня к вам серьезный, – когда Бруснева вышла из кабинета, начал Виктор. – Если вы не против, давайте лучше встретимся после тренировки. Во сколько вы заканчиваете?

– Сегодня в восемь.

– Значит, в четверть девятого в кафе «Сластёна». Да, я вас попрошу об одолжении: приведите с собой Градобоеву.

Будь Лада постарше, после таких слов она послала бы этого продюсера. А так лишь удивленно кивнула. Хотя все же спросила:

– Так кто вам нужен, я или Градобоева?

Тот рассмеялся.

– Обе!

Внешне девушки поддерживали дружеские отношения. Как-то им это пока удавалось.

Лада сказала Ольге о продюсере.

– И что, ты пойдешь? – спросила та, стягивая с себя мокрый от пота купальник.

– А отчего не пойти?

– Но что ему от нас нужно? Вдруг он какой-нибудь аферист?

– Не хочешь, не ходи, – бросила Лада, потирая щиколотку.

– А если это какая-нибудь уловка со стороны журналистов?

– Ой! Ну что такого они могут сделать? Снимут, как мы за столиком сидим. Велика важность.

Когда они вошли в кафе, кое-кто из посетителей взглянул на них, но, видимо, так и не вспомнил, где мог видеть этих девушек.

Виктор привстал и помахал рукой.

– Очень рад, – улыбнулся Градобоевой и представился: – Виктор Макаров. У меня, – начал он, – как и у вас, время на вес золота. Поэтому приступаю сразу к делу. Я собираюсь создать вокальную группу из пяти девушек. Раскручу так, что все рты раскроют.

– Но мы же не умеем петь, – удивилась Ольга. – И потом, зачем нам это? Я не намерена оставлять гимнастику. Да и Лада тоже. Вообще, странно, что вы нам это предлагаете. У нас чемпионат мира, а вы с какой-то группой. Нет, мы уходим. Лада, пошли!

Но Бруснева не двинулась с места.

– Я хочу послушать Виктора, – сказала она. – А ты иди, если хочешь.

– Но, Ладка, это же смешно! Ты бронзовый призер чемпионата Европы и у тебя впереди… – Ольга чуть не захлебнулась от возмущения. – Да ты просто обязана! Тебя никто не отпустит!

– Главное, чтобы я себя отпустила.

– Вот, что я еще хотел бы сказать, – поняв, что Градобоева не пробиваема, Виктор сосредоточил свое внимание на Ладе и перешел на ты, – сейчас ты известная гимнастка. Однако времена Турищевой, когда спортсменки приравнивались к стратегической мощи страны, прошли. Можно, правда, заработать деньги, но сколько случаев, когда спортсменов оставляли с носом. Да и вид спорта у тебя самый травмоопасный. Вы же на обезболивающих уколах живете. И это те, кому повезло. Впрочем, ты лучше меня знаешь, – проговорил Макаров, как бы закрывая эту тему, но, сделав пару глотков кофе, продолжил стращать: – А если травма позвоночника? Тогда ты инвалид. Отработанный материал. Станешь ты чемпионкой мира или нет − неизвестно. Адский труд тебе обеспечен, а будет ли награда? Руки, – он взял ее руку и провел пальцами по ладони, – мозолистые, точно у молотобойца. Целыми днями дышишь пылью от магнезии, и волосы, вон, какие тусклые. А ты фотогенична, остроумна. Я слышал, как бойко ты общалась с репортерами. Тебе немного позаниматься собой, поднакачать грудь - и такая девочка будешь! Пойми простую вещь, не стоит терять время. Ведь рано или поздно тебе придется уйти из профессионального спорта. Тогда возникнет вопрос - куда? А я раскручу группу, и тебя вся страна узнает. То, что ты оставишь большой спорт ради эстрады, привлечет журналистов. Раздуем сенсацию, – Макаров краем глаза глянул на Градобоеву, которая презрительно улыбалась, слушая его, и усилил натиск на Брусневу: – Допустим, ты выиграешь чемпионат мира. Без вопросов, это лучше и для тебя и для меня. А вдруг нет? Тогда ты мне уже не нужна. Сейчас ты на подъеме, все ждут от тебя победы и если не получат, ты битая карта. К тому же, много тебе поступило интересных предложений помимо моего? Тебе сейчас семнадцать. Еще лет пять и конец. Что потом? И все эти пять лет – тренировки, травмы. Считай их попросту вычеркнутыми из жизни. А я тебе предлагаю самое выгодное на сегодняшний день – торчать в телевизоре. И для этого не ты за мной бегала, я сам пришел. Это, девочка, ценить надо. Подумай над этим денек.

– Да как вы можете сравнивать вашу музыкальную бузу со спортом! – не выдержала Ольга. Она все порывалась уйти, но тем не менее дослушала Макарова до конца. – Это безвкусие, эти тупые песенки, эти проститутские ужимки… Лада, – тряхнула она ее за плечо. – Немедленно уходи. У тебя прямая дорога. А это − лазейка в жизнь с черного хода.

Макаров усмехнулся:

– Все мы входим с одного хода. Здесь у нас равноправие. А уж куда потом стопы направим, это другое дело. Зря ты, Оля, так. Ты, скажу откровенно, не красавица, но в тебе что-то определенно есть. И вот это что-то надо раскопать. Иначе так и проживешь – востроносенькой, с жидким белым хвостиком и хмурой физиономией. А вы бы с Ладой хорошо смотрелись. Она, ясно, красавица. И ты заиграешь бриллиантиком, если хорошо поставить свет. А насчет ужимок, ты не права. Приглядись, гимнасточка, повнимательней к женщинам. Любым. И где угодно: в метро, в магазинах, на улицах. Они все себя предлагают. Все! Только каждая по-своему. А как, ты думала, замуж выходят? Если товар не выставлен в витрине, его никто не купит. Точно так же и женщина. Если она не предлагает себя, кто ж ее заметит?

– Вы… Вы… – растерялась от подобного цинизма Ольга. – Я не такая!

– Такая, такая, – вяло махнул кистью руки Макаров. – Только еще ко всему прочему глупая. Вот ты на помосте кувыркаешься. Купальничек на тебе тоненький, ногами такие фортели выделываешь, куда до тебя проститутке. Мужики пьют пиво, смотрят и посмеиваются. В шоу-бизнесе девчонки хоть деньги получают, а ты из любви к искусству выкрутасничаешь.

Ольга стала пунцовой. Она никогда не задумывалась о том, что ей сейчас сказал Макаров. «Неужели? Не может быть!»

– Я… мы не выкрутасничаем, мы…

– Да какая между вами разница? Ну, мои девочки больше грудью и бедрами работают, а ты вся выворачиваешься, похлеще девиц на порносайте все естество свое напоказ выставляешь. Красотки с эстрады по сравнению с вами, вообще, скромницы. То, что и как делают гимнастки, вызвало бы восторг в стриптиз клубе. У тебя большой спорт, а у меня большая эстрада. Короче, Лада, вот тебе моя визитка. Завтра позвони. Приятно было познакомиться, − бросил на прощание Виктор и добавил: − Не дрейфь, Оля. Все нормально. Ты женщина и это, – он сделал извилистый жест рукой, – у тебя в крови. Только у каждой, повторяю, оно, женское естество, по-разному выходит.

– Вот же… подонок… – послала ему вслед Ольга. – Ну, надо же!.. Выброси! Порви и выброси его мерзкую визитку!

Она хотела вырвать карточку у Лады, но та не дала.

– Тебе-то что?

– Как что? – не находя от возмущения слов, Градобоева, выкатив глаза, уставилась на Брусневу. – Страна! Все смотрят на нас… ожидают победы…

– Вот и я буду смотреть и ожидать, а ты добивайся.

Ольга всю дорогу, сколько они ехали вместе, убеждала Ладу не совершать непростительную глупость.

– Бросить гимнастику на подступе к победе! Ты потом всю жизнь будешь проклинать этот день и этого Макарова.

* * *

Дома Лада рассказала родителям о предложении продюсера.

– Тебе решать, − ответила Люба. − Но мой совет: попробуй, вдруг получится. Отказываться от предложений глупо.

Вячеслав же принялся уговаривать дочь не оставлять спорт.

– Да это невозможно! – горячо воскликнул он. – Ты не сможешь. Ты столько отдала гимнастике. Ты − бронзовый призер чемпионата Европы! Это будет подобно взрыву бомбы, если ты вдруг объявишь о своем уходе.

Лада выслушала мнения родителей и пошла в свою комнату. На стенах висели ее фотографии, на стеллаже были выставлены кубки, а на самом почетном месте на подставке стояла бронзовая медаль.

«Побрякушка. Да еще низкопробная. Что она мне дала? Что даст золотая медаль, которую еще неизвестно − получу или нет? А скольких спортсменов большой спорт сделал инвалидами, не счесть. Может, этот Макаров − предостережение свыше: «Все, хватит! Уходи! Ты, благодаря гимнастике, получила шанс попасть в шоу-бизнес».

Лада провела тяжелую ночь. Она ворочалась, мучимая необходимостью принять первое взрослое решение, от которого будет зависеть ее дальнейшая жизнь.

Утром во время тренировки Бруснева впервые почувствовала осознанный страх, когда сделала соскок с брусьев. «Позвоночник! Хрясь − и сломан. Какая тогда карьера?» А тут еще припомнился случай с одной американкой, которая на соревнованиях сломала шею и умерла прямо на помосте.

Опорные прыжки у Лады вообще не пошли. Тренер орал, как резаный. Она молчала, только лицо покраснело от сдерживаемого желания послать его.

– Я тебя отстраняю от тренировки, – крикнул он. – Иди, приведи себя в порядок и чтобы вечером была готова к работе.

Лада накинула на плечи куртку и пошла в раздевалку. Она была словно во сне. Села на скамью и задумалась: «Поговорю с этим Виктором. Пусть все же подождет. Я должна выступить на чемпионате мира. Выступить… А смогу? Что-то со мной не так и дело не в Макарове. Он просто озвучил то, что меня стало беспокоить в последнее время».

В раздевалку ворвалась Градобоева.

– Вот! – с торжествующим злорадством воскликнула она. – Вот до чего довел тебя этот продюсер. Наговорил, наплел, а ты и размечталась – звезда эстрады. А мне − все нипочем, – с вызовом продолжала она. – Меня бульдозером с пути не свернешь. Я себе еще в десять лет план составила, потому что не желаю жить, как мои родители. Простора хочу. Весь мир хочу!

– Но пока твой мир заключен в спортзале.

– Поедем на чемпионат мира, потом Олимпиада. Со сколькими людьми познакомимся!

Бруснева поджала губы, думая о своем.

– Ну что ты, Ладка! – Ольга потрепала ее по плечу и села рядом. – Неужели ты всерьез отнеслась к предложению этого Макарова? Неужели ты бросишь меня, команду? Откажешься от поездки в Милан? Представь, мы уедем в Италию, а ты останешься здесь. Будешь мотаться по всей стране и открывать рот под фанеру. Это же халтура!

Лада посмотрела на Ольгу.

– А чего ты суетишься? Ведь если я не поеду, у тебя будет больше шансов выиграть.

– Я и так выиграю! – в запале бросила она.

– Так зачем же ты уговариваешь меня ехать на чемпионат, если уверена в своей победе? Хочешь, чтобы я, как обычно, дышала тебе в спину? Тебя что, мое дыхание греет?

«Вот почему я заинтересовалась предложением Макарова, – поняла Лада. – У меня нет такой уверенности, как у Ольки. Раньше я верила в победу, а теперь опасаюсь, что даже на пьедестал не поднимусь. Да и страх получить травму не оставляет меня. Если я не стану чемпионкой, тогда… что? Продолжать тренироваться, стискивая зубы и калеча свое тело? Нет! Может, на самом деле, лучше уйти на взлете? Пусть напишут: «Она могла бы стать призером чемпионата мира, но…» Что-то со мной не так. А может, просто пришло время меняться или совершить ту единственную непростительную ошибку, за которую буду корить себя всю жизнь? Конечно, славу чемпионки мира не сравнить с известностью певички. Но имя чемпионки забывается, едва она покидает спорт. И как надо уметь извернуться, чтобы титул работал на тебя. Не многим это удается…»

Градобоева наполовину сняла купальник и застыла. Ее мысли-лгуньи не успели прогнать одну-единственную правдивую мысль, и Ольге против воли пришлось дать себе отчет: почему ей ужасно не хочется, чтобы Бруснева добилась успеха, неважно где, даже если она не будет стоять на ее пути? Отчего ей было нужно, чтобы Лада всегда была второй, чтобы, как та сама выразилась, дышала ей в спину. Будто, действительно, ее горячее, завистливое дыхание подбадривало ее.

– Вот уж никогда не думала, что у тебя не хватит характера, – бросив купальник на скамейку, сказала Ольга. – Да, я верю в свою победу, но точно так же в нее верят все гимнастки, которые приедут на чемпионат. И только ты, бронзовый призер, дала слабинку.

Ладу задели ее слова.

«Она права. Надо перестать думать о постороннем и полностью сосредоточиться на тренировках».

Сняв заколки и резинку, Бруснева распустила волосы, подошла к зеркалу.

– Действительно, ужас, – пробормотала, рассматривая прядь за прядью. – Кажется, будто магнезия въелась в них. – Она в сердцах скрутила волосы жгутом на затылке, быстро оделась и выскочила на улицу.

ГЛАВА IX

В салоне красоты мастер, взглянув на Ладу, не смог скрыть изумления:

– Простите, но что случилось с вашими волосами?

– Это пыль от магнезии.

– От магнезии? А чем вы занимаетесь?

– Спортивной гимнастикой.

– О!.. Тогда понятно.

«Ничего тебе не понятно! – кипело внутри от досады у Брусневой. – У тебя в кресле сидит бронзовая призерка чемпионата Европы, а ты и глазом не ведешь».

Смотря в зеркало, она увидела, что в зал в сопровождении менеджера вошла чрезвычайно эффектная девушка.

– Солистка группы «Зефир», – тут же наклонившись, шепнул ей мастер и не без гордости добавил: – Наша постоянная клиентка.

– Велика важность! – вырвалось у Брусневой.

Заиграл сотовый. Лада взяла телефон и, подспудно желая показать, кто она такая, произнесла: «Бруснева слушает». Но мастер и ухом не повел. «Он что, с другой планеты? Какая-то певичка пришла, и все всполошились. А я! С моими мозолями на ладонях, с борьбой за престиж страны – для них ничего не значу?!»

Она отказалась от предложенного кофе, сухо поблагодарила мастера и гордо покинула салон. Никто не обратил на нее внимания, все, навострив уши, старались уловить, что там щебечет своему стилисту певичка.

Оказавшись на Тверской, Лада с интересом смотрела по сторонам. Она уже забыла, когда в последний раз была здесь. «Чувствую себя приезжей в родном городе». По дороге ей приглянулось кафе, − она вошла. Неожиданно вспомнился вечер в каком-то закрытом клубе, куда ее пригласили после победы на чемпионате. На нее навели луч прожектора и объявили: «Сегодня у нас в гостях бронзовый призер чемпионата Европы по спортивной гимнастике Лада Бруснева». Раздались аплодисменты. Лада пила шампанское, танцевала и ловила себя на мысли, что завидует тем, кто может себе позволить ходить сюда и веселиться когда вздумается. «Вот девушки на сцене: поют, крутят задницами. Зарабатывают, наверное, неплохо. А я, чтобы попасть в этот клуб, каждый день рискую здоровьем, жизнью. Я – гость. Они – завсегдатаи…»

От воспоминаний Лада перешла к требующему немедленного разрешения вопросу: что ответить Макарову? Отказаться или?.. Она даже в мыслях боялась сказать «да».

«Нет, не представляю, как я смогу уйти. Столько лет отдано, а цель не достигнута. Мне нужно золото. И я его получу!»

Бруснева взяла телефон.

– Виктор, я не могу принять ваше предложение, – проговорила твердо, но все же добавила: – сейчас.

– Жаль. А я не могу вас ждать. Что ж, желаю вам обойти Градобоеву. Буду искренне рад, если вы оставите ее с носом.

Ладе отчего-то хотелось, чтобы он уговаривал ее, убеждал, просил. Но разговор получился короткий.

Однако едва она положила телефон на стол, как тот почти тут же заскользил, завибрировал, запел. Лада схватила его, думая, что это Макаров, но, взглянув на дисплей, сказала:

– Что, мама?

– Я тут навела кое-какие справки. Виктор Макаров в шоу-бизнесе известный человек.

– Неужели ты хочешь, чтобы я вот так, с бухты-барахты, оставила спорт?

– Нет, что ты. Я хочу, чтобы ты завязала с Макаровым отношения на будущее. Вдруг сможешь пробиться в шоу-бизнес. Когда уйдешь из спорта, чем-то надо заниматься. Причем не просто заниматься, а зарабатывать хорошие деньги.

– Я ему уже отказала.

– А вот это напрасно. Как-то надо было половчее. Перезвони ему.

– Нет. Я приняла решение и хватит об этом.

* * *

Лада вошла в спортзал хмурая, сосредоточенная. Волосы, с таким трудом приведенные в порядок стилистом, вновь были стянуты в узел. Смазала руки магнезией, чуть тряхнула ими, - и взвилось белое облачко пыли.

Началась разминка. Потом знакомый крик тренера:

– Пошла!

Разбег, толчок об амортизационный мостик, переворотный прыжок и эффектное приземление. Замечания тренера, возврат к исходной точке. Концентрация. Разбег, толчок…

Тренер задержал Ладу.

– Вот что, – сказал он, когда все ушли, – надо усложнить твою вольную программу. Соперницы, сама знаешь, какие у тебя. А мы удивим судей, публику, – и он предложил разучить сложнейшее сальто.

Лада тотчас осознала всю опасность этого элемента. Тренер прочел ее мысли.

– Не спорю, рискованный, трудный, но чрезвычайно эффектный элемент. Начнем работать со страховкой. А потом все получится. Ты ж у меня – лучшая.

Бруснева украдкой покосилась на него. «Сколько у тебя было таких лучших. Да только, где они? Хорошо, если не в инвалидном кресле. Ой, нет-нет. Надо гнать, гнать мысли о травме. Я сильная… я… красивая… и хочу такой остаться, – она покраснела от злости на самое себя. – Откуда только берется этот страх?»

Если Бруснева дышала в спину Градобоевой, то ей тоже дышали в спину. Третьей в сборной считалась Катя. Озорная, смелая, рисковая гимнастка. Тренеру не приходилось уговаривать ее пойти на тот или иной элемент, она сама рвалась сделать невозможное. Ей немного хватало техники, отточенности в соскоках, грациозности в выполнении вольных упражнений и выступлениях на бревне. Но был кураж! Когда она увидела, что Лада начала разучивать новое сальто, у нее все внутри задрожало. «Если Бруснева выполнит такой элемент на чемпионате − это победа. А вот мне вряд ли даже бронза достанется, американка или румынка потеснит. Но если бы я сделала такое же сальто, то вполне могла бы рассчитывать на медаль. Брусья у меня всегда шли хорошо. Бревно – буду работать. А в вольных упражнениях не хватает перца». Недолго раздумывая, она бросилась к тренеру и стала его умолять позволить и ей разучивать новое сальто.

Вначале тренер отмахивался от нее. Потом послал подальше. Но, выждав с полчасика, Катя вновь принялась канючить. Тренер не выдержал, рассмеялся, глядя на ее полудетскую физиономию, твердящую, что ей не хватает перца.

– Ладно, Катька. Попробуй.

Катя бросилась разучивать новый элемент с такой яростью, что ни у кого не возникло сомнения в ее успехе.

Лада работала осторожно, продуманно, решив не отказываться от страховки до тех пор, пока не почувствует полной уверенности в себе. О Макарове она перестала вспоминать. Была настроена на чемпионат, на победу.

Когда же Катя приступала к вольным упражнениям, все сбегались и, затаив дыхание, ждали сальто. Она выполняла его, случалось, безукоризненно. «Вот если бы так на чемпионате», – не выдерживал тренер.

Катя летала по ковру, словно пушинка. Не столь грациозная, как Бруснева, но зато такая озорная, веселая. Всеобщее повышенное внимание подстегнуло ее попробовать выполнить сальто без страховки. Она чувствовала в себе необыкновенную уверенность и знала, что выполнит элемент. Сосредоточилась, прыгнула… но не вышло полного вращения. Она упала и ударилась спиной о настил. Боли не почувствовала, так как потеряла сознание. Очнулась от резкого запаха нашатыря и увидела склоненные над ней лица. Она хотела всех успокоить и подняться, но едва шевельнулась, как вскрикнула от дикой боли и опять потеряла сознание.

Приехала скорая помощь. Гимнастку осторожно положили на носилки и увезли. Тренер поехал вместе с ней. Вернулся бледный, но спокойный. «Травма сложная, скрывать не буду, однако врачи обещали поставить ее на ноги в кратчайшие сроки. Может, даже к чемпионату успеет войти в форму».

Тренировка вечером прошла как обычно, точно ничего не случилось. Пошептались, покачали головами и разошлись по снарядам.

Около девяти Лада вышла из спортзала. На улице дул ветер, накрапывал дождь. Она остановила машину и попросила подвезти к больнице. Дверь корпуса, где лежала Катя, открыл охранник.

– Вам что?

– Мне с врачом увидеться. К вам сегодня гимнастку привезли.

– А, – кивнул охранник и с сожалеющим любопытством оглядел ее. – Подружка. Ну, иди. Прямо по коридору и направо.

Дежурный врач оказался молодым, симпатичным. На вопрос Лады о самочувствии Кати ответил односложно:

– Плохо.

– Как плохо?

– Очень плохо.

– Но тренер сказал, что она быстро встанет на ноги.

– Она вообще никогда не встанет на ноги.

– Как это? Не может быть! – воскликнула Лада и отпрянула от врача, точно от него исходила угроза.

– Повреждены шейные позвонки. Она в парализованном состоянии. Все. Кончилась гимнасточка. А какая девчонка была!.. Я тут запись чемпионата смотрел. Летала, словно воланчик.

– Нет, но как же так? – не могла успокоиться Лада, во что бы то ни стало желая добиться от врача хоть смутной надежды.

– Слышали такое выражение «живой труп»? Ну, так вот, это ваша подруга.

– Нет-нет, это невозможно. Современная медицина… – но силы оставили её, она опустилась на скамью и заплакала.

* * *

Бруснева не сказала тренеру о своем визите в больницу. Однако он сам предложил ей исключить из упражнений это сальто. «Жаль. Но я просто обязан», – проговорил, втайне надеясь, что Лада воспротивится и будет выполнять его на свой страх и риск.

Тренировки шли своим чередом. Бруснева держала себя в руках, но на какие-то доли секунды ее все же охватывал страх. Однажды Лада не вытерпела и спросила Ольгу, не боится ли она после того, что случилось.

– Не боюсь. Я запрещаю себе об этом думать. Травмы – обычное дело в гимнастике. Если мы начнем раскисать, то выступать будет некому. Потому и выигрывает сильнейший, не только по технике, но и по духу. У нас с тобой есть шанс победить на чемпионате. Я от него отказываться не буду, иначе не выберусь из своей жизни в ту, другую. А ты что, дрейфишь? – с насмешкой спросила Градобоева.

– Нет. Просто о Кате вспоминаю.

– А ты не вспоминай. Окажись ты на ее месте, она бы о тебе и думать забыла. Конкуренткой меньше. Только еще с большим рвением стала бы работать над этим сальто.

– Я тоже буду работать над ним. Так и скажу тренеру.

Лада настроилась на тренировку и не позволяла себе думать о постороннем. Но Катькино лицо словно врезалось в память.

После разминки Бруснева приступила к опорным прыжкам. Она выполняла их один за другим. Выслушивала замечания и вновь готовилась к разбегу. Лада уже сказала тренеру, что не откажется от сальто. Тот кивком одобрил ее решение. Но, выполняя очередной прыжок, она неудачно приземлилась и повредила связки левого коленного сустава.

«Да что же это такое?!» – в отчаянии воскликнул тренер.

Бруснева оказалась в той же больнице, что и Катя. Молодой симпатичный врач встретил ее как старую знакомую. Теперь Лада по нескольку раз в день заезжала на инвалидном кресле к Кате, лежавшей неподвижно, точно кукла. Она надеялась на операции. Врачи ей что-то туманно обещали.

Как-то вечером Лада, уже опираясь на костыль, зашла к ней в палату. Взглянула на ее лицо при свете ночника и отшатнулась, увидев вместо Кати себя. «Ведь это игра случая, что упала она, а не я. Это предупреждение».

Лада позвонила Макарову. Он приехал на следующее утро. Поговорили. Два дня спустя в нескольких газетах появилось сенсационное заявление бронзового призера чемпионата Европы Брусневой о том, что она покидает большой спорт. Тренер примчался в больницу с газетами под мышкой. В первый момент Лада растерялась, несмотря на то, что готовила себя к неприятному разговору. Но тренер вместо того чтобы нападать на нее, принялся успокаивать.

– Не волнуйся. Дадим опровержение. Надо же, сволочи, такое выдумать! Гимнастка получила травму. Тут бы подбодрить, а они – «покидает спорт». Раньше за такие штуки из газеты бы вон вылетели. Ты как? – перевел он дыхание и присел на стул.

– Не очень. Врачи говорят, травма серьезная. Необходим постельный режим.

– Ой, ты их не больно слушай. Они бы всех уложили. И не с такими травмами гимнастки выступают на соревнованиях, будто не знаешь. Еще гипс не снимут, а девчонки уже тренируются. Так что даю тебе полторы недели – и в зал.

Лада с непроницаемым выражением помотала головой.

– Я больше не буду тренироваться. Я на самом деле ухожу из спорта.

Тренера настолько потрясли ее слова, что несколько секунд он молчал. Потом, набрав воздуха, гаркнул:

– Ты что, с ума сошла? Да как ты посмела! Не поговорив со мной! Не предупредив! Ты же не какая-нибудь гимнасточка. Ты бронзовый призер! Ты не имеешь права! В тебя вложено столько моих сил! Столько денег Федерации! Ты обязана выступить за страну!

– А если случится то, что с Катей, страна обо мне вспомнит? Понабежали репортеры. Снимали ее, беспомощную, неподвижную. По телевидению то и дело показывали, как она выступала на соревнованиях, а голос за кадром сообщал, что на этом кончилась, так, по сути, не начавшись, карьера талантливой гимнастки. И все!

– Это неизбежно в спорте. Без этого спорта не бывает. Будто ты не знала?

– Знала. Но когда увидела так близко…

Тренер был полон решимости переубедить свою подопечную, вернуть ей мужество. Его чуть ли не под руки вывели из палаты врачи. Потом приезжали всевозможные начальники от спорта. Лада смотрела на них и думала, как должно быть им приятно, сидя в кресле, пожинать лавры победы вместе с гимнасткой, прикидывая, какие премии они получат, и какие суммы будут выделены на подготовку новых чемпионок. Они были красноречивы, легко находили убедительные слова: «Как можно отказываться от идущей тебе в руки чемпионской медали?» Но в соседней палате лежала Катя, и Лада сказала: «Возврата не будет».

Скандал вышел громкий. Макаров потирал руки. Он тоже был красноречив, и Бруснева верила ему безоговорочно, потому что хотела верить.

ГЛАВА X

Макаров даже не дал ей заехать после выписки домой. Прямо с больничного крыльца подхватил ее, усадил в машину и повез в студию. Поставил перед микрофоном и попросил что-нибудь спеть. Лада пожала плечами.

– Ну, какую-нибудь песню ты знаешь?

– «Две звезды».

– Надевай наушники, дам тебе минусовку. Только забудь, что я здесь. Представь: ты одна дома и поешь во все горло.

Макарову просто хотелось выяснить, насколько безголоса Бруснева. В принципе, ему была нужна фактура, умение двигаться, преподнести себя, драйв, которым она сможет завести зал, а фонограммы песен у него уже были готовы. Их записали одаренные вокальными способностями девушки, однако начисто лишенные привлекательности, необходимой для сцены.

Лада точно взяла первые ноты и сильным, со своеобразным тембром голосом запела. Получив от Макарова, как раньше от тренера, установку абстрагироваться от всего, она пела для собственного удовольствия. Легкие движения ее тела, которыми она отвечала музыке, привели Макарова в восторг. «Признаться, я не ожидал такого точного попадания. С солисткой вопрос решен».

Когда Лада сняла наушники, он сказал:

– Поработаю с тобой, и будешь петь под собственную фонограмму.

Лада, словно очнувшись, оглянулась и подумала, что она делает в этой музыкальной коробке? Ей надо в зал. Тренироваться. Ее тело погибнет без тренировок. Ей стало так неуютно. Она, как неприкаянная, подошла к Макарову, который забыл о ее присутствии. Он был погружен в себя, он уже видел все! И это был успех!

На следующее утро Макаров позвонил и сказал, что должен срочно уехать на два дня. Прошла неделя, а он все не возвращался. Ладу охватило отчаяние, перешедшее в апатию. Изменить ничего уже было нельзя, и ее стало преследовать ощущение физической тошноты от своей жизни. Что она наделала?! «Но ведь рано или поздно, я бы все рано ушла...» Однако теперь ей казалось, что за лишний год, месяц в гимнастике она отдала бы все.

Родители утешали, как могли, хотя отец не меньше переживал непростительно глупый поступок дочери. «Да, теперь машину мы не купим», – между прочим, вздохнула мать.

* * *

Лада вошла в репетиционный зал одного московского дома культуры. На стульях у зеркальной стены сидел Макаров и женщина лет сорока. Справа, привалившись к балетной палке, стояли три девушки. Макаров приветствовал Ладу взмахом руки. Минут десять были слышны лишь обрывки слов из его разговора с женщиной. Затем он поднялся и сказал, обращаясь к своим будущим певицам:

– Лизка опаздывает. Запомните, я опозданий не потерплю.

В зал влетела Лизка, высокая, черноволосая, с тонкой талией, перетянутой поясом.

– Лиза, если еще раз ты позволишь себе задержаться, мы расстанемся. Понятно?

Та сделала движение, мол, не дура.

– Так, давайте, я вас познакомлю. Лада − призер чемпионата Европы по спортивной гимнастике. Юлиана − модель и королева красоты города Н-ска, – усмехнулся он. – Прости, никак не запомню, как называется твой город. Вероника − микрозвезда ряда сериалов. Лиза − окончила музыкальное училище − и такое бывает. Настя − призер Москвы по спортивным танцам. Стать задушевными подружками я вам не предлагаю, но вы должны научиться переносить друг друга. А это ваш балетмейстер, Елена.

Со скамьи поднялась женщина и попросила девушек переодеться и встать к палке.

Начались репетиции в режиме нон-стоп, с утра до ночи. Сначала станок, затем танцы под фонограмму. Под свои фонограммы пели только Лада и Лиза, остальные открывали рты под чужие голоса.

Параллельно шились костюмы. Макаров входил в малейшие детали, чтобы выгоднее оттенить достоинства каждой участницы. Долго работали над имиджем. Девушки должны были быть не похожи друг на друга, но в тоже время как бы создавать единый образ.

Мысли о гимнастике, о предстоящем чемпионате мелькали в голове Лады. Иногда ее точно холодом обдавало: «Что я натворила? Что я здесь делаю?..»

Наконец программа была готова. Начались гастроли по тьмутараканьским городишкам. Девицы с возмущением напустились на Макарова.

«А вам что, сразу Кремлевский Дворец подавай?! Нет, подружки, программу надо обкатать!» − отрезал тот.

Сняли клип, записали первый альбом. Городишки сменились городами. Стала приходить слава, мелкая, смешная.

В одной из гастрольных поездок, когда девчонки после концерта поехали в ресторан с представителями администрации города, Лада, почувствовав себя ужасно усталой, отпросилась у Макарова. Она пришла в номер, упала на кровать, но не уснула. Выпила аспирин, включила телевизор… Кровь ударила ей в голову. «На помост приглашается Ольга Градобоева», − раздался голос диктора.

– Господи, чемпионат мира, – пробормотала Лада, не отрывая глаз от такой знакомой фигуры.

Ольга выступила с произвольной программой невероятной сложности, включавшей и то сальто, из-за которого Катя стала инвалидом, а Лада покинула гимнастику. Она исполнила его легко, точно кто-то подбросил ее, перевернул в воздухе и бережно опустил. Зал взорвался аплодисментами. В ожидании решений судий Ольгу с тренером показывали крупным планом. И вдруг вопль комментатора: «Это победа! Безоговорочная! Наша Ольга Градобоева – абсолютная чемпионка мира по спортивной гимнастике!!!»

К Ольге бросаются девчонки из команды: обнимают, целуют… «А хотели бы загрызть», – промелькнуло в сознании, и Лада взывала от злости, отчаяния, обиды. Как тогда, глядя на Катю, она подумала, что могла бы быть на ее месте, теперь так же думала, поедая глазами триумф Ольги.

«Это невыносимо… Невыносимо!..» – повторяла Лада, захлебываясь от рыданий.

Бруснева провела страшную ночь. Она проклинала себя. Ей хотелось куда-то и от кого-то убежать. От кого? От себя? Нет, от прошлой жизни, которая складывалась так, как надо. Хотелось забыть, что она была гимнасткой, имевшей все данные претендовать на титул абсолютной чемпионки мира…

Макаров понял, что творится с Ладой. Перед концертом он подошел и сказал:

– Ее триумф, как залп фейерверка: вспыхнул, погас – и все забыли. А твой, как затяжной прыжок. Долго будет длиться, долго будешь заставлять людей, задрав головы смотреть, на Ладу Брусневу.

– А как приземлюсь неудачно?

– Это уже зависит от тебя. Прыжок затяжной, можно подготовиться. Вот ты идешь на сцену - и это твой шанс на будущее.

Лада по возможности избегала смотреть телевизор, но как ни глянет – на весь экран лицо Градобоевой с застенчиво-заносчивой улыбкой. Она знала этот градобоевский скрытый гонор. Откроет случайно журнал – там опять Градобоева.

В одном из кинотеатров, в спальном районе Москвы, их группа давала концерт. В гримерке было сыро и сумрачно. Макияж наводили, поднося к лицу настольную лампу. Отработали на жутком сквозняке в тоненьких костюмах. Публика из малолеток ревела. Пацаны, пятнадцати-шестнадцати лет, рвались к сцене, чтобы ухватиться за край развевающихся юбок. Милиционеры с трудом отгоняли их. Едва концерт кончился, девчонки наперегонки помчались в гримерку переодеваться. Все были на пределе: толкались, посылали друг друга подальше. Кто-то постучал в дверь и сразу открыл. На пороге возникла высокая тоненькая фигура, лица видно не было. Фигура сделала шаг, и Ладу обдало жаром: «Градобоева! Сука, не поленилась припереться на край Москвы, чтобы насладиться моим унижением и блеснуть своим чемпионским золотом», – неприязненно глядя на нее, подумала она.

– Привет, – брезгливо оглядываясь и точно боясь ступить в грязь, элегантно просеменила в гримерку Градобоева.

– Привет, – бросила Лада, продолжая стягивать с себя блестящие колготки.

– Холодно тут у вас…

– Да у вас на помосте тоже не Средиземноморье.

– Мне понравилось, – озарила лицо наигранной улыбкой Ольга.

Лада надела свитер, набросила ремешок сумки на плечо и сказала:

– Пойдем.

Они молча двинулись по коридору. Ольга направилась к выходу через фойе, но Бруснева ее остановила.

– Мне через тот нельзя. Там… пацанва. Не дадут прохода.

– Ладка, – брови Ольги приподнялись у переносицы, – что ты натворила. Ужас!.. Ты в каком-то гадюшнике, с какими-то девками непотребными выкручиваешься…

– Ну, уж, куда мне до тебя. Ты вон до золота довыкручивалась.

– Завидуешь, – довольная, что Лада не смогла сдержать свою горечь, вырвавшуюся грубостью, протянула Ольга. – И правильно. Ты не представляешь, с какими людьми я познакомилась! Каких только предложений не получила. Даже сняться для «Плейбоя». Гонорар заоблачный обещали. Но я отказалась. В одежде – пожалуйста. У меня уже три фотосессии прошли. И еще для двух журналов буду сниматься. А впереди Олимпиада.

Лада молчала. Она думала: был ли у нее шанс обойти Ольгу на чемпионате? Отвечая своим мыслям, пожала плечами: «Этого мне никогда не узнать».

– … Даже если бы ты стала второй или третьей… – ворвался высокий голос Ольги в ее размышление.

– Слушай, чего ты хочешь? Чтобы я вернулась? Это уже невозможно.

– Почему?

– Да потому! Сама знаешь. Я потеряла форму.

– Несколько месяцев жестких тренировок…

– Оля, иди ты… – махнула рукой Лада и поспешила присоединиться к своим девчонкам.

* * *

Постепенно плохие гостиницы стали сменятся приличными отелями. Группа «Лилии» все чаще светится на телевидении. Девочки уже заполняют райдеры, указывая, что им нужно. У них появляются серьезные поклонники и бешеные фанаты. Их песни становятся хитами. Они принимают участие в съемках «Голубого Огонька» и большой новогодней программы на первом канале. Лада как солистка группы притягивает к себе повышенное внимание. Девчонки же лишь вращаются вокруг нее. Между ними склоки. Зато Ладу они ненавидят сообща, но тронуть не смеют и вынуждены играть ее окружение. Макаров им доходчиво объяснил: «У вас королева, которая способна вытянуть любое окружение. Если вы только пикнете, выгоню тотчас».

Бруснева все-таки не удержалась: посмотрела открытие Олимпийских игр, после чего твердо решила больше не включать телевизор. Однако репортажи настигали ее повсюду. Как-то, сидя за рулем машины, Лада услышала по радио: «Ольга Градобоева… – и потянулась к кнопке, чтобы переключить канал, но тут из-за поворота выскочил автомобиль, чертыхнувшись, она притормозила. − Да, – со вздохом посетовал комментатор, – лидер сборной России Ольга Градобоева, которая начала соревнование в ранге действующей чемпионки мира, заняла лишь пятое место».

Ладе сигналили со всех сторон, но она не двигалась с места. Ей казалось, что это наваждение, что если она проедет еще пару метров, - все изменится: комментатор объявит о победе Градобоевой на Олимпийских играх. Бруснева принялась переключать каналы в поисках спортивных новостей, не веря услышанному. Нет, все правда: Градобоева – пятая.

– Вот это мордой в лужу! – расхохоталась Лада. – Вот это да! Успех, словно капли летнего дождя высохли - и все забыли, а от поражения долго придется отмываться.

Полгода спустя Бруснева столкнулась с Ольгой на какой-то вечеринке. Лада блистала небольшими, но достойными по цене бриллиантами, и все время была в окружении мужчин. Они словно кристаллизовались вокруг нее. Причем каждый стремился побеседовать с ней приватно. Выбирала Лада. Ей нужно было срочно сменить любовника. У ее нынешнего возникли финансовые затруднения, а она присмотрела себе новый автомобиль. Да и квартиру пора уже покупать. Но из тех, кто предлагался, никто не подходил. А те, кто по ее расчетам подходили ей, крутились вокруг других или же другие крутились вокруг них. Ладе наконец удалось отделаться от ненужных поклонников, и тут к ней подлетел репортер. Он только что нацелил видеокамеру на Градобоеву, но, заметив Брусневу, тотчас сменил приоритет. Ольга последовала за ним, хотя он делал ей знак рукой − «отвали». Однако она не отставала и, подойдя к Ладе, потянулась к той с поцелуем. Бруснева вынуждена была подставить щеку.

– Как ты? – начала с нервным придыханием Ольга, когда они остались одни.

– Будто, не знаешь.

– Знаю, конечно, но это вообще, а конкретно?

– А что ты хочешь знать конкретно?

Ольга замялась.

– Да я просто…

– А вот ты как? – жестко спросила Лада.

– Ой! Предложений много. Но… пока не знаю.

– Тренируешься?

– Да, – но в этом «да» не было градобоевской самоуверенности.

– Понятно, ставку делают на более молодых, а ты − сможешь, выплывешь, нет, пойдешь ко дну. Впрочем, ты уже там. И всем плевать. Отработанный материал.

– Зачем ты так?

– А ты зачем приезжала на окраину Москвы потрясать своей медалью?

– Хотела тебе помочь…

– Здорово ты бы мне помогла, – усмехнулась Бруснева. – Сейчас бы на пару рыб кормили.

– Лада, – подошел к ней Макаров, – надо отметить кое-что. Я тут раскрутил одного банкира. Такой клип снимем!..

Он мельком глянул на Градобоеву и не узнал ее. Тогда она, натянуто улыбаясь, сказала:

– Здравствуйте, а мы с вами встречались…

Макаров протянул:

– А!.. – и, наклонившись к Брусневой, спросил тихо: – Кто такая?

Лада ответила таким тоном, который говорил, что церемонии излишни:

– Градобоева.

– Теперь вспомнил. Что ж вы так нас подвели? Страна надеялась на золото, а вы!.. Нехорошо, – шутливо ёрническим тоном выдал он, взял Ладу под локоть и повел вглубь залы.

Запросы Лады и девчонок росли непропорционально славе. Макарову пришлось принимать приглашения на приватные вечеринки.

– Противно, – соглашался он с девчонками, – но платят так, что можно и проглотить. Берите пример с мегазвезд. Им не зазорно, а нам и Бог велел.

Проглотить, оказалось, можно многое. Некоторые глотали даже с удовольствием, но у Лады это вызывало отвращение. Вроде бы, какая разница – выступать перед зрительным залом или перед десятком человек. И те и другие платят. Но зрители с восторгом смотрят на певцов, а эти как бы делают одолжение, что пригласили именно их увеселять свои особы. От некоторых таких особ можно было отделаться, когда они проявляли желание потанцевать с девушками или выпить с ними. Но попадались и такие, что приходилось терпеть. Макаров объяснил: «Поссориться с этим себе дороже. В принципе, мы можем отказаться от частных приглашений, но тогда умерьте свои аппетиты».

Первоначальный состав «Лилий» претерпел значительные изменения. Настя, призер Москвы по спортивным танцам, вышла замуж за исполнительного директора крупной риэлтерской компании. Юлиана устроилась ведущей на телевидение. Вероника связалась с авторитетом и, когда тот был вынужден уехать из страны, последовала за ним. Макаров довольно потирал руки. Он заменил выбывших поющими девчонками. «Хоть как-то да поют, – говорил он. – А большего и не требуется. Главное – фактура, движение губ, бёдер, грудей».

Однажды после вечеринки Ладу попросил задержаться один жутко богатый тип. Он был утонченно вежлив, безукоризненно одет. Она согласилась. Они провели неплохую ночь. Он попросил ее задержаться еще на день. Когда он уехал по делам, Лада обозрела особняк и решила, что здесь можно остаться навсегда. Она думала, что красота делает ее равной любому богачу. Как она заблуждалась! Проснувшись на следующее утро, Лада увидела на тумбочке букет цветов, ключи от машины и записку: «Спасибо. До свидания». Она сидела на кровати, вращая от удивления глазами. Ее выставляли! Вежливо, тактично. Ей сделали шикарный подарок. Но она рассчитывала на большее. Правда, после этого случая рассчитывать перестала. Брала подарки, деньги и злилась, если попадались скупердяи.

Отец был не в восторге от певческой карьеры дочери, особенно когда увидел, что она стала менять мужчин. Ее первого любовника Вячеслав принял как жениха. Но Люба ему объяснила, что это просто друг, каких у Лады будет много. Она поддерживала дочь в поисках наиболее выгодного мужа. А Вячеславу втолковывала, что тогда Лада сможет им помогать, если не деньгами, так связями.

У Лады началась звёздная болезнь. Но не от того, что она − Лада Бруснева, а оттого, что ей все осточертело до тошноты. Песенки, тусовки, необходимость искать богатого мужа или любовника, хамские рожи и ласки. Она, подобно блестящему стеклышку в калейдоскопе эстрады, вертелась в руках тех, кто заказывает и платит. Они, то в одну сторону повернут, то в другую, и смотрят, в какие узоры складываются перед ними звезды.

Макаров был вынужден с ней серьезно поговорить: «Если сдадут нервы, ты уйдешь. Мне неприятности не нужны. Я ценю тебя, ты знаешь. «Лилии» пока нарасхват, но я честно предупреждаю: готовлю кое-что новенькое. Все зависит от вас. Сколько сможете, столько продержитесь. О чем позаботитесь, с тем и останетесь».

Как-то во время короткого отпуска их всех обзвонил Макаров и велел собраться. «Есть возможность заработать так, что потом хоть весь год отдыхай. Раут ювелиров. Пришлось попотеть, чтобы убедить организаторов пригласить вас. Так что, девочки, работаем с полной отдачей и огоньком».

ГЛАВА XI

Ювелиры оказались почтенными людьми, но девчонки сумели растормошить их. В перерыве между выступлениями к Ладе подошел Макаров.

– Тебя там один мэн за столик приглашает.

– Но ведь программа еще не закончена. К тому же, у меня сейчас есть спонсор. Думаю, на нем остановиться.

– Останавливайся, на ком хочешь, но к этому подойди. Как мне объяснили, его обижать нельзя. А девочки без тебя справятся.

Лада пожала плечами. Вышла в зал. Охранник проводил ее к столику, за которым сидел грузный мужчина лет шестидесяти пяти. Он посмотрел на Ладу не долгим, но внимательным взглядом и голосом с хрипотцой от несколько тяжелого дыхания, сказал:

– Присаживайся.

Охранник отодвинул стул, Лада села.

– Как тебя зовут? – спросил мужчина, словно у маленькой девочки.

Она ответила.

– Хорошее имя. А меня Михаил Ефимович.

Лада улыбнулась, чувствуя, что робеет от его взгляда из-под тяжелых век.

– Мне понравилось, как ты держишься. Не кривляешься… слишком. Не вульгарная. Да и вообще, ты красивая. Я хочу, чтобы ты зашла ко мне в офис. Он для меня − что дом. Посидим, поговорим о жизни, перспективах, песенках, – не удержался он от усмешки. – Ну, ладно, беги, а то девчонки за тебя отдуваются.

После этого раута прошло недели три, и Бруснева уже забыла о разговоре с ювелиром, как однажды поздно вечером раздался звонок.

– Лада, Михаил Ефимович ждет вас у себя. Через сорок минут за вами заедет машина, – проговорил бесстрастный мужской голос.

Брусневу поразила уверенность, с какой ее приглашали, будто совершенно не сомневались в ее согласии.

«А возьму и не пойду. Машина подъедет, мне позвонят, а я скажу, что плохо себя чувствую. Болею», – мысленно проявляла она независимость своего характера, между тем роясь в шкафу.

Ровно через сорок минут Лада сидела в автомобиле, мчавшем ее в сторону Елоховского собора. Потом несколько переулков. Высокие железные ворота. Приватный вход. Лестница, покрытая мягкой ковровой дорожкой. Перед дверью охранник. Большой полутемный кабинет. В центре - массивный письменный стол, за ним Михаил Ефимович. Он рукой указал ей на кресло. Движением головы отпустил ее сопровождающего. Внимание Лады невольно сосредоточилось на ярком кругу света от маленькой низко опущенной настольной лампы, которая освещала груду драгоценностей. Михаил Ефимович взял одну вещицу и спросил:

– Нравится?

– Да.

Он качнул головой с едва заметной ухмылкой. Потом отодвинул драгоценности в сторону и потушил лампу.

– Это чепуха. Это на продажу. У меня обширные торговые связи. Но если товар залеживается более месяца, я его перебрасываю в другой регион, – говоря, он повернулся к сейфу, вынул из него коробку, поставил на стол, открыл, включил лампу − и на черном бархате миллионами разноцветных искр вспыхнули бриллианты. – Вот это неплохие камушки, – произнес он, и в голосе его послышалась нежность. – Ладно. – Он спрятал коробку обратно. – Ты, наверное, думаешь, что я хочу показать, какой я богатый. Нет. Просто я люблю драгоценные камни и красивых женщин. Вот и совмещаю приятное с приятным.

Михаил Ефимович нажал на кнопку, расположенную под крышкой стола, и медленно поднялся. Движением руки поманил Ладу. В это время открылась дверь, и в кабинет вошел молодой мужчина с белой салфеткой, перекинутой через согнутую руку. Он включил свет: в одном из углов кабинета образовался светящийся островок со столиком посередине. Официант отодвинул стул для Лады и кресло для Михаила Ефимовича. Откупорил бутылку. Лада с удивлением смотрела, как высокий бокал наполнялся шампанским, в котором сверкали блестки, будто из настоящего золота. Из матовой бутылки официант наполнил коньяком рюмку, стоящую перед Михаилом Ефимовичем, и удалился.

– Давай выпьем за знакомство, – сказал Михаил Ефимович.

Лада подняла свой бокал, думая, какой тоскливый вечер ей предстоит провести с этим грузным, тяжело дышащим стариканом. Но Михаил Ефимович, говоря неторопливо и негромко, незаметно увлек ее своим разговором. Он рассказывал ей о бриллиантах, об удивительных историях, происходящих с ними. О том, что они еще более непостоянны, чем женщины, словно им предначертано менять своих владельцев, причем зачастую убивая старых, чтобы перейти к новым. И характер у них разный − одни нежатся, испуская искры удовольствия, другие пыжатся, горделиво сверкая гранями.

– Я не доверяю бриллиантам, – заметил Михаил Ефимович.

– А женщинам? – опьяненная золотистым шампанским кокетливо спросила Лада, чуть наклонила бокал, и ей на ладонь упала капля с блесткой, которая тут же исчезла.

– Еще меньше. Но люблю и тех и других, – усмехнулся он и, вглядываясь в Ладу, добавил: – Мне нужна нежность.

Она внутренне поежилась и, чтобы подавить брезгливость к этому крупному, пожилому мужчине, стала прикидывать, что он ей подарит.

В комнате, смежной с кабинетом, Михаил Ефимович, что называется, отдал «плоть свою на произвол» Ладе. Он раскинулся на простыне, а она должна была доставить ему удовольствие. Он только изредка сжимал руками ею груди и гладил по бедрам. Бриллиантовый блеск и шампанское с блестками ударили ей в голову и придали азарт вырвать стон из солидного нутра этого борова.

Ладу разбудили под утро. Охранник тронул ее за плечо. Она открыла глаза. Он приложил палец к губам, собрал ее одежду и указал на дверь. Лада вышла, завернувшись в простынь. Оделась. Охранник протянул ей красный футляр и сопроводил во двор, где ее ждала машина.

Ей не терпелось взглянуть на подарок, но было как-то неловко от шофера. Зато едва она вошла в лифт, как тут же потянула за молнию сумки, вынула футляр, открыла и ахнула. Такого красивого браслета она не видела никогда. Уже потом она узнает его подлинную цену. Но тогда он ей показался, достойным королевы.

Михаил Ефимович все чаще стал присылать за Ладой машину. А она с удовольствием ездить к нему. Но не только из-за подарков. Ей с ним было интересно. Например, он несколькими фразами описал ее дальнейшую жизнь после того, как она покинет эстраду. Он ничего не преувеличивал, не добавлял темных красок, но картина вышла пренеприятная.

«Ты, Ада, – так он ее называл, – засохнешь в однообразии тусовок и сплетен. Ты устанешь от вечной борьбы за своего супруга. Он станет тебе изменять, а ты − следить, устраивать сцены ревности. Не перебивай! – повысил он голос. – Когда на карту будет поставлено твое благополучие, такое начнешь выделывать! К тому же, учти, тебе тогда будет далеко не двадцать».

Он предугадал, что Ладе настолько опротивеет обслуживать банкеты, свадьбы, юбилеи зажравшихся богачей, что она не выдержит.

* * *

Однажды она приехала к Михаилу Ефимовичу какая-то растерянная, ожесточенная… Он посмотрел на нее и сказал:

– Бросай ты это дело, Адка.

Она удивленно вскинула брови.

– Тебе учиться надо. Хотя бы заочно. Надо выучить языки: английский, немецкий. Надо заняться настоящим делом, чтобы из состава кукол перейти в разряд кукловодов. Чтобы ты нанимала артистов для развлечения твоей особы.

– А как же?..

– Репортеры? Снимки в журналах? Автографы? Поклонники? Все это можно иметь, и серьезным делом занимаясь, – сказал Михаил Ефимович и протяжно, с тоской вздохнул. – Была у меня, Адка, мечта – заняться антиквариатом. Хотел магазин открыть, потом филиалы. Старинные вещи – это само прошлое в твоих руках. Можешь вертеть так, эдак, рассматривать через увеличительное стекло и такое увидеть, – вздохнул он опять. – Но блеск бриллиантов замутил мне зрение и разум. Думал, поведу два бизнеса параллельно, но они оказались несовместимы. Каждый из них – такая страсть, что поглощает полностью. Почему я это тебе говорю? Ты, несомненно, сама сообразила. Мы встречаемся уже год, и ты стала мне близким человеком. Не строй удивленную физиономию. Да, до тебя девчонок было − не сосчитать. Но все тупенькие, фанфаронистые, без внутренней гордости. А она нужна, чтобы достичь чего-то. Скрытая, не каждый ее сразу распознает, а когда распознает, поздно будет, его уже подомнут. Мне много лет, а ты – девчонка. Ну, надарю я тебе всей этой чепухи, которую, когда черный день придет, за бесценок спустишь. Я же хочу тебе дело подарить, даже не столько дело, сколько идею. Денег дам, это, конечно. Но только для старта. Дальше – сама. Как смотришь?

У Лады опустились углы губ, как у греческой маски трагедии. Потом она подняла плечи и застыла.

– Подумай, денек-другой. А я тем временем подыщу помещеньице в хорошем месте, приценюсь.

– Ты не сомневаешься в моем согласии? – удивилась она.

– Если бы сомневался, не стал бы разговор заводить. А на будущее учти: решение надо принимать сразу. Только тогда оно верное. Когда возникает идея, чего бы то ни было, все твои чувства обострены в поисках возможности ее реализации. Мозг работает на полную мощность, и ты выпадаешь на доли секунды из этой реальности. И вот то, что почувствуешь там, то верно. А раздумья ни к чему. Трата времени и сил, нужных для дела. Прислушайся к себе, что чувствуешь?

Лада сосредоточилась.

– Ничего, – призналась честно.

– Вот, и этому тебе надо научиться. По сути, решение твое уже готово. Обстоятельства, по воле которых будешь действовать, дали толчок. Ты еще сидишь и недоумеваешь, а все свершилось, – рассмеялся он.

– Да ну тебя, – проговорила Лада. – Тебя послушать, так человек сам по себе вообще ничего не значит. Вертят им, как хотят. Что ж, и тобою?

– И мною. Я не исключение. Допусти мысль, что наши желания вовсе не наши, что мы запрограммированы, причем не в плохом смысле, а для высшего порядка. Нам только кажется, что уж в своих-то хотениях мы вольны. Но тогда, отчего же мы страдаем? Если человек сам себе хозяин, то в его власти воплощать в реальность свои желания. Но это получается далеко не у всех. Почему? Да потому что в программах зачастую происходит сбой, оттого столько несчастных, недовольных людей. К примеру, его программа в офисе сидеть да в монитор глядеть до боли в глазах, а стремление – в наполеоны выйти. Вот и мучится. А не случись сбой, жил бы да радовался.

Ладу поразили слова Михаила Ефимовича, но она все равно упорно размышляла над его предложением два дня. Измучилась вся. Пришла к нему в офис, упала в кресло и призналась:

– Ничего, кроме страха сделать непростительною ошибку, не ощущаю.

– Ты чуткая. Почувствуешь. Вот увидишь.

И точно, Лада почувствовала, да так, что едва действительно чуть не совершила непоправимое.

Концерты «Лилий» с успехом прошли в крупнейших городах. Девчонок на руках носили. В журналах, газетах, на телевидении – о них, о них, о них. И тут как-то поступил очередной заказ. Выехали. Отработали. Гости пустились в пляс, − и девчонок вынудили. Один какой-то с силой обхватил Ладу за талию и потянул из залы. Она вырвалась, бросив что-то резкое. Он взорвался. Ему такое никто не смел говорить. Размахнулся, чтобы ударить обнаглевшую девицу по лицу. Лада уклонилась. Удар пришелся в плечо, и она бы не устояла, хорошо кто-то поддержал. От негодования у Брусневой потемнело в глазах. Она схватила бутылку, замахнулась… Но кто-то в последний миг сумел удержать ее руку.

И Лада поняла, что почувствовала решение. Она вызвала на разговор Макарова. Тот выслушал и посоветовал:

− Подожди годик-другой. Мы же в обойме.

– Не могу. Тот, кто сделал мне предложение заняться бизнесом, дважды его повторять не станет. Отработаю еще шесть месяцев и расстанемся. Все неустойки оплачу. Я добро помню. Витя, ну ты же знаешь, я о сольнике не мечтаю. Не потяну. Максимум, на что я могу рассчитывать, выйти замуж за какого-нибудь состоятельного типа. Свадьба красиво смотрится на обложках журналов, но каково жить за богатым мужем! Я не хитрая дура, которая, когда нужно подладится, когда нужно стерпит. Я должна быть с ним на равных.

Макаров назвал ее решение глупым.

– Погоди, «Лилии» сами завянут, а сейчас дают прибыль.

Но Лада вновь почувствовала, как ей следует поступить.

Михаил Ефимович приобрел магазинчик, дал стартовый капитал. И Лада взялась заниматься двумя столь разными делами параллельно. Михаил Ефимович не стал мешать ей. Наблюдал. Его забавляло ее стремление объять необъятное.

Родители пришли в замешательство, когда она рассказала им о своих планах.

– Мне нужна помощь, – заявила Лада. – И помочь мне должен ты, папа.

– Но я же начальник отдела. Как я брошу свою работу? Я всю жизнь там.

– И всю жизнь на копейках. А это такое дело!

– Но я ничего не понимаю в антиквариате.

– И не надо. У нас будут работать специалисты. К тому же, я не требую, чтобы ты уходил из своего обожаемого облфо. Будешь совмещать. Надо вести бухгалтерию и осуществлять общее руководство в мое отсутствие. А когда дело наладится, мы наймем знающего бухгалтера.

– Нет, но как это?.. Люба, а ты что молчишь? – обратился Вячеслав за поддержкой к жене.

– По-моему, Ладка права. Толку от того, что ты сидишь в облфо – никакого. Чистая зарплата-заплата. Помоги дочери.

– Нет, нет и нет! – сопротивлялся Вячеслав. – Нельзя заниматься двумя делами. У меня большой объем работы.

Лада не стала давить на него. Просто как-то принесла книги по антиквариату, каталоги торгов в Париже, выставки-ярмарки в Модене. Потом уговорила отца посмотреть бутик, в котором еще шел ремонт.

Вячеслав сдался. И незаметно для себя стал проводить все свободное время в своем красивом стильном кабинете, обустроенном ему дочерью. Мир старинных вещей овладел им. Он принялся постигать азы антикварного дела и увлекся.

В свою очередь, Лада начала устраивать в бутике приемы, приглашая на них звезд шоу-бизнеса, влиятельных людей, любителей старины. Ее имя привлекло прессу и телевидение. Она настолько умело делала рекламу своей антикварной лавки, что посещать ее, покупать у Брусневой стало входить в моду.

Тем временем Лада поступила в Финансовую академию и вместе с отцом начала ходить на курсы по антиквариату. Получила базовые знания, этим и ограничилась. Вячеслав же поддался мистическому обаянию старинных вещей. Вазы, игральные карты, веера, сервизы, ломберные столики: простые, складные, парные; некоторые столы складываются, как крышка рояля, у других крышка поворачивается на 90 градусов, у третьих складываются все четыре угла; множественные версии ножек: две выдвижные, одна, отодвигающаяся на раме, ножка-концертино, − Вячеславу казалось, что он узнал о них все. И в их бутике появился ломберный столик из красного дерева с отодвигающейся пятой ножкой и ящичком внутри трехчастной складной столешницы.

Потом Бруснева заинтересовали китайские безделушки. Он прошел учебный курс по экспертной оценке китайского антиквариата и собрался в Поднебесную. Лада напомнила ему, как он уже побывал в Турции и привез оттуда жуткое барахло. Тогда Вячеслав увлекся старинными ювелирными изделиями. Он прослушал при Геммологическом центре МГУ учебную программу «Оценка ювелирных украшений» и пытался убедить дочь, что именно в Турции можно приобрести драгоценности, вывезенные русскими эмигрантами после революции. Лада только закатывала глаза и прикусывала язык, чтобы не сказать отцу дерзость. Она поняла: лучше его отпустить, пусть наделает ошибок. Но едва он сел в самолет, как она ограничила сумму на выданной ему банковской карте до двух тысяч долларов.

Это была первая поездка Бруснева не только в Турцию, но вообще за рубеж. От восточного базара у него голова пошла кругом. Торговцы наперебой заманивала вглубь своих лавок видного, хорошо одетого мужчину. Убеждали, что отдают ему товар за бесценок, но Вячеслав искал какую-то неприметную лавочку, в которой чудом должно было заваляться редкое старинное украшение. Оно потускнело, у него сломан фермуар, хозяин даже не мог бы вспомнить, откуда оно взялось. И вот это случилось. Неказистая лавчонка. Перед входом молодой турок. На витрине какие-то медные тазы, подносы… Вячеслав отчего-то замешкался. Стал оглядываться по сторонам и его взгляд встретился с взглядом турка. В тот же миг Бруснев потерял четкое ощущение реальности и словно в полусне шагнул в сторону лавки. Торговец откинул занавеску над дверью. Вячеслав вошел. Ему стали предлагать всевозможные товары, но он жестом показал, что это его не интересует. Торговец кивнул и повел Бруснева вниз.

В небольшой полутемной комнатке сидел старик. Перед ним горела настольная лампа. Вячеслав опустился на табурет. Старик перебирал драгоценности: ожерелья, браслеты, перстни, серьги, цепочки… и что-то тихо бормотал. Бруснев движением руки как бы отмел все, что лежало перед стариком. Тогда тот открыл шкатулку и вынул массивное колье… Вячеслав вздрогнул. Взял его и стал рассматривать. Это были рубины, оправленные в золото. «По меньшей мере, начало девятнадцатого века, – определил он, и лоб его покрылся крупными каплями пота. – Времена Наполеона… Александра I-го…»

Из-за спины вдруг появился поднос с чашкой холодного кофе. Вячеслав жадно выпил. Старик забрал колье и отложил в сторону. И вновь принялся перебирать драгоценности. Между его пальцев, словно вода, струились жемчужные нити, янтарные бусы, сверкали на ладонях сапфиры, рубины, изумруды. Вячеслав хотел отвести взгляд от его рук и посмотреть на колье, но не смог. В голову вполз туман, глаза, точно небо перед дождем, подернулись пеленой.

Старик тихонько говорил, говорил. Бруснев с трудом, сквозь опутывающую его сознание хмарь, на ломаном английском спросил, сколько стоит колье. Старик ответил, что оно не продается. Вячеслав состроил удивленную гримасу. «Мол, оно сломанное, особой ценности не представляет. Просто мне приглянулось». Старик повыкручивался, но клюнул. Начали торговаться.

Из лавочки Бруснев вышел с колье и целым мешочком украшений, купленных почти задаром…

Люба хохотала до слез над тем, как его провели, всучив грубые подделки вместо настоящих драгоценностей, и хвалила Ладу, что та вовремя ограничила платежеспособность отца.

Теперь Вячеслава с неодолимой силой тянуло в Китай. Он уже почти четыре года занимался антиквариатом, даже ушел из облфо, и считал себя достаточно компетентным в этом деле.

Из Китая он привез милые безделушки, но главное, обзавелся полезными знакомствами. В бутике появились расшитые драконами халаты, пояса с нефритовыми украшениями начала прошлого века, пуговицы в виде золотых пчелок; шесть низеньких, покрытых лаком кресел, сделанных из причудливых древесных корней; маленькие золотые чарки-хризантемы, лаковые чашечки, отделанные серебром, ложечки в форме абрикосового листка, бронзовая курильница с журавлем из чистого золота, расписной столик с пестрой мраморной столешницей и ножками, украшенными резными кузнечиками и стрекозами.

Теперь Лада в шутку называла бутик шанхайской лавкой и проводила в нем чайна-пати, чтобы гости могли спокойно рассматривать новые поступления. Вячеслав же охотно пояснял, что есть что, и отвечал на вопросы. Особо ценные вещи, как например, шпильки с головками в виде лепестков лотоса он показывал из своих рук. «Восемнадцатый век», – сообщал с гордостью. Таким образом, сложился тандем: Бруснев выискивал товар, Лада делала рекламу.

Но однажды она сказала, что ему придется потесниться со своими китайскими штучками. У нее возникла грандиозная задумка. Михаил Ефимович ее не одобрил, однако с интересом наблюдал: что получится.

Лада занялась продажей картин старых мастеров. Со стен исчезли халаты, маски, а вместо них появились пейзажи, жанровые сценки начала и середины 19-го века. Это уже потом в России будет выпущен «Каталог подделок произведений живописи», который вызовет скандал в мире торговцев старинными полотнами. Но тогда Лада абсолютно точно уловила дух времени. Работы малоизвестных европейских художников 19-го века на второстепенных западных аукционах живописи стоили недорого – несколько тысяч долларов, в отличие от работ русских художников того же периода. Агенты Брусневой, а когда и она сама, приобретали картины на этих торгах. Затем они попадали в руки профессионалов, которые их редактировали: европейские домики заменяли избами, какой-либо флаг переделывали на Андреевский; в некоторых случаях жанровые картины превращали в пейзажи: просто удаляли фигуры. Или же полотна русских живописцев второго ряда выдавали за работы Перова, Поленова, Крамского, Шишкина, Брюллова. Для этого срисовывали автограф художника. Одновременно подделывалась история картины: когда она была написана, кто первым ее купил, кто продал. И полотно, приобретенное на аукционе за три - пять тысяч долларов, Лада продавала за несколько сотен тысяч.

Позже некоторые коллекционеры, отдав свои картины на экспертизу, были потрясены полученными заключениями. Эксперты зачастую обнаруживали два слоя различные во времени: нижний – 19-й век, верхний – конец 20-го. Когда то там, то здесь стали вспыхивать скандалы и владельцы фальшивок принялись требовать у антикваров возврата денег, а те клялись, что ничего не знали о подделке, Бруснева уже ушла в гостиничный бизнес.

* * *

Неожиданно заболел Михаил Ефимович и поехал лечиться в США. Лада часто звонила ему, он с удовольствием разговаривал с ней о чем угодно только не о своей болезни. Она полетела к нему и нашла, что он сильно сдал. Вместо недели пробыла месяц. Полгода спустя Михаил Ефимович вернулся в Москву. Лада примчалась к нему в офис, увидела его и испустила победный возглас: Михаил Ефимович восседал за своим столом, полный бодрости и даже помолодевший.

– Вижу, что рада, – сказал он, поднимаясь. – Я-то и выздоровел благодаря тебе. Увидел, что кому-то нужен. Наследники – гаденыши ведь только и ждут, чтобы я поскорее отправился на тот свет. Представляю, какая затеется свара после моей смерти. Я, Адка, тебе половину по завещанию оставлю. Ни детей, ни родственников мы не вольны выбирать, кого Бог пошлет, а ты по сердцу пришлась. И телом мы с тобой были едины, теперь вот только душой. Так уж не дай им тебя обобрать. Борись! Адвокат мой тебе поможет.

Лада часто заморгала.

– Да ладно, что это ты?.. – погладила его по плечу.

Он усмехнулся, взял ее руку и вложил ключ.

– Это от сейфа, что у стола. Код сообщит мой адвокат, он одним из первых будет в курсе, что я… ну, в общем, умер. Ты сразу давай сюда. Забирай из сейфа все. Это помимо того, что будет в завещании. Все-таки они мои наследники: одна кровь. Вцепятся в тебя бульдожьей хваткой. Могут и урвать чего. Так пусть хоть это полностью достанется тебе. Камешки чистой воды и украшения, достойные, чтобы ты их носила.

Лада подавила всхлип, сдержала слезы:

– Только об одном прошу, пусть это случится, как можно позже, – и вдруг протянула, точно ребенок, жалостливо, с верой во всемогущество взрослого человека: – Пожалуйста, – и уткнулась ему лицом в плечо.

«А говорят: за деньги нельзя купить жизнь. Можно. Не будь у меня денег, я бы не мог позволить себе Адку. Я бы к ней и подойти не посмел. А она, узнав меня, пусть не полюбила, а привязалась так, что своими испуганными глазами, когда мне плохо стало, своею радостью, оттого что полегчало, подарила мне несколько лет жизни. Я ей нужен. Просто нужен. И она для меня значит больше, чем родной по крови человек».

Лада вместе с Михаилом Ефимовичем боролась с его недугами. Он даже перестал ездить в США, где жила его семья, и продолжал заниматься, насколько позволяло здоровье, делом. Когда чувствовал себя особенно хорошо, отправлялся куда-нибудь со своей Адкой. Но… однажды адвокат сообщил Ладе код сейфа…

* * *

Подведя подсчет того, что у нее имеется, Бруснева поняла: пришло время двигаться вперед. В последнее время ее начал привлекать гостиничный бизнес. Она купила один загородный отель, потом другой. Стала присматривать, где бы построить комплекс. По случаю продавался участок земли. Но, чтобы приобрести его и сразу приступить к крупномасштабному строительству, у Лады денег не хватало. Она предложила войти в долю своему близкому другу Сергею. Они уже поговаривали об обручении. Сергею идея понравилась. Просчитав все, выяснили, что Лада может вложить в это предприятие тридцать процентов, Сергей – сорок, где взять еще тридцать? Лада обратилась к знакомому банкиру, он помог.

– Все, папка, – обнимая отца за шею, проговорила она, – заканчивается твое сидение в бутике. Теперь мы с тобой − хотельеры. В свободное время будешь играть в гольф. Научишься, – бросила в ответ на его удивленный возглас.

Мать была в восторге и поддерживала дочь. Продали пять бутиков. Покупателей подыскивал Вячеслав, Лада вела переговоры. Но им обоим было жаль расставаться с первой лавкой. И было решено ее оставить.

ГЛАВА XII

Мутыхляева вышла от Брусневой, кипя негодованием.

– Знаем таких… проходили, – выезжая за ворота «Эпохи на заказ», пыхтела она, словно подходившее тесто. – Вся из себя!.. Чуть ли не каждый день в косметическом салоне бывает. Педикюрша палец ее ноги берет, точно драгоценность какую, не дай бог, неловко кутикулу удалит. Ноготки, как алмазы шлифует. А я не то, что каждую неделю, иногда месяцами не могу в салон выбраться. Сама корячусь − педикюр делаю. И пятки у меня жесткие, потому что не всегда на машине поспеешь из-за пробок, часто приходится на метро, а потом пешочком. Ну, ничего, я ей покажу класс. Я такую статью напишу, − обомлеет.

Журналистка с дотошностью принялась выискивать материалы по Брусневой. В статью из целой кипы собранных ею данных войдут несколько строк, но зато это будут строки, за которые она ручалась. Не разозли ее Бруснева, не стала бы Нелли так копать. Ей хотелось показать той, что всё она про нее знает и видит ее, как на ладони.

Пустив пыль в глаза коллег и знакомых, что она запросто может отдыхать в любом из брусневских отелей, Мутыхляева начала их объезд. Она пыталась войти во все тонкости гостиничного бизнеса, правда, насколько ей это позволяли. Ознакомившись с несколькими отелями, приехала в «Эпоху». Как-то, гуляя по тенистой аллеи, Нелли издали увидела Вячеслава Бруснева и вздохнула. Она уже успела познакомиться с ним и нашла его очень интересным мужчиной.

Полторы недели в «Сказочной эпохе», как назвала комплекс Нелли, промчались со сверхзвуковой скоростью. За журналисткой закрылись ворота, и она вернулась домой. Квартирка показалась ей до смешного маленькой, убогой…

«Получу гонорар, обновлю интерьер, – решила Мутыхляева. Немного подумала и, пождав губы, мотнула головой: – Нет. Лучше себе что-нибудь новенькое куплю. А то старайся, себе во всем отказывай, а кому достанется?!»

Она вспомнила, как приезжал к ней старший сын со своей дочкой. Чем-то та была больна: то ли горло, то ли позвоночник. Он ее на консультацию с врачами привозил. Вошли в квартиру и начали зыркать по сторонам. Нелли обед приготовила. Внучке специально пирожных купила. Она ее помнила совсем маленькой, когда на крестины ездила, а теперь девочке уже лет десять-двенадцать. Молчаливая, угрюмая. Устроила Нелли их в гостиной. «Гостиную в гостиницу превратили», – жаловалась она на работе и еле дождалась, когда они наконец уехали.

«Фу! – передернула плечами, открывая окна, чтобы проветрить квартиру. – Грузный он какой-то и уж такой черноволосый. Отец, вроде, насколько я помню, не таким был. А, ну их! Вот Бобка женится, и будут у меня внуки. А это так…»

Когда на несколько дней к ней приехал Бобка, она пожаловалась приятельницам, что ее квартира превратилась в казарму или как там, у моряков, кубрик. «Не продохнуть. Хоть из дому беги».

– Нет-нет, – садясь за компьютер, весело приговаривала Нелли, – жить только для себя. Мне дана жизнь и я должна ее вкусно проесть, проспать, прогулять и проработать!

И Нелли погрузилась в работу. Она пребывала как бы в прозрачном коконе: ни звуки, ни запахи низменной обыденности не доходили до нее. Она дышала атмосферой своих мыслей. Она наслаждалась ароматами, порхающими между строк, когда описывала рестораны «Эпохи», слышала музыку, будто сидела в пиано-баре с бокалом розового вина. Потом, когда подошла к личности Брусневой, почувствовала хорошую рабочую злость.

– Редактировать она будет, – стуча по клавиатуре, забормотала Нелли. – Меня! Мутыхляеву! Не доросла! Понятно?! И ведь из семьи самой заурядной вышла. К роскоши не с колыбели привыкла, а строит из себя аристократку. Повезло суке, вот и все. Видная, наглая, тело красивое. Не то, что я… – она вздохнула и хлопнула себя ладонью по жирной ляжке. – Но зато у меня шарм, – не отрывая глаз от текста на мониторе, бубнила Нелли. – Самое то будет, – перечитав все от начала до конца, заключила она. – Немного почистить и самое то…

* * *

Нелли вошла в кабинет Брусневой с уверенностью, что заказчица осталась довольна статьей, которую она отправила ей по электронной почте. Лада сухо поздоровалась с Мутыхляевой и сказала:

– Это никуда не годится.

Нелли продолжала улыбаться, не принимая эти слова на свой счет.

– Что? – спросила с удивлением.

– То, что вы написали. Я не нуждаюсь в восхвалении. Кому нужен экскурс в мое прошлое? Обо мне в свое время было написано предостаточно. Запомните, я давно уже не гимнастка, не певица, не антиквар, я – хотельер. И ваша статья должна продвигать мой продукт. Вы же написали кучу дифирамбов мне, а сути уделили несколько абзацев. Это непрофессиональный подход. Я просила Валерия Павловича, – едва сдерживая свое недовольство, продолжала Бруснева, – прислать мне профессионала высшего класса. Неужели вы лучшая журналистка в редакции?

Лицо Мутыхляевой пошло красными пятнами.

– Простите, но в таком тоне… И это впервые…

– Впервые?! – усмехнулась Лада. – Уверена, вы и не такого наслушались за свою долгую деятельность.

– Нет, позвольте! – на нерве воскликнула Нелли. – Я отвечаю за свою работу. И моя статья соответствует тем пожеланиям, которые вы высказали. Я дала большой и детальный обзор нескольких отелей, отдельных номеров. Я не пропустила ничего, что могло бы привлечь внимание потенциальных клиентов. Да, действительно, я написала о вас, потому что вы владелица этой сети отелей. Бесспорно, вы известная личность. Но время идет, и новое поколение уже не знает о ваших былых достижениях. Что плохого, если я в нескольких словах напомнила о них.

– Нет, не пойдет. Я отказываюсь от ваших услуг. Я позвоню Валерию Павловичу, пусть он пришлет другого журналиста.

Кровь ударила в голову Нелли с такой силой, что у нее все поплыло перед глазами. «Господи! Если она это сделает, в редакции такая возня поднимется! Ведь у нас после пятидесяти пяти ты уже не человек, а пенсионер. И каждая сволочь норовит напоминать, что ты место чужое занимаешь».

Мутыхляева загнала куда подальше свой профессиональный и человеческий гонор.

– Лада Вячеславовна, – начала она примирительным тоном, – прошу вас, давайте разберемся. Вероятно, я чересчур увлеклась. Но вы сами тому виной. Вы слишком яркая личность, – проговорила она, и фраза, точно змейка на песке, оставила свой след. – Теперь я понимаю, в чем моя оплошность. Однако вы не можете отрицать, что «Эпохе» я уделила особое внимание. И сделала чуть ли не скрупулезный обзор павильонов, номеров, наборов услуг, насколько позволял объем статьи. Можно, конечно, более подробно написать об изысканной кухне ваших ресторанов, об известных исполнителях, которых вы приглашаете выступать в пиано-баре… о гольф-полях, яхтах, пляже… Я поняла. Дополню… чуть сокращу… Просто мне не хотелось, чтобы получился сухой отчет об увиденном. Я старалась передать ощущения от пребывания… заинтересовать настолько, чтобы читатель захотел стать вашим клиентом…

Лада смотрела на Мутыхляеву.

«Задрожала тетка. Поняла, что дура. Но черт с ней. Некогда возиться с другой, которая окажется ничуть не лучше».

– Хорошо. Идите и поработайте над вашей статьей. Отделайте каждую фразу. Вложите смысл в каждое слово. Даю вам три дня. Вы у меня столько времени отняли. Учтите, если статья мне не понравится, я просто так это не спущу. Вас прислали как высокопрофессиональную журналистку, а вы оказались провинциальным репортером. Вот туда и отправитесь, если не в состоянии написать обыкновенную статью, отвечающую требованиям заказчика.

Мутыхляева вышла из кабинета с огненно-красными трясущимися щеками. Ей хотелось поскорее уйти, но голову точно обручем сдавило. Нелли прислонилась к стене. Секретарша подбежала к ней, усадила.

– Послушайте, – предварительно плотно закрыв дверь в кабинет, зашептала она: – Вам здесь в таком состоянии не следует находиться. Лада Вячеславовна не любит больных. Вот вам таблетка валидола и идите.

Нелли послушно положила в рот таблетку и пошла. Отъехав от «Эпохи» метров пятьсот, она остановилась. В голове стучало, перед глазами все прыгало, руки дрожали…

* * *

Градобоева, погруженная в невеселые раздумья, понурив голову, вышла с территории «Эпохи». Прошла немного, обернулась.

– Сука! Стерва! – с брызгами слюны вырвалось у нее. – Как возможно такое?! Ведь она меня с детства знает. Вместе в одной комнате на сборах жили. Болели друг за друга! Ну, пусть не болели… чертей против воли в спину посылали… Но все же в прошлом. Простить она мне не может мой чемпионский титул. Да уж без тебя его затоптали, – всхлипнула Ольга и побрела к остановке. – Каждый, кому не лень, ноги вытер о чемпионку. Ох, и дура же я была, что отказалась сниматься для «Плейбоя». Может, жизнь моя пошла бы другим курсом. А я! Престиж страны! Да как мой будущий ребенок уважать меня будет?! Вот именно! Пока он еще меня любит, а как подрастет... Дети уже сейчас посмеиваются, что у него то того нет, то другого. И худенький такой, бледненький. Одежду чужую донашивает… – Градобоева подошла к остановке и торопливо отерла слезы. – Ничего. Буду работать кедди. Чаевые хорошие. Ничего…

Взгляд матери впился в нее, едва она вошла в кухню.

– Все хорошо, – насилу улыбаясь сквозь слезы, проговорила Ольга. – Она дала мне работу.

Мать перевела дыхание.

– Тогда что же?..

– Да ничего. Я буду кедди.

– Ой?.. – мать непонимающе заморгала. – Это?.. Это что?..

− Клюшки по гольф-полю носить за игроками и мячи собирать.

− Ой?!.. Да неужели она, владелица сети отелей, не могла подыскать тебе приличное место?! Вот же… паскуда. Ты ей говорила, что у тебя ребенок?

– Говорила. Она только посмеялась. Ох, мама, когда это кончится? Это невыносимо.

Поймав удрученный взгляд матери, она постаралась ее успокоить.

– Ничего. Зарплата небольшая, но чаевые хорошие. Ничего. Как-нибудь, а там посмотрим.

Ольга склонилась к сыну, которой сосредоточенно ел кашу.

– Будем лучше питаться. Вот увидишь, – сказала, обращаясь к матери. – Кран в ванной починим. Стиральную машину купим, холодильник. Алешеньку приоденем, да и сами… – говорила она с напускной бодростью.

На следующий день будильник поднял ее в пять утра. Она быстро оделась и помчалась в «Эпоху». Долго не было автобуса, нервничала до спазмы в желудке. Наконец, села у окна и невольно предалась мучавшим ее с невероятным постоянством воспоминаниям.

Разбирая промахи, совершенные ею в жизни, первым она считает отказ от фотосессии для «Плейбоя». Но тогда Ольга была горда своим «нет!».

Да, ей был отпущен короткий период удачи, и следовало прислушиваться к внутреннему «я», не пропускать подсказок, выражавшихся порой в нелепых случаях.

С Никитой она познакомилась в Австрии, в горном отеле. И в тот день, ни с того ни с сего, вдруг лопнул изящный графин, в который она поставила подаренную им розу. Разве на это обращают внимание? К тому же она пребывала в состоянии эйфории. Еще бы! Градобоева – абсолютная чемпионка мира и все вокруг ее вассалы. Вместе с Никитой она вернулась в Москву. Когда сообщила ему, что ждет ребенка, он сразу сказал: «Ты мне очень нравишься, но не настолько, чтобы жениться». Правда, он хотел выглядеть благородно, будучи уверенным, что Ольга откажется от его предложения: расписаться и через месяц после родов развестись, чтобы у ребенка был отец. Но Ольга согласилась. Тогда Никита начал тянуть время и вскоре женился на другой.

Увидев, что автобус подъезжает к отелю, Ольга вся собралась, как перед выходом на помост. Она понимала, что должна произвести благоприятное впечатление на менеджера по обслуживающему персоналу.

Их собрали в раздевалке. Десять мальчишек, лет четырнадцати-шестнадцати, и она, взрослая тетка. Выдали одежду. Объяснили правила поведения. Менеджер подчеркнул, что при первой же жалобе клиента последует незамедлительное увольнение. Все последующие недели их готовили к работе с гольфистами, которых ожидали в конце месяца.

Гольфисты прибыли. Ольга издали видела, как их лично встречала Лада. Менеджер объявил, кто к кому из гостей прикреплен. Ольге достался дородный бельгиец, приехавший со своей женой.

Собирать мячи по всему полю, таскать сумку с клюшками оказалось занятием нудным и тяжелым. Игроки передвигались на электоромобилях, кедди бежали рядом. Ольга старалась изо всех сил: улыбалась, с проворностью подростка собирала мячи, выражала восторг ударам бельгийца. Он дал ей пять евро на чай. Уезжая домой, Ольга опять издали увидела Ладу в вечернем платье. Та в качестве хозяйки устраивала для гольфистов коктейль.

На третий день Градобоева осталась без клиента. У бельгийца поднялось давление. Она была огорчена: проделать такой путь и вернуться обратно, не получив ни копейки. Ольга пошла в раздевалку, села на скамью и обхватила голову руками. Пожаловавшись самой себе на свою судьбу, начала снимать белые брюки и вдруг услышала:

– Градобоева, ты еще не ушла?

В раздевалку с сердитым видом влетел менеджер. У Ольги сердце остановилось: «Наверное, бельгиец отказался от меня». У гольфистов свои правила. Они никогда не опускаются до выражения недовольства обслуживающему персоналу, а напрямую обращаются к менеджеру. «Сейчас он скажет…»

– Один наш очень важный клиент, г-н Гютерсхайм, пожелал, чтобы ему заменили кедди. Лада Вячеславовна наказала дать ему лучшего парня, - не угодил, хотя не первый год работает. А ты новенькая, но я ему сказал, что ты чемпионка мира по гимнастике. Так что, смотри, – и он даже погрозил пальцем, несмотря на свою обычную вежливость.

Ольга быстро натянула спущенные брюки. Менеджер придирчиво оглядел ее и поправил пояс.

– Иди! Он сейчас в своих апартаментах.

Ольга побежала. Завидев на веранде высокую сухощавую фигуру г-на Гютерсхайма, замедлила бег, чтобы не дышать громко. Подошла. Осторожно улыбнулась. Г-н Гютерсхайм посмотрел на нее.

– Действительно, это вы! – произнес по-английски, надеясь, что Ольга его поймет.

Она кивнула.

– Когда менеджер мне сказал, что моим кедди будет Градобоева, чемпионка мира по спортивной гимнастике, я подумал, что он глупо шутит. Но теперь вижу, что глупо и жестоко пошутила ваша судьба. Я не поленился: заглянул в свой ноутбук, – он повернул ноутбук, стоявший на парапете веранды, и Ольга увидела себя с золотой медалью на груди.

Она улыбнулась, мол, и такое бывает, и вытянулась, как собака, ожидающая команды.

Г-н Гютерсхайм оказался неутомимым игроком. Потренировавшись часа три, он сказал, что на сегодня достаточно, и протянул Ольге десять евро.

– Завтра в одиннадцать часов я играю с партнером.

Приехав домой, Ольга поела и завалилась спать, заведя на всякий случай два будильника. В половину шестого вскочила и помчалась в душ. В одиннадцать свежая, с приятным выражением на лице она поджидала своего клиента.

В конце недели он ей сказал:

– Это, конечно, прозвучит невероятно, но я хочу пригласить моего кедди поужинать. Я понимаю, не волнуйтесь, – рассмеялся он, увидев испуг Градобоевой. – Никто об этом не узнает. Где вам удобно будет встретиться, если вы, конечно, не против?

Ольга теребила в руках ремешок от сумки с клюшками.

– Там, дальше, прямо у дороги, остановка автобуса. Я отойду от нее немного…

– Очень хорошо. Значит, сегодня в семь вечера.

Ольгу вовсе не обрадовало это предложение. «Если, не дай бог, кто-то из персонала узнает, что я встречалась с клиентом, пусть даже и не на территории комплекса, меня уволят. За ужин я расплачусь работой».

Она бы с удовольствием отказалась, но боялась обидеть

г-на Гютерсхайма. Он мог вновь потребовать, чтобы ему заменили кедди. Единственный выход – это действовать с максимальной осторожностью.

Градобоева зашла под навес остановки. Села, вынула косметичку. Слегка подкрасила ресницы и губы, припудрилась, расчесала волосы: они повисли тонкими белесыми прядями. Она вздохнула и опять собрала их в хвост.

Г-ну Гютерсхайму, подъехавшему на такси, объяснила, что очень далеко живет и потому не смогла переодеться.

– Вы и так прекрасны.

Ольге давно не говорили подобных слов, она расчувствовалась и приняла их всем сердцем.

Когда подали десерт, г-н Гютерсхайм предложил Ольге называть его по имени, Андреас, а затем спросил: как такое могло случиться, что она, знаменитая гимнастка, чемпионка работает кедди?

Градобоева ждала этот вопрос, и ей казалось, что расскажет все без утайки совершенно чужому человеку только потому, что он не отмахнулся от нее с обычным равнодушием. Она допускала, что с его стороны это могло быть лишь праздным любопытством, но никто, кроме него, даже любопытства ради, не поинтересовался ее судьбой.

В волнении Ольга слегка подалась вперед, но вместо яркого на нерве рассказа о своих злоключениях проговорила:

– Даже не знаю… Как-то все постепенно… Не в один день. – Приподняла над столом руку и стала опускать ее, показывая, как она скатывалась.

– Я пыталась… старалась, но… Мне теперь кажется, что на необитаемом острове легче выжить, чем среди людей. Там ты один на один с самим собой, никто не подставит подножку. А здесь… наперебой говорят, что надо помогать друг другу, вслед «Храни вас Господь» не поленятся произнести, а когда попросишь на работу взять, скороговоркой бросят, что вакансий нет. Так я и докатилась до кедди. Забавно?

– Нет. Грустно и несправедливо!

После ресторана Андреас пригласил Ольгу в бар. Они просидели там до четырех утра. На улице их ждало два такси. Г-н Гютерсхайм поблагодарил девушку за подаренный ему вечер, открыл дверцу машины и помог сесть.

– Куда? – спросил водитель.

Возвращаться домой Ольге было ни к чему. Заявиться раньше времени в «Эпоху» было нельзя. Она попросила отвезти ее на Ленинградский вокзал. Вышла из машины и, поеживаясь от утренней прохлады, пошла за билетом на электричку. От станции всего два километра пешком до «Эпохи». Присела на лавочку и провалилась в сон. Очнулась. Помотала головой, взглянула на часы и помчалась в туалет. Смыла макияж. От холодной воды полегчало, но в электричке опять разморило.

Андреас на три дня продлил свое пребывание в «Эпохе» и забронировал номер на начало осени, чем доставил немалое удовольствие Брусневой. Иметь постоянным клиентом г-на Гютерсхайма – это большая честь для заведения.

ГЛАВА XIII

– Что случилось? – недовольным голосом начала Лада, входя в квартиру родителей. Мать целый день звонила ей и просила заехать. – Если я срочно нужна, сама бы приехала. Знаешь же мою занятость. Эта задержка с официальным открытием «Эпохи» меня всю вымотала.

Она рухнула на диван и попросила заварить кофе.

– Ну, что случилось?

– Деньги! – ответила мать.

– Сейчас не могу.

– Но ты же обещала!!

– Подожди.

– Это невозможно! Пойми!.. – голосом на срыве бросала фразы Люба. – Если мы упустим момент, то придется ждать целых четыре года.

– Невелико приобретение для Государственной Думы. Пусть такое счастье обретет четырьмя годами позже, – не удержавшись, Лада фыркнула и рассмеялась.

Люба, поджав губы, смотрела на дочь.

– Ты думаешь только о себе. А я?

– Что ты? Ты работаешь там, где пожелала. Тебя взяли в рекламное агентство только благодаря моей просьбе.

– Но Максим не может больше ждать. Войди в его положение.

– Да что в него входить?! Обзавидуешься только. Живет в Москве на полном пансионе. Мне бы так.

– Лада! Как ты можешь?!

– А как ты можешь делать из отца дурака?

– Вот когда тебе будет столько, сколько мне, когда проживешь с мужем бок о бок около тридцати лет, тогда поймешь. Я уважаю Славу, но испытывать к нему влечение не могу. Пойми, он для меня, кто угодно: друг, брат, отец, но не мужчина! А с Максимом… Не маши! Не маши ручкой. Когда тебе будет столько, сколько мне, ты не перестанешь чувствовать.

– Мам, ну хоть кого-нибудь другого нашла бы. Ведь Максим твой – пиявка. Он присосался к тебе, а ты изнемогаешь от оргазма.

– Не хами! – прикрикнула Любовь, но через секунду на ее глаза навернулись слезы. – За что ты так?.. Я не могу без Макса. Я вот даже представить боюсь, что со мной будет, если он вдруг уедет…

Лада расхохоталась.

– Уедет! Уморила! Из Москвы, из теплой квартиры, от влюбленной ду… прости, женщины, которая для него последнюю копейку из дочери готова вытрясти, и он уедет в эту… как ее?..

– Воркуту.

– Вор… куту, – сотрясалась от смеха Лада. – Он сколько уже в Москве ошивается?

– Ты же знаешь, в том, что так случилось, его вины нет. Его заманили… обманули…. Он приехал…

– Слушай, мам, вот на обратный билет я ему деньги дам. Только черта с два он уедет.

– Давай не будем начинать! Ты обещала, значит, выполняй.

– Нет у меня сейчас. Я все вложила в «Эпоху». Все. Поверь. Потом дам, даже больше.

– А нужно сейчас! Как ты не поймешь?.. И потом, иметь своего депутата в Думе – это же выгодно.

– Правильно, депутата, а не дурака.

– Замолчи! Ты просто невыносима. Сейчас придет Максим, что я ему скажу?

– Он что, уже сюда приходит? Мало вам его квартиры?

– Там сейчас ремонт.

– Ремонт? – с удивлением переспросила Лада.

Любовь подскочила, услышав звонок в дверь. Всунула ноги в туфли на высоком каблуке и на пальчиках бросилась в прихожую.

– О, Лада! – воскликнул, входя в гостиную, Максим − по мнению Любови Брусневой − красавец сорока четырех лет. По мнению Лады − лысеющий прощелыга.

Максим Шаповалов приехал в Москву семь лет назад в команде кандидата в депутаты ГД от Воркуты. В случае успеха тот обещал всех проявивших себя помощников пристроить при своей особе в столице, поэтому в период предвыборной кампании Максим горло драл на совесть, агитируя голосовать за «нашего депутата».

По специальности горный инженер он давно удрал с шахты, куда попал по распределению после института. Шаповалов панически боялся спускаться под землю, потому и крутился то там, то сям. Когда началась очередная предвыборная кампания, сумел подобраться к кандидату, но не настолько близко, как некоторые другие, и в качестве внештатного помощника отправился в столицу. Кандидат, став депутатом, устроился с комфортом. Накормил своих помощников обедом, новыми обещаниями и выпроводил. Кое-кто, скрепя сердце, уехал, Максим остался. И начались съемные квартиры, работа при штатных помощниках депутата мальчиком на побегушках. Покрутившись так с год, он понял: нужно найти пристанище. А кто его может дать? Только москвичка в неинтересном возрасте. Но даже здесь ему отчаянно не везло. Все попадались замужние. Им как раз было очень удобно встречаться на съемной квартире Максима. Но ему-то, какая радость? Он - любитель девочек, а тут возись с тетками, намазанными тональным кремом. Может, этот крем и маскирует морщины минут на пять, но когда дама выпьет, раскраснеется, когда помада сползет с губ, когда тяжелое дыхание вперемежку с мятным ароматом от леденцов ударит в нос… Короче, натерпелся Максим, из последних сил поднимая свое естество.

Наконец, ему вроде бы улыбнулась удача: познакомился с одинокой, с собственной однокомнатной квартирой. Но бестия быстро уяснила его положение, и пошло: там прибей, здесь открути, там закрути да надо бы новый холодильник, остеклить лоджию… Максим посмотрел на ее длинный нос, торчавший из прически «уши пуделя», и смотался. Другая одинокая оказалась посимпатичнее, но стала приставать с женитьбой, а ее ребенок начал звать его папой.

Помощник депутата выхлопотал ему место в общежитии, но лишь на полгода. Полгода пролетели, и опять Максим оказался с сумкой на крылечке: шагай, куда глаза глядят. Уже двинулся по направлению к вокзалу, но не отпускает Москва: улицы, сияющие, рестораны, завлекающие, перспективы, блестящие, вот только не ухватишь никак.

Пролез Максим на презентацию книги какого-то депутата – поесть, и увидел Любу Брусневу. Вытер масленый рот салфеточкой, взъерошил рукой волосы, из тех, что остались, приосанился и подошел. Люба уже хорошо выпила, и ей хотелось ярких впечатлений, заманчивых знакомств. Максим взял со стола бокал вина, тартинку с сыром и, точно стараясь припомнить что-то, произнес:

– Куда подевался пакет с книгой, не представляю.

– А? – взглянула на него Люба.

– Говорю, пакет с подаренной книгой куда-то подевался, а хотелось бы более детально ознакомиться с мыслями нашего депутата.

В его тоне при желании можно было расслышать иронию, а можно было и, наоборот, услышать уважительные нотки. Все зависело от личных взглядов самого собеседника. Максим почитал этого депутата за фанфарона и уж, конечно, не признавал в нем права на дельную мысль, но он хотел выяснить, как воспримет его слова женщина, с дорогими часами и неплохими камешками на груди, чтобы знать, в каком русле продолжать разговор.

– Вряд ли вы отыщите свой пакет, – сказала она. − Но я могу дать другой.

– О, что вы!

– Дело в том, что фирма, которую я представляю, является организатором этой презентации и наверняка еще остались книги. Сейчас пойду посмотрю. Подождите.

Она быстро вернулась и протянула Максиму книгу. Он рассыпался в благодарностях, точно ему подарили выигрышный билет. Они познакомились. Максим пыжился, сыпал знаковыми именами. Люба тоже не отставала. Но Шаповалов так искусно плел, что она приняла его за помощника депутата.

Расставаясь, он позволил себе поцеловать ее в запястье, хотя на самом деле больше прильнул губами к цепочке часов, усыпанной бриллиантами, чем к руке.

Стали встречаться. Максим залез в долги, приглашая Любу в рестораны. Он поставил на нее, решив: «Не получится устроиться за ее счет, уеду к чертовой матери в Воркуту. И кто только выстроил этот город на мою голову?!»

Шаповалов умолил помощника депутата пустить его на квартиру, когда тот уедет в командировку, и привел туда Любу. Ей понравилось, что у ее любовника есть пристанище. Но вскоре Максим пришел на свидание, посеревший от горя.

«Меня подставили. Я должен оставить квартиру. А ведь обещали…»

Потом выяснилось, что Максим всего-навсего внештатный помощник, что ему голову приклонить негде. Но Люба уже была влюблена. Она сняла ему квартиру, давала каждый месяц взаймы, и в свободное от любви время они строили планы. Было решено обойти депутата на следующих выборах. Как это сделать, они знали. Они предусмотрели все и просто наяву видели депутатский значок на лацкане пиджака Максима. Люба, естественно, становилась его помощником. Но для этого были нужны деньги!

– Здравствуй и прощай! – насмешливо бросила Лада в ответ на восклицание Шаповалова.

– Уже уходишь? – сухо спросила Люба у дочери.

– Да. Мне с отцом по одному делу надо встретиться.

Максим все понял по лицу Любы.

– Опять прокатила. Ты понимаешь, чем это грозит? Это четыре года коту под хвост. Я устал быть на побегушках да еще хоть бы у самого, а то у его помощников. Устал! Мне надоела съемная квартира. Я хочу купить свою. Я хочу в конце концов чувствовать себя мужчиной не только в постели, но и в жизни. Сколько я могу пользоваться твоими подачками?!

У Любы дрогнула нижняя губа. Максим бросился к ней.

– Прости, это нервы.

– Ты же видишь, я стараюсь. Я делаю − ты всего просто не знаешь − невозможное. Не представляю, кто бы еще на такое пошел, – проговорила она.

– О… – состроил недовольную гримасу Максим, – вот этого не надо. На что ты там пошла? Можно подумать, кого-то убила.

Люба искоса взглянула на него и не стала входить в объяснения.

– Любаша, надо как-то твою дочь уговорить, ведь ей ничего не стоит дать мне на разбег. Вон, сколько деньжищ заграбастала. Какой комплекс отгрохала.

– Она и говорит, что все в него вложила.

– Пусть магазин продаст. Там одного барахла антикварного на миллион евро будет, а то и больше.

– Макс, я уже измучилась с ней. Нет, и все! Обычно мы всегда находили общий язык.

– Может, мне попробовать побеседовать с Ладой, а?

Люба, позабыв самое себя, приоткрыла от испуга рот и не находила слов, чтобы выбить эту мысль из головы Максима. «Она уведет его. Она молода, богата».

– Нет! – выкрикнула с гневным стоном. – Ни в коем случае!

– Но почему? – самодовольно разглядывая себя в зеркальное панно, проговорил Максим. – Я бы объяснил ей все ее выгоды от этого дела.

– Она и без твоих объяснений знает.

– И все-таки, Любаша, устрой мне встречу с Ладкой тет-а-тет.

– Нет, нет, нет, – обхватывая его за шею и притягивая к себе, зашептала она. – Я сама. Она только разозлится. Она же понимает, в каких мы с тобой отношениях, и они ей не нравятся. Она только сейчас все повторяла: «Не делай из отца дурака». Дай мне еще немного времени… – помогая Максиму раздеться, обещала она голосом, слабнущим от желания поскорее ощутить его…

* * *

Лада встретилась с отцом в ресторане. Они пообедали и поехали в автосалон.

– Сейчас подберем тебе что-нибудь. Я уже прикинула, а ты?

– В общем, тоже, – улыбнулся Вячеслав.

В отличном настроении отец и дочь вошли в салон. К ним навстречу поспешила менеджер. Взглянув на клиентов, решила, что угадала, какого класса автомобиль они хотели бы приобрести, и подвела их к дорогой спортивной машине.

– Вы будете великолепно смотреться, – поглядывая на Вячеслава так, как было запрещено менеджерам поглядывать на клиентов, говорила она. – Этот автомобиль просто создан для вас. Заводится от одного прикосновения…

Лада оставила их, желая взглянуть на другие модели.

Вячеслав заинтересовался. Сел за руль.

– Последнее слово техники и дизайна, – грудным приглушенно-интимным голосом поясняла менеджер, склонившись к кабине.

– Папа, – подошла Лада, – пойдем, посмотришь. Мне кажется, это то, что надо.

Она подвела его к темно-синему, отливающему перламутром Фольксвагену. Менеджер последовала за ними, решительно настроившись уговорить клиентов купить более дорогую машину.

– О, это прекрасный автомобиль, но вам, – взгляд на Вячеслава, – больше подойдет спортивная модель…

Лада глянула на нее, и та умолкла на полуслове.

– Как, папа? Нравится? Цвет отличный. Салон – натуральная кожа.

– Да, в принципе, меня и мой Мицубиси устраивает. Привык уже к нему.

– Нет. Модель устарела. Тебе не по статусу. Исполнительный директор! Нет, я настаиваю. Покупаем! Или, может, еще посмотрим?

Они обошли весь салон. Потом съездили в другой. И все-таки купили приглянувшийся первым Фольксваген.

– Балуешь своего отца, – целуя дочь в щеку, проговорил Вячеслав.

– Папа, да что бы я без тебя?! А матери, представляешь, не дают покоя наши барыши. Пока ты машины рассматривал, она мне два раза звонила. Ни с того ни с сего стала требовать, чтобы я продала бутик. Ей для чего-то понадобилась кругленькая сумма, и я должна ее выложить.

– Продать бутик?! – воскликнул Вячеслав. – Да как она может? Ни за что! Он приносит хороший доход.

– Даже если бы я продала его, то уж ей ничего бы не перепало. Все бы вложила в «Эпоху».

– Нет, Лада, продавать бутик – это несусветная глупость.

– Я ей то же самое сказала. И чего она лезет? Работает, где хочет, всегда даю деньги, если ей не хватает. Так нет, мало, продай бутик.

Зазвонил мобильный.

– Неужели опять? – жалобно скривилась Лада.

– Дашь телефон, я с ней сам поговорю.

– Нет, это Сергей, – сказала она и стала прохаживаться между автомобилями.

– Да, не получается, как мы хотели. Даже пришлось отложить на время публикацию статьи об открытии «Эпохи». Нет, Сереженька, надо, чтобы мы с тобой встречали наших гостей в Римском павильоне: я платье заказала в имперском стиле, и прическа будет, как у знатной римлянки. Осталось немного… сама хочу! Но, пойми, глупо не воспользоваться нашей свадьбой для продвижения «Эпохи». – Она замолчала и только улыбалась, слушая своего жениха. – И я целую, целую…

ГЛАВА XIV

Лада вышла из Римского павильона, продолжающиеся работы по оформлению которого задерживали официальное открытие «Эпохи». Только что туда привезли статуи, изготовленные по ее особому заказу в Италии. Это были копии известных скульптур, а также скульптурный ансамбль, представляющий Марса с Венерой, попавших в сети, прикрепленные к ложу ее мужем Вулканом. Несколько богов, приглашенных им, кто с завистью, кто со смехом смотрели на испуганную парочку слитых воедино любовников.

Теперь Лада ожидала доставки из Италии кровати любовницы папы римского. Кровать должна была быть точной копией ложа возлюбленной папы Александра Борджиа Джулии Фарнезе.

От размышлений о Римском павильоне Ладу отвлекла вышедшая из боковой аллеи женщина.

«Кто это? Неужели? Не может быть!»

– Ольга! – крикнула она.

Женщина обернулась и остановилась.

– Тебя не узнать, – проговорила Лада, оглядывая Градобоеву. – Воздух творит чудеса. Ты помолодела, похорошела.

Ольга улыбалась, открыто глядя в глаза Брусневой.

– Да. Спасибо. Действительно, воздух здесь просто целебный.

– Сезон гольфистов заканчивается, надо подумать, чем занять тебя до начала следующего. Может, горничной поработаешь?.. Или помощником садовника? Парк огромный. За ним надо ухаживать круглый год. Опять будешь на воздухе. Как?

Градобоева согласилась не думая.

Несколько дней Ладе не давала покоя непонятная метаморфоза, произошедшая с Ольгой. Она не поленилась, зашла в раздевалку, открыла гардеробный ящик Градобоевой и обнаружила в стоявшей в нем дорожной сумке использованный билет Москва-Вена-Москва.

«Ничего не понимаю! Если у нее есть возможность мотаться на уик-энд в Австрию, то какого черта она работает кедди? Прямо из аэропорта примчалась сюда. Надо разобраться».

Однако проблемы, одни из которых необходимо было урегулировать, другие ликвидировать, заставили Ладу позабыть о Градобоевой. Она напомнила о себе сама, придя на прием, о чем Брусневой доложила секретарша.

«А! Вот, кажется, сейчас все само собой станет ясно», – подумала Лада и сказала, что примет ее.

Ольга вошла в кабинет, - на безымянном пальце ее правой руки сверкало кольцо с неплохим бриллиантом.

Лада, насколько это было возможно, сохранила невозмутимый вид.

– Я пришла попрощаться и… – после паузы полунасмешливо добавила Ольга: – поблагодарить тебя. Я выхожу замуж.

– Поздравляю. Однако причем тут я?

– Пусть косвенно, но именно благодаря тебе я познакомилась с Андреасом Гютерсхаймом.

Брусневу точно кипятком ошпарили. Ее щеки предательски заалели.

– И что? – решила сыграть она недоумение, тем самым давая понять, что не допускает мысли, будто г-н Гютерсхайм мог сделать ей предложение.

– Андреас просил стать меня его женой. Мы обручились, − она подняла руку, демонстрируя кольцо.

– Ты меня разыгрываешь! – воскликнула Лада. – Г-н Гютерсхайм сделал предложение кедди?! Это нонсенс!

Ольга шла с намерением уязвить Брусневу, разозлить и тем самым получить вознаграждение за все унижения, которые она претерпела. У нее был длинный список обидчиков, она намеривалась отдать много визитов, и Лада в этом списке была первой.

– Г-н Гютерсхайм сделал предложение не кедди, а экс-чемпионке мира.

– Это просто подарок для репортеров. Смеху будет. Ни один журналист не упустит такое и не преминет написать, что ты работала… Кстати, кем только ты ни работала? Кедди, насколько я помню, это еще самое приличное место.

– Что ж, пусть будет стыдно стране, которая…

– Оля, это пафос. Причем глупый. Будет стыдно не стране, а твоему австрийцу.

– Пусть это тебя не волнует, – с поразительным былым градобоевским спокойствием произнесла она. – Кстати, мы с мужем приедем как-нибудь поиграть в гольф. Поля у тебя и впрямь отменные.

Решив, что с Брусневой пока достаточно, Ольга направилась к двери. В приемной она столкнулась с женщиной, которая, чтобы унять внутреннюю тревогу, ходила из угла в угол, чем жутко раздражала секретаршу.

* * *

Лада была настолько поражена услышанным, что замерла, уставившись в одну точку.

«Но отчего она продолжает работать? Она ездит к нему на выходные, это теперь ясно, а вернувшись, надевает форму и отправляется бегать за мячами по полю…»

Брусневой было не дано понять, что Градобоева попросту боится. Боится поверить Андреасу и лишиться работы.

Г-н Гютерсхайм, чтобы Ольга могла к нему приезжать, оставил ей деньги на билеты и оформление документов. Всякий раз он просил ее задержаться, подшучивал над ее страхом потерять такую нелепую для ее возраста и положения работу.

– Возраст у меня есть, – отвечала она, – а вот положения − никакого. Я так намучилась. У меня мама болеет, ребенок. Я не могу рисковать.

– Я тебе дам, сколько нужно.

– Возьму, спасибо, но работу потерять все равно боюсь.

Ольга прилетала в Вену в пятницу около полуночи и улетала последним рейсом в воскресенье. Она наполняла жизнь Андреаса радостью, смыслом. Отзывалась любовью на любовь с такой беспредельной нежностью, что Андреас не находил себе места, когда она возвращалась в Москву. Своим неверием в возможность счастья Ольга невольно провоцировала г-на Гютерсхайма подарить ей его. Он переговорил с сыном, который уже давно был женат и жил своим домом. Тот не пришел в восторг, что его отец выбрал себе в жены русскую. Но сказать что-то против не решился. Отец вдовел уже десять лет, да и сильно бы он его послушался.

В один из приездов Ольги Андреас подарил ей кольцо с бриллиантом и сделал предложение. Ей показалось, что она ослышалась, неправильно поняла. Андреасу пришлось повторить. Она завизжала и бросилась ему на шею. В тот момент она любила его, как сорок тысяч Джульетт.

От счастья Ольга потеряла голову. Не могла дождаться, когда окончатся бюрократические проволочки, усложняющие брак с иностранкой. Она уже ощущала себя г-жой Гютерсхайм. Вот с этим ощущением и явилась к Брусневой.

Лада была не в состоянии прийти в себя. Она брала в руки листы с каким-то текстом, читала, откладывала, вновь брала, пытаясь сосредоточиться, но тщетно, ее сознанием владела одна мысль: «Как она наслаждается, ой, как наслаждается своим взлетом…»

– Лада Вячеславовна, – заглянула секретарша, – там к вам журналистка Мутыхляева.

– А? – Бруснева очнулась. − Зови.

Мутыхляева вошла сама не своя. Она уже начала осторожно надеяться, что ее статья канула в Лету, ведь сколько времени прошло! Нелли послала по электронной почте переделанный материал, но ответа так и не получила. И вдруг звонок от секретарши Брусневой с просьбой явиться незамедлительно.

Мутяхляева, втянув голову в плечи, замерла на пороге кабинета. В пятьдесят шесть лет вызвать недовольство такой персоны, как Бруснева, чревато крупными неприятностями. «И Валера не поможет. Она через учредителей будет действовать…»

Лада старалась сконцентрировать внимание на статье, но строчки расплывались перед глазами, руки дрожали от негодования. «Ненавижу этих «выскочек замуж». Сами – ничтожество. А будут с тобой на равных. Я ее должна принимать в своем отеле, называть госпожой Гютерсхайм…»

Она подняла глаза и сквозь пелену обуявшего ее гнева увидела жавшуюся у двери Нелли.

– Ну вот… – не ответив на приветствие последней, осевшим голосом начала она и умолкла. Откашлялась. Взяла себя в руки. – Можете. Однако лукавить не буду, не совсем то… даже совсем не то, что я хотела…

Мутыхляева почувствовала дрожь в коленях.

– Да вы садитесь.

Нелли неудачно плюхнулась на подлокотник кресла и по нему сползла на сиденье.

– Тем не менее ваш взгляд со стороны не лишен свежести восприятия… Но…

Бруснева вышла из-за стола и села напротив журналистки…

* * *

Андреас приехал в Москву, и Ольга тотчас устроилась в его апартаментах в отеле. Она пребывала в состоянии радостной нервозности, желая разом получить все то, чего была лишена долгие годы унижений. Москва как бы заново открывалась перед ней: с ее улиц она попала во внутренние покои, поражавшие роскошью, удобством. Ольга была неугомонна. Ей хотелось вновь встретиться с теми людьми, которые окружали ее, заглядывали в глаза, наперебой стремились сфотографироваться с ней, когда она была действующей чемпионкой. Загнанное тщеславие било из нее подобно яростному фонтану, хотя она и убеждала свое внутреннее «я», что ей это абсолютно безразлично. Вместе с Гютерсхаймом Ольга появлялась в закрытых клубах, на вечеринках, где собирались знаменитости. Она наряжалась, вертелась перед зеркалами, набрасывалась с поцелуями на Андреаса и неистово любила его. За все! За то, что он был он, за то, что исполнял ее желания, за то, что вернул ей жизнь. Потому что то, как она перебивалась почти десять лет, было чем угодно, только не жизнью.

– Через три дня я уезжаю, − сказал ей Андреас, сидя за столиком в ресторане. − Дела. Мне необходимо быть на одной важной встрече в Брюсселе.

У Ольги от неожиданности дрогнула рука, − несколько капель вина упали на скатерть, – и на глазах разрослись в огромные красные пятна.

– Нет, не надо, – умоляюще проговорила она.

– Но это всего на две-три недели. Ты тем временем оформишь визу и приедешь ко мне. Да и ждать разрешения на брак осталось недолго.

Ольга протяжно вздохнула, помолчала и вдруг озорно блеснула глазами.

– Ладно, ничего не поделаешь. Зато сегодня мы идем на день рождения одного популярного певца, звезды, короче. Он приезжал выступать для нашей команды на Олимпийские игры и очень приятно, что не забыл меня, как остальные.

Ритмичный грохот музыки заводил гостей, едва они переступала порог элитного клуба. Ольга не могла сдержать радостной улыбки, да и зачем? Она теперь равная этим людям. А некоторых иных и повыше. Она – невеста г-на Гютерсхайма.

Андреас развлекался, глядя на веселящуюся молодежь. В числе людей постарше он предпочитал сидеть за столиком, в то время как Ольга вертелась на танцполе. Бретельки платья падали с ее плеч, она хохоча поднимала их, ловила взгляд Андреаса и не могла остановиться. Какой-то моторчик работал внутри ее.

Неожиданно музыку точно приглушили, потом она и вовсе пропала. Все остановились, ожидая какого-то сюрприза. В сверкающую толпу гостей, подобно черным струйкам, влились люди в форме и масках на лицах. «Наркоконтроль», – пронесся шепот.

Ольгу раздосадовало это вторжение. Вскинув голову, она двинулась к Андреасу. Никто не остановил ее. Сев рядом с ним, стала объяснять, что произошло, но ее прервал здоровенный офицер, который спросил, где ее сумка. Градобоева небрежно указала на сумочку, лежавшую на краю стола. Офицер взял ее и пригласил свидетелей взглянуть, что в ней находится. Ольга не успела воспротивиться, как содержимое ее серебристой сумочки было вытряхнуто на стол. Среди прочего выпали два пакетика с белым порошком. Репортеры не преминули заснять скандальную сенсацию. Ольга с возмущением начала говорить, что эти пакетики вовсе не ее. Ища поддержки, она обратилась взглядом к Андреасу. Тот поднялся и стал объяснить офицеру, что это недоразумение, что эта дама его невеста.

Офицер попридержал свою прыть и попросил предъявить документы. Увидев у Ольги российский паспорт, презрительно хмыкнул.

– Она, – чуть ли не ткнул он пальцем ей в грудь, – российская подданная, а вы – свободны.

Двое в масках тут же подхватили Градобоеву под руки и потянули за собой. Она принялась вырываться, просить Андреаса, чтобы он заступился за нее. Гютерсхайм попытался что-то втолковать офицеру, но тот только отмахнулся. Ольга, выворачиваясь назад, звала Андреаса, кричала, что она здесь не причем, что это ошибка. Его удивленные, опечаленные, встревоженные глаза следили за ней до последнего.

«Не волнуйся! Я знаю…» – расслышала она среди гула голосов. Потом словно все померкло. Она урывками видела объективы камер, лица… Ее втолкнули в машину.

А затем вместе с остальными задержанными она очутилась в обезьяннике. Когда за ней наконец пришли, она решила, что Андреас сумел добиться справедливости. В кабинете, куда ее привели, человек в форме начал что-то спрашивать. Она отвечала, при этом повторяя как заведенная: «Это не мои пакетики. Я не знаю, как они попали в мою сумку».

– Гражданка Градобоева, согласно заключению медицинской экспертизы в вашей крови был обнаружен героин.

– Что? – от удивления она подалась вперед. – Этого не может быть! Я никогда даже не пробовала наркотики. Я же была спортсменкой…

– В прошлом мы все кем-то были. А сейчас меня интересует, у кого вы приобрели героин?

Все слова, произнесенные Ольгой в свое оправдание, оказались напрасны. А говорят: словом можно убить. Убить, вероятно, можно, а вот убедить – нельзя.

Гютерсхайму пришлось обратиться к своим русским друзьям с просьбой помочь его невесте. Одни откликнулись, пообещав узнать, что можно сделать в этой очень непростой ситуации, другие − искренне посоветовали ему поскорее забыть, что у него была невеста. Гютерсхайм растерялся. Его имя было безупречно, а теперь оно может появиться в прессе в связи с делом о наркотиках. Хуже вообразить невозможно. Виза кончалась, а он даже не смог добиться свидания с Ольгой, точно ему кто-то мешал, правда, он не так уж и настаивал.

Тем временем по телевидению сразу на нескольких каналах прошли сюжеты о найденных у экс-чемпионки мира по спортивной гимнастике Ольги Градобоевой наркотиках. И уже сидя в самолете, Гютерсхайм в одной из австрийских газет прочел маленькую заметку о бывшей чемпионке-наркоманке.

* * *

Ольга оказалась в полной изоляции. Мать пришла к ней на свидание, но была так плоха, что еле говорила, срываясь на плач и причитая, что не видать им счастья. «Господи, как же мы с Лешенькой, если тебя посадят?» – был ее последний вопрос.

Ольга не знала, что делать. Сначала она кляла себя: «Надо было тихо выйти замуж, а уж потом выхваляться, – но, получив очередной удар от судьбы, добавляла: – и потом не надо». Ее угнетала мысль, что Андреас может отступиться от нее, даже если в этом деле разберутся. И тогда становилось настолько страшно, что она вся холодела и стучала зубами как в лихорадке. Но ведь для того чтобы разобрались, необходимо, чтобы кто-то похлопотал. Она все же ждала, что придет помощь от Гютерсхайма.

Однажды ее вывели из камеры и сопроводили в небольшую комнату, и сейчас же следом туда вошла женщина. Ольга взглянула на нее и вспомнила, что виделась с ней. Но кто она, Градобоева не знала.

Женщина энергично покачала головой и всплеснула руками.

– Что творится! Но вы не волнуйтесь. Да, давайте познакомимся. Меня зовут Нелли Мутыхляева. Я журналист. Я займусь вашим делом.

– Правда? – вскрикнула Ольга. – Вас прислал Андреас? – Лицо Мутыхляевой выразило недоумение. – Г-н Гютерсхайм, – уточнила она.

– Нет. Я здесь по просьбе г-жи Брусневой и по собственной воле. Потому что, проанализировав вашу ситуацию, я поняла, что наркотики оказались в вашей сумке случайно.

– Да! Да! – обрадовано подтвердила Градобоева. – Но, – тут же поникнув, продолжила: – они утверждают, что обнаружили в моей крови героин. А я, клянусь, ни разу, никогда не пробовала не то что героин, а вообще ничего. Как же… тогда?..

– Не волнуйтесь, – Нелли выставила ладонь вперед, призывая к спокойствию. – Я во всем разберусь. Лада Вячеславовна даже дала право воспользоваться ее именем и, если потребуется, она сделает опровержение через прессу. Она так и сказала, что готова отстаивать честь спортсменки. Дело здесь ясное: кто-то успел сбросить эти два несчастных пакетика в вашу сумку, как только появился наркоконтроль.

Спустя две недели после задержания Ольгу выпустили, взяв подписку о невыезде. Она чувствовала себя, точно облитая грязью. Придя домой, позвонила Андреасу. Запинаясь, изо всех сил пыталась объяснить, как такое могло произойти, и главное, что она ни при чем. Ей показалось, что Андреас обрадовался, узнав о ее освобождении. Она с тревогой ловила каждую нотку его голоса. Однако он не стал скрывать, что теперь возникнут новые трудности в оформлении их брака. История получила слишком широкую огласку.

– Но… но мы же не расстанемся?! – в отчаянии воскликнула Ольга. – Я люблю тебя…

– Я тоже. Поэтому постараюсь что-нибудь сделать. Но пойми, это наркотики. С тебя сняли обвинение?

– Нет. Меня отпустили под подписку о невыезде. Но ты, ты приедешь?! Я умру! Я не выдержу! Андреас! – кричала она в трубку так, будто ей выкручивали руки. – Андреас! Приезжай! Скорей!

Нелли Мутыхляева теперь стала частым гостем сети отелей «Пикник», где она отдыхала за счет заведения. В журнале «Вечные ценности» вышла ее большая статья, посвященная предстоящему открытию «Эпохи на заказ». Бруснева порекомендовала Мутыхляеву некоторым своим влиятельным знакомым как дельную журналистку.

ГЛАВА XV

Когда Ладе сообщили, что из Италии привезли ее последний заказ – кровать любовницы, она разволновалась, будто узнала о приходе возлюбленного, и, отбросив все дела, поспешила в Римский павильон. Миновав большую мраморную залу с колоннами, украшенную статуями, вазами, светильниками в форме факелов, Лада поднялась на второй этаж и увидела кровать, с которой только что сняли упаковочную пленку.

«О, – вздохнула и, словно лаская, провела рукой по ее резной спинке. – Она, несомненно, хранит секреты любовного мастерства Джулии Фарнезе. Дерево впитало воздух былых времен, фривольные словечки, произносимые любовниками… Как мне хотелось лечь на эту кровать там, во дворце, и провести ночь, чтобы узнать все тайны… – Лада не сдержала улыбки. – Ничего, ей еще достанется, помнут как следует».

В приподнятом настроении Бруснева вернулась в свой кабинет в здании администрации. Просмотрела список приглашенных на тожественное открытие комплекса и добавила несколько фамилий. Затем занялась программой вечера. Она хотела отклонить звонок по мобильному, но, взглянув на дисплей, ласково проворковала:

– Да, слушаю.

– Ладка, тут такое напортачили… – раздался голос Сергея под аккомпанемент автомобильного шума.

– Где?.. – с легкой заминкой спросила она.

– В приглашениях.

– Но тебе приглашение не полагается, − рассмеялась, − ты и так…

– Я понимаю, но пропустили мою фамилию. Написано: «Г-жа Бруснева имеет честь пригласить вас…» и так далее… А я? Ведь мы оба с тобой владельцы «Эпохи». Пусть всем заворачиваешь ты, но ведь я вложил больше.

– Не забывай, я взяла еще кредит.

– И что? Мы договорились погасить его равными частями. От этого процентное соотношение нашего участия в деле не изменится.

Лада поморщилась и прикусила губу.

– Знаешь, − продолжал Сергей, − приглашения нужно переделать. Немедленно. Звони в типографию!

– О, господи! Что поднимать бурю из-за такого пустяка?..

Сергей ничего не ответил, но слово «пустяк» ему не понравилось. Он свернул на первом же повороте и помчался в «Эпоху».

Бруснева, положив телефон, вновь занялась программой вечера, но посторонние мысли отвлекали ее. Она поднимала голову и задумывалась.

В дверь постучали и тут же открыли. На пороге стоял Сергей. Он обошел стол, поцеловал Ладу, затем сел в кресло и спросил:

– Как такое могло случиться? В какую типографию ты обращалась?

– Послушай, − собираясь с силами, неторопливо начала она, − я хотела, чтобы мы поговорили с тобой после открытия «Эпохи». Но раз так… Одним словом, у тебя есть свой основной бизнес. В мой же, гостиничный, ты вошел, только чтобы помочь мне.

– Ну, не только. У меня давно уже зрело желание открыть что-нибудь подобное. А тут ты предложила купить участок и построить комплекс. К тому же мы собираемся пожениться, и делить в семье бизнес на твой и мой – смешно.

– Тем не менее меня в свой бизнес ты не пустишь.

– Как и ты меня, дальше «Эпохи». Я ведь не претендую на участие в управлении всей цепи отелей.

– Но ведь именно «Эпоха» станет ее жемчужиной.

Сергей выжидательно чуть искоса смотрел на Ладу.

– Чтобы не тянуть время, скажу: я погасила кредит.

– То есть?

– Я выплатила все до копеечки. Что здесь непонятного?

– Полностью?

– Да.

– Значит, теперь тебе принадлежат шестьдесят процентов?

– Совершенно верно.

– Но откуда ты взяла такие деньги?

– Это уж мое дело.

– Так значит, – опершись на колени руками, медленно поднялся Сергей, – это правда. А я не то, что не верил, я даже слушать не желал. А ты… ты… Я был такого высокого мнения о тебе. А ты из-за этого кредита стала любовницей Таржанова! Ты из меня… дурака сделала, – от возмущения у него перехватывало дыхание. − Отец мне намекал!.. Вот и не верь, когда люди говорят… Хорош был бы я на этом открытии. Посмешище!.. Выходит, ты меня кинула. А это просто так не сходит с рук. За такое, знаешь, что бывает?

Лада молча выдержала его горящий ненавистью взгляд.

– Ты рассчитываешь, что я тебе спущу? Нет!

– И будешь глупо выглядеть, – охрипшим от внутреннего волнения голосом произнесла Бруснева. – Если же сделаешь вид, что ты в курсе, сохранишь лицо. Мы ведь все равно поженимся, потому что я не была любовницей Таржанова. А «Эпоха» войдет в нашу семью, как и вся цепь отелей.

Сергей надсадно рассмеялся:

– Ты не была любовницей Таржанова! Милая, откуда у тебя тогда взялись деньги на погашение кредита, который мы должны были выплачивать в течение трех лет? Там одни проценты, чуть ли не состояние.

– Что ж, ты полагаешь, что Таржанов подарил мне кредит вместе с процентами? Приятно слышать, что ты столь высоко ценишь меня как женщину. Но подумай немного! Ведь ни один мужчина не дал бы такую сумму своей любовнице. Таржанов что, помешанный?

Эти слова отрезвили Сергея.

– Но тогда… как же тогда тебе удалось?

– Сережа, не забывай, пожалуйста, что я, до того, как стать твоей невестой, занималась бизнесом. И неплохо справлялась.

– Однако ты должна была поставить меня в известность, а не делать исподтишка, как кошка. Начинать семейную жизнь с обмана… Нет, Лада, это не по мне.

Сергей со сжатыми кулаками вышел из кабинета. Увидев, что в приемной сидит какая-то женщина, он постарался придать лицу спокойное выражение.

– Здравствуйте, – пролепетала Мутыхляева и мушкой пролетела в кабинет.

* * *

Приглашенные начали съезжаться к шести часам. Бруснева встречала их, стоя на полукруглой мраморной площадке у входа в ресторан. Играл оркестр. Персонал предлагал гостям отправиться на экскурсию по территории комплекса. Особо важным персонам Лада лично дарила клюшки для гольфа с высеченной на них датой открытия «Эпохи». Все остальные получали их от менеджеров. Бруснева хотела, чтобы как можно больше ее клиентов увлеклось игрой в гольф. Загородный отель с полями для гольфа – всегда привлекает солидных людей, а это сулит интересные знакомства, которые могут перерасти в деловые. Мир настолько изменчив, что то, что казалось нерушимым, в один миг может превратиться в прах. Чем многопрофильней бизнес, тем устойчивее его хозяин. Поэтому Лада стремилась завязывать связи с представителями различных деловых направлений.

В половине восьмого гости собрались в ресторане. Посидев за столиками и выпив за процветание «Эпохи», кто-то увлекся беседой, кто-то танцевал: все ждали полночи − время открытия Римского павильона.

Лада улыбалась гостям, переходя от одной группы к другой.

– Папа, – подошла она к отцу, – кажется, все отлично.

– Да. Признаюсь, волновался до последнего. А теперь видно − вечер удался, – он незаметно постучал по деревянному столику. – Даже Сергей с отцом приехал. Как тебе удалось его уговорить?

– А зачем ему оглашать, что он получил отставку?

– Может, все-таки зря ты так с ним? Ну, насчет того, что ты обошла его, я ничего не говорю. А вот замуж тебе пора, и он отличная партия.

– Есть и получше. Зачем торопиться? Сейчас я сама себе хозяйка. А появится муж - начнутся проблемы. Несмотря на мою полную финансовую независимость, он все равно будет кривиться, что я поехала туда-то, долго говорила с тем-то. Вон, смотри, какую физиономию состроил бывший жених. А для него же лучше, если для всех мы расстанемся как бы по обоюдному согласию.

В это время отец Сергея, владелец хлебопекарен «ШестовЪ и сынЪ»,

поучал его:

− Надо было ее, сучку, так трахать, чтобы она кроме тебя никого не видела. По мне все бабы с ума сходили. Осечек у меня не было.

− А я что?! – вспыхнул Сергей. – Ей никто не угодит. Тварь какая-то… ехидна…

Перехватив взгляды Брусневых, они подошли к ним.

– Да… вот как… – проговорил Петр Федорович, обращаясь исключительно к Вячеславу Брусневу. – Я-то воспитал сына в уважении русских традиций купечества. А ваша дочь… То, как она поступила, не прощают. И главное, ведь она была не только деловым партнером Сергея, а его невестой. Подло. Подло поступила. А мы вынуждены улыбаться. Хотя, может, это излишне? Может, сказать правду журналистам, а, Серёга? Пусть знают, как иметь дело с Брусневой.

– Не стоит так сгоряча, – подавляя чувство неловкости, начал Вячеслав. – Я тоже не совсем согласен с Ладой, но мы можем сесть и все обсудить.

– Обсуждать надо было раньше, - буркнул Шестов-старший.

Отцы спорили между собой, стараясь сохранять на лицах доброжелательные выражения. А Сергей с Ладой растерянно переглядывались. Трудно, невозможно показалось им отказаться друг от друга. И Лада взглядом позвала Сергея.

Они незаметно выскользнули из залы. Она шла чуть впереди, точно сирена, увлекая за собой жертву. Вдали показалось здание, прокрытое новой строительной сеткой, которую набросили, чтобы она, упав, словно покров, обнажила беломраморный павильон. Электронной карточкой Лада открыла неприметную дверь служебного входа. Сергей схватил ее за руку. Она потянула его наверх. Он беспрекословно следовал за ней. Наконец она остановилась и вдруг нежно толкнула его в грудь. Он упал на кровать, Лада опустилась на него. Сергей шепнул:

– Это та кровать?

– Да, и мы первые… Первые… Мы ощутим то же, что и они. Мы узнаем, как занимались любовью… тогда... – прерывистым голосом говорила она, усиливая любовные ласки новыми уловками…

Все поплыло… Какие-то не испытанные раннее ощущения, то разливались негой по телу, то заставляли его судорожно вздрагивать, вызывая то сладкий, то отчаянный стон…

Когда Сергей с восторженным воплем окончил игру, Лада вскрикнула и умолкла.

Чувственность была утолена, и вызванное ею желание улетучилось, будто его и не было. Лада взглянула на спину Сергея, белевшую в свете луны, и испытала странное чувство отчуждения. Подумала: «Хорошо бы стать вдовой жениха. Тогда никто ни до чего бы не докопался…» Она мечтательно потянулась.

Сергей быстро оделся. Подошел к окну. Оглянулся на Ладу, застегивавшую молнию. Ощущение неприязни чуть ли не до тошноты свело его челюсть. «Тварь!»

Не глядя друг на друга, они молча спустились по служебной лестнице и, так же молча, каждый, погруженный в свои мысли, дошли до площадки перед рестораном. Бруснева взяла Сергея под руку. Он изобразил улыбку. Они сделали вместе несколько шагов и разошлись.

– Лада, – позвал кто-то и чуть дотронулся до ее плеча. Она обернулась. – Привет, – смущенно улыбаясь, проговорила Ольга Градобоева. – Спасибо, что пригласила… после…

– Всякое в жизни бывает. Надо помогать друг другу. – Бруснева хотела отойти от нее, но, о чем-то вспомнив, спросила: – А как у тебя продвигаются дела с оформлением документов?

– Никак. Я же отпущена под подписку о невыезде.

– Но, надеюсь, г-н Гютерсхайм не придал серьезного значения этому инциденту.

– Я тоже надеюсь. Кому-то мой брак с ним стал поперек горла, − не выдержав, заметила Ольга.

– Не надо сегодня о грустном. Подожди немного. Разберутся, и все выяснится.

– Послушай, мне кажется, что я знаю, кто мне подложил наркотики. Но ведь главное – не исполнитель, а заказчик…

Они одновременно посмотрели друг другу в глаза. К Ладе подошла мать и попросила ее отойти на минутку.

– Мне некогда, – с досадой проговорила та.

– И мне некогда. Ну, что ты решила с бутиком? Уже пора начинать подготовку к предвыборной кампании. Сама понимаешь: листовки, плакаты, календари, визитки, майки… Поэтому деньги нужны позарез.

За их разговором издалека наблюдал Максим. Когда он случайно попал в поле зрения Лады, то приподнял бокал и улыбнулся.

– Мама, неужели и я, достигнув твоего возраста, дойду до такого? Ведь он мразь. Он даже ко мне лез.

Люба вспыхнула.

– Да ты не расстраивайся, − проговорила Лада, − если бы у тебя были деньги, он бы меня не замечал. Ему нужна не женщина, а ее финансовые возможности.

– Меня просто бесит твоя уверенность в неоспоримости твоих домыслов. Как будто ты влезла к нему в душу.

– В нее и влезать не надо. Представляю, какая там мерзость. Миазмы и нечистоты, как в сточной трубе. Да у него аура горит одним цветом алчности, – произнесла Лада с такой убежденностью, что Люба невольно оглянулась и посмотрела на Максима.

Тот вновь приподнял бокал и игриво вздернул брови.

– Но я прошу тебя, – совершенно забывшись, потеряв лицо и осанку и сразу став старше, взмолилась Люба.

На несколько секунд Лада заколебалась, но потом твердо сказала:

– Нет! Ему – нет.

– Но ты обещала! И я ведь сделала… Пошла…

– О… – Лада кому-то обольстительно улыбнулась, – я так рада вас видеть!

Банкир Таржанов слегка кивнул головой в ответ на столь эмоциональное восклицание.

Люба выпрямилась и тоже улыбнулась ему.

– Вам нравится? – подходя к Таржанову, спросила Лада. – Надеюсь, что вы станете частым гостем «Эпохи».

И, подойдя совсем близко, поддразнивая, прошептала:

– Мы с тобой обязательно должны испробовать кровать Джулии Фарнезе. Я обвела вокруг пальца весь мир. Мне доставили подлинное ложе любовницы понтифика, заменив его во дворце поддельным. Представляешь, что вытворяли на нем и кто!.. Чувственное влечение решало все. Не было никаких запретов… – она на миг прильнула к нему.

Таржанов вздрогнул.

– Прекрати!

Заметив Ладу с банкиром, Шестов сказал сыну:

– Смотри, эта потаскуха при всех жмется к своему любовнику.

Руки Сергея задрожали от ярости.

Люба, не спускавшая глаз с Лады, прервала перешептывание дочери с Таржановым и, подозвав официанта, предложила:

− Давайте выпьем за процветание «Эпохи»!

Они взяли с подноса по бокалу шампанского.

Таржанов пил медленно, поглядывая то на мать, то на дочь.

– Простите, вынуждена вас оставить, – проговорила Лада.

– Ты куда? – поинтересовалась Люба.

– Ровно в полночь открытие Римского павильона с его замечательной кроватью, – провоцирующе взглянув на Таржанова, ответила она. – Я на минутку забегу к себе. Хочу взять талисман.

Едва Лада ушла, как Любу увлек подальше ото всех Максим.

– Что? Опять отказала?

– Не знаю, что делать. Стал ты ей, как кость, поперек горла. Не нравишься.

– Может, наоборот? – самодовольно усмехнулся Шаповалов.

– Угу! Она мне рассказала, как ты к ней клинья подбивал.

– А может, наоборот?

– Не выводи меня!

– А ты не верь болтовне твоей стервы-дочки. Это она все из-за Вячеслава, за отца ей обидно. А что ты с ним спать не можешь, ей наплевать. Она вон и с Сергеем, и с Таржановым, и еще, не знаю, с кем. Вот куда она умчалась?

– За талисманом своим.

– А! Это за тем бриллиантом, что ей от ювелира достался. Ты говорила, камень удивительно красив.

– Да, искрится, будто лучи солнца горят в нем… – машинально отвечала Люба, думая о себе, о своем плачевном положении.

«Пятьдесят три года. Все позади. Все! Ну, пошлю я Максима куда подальше. Может, конечно, найдется другой, но ведь тоже потянется ко мне, чтобы извлечь выгоду. Нет, надо перебороть свои страхи и сделать пластическую операцию. Ой, и все равно мужики через меня будут ластиться к Ладке. Хоть бы замуж она вышла! Паскудница неблагодарная. Я для нее… а она даже мать надула. Какое ее дело, на что я потрачу деньги! Пусть бы еще хоть несколько лет, но Максим точно был бы со мной. Неужели нет никакой возможности ее уговорить?.. – Любу охватило отчаяние, и оно же немного погодя подсказало ей какой-то ход. – Шалишь, − сузились ее глаза, − все равно вытрясу из тебя сколько мне надо».

Оркестр, имитируя бой часов, пробил половину двенадцатого, напоминая гостям, что через полчаса падет покров с Римского павильона, о котором ходило столько слухов.

Мутыхляева подозвала своего камермена и еще раз о чем-то напомнила ему. Тот кивнул. Заметив знакомую, Нелли помахала рукой и, деловито виляя задом, поспешила ей наперерез.

Оркестр «пробил» без четверти двенадцать. Гости толпой направились к Римскому павильону. За ними последовали официанты с шампанским и музыканты.

Вокруг павильона, покрытого зеленой сеткой, горели факелы, суетился персонал. Наконец гости разместились. Оркестр заиграл увертюру из «Севильского цирюльника», мощный свет прожекторов осветил здание, и тотчас менеджер Римского павильона схватился за голову.

– Идиоты! – вырвалось у него.

Каким-то невероятным образом рабочие непрочно укрепили одну из статуй, украшавших фасад, и она упала на строительную сетку.

«Бруснева меня уволит… Уже уволила», – перейдя от ужаса к покорному безразличию, подумал менеджер.

Гости рассмеялись, а кто-то громко сказал: «Это, наверное, сама Джулия Фарнезе. Устав ждать, бедняжка выпрыгнула в окно, чтобы затянуть кого-нибудь в свою знаменитую кровать».

Персонал, которому было поручено убрать сетку с фасада, при последних аккордах увертюры начал спускать ее вместе со статуей. Внимание присутствующих сосредоточилось на скульптурном изваянии знаменитой куртизанки. Нелли пробилась вперед. Сетку со статуей опустили. Несколько рук потянулись к ней, чтобы перевернуть, так как куртизанка уткнулась носом в землю, и вдруг кто-то один вскрикнул от удивления, затем второй, третий... Менеджер попросил навести свет прожектора на статую.

– Господи! – воскликнула Люба. – Это же Лада!

Ее приподняли и перевернули на спину.

– Ей плохо! Скорее, врача!

Нелли хватилась своего камермена и вытолкнула того вперед.

– Снимай!

– Смотри, у нее что-то в руке. Записка! – громко сказал Максим Любе, которая опустилась на колени рядом с дочерью и ничего не слышала, только смотрела на огромную рану на ее голове.

Максим наклонился и потянул, как он сказал, записку. Вытянув, разочаровано проговорил:

– Да это платок.

– Не трогайте ничего! – шикнул кто-то.

Максим положил взятое обратно.

Дирижер, ничего не понимая, размахивал палочкой перед оркестром, исполняющим упоительный вальс Штрауса. Гости, находившиеся по другую сторону павильона, поспешили в залу, как только открылись двери. И тотчас раздались их восхищенные возгласы. По мере того как они проходили вперед, в воздухе начинали кружиться золотые светлячки, которые, казалось, вылетали из-под их ног. Вслед за светлячками закружились и гости.

Нелли тоже разглядела рану на виске Брусневой. От увиденного ей стало плохо. Она сильно наклонила голову вниз, чтобы прилила кровь. Выпрямившись, заметила стоящего рядом с ней Вячеслава Бруснева. Он точно окаменел. Нелли испугалась, что он сейчас рухнет без сознания и крикнула:

– Поддержите его! – кто-то взял Вячеслава под руки.

Это прикосновение вернуло его в реальность. Он отстранился ото всех.

– Ладка… – позвал он дочь, – Ладка… – и опустился на колени рядом с Любой.

До той наконец дошло, что случилось что-то страшное. Она затряслась, вцепилась рукой в плечо Вячеслава и зарыдала.

Кто-то из гостей попытался отыскать у Лады пульс, кто-то осмотрел рану. И разнесся гул: «Умерла…»

Дирижер оборвал игру оркестра. Гости, танцевавшие в зале, с удивлением приблизились к высоким окнам, пытаясь понять, что произошло. Воздух перестал волноваться, и светлячки устремились вниз, покрывая, словно золотыми монетками, гостей и мрамор пола.

А на улице раздавалось: «Убили!». − «Как убили? Не может быть!». − «Упала?!». − «Да нет же, прямо вмятина в виске». − «Ужас!». − «Ударилась обо что-то?»…

Прибыли скорая, полиция… Мутыхляева покинула «Эпоху» в числе последних. Она благоразумно услала камермена пораньше, чтобы полицейские не изъяли отснятый материал, и осторожно продолжала снимать телефонной камерой все, что происходило потом.

ГЛАВА XVI

Аксаев потянулся с таким наслаждением, что захрустели косточки, открыл глаза и не понял, каким образом он очутился на диване в гостиной Нелли.

«А!.. – дошло до него. – Ну, я вырубился. Устал, – он взглянул в окно. – Странно. – Посмотрел на часы. – Ничего себе! Так что это я, целую ночь тут продрых? Вот так расслабился…»

Саша схватил телефон и позвонил шефу:

– Валерий Павлович, я тут всю ночь проработал…

– И что? Есть что-нибудь?

Аксаев не решился сказать, что ровным счетом ничего, ведь он с утра должен был быть в редакции, поэтому неопределенно пробормотал:

– Так… кое-что… Я даже увлекся…

– Продолжай. Даю тебе времени столько, сколько понадобится.

– Угу…

Окончив разговор, Аксаев пожал плечами.

– Угу! А что «угу»? Что я предъявлю шефу? Вот же угораздило!.. Возись со всем этим хламом. О-ох… Что я там вчера читал об убийстве Брусневой? – недовольно морщась, он стал просматривать листы, разбросанные по столу.

В комнату жужжа влетела большая, зеленовато-бирюзовая муха.

Саша рассмеялся:

– Здравствуй, Нелли! Прилетела взглянуть, как тут твоя квартирка? – но, вспомнив, что случилось с Мутыхляевой, вздохнул и пробормотал: – Да… вот так…

Муха, усевшись на гардину, принялась торопливо потирать лапки.

– А что, если действительно существует переселение душ?.. – стал молоть чепуху Саша, лишь бы только не возиться с бумагами и не торчать перед монитором, до рези в глазах выискивая неизвестно что. – Тогда душа Нельки вполне могла переселиться в муху. Ведь недаром в редакции ей дали такое прозвище. Просто так ничего не бывает.

− Муха-Неллюха, – обратился он к мухе, спокойно сидевшей на гардине, – будь другом, покажи, где тут у тебя собраны убийственные факты, чтобы я мог назвать шефу имя твоего душегуба.

Муха, словно услышав, слетела с гардины и опустилась на одну из папок.

– Спасибо. Просмотрю ее − и все!

Но муха принялась перелетать с папки на папку, отдохнула на клавиатуре и ворчливо жужжа закружилась по комнате.

Аксаев плюнул и пошел в магазин. Купил кое-что на завтрак, а заодно и на обед, вернулся и засел за компьютер. Его заинтересовал один файл под названием «Сценарий». Он открыл его.

– А! Вот как?! – вырвалось у него. – Оказывается, Нелли написала сценарий – реконструкцию убийства Брусневой. Может, даже отдала его в работу?

Аксаев схватил ежедневник Мутыхляевой и стал просматривать страницы, отведенные для записи телефонных номеров. Рядом с одной фамилией было написано «режиссер». Он позвонил.

– Здравствуйте, Олег, вас беспокоит коллега Нелли Мутыхляевой, Александр Аксаев.

– Здравствуйте, – вздохнул голос. – То, что произошло, ужасно!.. А еще утверждают: незаменимых нет. Нелли была в материале настолько, что никто из моих сотрудников не способен ее заменить. Катастрофа! Мы уже приступили к съемкам, почти половину отсняли, но появлялись какие-то новые факты, и Нелли вносила изменения в сценарий. Вообще, катавасия с этим фильмом! Мы с таким трудом нашли артистку, похожую на Брусневу, − Нелли старалась все максимально приблизить к действительности. А теперь придется комкать. Надо же как-то окончить.

– А можно посмотреть отснятый материал?

– А зачем?

– Мне поручено написать статью о Нелли. Хотелось бы чиркнуть пару абзацев, чем она занималась в последние дни. Я, к примеру, даже не знал, что она написала сценарий.

– Не дописала, будет точнее.

– Послушайте, – после паузы произнес Олег, – а вы бы могли порыться, так сказать, в ее архивах и окончить сценарий? Ну, естественно, имени убийцы я от вас не требую. Мы ведь только выдвигаем версии, исходя из бесед со следователем, фигурантами, свидетелями… Нелли мухой летала между ними, стараясь выудить хоть что-то. Ну как?.. Если согласны, тогда приезжайте. А если только для статьи, не стоит утруждаться. Зачем вам подробности убийства Брусневой в материале, посвященном Нелли?

Аксаев покорился обстоятельствам, которые, точно волка, окружили его красными флажками, загоняя в разборку бурной деятельности Мутыхляевой. Договорившись с Олегом о встрече, Саша вновь стал перелистывать ежедневник Нелли. И вдруг лицо его вспыхнуло. Он еще раз перечитал всего две строчки и взглянул на часы. «Мог бы прозевать». До встречи Мутыхляевой с Любовью Брусневой оставалось сорок минут. «Неизвестно, конечно, как она воспримет меня вместо Нелли, но это же форс-мажорные обстоятельства».

Саша помчался к Брусневой, по дороге выстраивая план разговора с ней. «После убийства Лады прошел почти год. Что собиралась выудить Нелли у Брусневой-старшей?..» – недоумевал он.

Аксаев набрал код квартиры, представился и сказал, что в связи со сложившимися обстоятельствами он пришел вместо Мутыхляевой. Его встретила горничная и провела в гостиную с мягкой мебелью, обитой гобеленом в цветочек а ля Людовик XV, и тут же вышла.

Внимание Саши привлек журнальный стол, заваленный листовками кандидата в депутаты Максима Шаповалова.

Услышав шаги, Аксаев обернулся. В гостиную вошла молодая женщина. Она кивнула Саше, так как говорила по своему мобильнику, жестом предложила ему присесть и сама села напротив. Легкий шифон платья, соскользнув, открыл соблазнительные колени.

– Я вас слушаю, – окончив разговор, обратилась она к журналисту. - Правда, со мной о встрече договаривалась Нелли Мутыхляева. Она была так настойчива. Пишет какой-то там сценарий. Хочет реконструировать убийство… – Бруснева отвела взгляд, чтобы подавить подступившие к глазам слезы.

Плакать ей было категорически запрещено. После пластической операции доктор «прописал» ей исключительно положительные эмоции, и то в разумных дозах.

– Мы с мужем были против, но Нелли как-то удалось уговорить нас. У меня один раз уже побывала съемочная группа, но как только стали задавать вопросы, ворошить… я не выдержала. А вы тоже думаете, что реконструкция того, что произошло, поможет найти убийцу?

Саша вспомнил: экспертиза установила, что Лада Бруснева скончалась от удара, нанесенного клюшкой для гольфа в височную область. Клюшку эту потом обнаружили в пруду, неподалеку от Римского павильона.

– Отчасти. Во всяком случае, поможет разобраться. Выяснить мотив.

– Мотив?! – удивленно посмотрела на журналиста Люба. – Мотив ни для кого не секрет. Ладу убили из-за бриллианта.

Саше не хотелось показывать свою неосведомленность, и он с серьезным видом пояснил:

– Но ведь следствие всегда рассматривает несколько версий.

– А! – махнула рукой Бруснева, и луч заходящего солнца упал на рубины ее браслета. Они засверкали, словно очнувшись от сна. – Все и так ясно. Просто следователь не может напасть на след убийцы. Да, а где же все-таки Нелли?

– К сожалению, Нелли погибла… несколько дней назад, – ответил Аксаев, и мысленно продолжил: «Вероятно, она напала на след…»

– Погибла? Ужас, – проговорила Люба и вдруг сникла. Ей вспомнилось, как ее мучил вопрос: было ли больно дочери, поняла ли она, что с ней сделали, или умерла, не осознав того, что умирает? Врач заверил: она ничего не успела понять. Миг − и все.

– Он так и сказал: была и нет… – проговорила Люба, пребывая в мучительном воспоминании.

«О Нелли так не скажешь», – поняв смысл, произнесенной фразы, подумал Аксаев и помотал головой, точно отгоняя от себя ужасающую картину последних мгновений Мутыхляевой.

– Но вы кого-нибудь подозреваете? – спросил он, возвращаясь к цели своего визита.

− Еще бы! Градобоеву. Она ужасно завидовала Ладе. К тому же очень нуждалась в деньгах. Конечно, продав бриллиант, состояния не сделаешь, но такой, как Градобоева, лишь бы свети концы с концами. Она даже продавала наркотики. Ее взяли с поличным. После этого у нее произошел разрыв с ее женихом из Австрии. Но Лада, помня ее былые заслуги и их добрые отношения, помогла ей. Наняла адвоката. Тот вытащил ее, можно сказать, из тюрьмы. А она отблагодарила! Бедная моя девочка взяла бриллиант, который считала своим талисманом, на открытие Римского павильона, чтобы все прошло удачно...

Саша пытался догадаться, зачем Нелли понадобилась встреча с Любовью Брусневой: уговорить ту все-таки продолжить участие в съемках фильма? Или у Нелли появились новые вопросы?

– Так вот и скажите это перед камерой. Отчего вы должны мучиться подозрениями? Пусть Градобоева ответит.

– Что ж, скажу. Одну минуту, – Бруснева вышла в соседнюю комнату и вернулась с ежедневником. Перелистав его, сказала: – На следующей неделе я занята. Поэтому давайте созвонимся дней через десять, не раньше.

* * *

Саша приехал в студию. Олег воздел руки и воскликнул, обращаясь к присутствующим:

– Наш спаситель! Он продолжит дело Нелли.

– Ну что? – приступил он к Аксаеву. − Наверное, сначала отсмотришь отснятый материал? У нас, конечно, еще полный бардак. Никакой хронологии. Короче, садись.

Сначала на экране монитора появились гости, собравшиеся в ресторане. Потом камера выхватила Ладу Брусневу, разговаривавшую с каким-то мужчиной. Вернее, говорила она, тот только слушал.

Далее был снят путь веселой толпы гостей к Римскому павильону;

изумление на лицах при виде статуи, выпавшей из окна в фасадную сетку;

спуск сетки; вскрики. Несколько человек переворачивают тело. Лицо скрыто волосами. Кто-то убирает волосы. Крупный план лица Брусневой с глубокой раной на виске. Люба бросается к дочери. Кто-то еще наклоняется над ней, но не разобрать. Затем рядом с женой опускается на колени Вячеслав Бруснев. Потом пошли помехи и повтор, видно, это уже снимала Нелли на камеру телефона. Много ей снять не удалось. Почувствовав, что сейчас грохнется в обморок, она опустила голову и сняла только ноги тех, кто окружил Ладу. Сквозь шум прорвался обрывок фразы: «…А! Это платок…»

Открываются парадные двери Римского павильона, – это другая камера снимала, – пояснил Олег. – Гости устремляются вовнутрь. Едва первые из них ступают на мрамор пола, как с него взлетает вверх блестящее конфетти. Воздух засверкал, точно его позолотили. Чем быстрее кружились пары, тем сильнее становилось золотистое сияние. Потом всеобщее смятение, и гости бросаются к окнам…

– Ну, дальше еще хуже. Какие-то обрывки. Короче, надо, как следует поработать. А вот, посмотри, что мы отсняли. Для начала реконструировали убийство. Как артистка? Правда, здорово напоминает Брусневу? Все Нелли. И та ей не подходит и эта. В каком-то областном театре откопала. Убийца, конечно, условный. Кстати, Нелли предложила сделать его мужчиной.

В Римский павильон входят двое: «Бруснева» и убийца. У него в руках клюшка для гольфа. Разговор между ними переходит на повышенные тона. Неожиданно он замахивается клюшкой и ударяет «Брусневу» в висок. Пошатнувшись, та выпадает из окна на фасадную сетку. Убийца выходит из павильона, идет к пруду и забрасывает в него клюшку.

– А сейчас начнутся интервью. Кстати, Нелли предложила интересный ход. И как с ней такое могло произойти? – посетовал он. − Без нее как без рук. Ведь она втянула меня в это дело. Уж так красочно расписывала…

Да, так вот, вместо журналистки, задающей вопросы, Нелли привела экстрасенса. Какую-то жуткую знаменитость в узком кругу. Не поверишь, но вводит, не скажу, что в транс, а в какое-то состояние, когда врать лень. Легче правду сказать, чем выдумывать.

На экране монитора появляется Любовь Бруснева, уже после пластической операции. Черты ее лица вновь обрели, казалось бы, утерянные навсегда точеные линии. В облегающей кофточке с глубоким декольте Любовь выглядела лет на пятнадцать моложе. Экстрасенс, представленная ей в качестве журналистки, ведущей расследование, начинает с каких-то незначительных вопросов. Постепенно взгляд Брусневой становится менее сосредоточенным, она теряет осанку, откидывается на спинку кресла.

Вопросы становятся жестче, конкретнее… Бруснева делает глубокий вздох и разражается рыданиями, сквозь которые доносится:

– Ах… я знаю… знаю… кто убил Ладу… знаю…

Кто-то подает ей стакан воды. Она пьет.

– Кто же?

Но вода точно возвращает Брусневу в действительность, она с удивлением не моргая смотрит на экстрасенса. Опять припадает к стакану и выпивает его до дна.

– Ну, так тот, кто украл бриллиант, тот и Ладу убил.

Олег остановил кадр.

– Что, все? – спросил Саша.

– В принципе, да. Мамаша Бруснева, как в каком-то старом мюзикле, будет твердить одну и ту же фразу, типа «кто шляпку украл, тот и тетку пришил». Вот, смотри.

Экстрасенс всеми силами старалась вновь вернуть Брусневу в недавнее прошлое. Та, казалось, подчинилась, но на повторные вопросы, сформулированные в различных формах, отвечала, как заезженная пластинка.

Люба не слышала ничего, кроме голоса журналистки, вкрадчивого и в то же время настойчивого, от которого хотелось поскорее избавиться, а потому надо было ответить, чтобы оставили в покое. Бруснева стала рассказывать о детстве Лады. И оно промелькнуло перед ней, точно она вновь прожила его вместе с дочерью. Потом спорт. Эстрада. Лада начинает зарабатывать. Антикварный магазин. Цепочка загородных отелей… У Лады много денег… Люба говорит одно, а думает о своем…

«Максим ей не нравился. Все посмеивалась над нашей разницей в возрасте. Подумаешь, семь лет. Ну да, конечно, женщина после сорока пяти стареет не по дням, а по часам. Будто, я этого не понимаю. Я же просила дать мне денег на пластику в швейцарской клинике. Так нет, говорит, ты вполне можешь сделать пластику и у нас. Вроде бы не знает, какие могут быть последствия…»

Люба разволновалась. Олег прекратил съемку. Бруснева попросила воды. Взяла стакан и задумалась. Олег незаметно дал команду продолжать снимать ее скрытой камерой.

– Отдохнете немного? – раздался его голос. – Или, может?..

– Нет-нет, – ответила она, наморщив переносицу. – А впрочем, наверное…

Ей хотелось избавиться от воспоминания. А для этого надо пережить его еще раз и мысленно излить свою обиду. Съемку остановили и пошли курить на лоджию, оставив Любу в гостиной одну.

«Да… о чем это я?.. А!..»

– Какие там последствия, – бросила Лада. – Подтянут, станешь как новенькая.

– Угу! И пополню армию сестер-близнецов московского бомонда. И так смеются: все на одно лицо. Крой мастера виден сразу.

– Смеется тот, кто не может позволить себе этот крой.

– По-твоему, выходит, что пластическая хирургия в Швейцарии ровно на том же уровне, что и у нас.

– Я этого не говорила. Но, пойми, у меня сейчас нет таких денег. Ты прикинула, сколько это будет стоить? А мне надо наскрести на покупку участка.

– А Сергей?

– Серега выложил все, что мог. Нужен кредит.

– Возьми.

– Взять то я возьму. Но сумма уж слишком солидная. Я же участок не под пар покупаю. Мне строиться надо. Знаешь, во сколько обойдется простой хотя бы одного дня? И потом, кредит отдавать придется да еще с процентами.

Люба задумалась.

– Ты наметила банк, в который можно обратиться?

– Да уже обращалась. Тянут. Мнутся.

– Столько банкиров! И в основном - мужчины. Ты молодая, красивая женщина. У тебя есть имя! Повали одного-двух и добейся кредита.

– Чему ты дочь учишь?! – поддразнивая мать, возмутилась Лада. – Поэтому и отцу изменяешь. А мне, кроме шуток, обидно. Я очень люблю папу.

– Как же! Не разлей вода. Все дела вместе делаете.

– Завязывала бы ты со своим Максимом, − в сердцах проговорила Лада и, блеснув лукавыми огоньками в глазах, добавила: − Вот если пошлешь его к черту, я тебе, как только кредит получу, дам денег на швейцарскую клинику.

Люба снисходительно насмешливо посмотрела на дочь.

– Даже если бы ты мне несколько лишних лет жизни могла подарить, я бы с ним все равно не рассталась.

Лада передернула плечами, мол, как знаешь.

Разлив кофе в чашки, Люба спросила:

– А вот есть такой банкир Филипп Таржанов…

– Есть, – кокетливо вздернув бровь, ответила Лада. – Кстати, возвращаясь к твоему совету − повалить одного-двух. Повалить – не проблема. А вот кредит все равно не дадут. Я, конечно, пробиваю несколько банков. Но сложно. Еще под землю можно получить, а вот под строительство нужен залог.

– А Таржанов, он как, считается крупным банкиром?

– Крупным. Я с ним тоже разговаривала. Так, как бы случайно, встретились у одних общих знакомых. Сказал: «Помогу, но на многое не рассчитывайте».

Люба машинально выпила кофе. Слушая дочь, она о чем-то напряженно думала. Сбросив оцепенение, спохватилась:

– Мы же кофе еще не пили.

– Мам, ты что?

Люба посмотрела на чашку.

– Значит, я еще хочу.

Она вновь засыпала кофе в кофеварку и, прислонившись к столу, задумалась, покусывая ноготь. Не спрашивая Ладу, налила кофе и ей.

– Мама, я больше не хочу. Да что с тобой? О клинике швейцарской все грезишь? Ты и так красавица.

Люба настолько погрузилась в себя, что стала похожа на изображаемую уличными артистами живую статую.

– Послушай, – глухим от волнения голосом тихо начала она. – Постой, я дверь пойду на предохранитель закрою. А то Слава может прийти.

Она вышла в коридор и закрыла дверь. Вернулась. Села. Закурила.

– Послушай, вы с отцом занимаетесь одним делом. Он зарплату, премиальные получает, ну и так далее. А если я помогу тебе взять кредит на очень выгодных условиях? Это большая услуга и она денег стоит.

Лада с недоверием посмотрела на мать.

– Ты поможешь мне получить кредит на очень, – она выделила слово ударением, – выгодных условиях?

– Да. Но для начала ты должна повалить Таржанова.

Лада чуть качнула головой.

– Ну, положим, уже повалила. И что?

– Ты сначала сделай, а потом… потом… – Люба замолчала и опять погрузилась в свои мысли, позабыв о дочери.

Ладе пришлось несколько раз окликнуть ее, прежде чем та вспомнила, что она не одна.

– Мама, ты меня пугаешь. Я будто с твоей оболочкой бездыханной сижу, а дух твой витает где-то в параллельных мирах.

– Бизнес, как и красота, требует жертв, ведь так?

– Мама, ты это к чему?

– Так вот, если все получится, – ее неуверенный тон сменился на жесткий, деловой, – ты мне в качестве гонорара за услугу оплатишь пребывание в швейцарской клинике и профинансируешь предвыборную компанию Максима.

– Это ты круто.

– Хорошо. Я еще продержусь. Но надо, чтобы Максим стал депутатом.

– Хм… Куда ни шло. Ладно, поддержу кандидата от Воркуты.

Люба оглянулась на дверь кухни, приподнялась со стула и перегнулась через стол к дочери…

– Простите, Любовь Дмитриевна, вам нехорошо? – чей-то голос вывел ее из задумчивости. Она поморгала ресницами и увидела журналистку.

– Нет! – ответила поспешно. – Впрочем, я устала.

– Любовь Дмитриевна, – обратился к ней Олег, – можно мы еще побеспокоим вас?

– Да-да, конечно.

Когда все ушли, и Люба осталась одна, мысли опять унесли ее в прошлое. «Сначала Лада рассмеялась. Потом подумала и одобрила мой план». – «А что? – сказала. – И не такое женщины вытворяли. В конце концов, от меня не убудет». – На том и порешили…»

ГЛАВА XVII

Олег поморщился, кивнув на экран.

– От матери мы многого и не ожидали. Но с этим бриллиантом она нас достала. А вот кто порадовал, так это жених Брусневой, Сергей Шестов.

Саша в удивлении уставился на Олега.

– Как ты сказал? Шестов? Он случайно не сын Петра Шестова, ну, хлебопека, у которого Нелли сгорела?

Олег открыл рот и застыл.

– Точно. Сын хлебопека. А?!.. – протянул, запуская руку в волосы. – Так это что? – и вдруг грохнул: – Так это же сенсация!

Олег тряхнул Сашу за плечи:

– Сенсация! Двойное убийство! Журналистка начинает расследование и выходит на преступника. Тот понимает, что его раскрыли, и поэтому избавляется от Нелли. А кому, как не Сергею Шестову было сподручно подстроить якобы несчастный случай?

– Да, – помотал головой Саша. – Дела! Так значит, полиция его в два счета вычислит.

– Не скажи. Тут много подводных камней. Во-первых, нужны неопровержимые доказательства, во-вторых, когда можно все спихнуть на несчастный случай, кто станет заниматься поиском убийцы, а в-третьих, Шестовы очень богатые люди. Нам же, чем дольше продлится следствие, тем лучше. Мы такой фильм отснимем! У нас его из рук рвать будут. Такие деньжищи срубим!

Олег многое еще хотел бы сказать, но ограничился главным:

– Саша, – положил он ему руку на плечо, – теперь все зависит от тебя. Ты должен узнать, что стало известно Нелли.

– Но если я узнаю, что стало известно Нелли, у тебя будет тройное убийство и в три раза выше цена за фильм.

– Сравнил! Мухе-то давно за полтинник. Внуками надо было заниматься да пироги печь. А она захотела всех обойти. Вообще, заметь, это неспроста: мисс Марпл, Ольга Туманова… Нелли решила, что она ничуть не хуже выдуманных сыщиц. И, действительно, оказалась на высоте. Только там ангелом-хранителем выступал автор, а Нелли осталась без защиты. Но ты-то молодой парень. Мышление логическое, мужское. Тебя в печь не заманишь. Чего ты там не видел?

– А что следователь говорит, убийца – кто? Мужчина или женщина?

– Удар был сильный. Но вполне мог исходить от женщины. Да ничего не говорит твой следователь. Пыжится. Занятостью отговаривается.

– А с Шестовым ваш экстрасенс уже работала? Сняли что-нибудь?

– Нелли так насела на Шестова, что тот сам в студию пришел. К тому же там… – хмыкнул Олег. – Короче, смотри.

Сергей Шестов вошел в студийный павильон вместе с Нелли. Пока устанавливали свет, он попросил позволение снять пиджак.

– Так даже лучше, – донесся голос Мутыхляевой.

Сергей передал пиджак ассистентке, расслабил галстук. К нему подошла гример, припудрила лицо, поправила волосы.

Саша оценивающе смотрел на Шестова. «Видный парень. Глаза с поволокой. Сильная шея. Качается. Внешне спокоен. Только пальцы разминает с такой силой, что, кажется, может сломать их».

Шестов разнял руки и встал с кресла. Нелли представила ему «журналистку», которая будет задавать вопросы. Та начала с простых, требующих односложных ответов, потом спросила, когда он познакомился с Брусневой.

− За три года до ее гибели, − ответил Сергей. – И если бы не эта трагическая смерть, то, вскоре после официального открытия «Эпохи на заказ», мы бы поженились.

Немного погодя Саша заметил, что Сергею стало как-то неудобно, он заерзал, облокотился то на одну руку, то на другую, переспрашивал задаваемые ему вопросы, будто плохо слышал…

– Не знаю… не уверен… что мы бы поженились, – вдруг сказал он.

– Отчего? – тихо спросила экстрасенс.

– Семейный бизнес – это гораздо сложнее, чем партнерский. Казалось бы, кто может быть ближе, чем жена…

– Дальше пойдут комментарии начальника пресс-службы прокуратуры, – пояснил Олег и нажал на ускоренную перемотку. – Короче, он трахался с Брусневой перед убийством. Есть заключение экспертизы.

На экране в клиповом режиме замелькали кадры: кровать со смятыми простынями в спальне Римского павильона; разбитая ваза и розы на полу, немного воды, не успевшей высохнуть; явно сдвинутое со своего места кресло эпохи Цезаря Борждиа. Затем раздался голос Сергея, заметно дрогнувший на первых словах:

– Да… Она затянула меня… Пригласила, – поправился, – взглянуть на знаменитую кровать.

– И вы не только взглянули…

Сергей натянуто улыбнулся:

– Опробовали…

Экстрасенс задала новый вопрос, но Шестова поглотили воспоминания.

«Опробовали. Я, может, был первый, а может, и нет. Дрянь! Дрянь! Толки о ее связи с Таржановым преследовали меня, как мухи. Я отгонял их, они налетали вновь: «Любовница Таржанова. Он с ней там, он с ней здесь… Бруснева ведет себя вызывающе...». Я все это слышал, и не верил. Но права оказалась стоустая молва.

И все-таки, каким образом ей удалось погасить кредит в течение полугода – это загадка мне на всю жизнь. Таржанов не мог подарить ей такие деньги, даже если бы захотел. В любом случае она меня кинула, как влюбленного идиота. О, Боже, мне так хотелось прибить эту суку, точно маньяку поменять «орудие секса» на нож и вонзить в эту тварь. – Плечи его передернулись. – Никогда!.. Никогда больше я не почувствую ее… Но она умела вывести из себя. Разозлит, а сама спокойна и забавляется, как ты захлебываешься собственной желчью…»

– У вас не возникало разногласий с Ладой? Это было ваше совместное решение, что основным держателем акций будет она? – раздался очередной вопрос.

– Нет… да… – пробормотал Шестов. – Мы еще ничего не решили…

– Но после вступления родителей Брусневой в права наследования им отошло шестьдесят процентов акций комплекса.

– Кстати, а что там с наследниками? – поинтересовался Саша.

– Все досталось ее родителям, так как не было завещания. Между прочим, натура уходит. Брусневы собираются продать «Эпоху». И вряд ли ее новый владелец позволит нам проводить там съемки. Так что поторопись.

Экран на секунду потемнел. Потом возникло лицо светловолосой девушки. Видимо, она готовилась к съемке, не зная, что давно находится под прицелом объектива скрытой камеры. Она вертелась, заправляла за ухо выбивавшуюся прядь волос, поджимала губы.

– Кто это? − спросил Саша.

– Ольга Градобоева.

– После той нашумевшей истории с наркотиками г-жа Бруснева пригласила вас на открытие комплекса, − начала экстрасенс.

– И что? Она знала, что мне их подбросили. Я никогда ими не увлекалась, – занервничала Градобоева и стала смотреть по сторонам, не желая продолжать разговор на эту тему.

– Бруснева вам помогла. Наняла адвоката. Однако дело до сих пор не закрыто. Вы находитесь под подпиской. Со стороны Лады Вячеславовны это был поступок – пригласить вас.

– Не понимаю! Если человека подставили, это же не означает, что он преступник.

– В обществе любят подобные скандалы, чтобы было о чем поговорить, но не любят принимать у себя их участников. Я просто хочу подчеркнуть, что Лада Вячеславовна не пошла на поводу у общественного мнения и протянула вам руку…

О чем дальше говорила «журналистка», Ольга уже не слышала, настолько ее зацепили последние слова.

«Вот именно протянула руку и подложила в мою сумку пакетики с героином. И не важно, что продолжением ее руки стала эта стерва, что-то чиркающая сейчас на бумаге, – взгляд Градобоевой остановился на Нелли. – Я вспомнила ее. Она крутилась на той вечеринке в клубе. Уверена, все было сделано по заказу Лады. Она не могла допустить, чтобы я стала госпожой Гютерсхайм. Как же, бывшая кедди и вдруг бац – госпожа Гютерсхайм. Но остатки совести не давали ей покоя, и она отправила Мутыхляеву мне на выручку. Потом продемонстрировала независимость своих взглядов: пригласила на открытие комплекса. И я еще была вынуждена благодарить ее за помощь. Да, ее надо было убить! Ведь подобных ей иначе не обезвредишь. Их можно только убить!»

– На сборах мы всегда жили в одной комнате, – параллельно своим мыслям говорила она на камеру. – Мы поддерживали друг друга… Команда – это как семья. Я до сих пор в себя не могу прийти. Мне не верится, что я больше не увижу Лады. Она была такая… – на подъеме продолжала Градобоева.

– Слушай, в бумагах Мухи я нашел составленный ею список фигурантов. Так вот Градобоева на втором месте, – заметил Саша.

– А на первом кто? – тут же поинтересовался Олег.

– Максим Шаповалов.

– Да? А кого она еще внесла в черный список?

– Сергея Шестова, Филиппа Таржанова − и все.

– Я так думаю, это Шестов. Бруснева же кинула его с «Эпохой». Первоначально у него был больший процент участия. И вдруг, взяв кредит, она потом втихую его выплачивает и становится хозяйкой положения. Шестов − личность амбициозная: не стерпел и размахнулся клюшкой.

– Кстати, выяснили, чья это была клюшка?

– Нет. Их дарили всем гостям, и каждый положил кто куда. Запросто можно было прихватить любую.

– И все же первым номером у Нелли − Максим Шаповалов. Покажи-ка его.

– Этого деятеля у нас минуты на полторы. Странно, почему Мутыхляева уделила ему так мало внимания. Вероятно, боялась спугнуть. Смотри.

Максима Шаповалова снимали в парке. Он слегка щурился, когда солнечные лучи проникали сквозь листву деревьев. Говорил общие фразы: «Знал… Уважал… Такая потеря… Бедные родители…»

– А вот и не бедные, – заметил Олег и остановил просмотр. – Теперь они богатые. Этим как раз он и воспользовался. Любовь Бруснева разводится с мужем и выходит за него замуж.

– Да ну?! А что ж, Бруснев?

– Ничего. Препятствий чинить не стал. Мы сняли его немного. Нелли так и вилась вокруг него, так и вилась… Не иначе в супруги набивалась. Он не хотел принимать участие в нашем фильме. Но она, малиновый сироп – стрихнин по сравнению с ней, – уговорила. Мы приехали к нему. А он опять ни в какую. На вопросы – отвечу, но снимать не надо. Так Нелли заволокла его в уголок, как в Мухе-Цокотухе, изнасиловала словами и флюидами своего жаркого тела, и тот сдался, чтобы она не начала раздеваться. - Олег грустно усмехнулся: − Горячая была бабенка. Как-то мы с ней по душам выпили. Говорит: «Что, Олежа, натура-то уходит». − Я тогда подумал, шалишь мать, уже ушла. А она: «А тело и душа жить хотят, чувствовать. Я не квиетистка. Мне сильные ощущения нужны, иначе погибла». – Выпили еще. Ну и… парень я молодой. Ладно, думаю, уважу женщину. – Он перехватил взгляд Саши, и они расхохотались.

– Доброго тела была женщина, отчего не вспомнить хорошим словом?! – заключил Олег.

На экране монитора возникла Нелли. Поняв, что началась съемка, с тяжелой грацией, потрясая грудями, она отбежала от камеры, и за кадром раздался ее голос: «В прошлом у вас собирались интересные люди. Были замечательные вечера…»

Съемка проходила в антикварном бутике Бруснева. Камера задержалась на старинном пейзаже в великолепной раме. Затем крупным планом был показан ломберный столик. Разговор Мутыхляевой с Брусневым то пропадал, то вновь можно было расслышать, о чем они говорят.

– Ах, от всех этих китайский вещиц я каждый раз прихожу в восторг. Какая тонкая работа! Фарфор почти прозрачный… рисунок яркий. Как только сохранились краски?.. А каждая шпилька для волос – произведение искусства… – щебетала-заливалась Нелли.

– … Да, здесь я как-то успокаиваюсь, забываю о времени, − отозвался Бруснев. – Порой ловлю себя на мысли, что должна приехать Лада, и магазинчик оживет. Она словно стирал пыль со всего, что здесь находится, в том числе и с меня. Постоянно что-то придумывала.

– Ах, эти дивные вечера! Таких больше не будет, – подпустила грусти Мутыхляева. – Невозможно вернуть ту атмосферу, которую всякий раз умела создавать Лада. Так и вижу ее тонкую фигуру, словно облитую серебром платья, волосы, собранные в низкий пучок на затылке…

В самом деле, Лада умела задавать тон своим вечерам, виртуозно смешивая разнохарактерную публику. То зазвучит последний хит в живом исполнении, то раздастся ретро-мелодия. Бывали и эстетские вечера, когда антикварные вещицы точно скидывали столетия, слыша музыку своей молодости.

Вячеслав вместе с Ладой принимал гостей и волновался за сохранность своего антиквариата. Люба же веселилась от души. Она находила, что отреставрированное старье создает неплохой антураж. «Ах, прости, – нарочито спохватывалась, пуская струйку сигаретного дыма в лицо мужу, – винтаж, а не старье».

Эклектические вечера в бутике Брусневой пользовались огромной популярностью.

– Я, признаться, – раздался голос Вячеслава, и он появился на экране, – не очень любил эти вечера. Но Ладка умела уговорить, убедить и получалось хорошо…

Он улыбнулся, но не очередному несколько шутливому вопросу Нелли, а одному далекому дню… Впрочем, не столько далекому, сколько невозвратному. Они с Ладой поехали покупать автомобиль. Она была рада, что может сделать отцу такой подарок…

Бруснев нехотя прислушался к Нелли и переспросил:

– Простите, что?

– Вы подозреваете кого-нибудь?

Углы его губ дрогнули.

– Всех и никого.

– Ваша супруга… – Нелли запнулась, вспомнив, что Брусневы в процессе развода, – Любовь Дмитриевна утверждает, что причиной преступления послужил бриллиант. Он ведь пропал.

Вячеслав кивнул.

– Вероятно, она права.

Саша попросил остановить показ.

– А что там за бриллиант?

Олег выразительно пожал плечами.

– Нелли жужжала, что это довольно редкий экземпляр. Я тоже склоняюсь к версии, что какой-то фанатичный любитель драгоценностей загорелся желанием заполучить этот раритет. Может, даже доставал Брусневу, прося продать его. Но та отказала. И он пошел на убийство, чтобы завладеть камнем.

– Но можно также предположить, – живо отозвался Аксаев, – что кто-то, узнав о желании коллекционера приобрести бриллиант, убил Брусневу и продал ему камень.

– А можно предположить, что коллекционер сам нанял убийцу.

– А еще можно предположить, что кто-то, зная об этом камне, убил Брусневу и немного погодя попытается его продать.

– Н-да, дело сложное. Нельзя исключать и обслуживающий персонал. Любая горничная, любой швейцар, официант…

– Но вряд ли Бруснева с кем-либо из них пошла бы в павильон. И к тому же клюшка… Хотя, – проговорил Саша, – клюшку могла взять сама Бруснева. С кем-то разговорила, взяла ее, может, машинально, может, что-то желая объяснить в приемах игры. Заговорились, пошли, вошли в павильон…

Олег нажал на клавишу повтора. Бруснев на экране опять кивнул головой и произнес:

– Вероятно, она права…

Было заметно, как пелена слез заволакивает его глаза. Он отвел взгляд в сторону…

Окна распахнуты, вбегает Ладка с какой-то коробкой. Кружится по еще пустому пространству магазина. Вячеслав с удивлением смотрит на дочь. Рабочие отвлекаются от дела и тоже поглядывают на хозяйку.

– Папа, смотри, какой сервиз я купила, – она взглядом отыскивает, на что бы поставить свое приобретение. Видит ящик с облицовочными плитами, ставит коробку на него, открывает…

Вячеслав берет бледно-розовую чашку с позолотой.

– Девятнадцатый век, – шепчет Лада. − Сколько этот сервиз пропутешествовал, прежде чем попасть к нам! Это же севрский фарфор!

Бруснев, конечно же, слышал о севрском фарфоре, но, чтобы вот так, взять в руки XIX век…

Салон был отреставрирован в стиле модерн: извилистые линии, напоминающие локоны женщин, увядающие, но еще прекрасные цветы.

Кабинет Бруснев обставил по своему вкусу. Неожиданно для него целый простенок занял книжный шкаф с литературой по антиквариату, который первое время пополнялся чуть ли не каждый день. Вячеслав читал запоем, пересказывал Ладе. Та внимательно слушала, сама заглядывала в книги, а потом привыкла обращаться за консультацией к отцу.

Он любил, когда в салон приходили знатоки антикварного дела. Случались споры, а иногда открытия, за подтверждением истинности которых Бруснев обращался к высококвалифицированным специалистам. Мир антиквариата оказался для него живым. Ведь вещи − вот они! Бери, трогай! Они живут и переживают многих из тех, кто презрительно называл их старьем, рухлядью, вчерашним днем… Вчерашний день может оказаться последним для насмешливо скользнувшего по вещице взглядом, а она на своей полочке еще долго простоит и многое увидит. Впитает дух времени, накопит энергетику, прикасавшихся к ней людей, сохранит их беседы. Может, в будущем люди сумеют «разговорить» вещи и тогда услышат такое…

Лада тоже поддалась магии старины. Ее покорили нравы эпохи Возрождения. Ей казалось, что тогда люди были более чувственны, свободны в удовлетворении своих желаний. Для них не существовало никаких преград в вопросах любви.

«Мы можем видеть их вещи, любоваться их картинами, скульптурами, одеждой, слушать их музыку, читать их книги, но нам не дано ощутить их чувственности, которая все это создала…» – вздыхая, думала Лада.

ГЛАВА XVIII

Экран потемнел. Саша расправил плечи, закрыл глаза, нажал на веки пальцами.

– Устал? Осталось немного, – сказал Олег.

На экране появился солидный мужчина в рубашке с вышитыми инициалами на манжетах. Он поднялся из-за письменного стола.

– Вы хотите здесь снимать? – спросил, обращаясь к кому-то из съемочной группы. – Впрочем, хорошо, – он надел пиджак и вновь сел за стол.

– А это еще кто? – зевая, спросил Саша.

– Банкир Таржанов. Фигура неоднозначная. Был любовником Брусневой. Дотошные эксперты отыскали следы его спермы на простыне знаменитой кровати. Причем только на простыне.

– Почему только?

– Этого он объяснять не станет, да никто из нас его и не спросит, просто произошла утечка информации. Он не отрицает, что был с Брусневой в так называемой спальне любовницы, но вот каким сексом они занимались…

– Ну ясно, каким. Ладно, не будет отвлекаться.

Сначала пошли, как полагается, вводные вопросы. Экстрасенс настраивала клиента на откровенность. Таржанов был предельно собран; темные, с идеальным изгибом брови, глаза большие, чуть на выкате. Красивое холеное лицо этакого барина начала XXI века. Манеры – безупречные.

– С Ладой нас связывали близкие дружеские отношения, и только поэтому я согласился на участие в вашем проекте. Мне бы хотелось, чтобы убийца был найден. Но чем я могу посодействовать, не представляю. Тысячу раз я вспоминал тот вечер и ни на чем особенном не мог остановиться. Лада была весела, слегка волновалась, − и это понятно. Но, в общем… – в глазах его словно промелькнуло какое-то воспоминание. Однако он не озвучил его, а спокойно продолжал: – …была, как всегда, обворожительна…

Экстрасенс спросила еще о чем-то. Таржанов стал отвечать, параллельно думая о сокровенном.

«Обворожительна настолько, что я потерял голову. Она действительно каким-то непостижимым образом впитала в себя утонченную разнузданность римских куртизанок. У меня была прекрасная любовница. Милая, не глупая, понимающая, что развести меня с женой невозможно. Что семья для меня – это стержень, на котором я держусь. Не будет семьи – не будет меня. Я любил когда-то свою жену, теперь уважаю. Но главное, дети: дочь и сын».

Разузнав из достоверных источников, как обстоят дела в банке Таржанова, Лада нацелилась на него. На каком-то перформансе, когда актеры, покрытые, кто золотой аквакраской, кто серо-угольной, выкрутасничали по углам залы, а по центру было воздвигнуто что-то из пластика и каких-то сверкающих трубок, Таржанова познакомили с Ладой. Она протянула руку, и он почувствовал ее пожатие: легкая, тревожно приятная дрожь бисером пробежала по его телу. Таржанов с удивлением взглянул в серо-голубые чуть насмешливые глаза Лады. Она бросила что-то меткое по поводу перформанса и как-то незаметно увлекла его в сторону, а затем пригласила прийти на вечер в ее салон.

– Я не люблю рассматривать антикварные вещи, – заметил Таржанов.

– Прекрасно! Наконец-то хоть один человек будет смотреть на меня. А то приходят и сразу начинают шарить глазами по бутику. Старинные вещи так притягательны…

– Уверен, не настолько, как их хозяйка. Признаюсь, мне странно, отчего вы поменяли яркую профессию певицы на торговлю антиквариатом.

– Знаете, у меня есть коллекция итальянских марионеток начала прошлого века. Вот лежат они неподвижно в коробке, точно мертвые. А приходит кукловод, берется за нитки – и они оживают. Прыгают, веселят хозяина. Он им за это новые платья закажет, велит румянец навести поярче. Но однажды мне как-то надоело веселить. Хочу, чтобы меня развлекали, – сказала полушутя полусерьезно.

– Вот как?! – с долей уважительного удивления, произнес Таржанов.

И сдержал слово: пришел к ней на вечер в салон… и с таким интересом принялся разглядывать китайские диковинки, что Ладе пришлось его насильно отвлечь, напомнив о его обещании.

Потом, несколько недель спустя, они с ней оказались случайно, как думал он, в одной компании, выехавшей на отдых в загородный отель. Лада устроила еще и так, чтобы он ошибся номером. Он вошел. На ней было что-то полупрозрачное…

– Вы видели Ладу незадолго до убийства, – напомнила экстрасенс.

– Да, – не дрогнув ни одним мускулом лица, лишь несколько поспешно ответил Таржанов. – Да, мы заходили с ней в Римский павильон.

* * *

Она была не как все. С высоты прожитых лет Таржанов мог так сказать о Ладе. Ее деловая хватка поражала, но подобных дам от бизнеса достаточно, а вот ее женская суть доводила до потери осознания своего собственного «я», вызывала желание, затмевающее разум.

В тот вечер они вышли из ресторана и, разговаривая, дошли до Римского павильона. Таржанов не хотел заходить в него, но признание Лады, в которое, зная ее, он мог поверить, побудило его взглянуть на знаменитую кровать.

Лада заявила, что по ее заказу из дворца выкрали подлинное ложе, а на его место поставили великолепно выполненную копию.

В принципе, что особенного представляет эта кровать? Деревяшки, искусно вырезанные пятьсот лет назад! Чьи бренные тела они только не поддерживали в течение стольких столетий!! Вот это-то и притягивает. У человека два мучительных желания – из своего настоящего заглянуть в прошлое и будущее. И пока не изобрели машину времени, каждый пытается это сделать по-своему. Лада решила, что кровать папской любовницы вполне подходит для этой цели.

Она говорила о временах папы Александра Борджиа, словно уже побывала в них, и утверждала, что то, что мы называем занятием любовью, это всего лишь жалкие попытки испробовать наслаждение, о котором твердят все, а достигают немногие. Принять после работы душ, лечь в кровать, заключить в объятия объект любви и достичь чувства освобождения – все! Возможны и другие плоские варианты, которыми изобилуют кинокартины: бросание друг на друга, раздевание на ходу, стоны и − миг, какой бы он ни был, но он всего лишь миг. Примитивное соитие, благодаря которому существует людской род, возвели в понятие любви. Но это самообман. А вот чтобы достичь подлинного наслаждения – для этого надо познать искусство любви. «И у кого же учиться, как не у Джулии Фарнезе?!» − заключила Лада.

− Кровать – на ней человек беззащитно распластан, он проводит полжизни в таком состоянии. Он не лжет, не принимает красивых поз, желая произвести на кого-то нужное впечатление. Его тело в состоянии искренности. И кровать впитывает его. Нынешние ложа из синтетики – переврут информацию, − уверенно заявила Лада. − А вот старинное дерево – сохранит на века. Надо только настроиться на волну, исходящую от него. И сначала чувственно, через тело, а потом и разумом можно проникнуть в тайны любовных игр…

От собственных мыслей и слов она пришла в волнение. Ее взгляд стал странен. Она сжала руку Таржанова и потянула его в павильон. Он хотел вырваться, но любопытство испробовать запретное оказалось выше.

− Запрет – жестокое слово, или сладостнее которого нет? – рассмеялась Лада, приблизив к нему свое лицо. – Это слово мазохистское, нарушение которого одно из человеческих удовольствий.

− Нет, я не пойду! Ты с ума сошла! – неожиданно для себя воскликнул Таржанов. – Нас хватятся!

− И что? − она прижалась к нему.

− Ты… − он не мог определить ее.

− Я Джулия, я Лукреция − и та, что знаменита своей непорочностью, и та, что знаменита пороком.

Они уже стояли у кровати. Лада гладила ее спинку, витые узорные столбики.

− Помоги нам, помоги… − словно заклинание, шептала она, – помоги перешагнуть грань и погрузиться в наслаждение…

Таржанов пытался воспротивиться, ведь, по сути, он хотел женщину, которая его обманула, которая… Но желание, огромное, неподвластное ничему вдруг наполнило его с такой силой, что он хрипло зашептал:

− Да… давай, пусть… пусть… я хочу…

− Ты великолепен и ты прав… − лаская, она тянула его на ложе, − сейчас мы перешагнем и…

Разум победил. Таржанов оттолкнул Ладу, тем не менее испытав царское наслаждение. Такого у него не было никогда, несмотря на то, что его животворящая сила пролилась на простынь… Ему послышалось, что в этот миг кто-то вздохнул… Неужели, Джулия Фарнезе?

Лада, не получив вожделенного окончания, пришла в ярость.

− Глупец! – бросила, подходя к окну. – Глупец!

Эта глупость дорого обошлась банкиру. Следы его совместной с Ладой прелюдии и одиночного окончания были обнаружены экспертами-криминалистами. Таржанов заплатил, чтобы эта подробность не просочилась в прессу, но…

− Вы заходили в павильон, и что? − раздался чей-то голос. Таржанов вернулся из прошлого, которое, как ему казалось, длилось не менее часа, а для посторонних он задумался на две-три секунды.

− Да… Смотрели на кровать… этой… любовницы.

− А потом?

− Потом?! Ушли.

− И как впечатление?

− Кровать как кровать.

Экстрасенс, уловив, что Таржанов сейчас внутренне не защищен, пошла в наступление:

− Вы любили Ладу?

− Да, но не в том смысле… Простите, я более ничем не могу вам помочь.

− Отчего же нам? – возразила экстрасенс. – Истина скорее нужна вам, близким Лады. А мы что, чужие люди…

− Вы правы. Вы гонитесь за сенсацией, которая приносит хорошую прибыль.

− Нет, как раз таки мы гонимся за правдой, − поняв, что Таржанов закрылся, раздраженно проговорила экстрасенс.

В студии повисло молчание.

− Все, − нарушил его Олег.

− И что я могу сделать в этой ситуации? Не понимаю! – признался Саша.

− Дописать сценарий. Вернее, переписать. Вообще, странно: ни с того ни с сего Нелли вдруг сказала, что должна переделать его. Попросила недельку. Но не успела. Если ты не сможешь, то мы проект либо закроем, либо снимем самый ординарный фильм-реконструкцию с захватывающим началом и одними вопросами в конце.

* * *

Саша отчитался в том немногом, что нашел у Нелли, перед главным редактором. Тот решил, что это не так уж плохо и сказал: «Продолжай. Даю время».

Аксаев вышел из кабинета и по привычке задержался у стола секретарши.

− Ну что? – спросила та.

− Да ничего хорошего. Должен рыться в хламе воспоминаний, записей. Не мое это.

Секретарша сочувственно посмотрела на него.

− Почти все мы делаем не свое дело, оттого так мало Мастеров. Слушай! – спохватилась она. – Мне тут Нелли оставляла кое-что на хранение. – Она вытащила полиэтиленовую папку. – Я, конечно, после того, что с ней случилось, открыла, посмотрела. Так, чепуха какая-то. Хотела следователю отдать, но раз ты будешь писать материал о Мухе, взгляни, а потом отнесешь в полицию. Дело все равно в долгий ящик отложат.

Саша взял папку и отправился в свой отдел. Там он пересмотрел заметки Нелли. Потом открыл флэшку. На ней оказалась видеозапись с сотового телефона Мутыхляевой. В принципе, то же самое, что показывал ему Олег, разве только один нюанс, но какой!

«А из этого можно сделать чумовой номер журнала! − подумал Аксаев. – Что ж, дело стоит того, чтобы в нем разобраться. Нелли была прожженной журналисткой, она бы не стала зря время тратить. Однако странно, что, догадываясь, кто убийца, Муха так глупо подставилась…»

− Саша, − прервала его размышления секретарша главного, заходя к нему, – уже собралась уходить и вспомнила, что забыла отдать тебе приглашение.

− Куда?

− Не знаю. Какой-то очередной звездный шабаш. Ты о ком-то сейчас пишешь?

− Ну, да. О… как его?

− Короче, этот «как его» передал тебе приглашение. Все побежала! – она махнула рукой.

«Мне сейчас стратегию разрабатывать надо, как подловить вероятного убийцу, а тут»...

Аксаев попал в клуб как раз в тот момент, когда герой его будущей статьи, скрючившись от натуги, что-то хрипел в микрофон. Его последний хрип был заглушен овациями. Саша сел на красный латексный диванчик и заказал коктейль.

На танцполе энергично подергивались фигуры. Аксаев сразу же выделил одну, которой удавалось вложить в конвульсивные движения пластику: девушка в светлом платье; волосы собраны на затылке. Он присмотрелся к ней и стал перебирать в памяти своих знакомых. Не дождавшись окончания песни, девушка застыла. Постояла. Вздохнула и пошла к стойке. Не вспомнив, кто она, но отлично зная, что видел ее, Саша ненароком оказался рядом с ней.

«Так это же Градобоева. Фигурантка под номером два в расследовании миссис Мутыхляевой». Он уже хотел затронуть ее, как появился репортер с камерменом. Все, кто мог оказаться в объективе камеры, пришли в легкое движение, чтобы подать свою особу в наиболее выгодном ракурсе.

Градобоева тоже задвигалась, стараясь привлечь внимание. Репортер посмотрел на нее, но не остановился. Она проводила его долгим взглядом и залпом допила коктейль. Положив голову на руки, задумалась. Немного погодя ее голова, отяжелев, соскользнула с рук. Девушка очнулась. Саша пересел на освободившееся рядом с ней место:

− А я вас узнал, − начал он. – Вы Ольга Градобоева, чемпионка.

Ольга попыталась сфокусировать на нем взгляд. Ей это удалось, но не тотчас.

− Странно, − протянула она. – Обычно меня уже не узнают. Что такое чемпионка?! История спорта. Его прошлое. А живут-то настоящим и будущим.

− Да вы философ, − усмехнулся Саша.

− Поневоле. Что еще остается делать? Вот у вас наверняка есть профессия, а я вместо того чтобы учиться, занималась спортом. Угрохала силы, время на эфемерное мгновение: подъем на пьедестал под звуки гимна.

− Некоторые очень неплохо используют это, как вы выразились, эфемерное мгновение. Например, в качестве фундамента для будущей карьеры.

− Точно, некоторые. А если я не вхожу в их число? Впрочем, отчасти вы правы, именно мой чемпионский титул не так давно должен был в корне изменить мою жизнь, но…

− Что-то помешало?

Ольга фыркнула со злой усмешкой.

− Разве что-то может мешать? Какой вы еще, простите, глупый! Мешает только кто-то. Причем обдуманно, целенаправленно и жестоко.

Аксаева заинтересовали слова Ольги. Во-первых, она − бывшая чемпионка, славившаяся своим железным характером и проявлявшая его на соревнованиях, а тут получается, что, столкнувшись с вяло текущей жизнью, Градобоева спасовала и сошла с дистанции. Отличный материал для статьи. Во-вторых, она числилась фигурантом в списке Нелли, и было любопытно узнать подробности вечера, когда была убита Бруснева. Аксаев заказал два коктейля и предложил Ольге выпить с ним.

Видимо, он произвел благоприятное впечатление, и она взяла бокал.

− Саша, − представился Аксаев. – Так кто же вам помешал, если не секрет?

Какой секрет?! Ольга пребывала в состоянии, когда душа жаждала говорить о неудавшейся, разбитой вдребезги жизни.

− Выдра одна, журналистка.

− Что же она вам такое сделала?

− А вы не знаете? – Ольга, несмотря на подпитие, проявила осторожность. – «Если он не слышал о происшествии в том клубе, зачем лишний раз болтать об этом».

− Постойте! Что-то о наркотиках. Якобы они были обнаружены в вашей сумке.

− Нет, не якобы, но только я к ним не имею ни малейшего отношения. Мне их подбросила эта журналистка.

− Как ее зовут?

− А тебе зачем? – неприязненно спросила Ольга, непроизвольно переходя на ты.

− Может, знаю ее.

− Ты что, тоже журналист?

Саша кивнул, ожидая бурный реакции со стороны Гадобоевой. Но та лишь грустно усмехнулась. Допила коктейль и хотела было уйти, но отчего-то передумала.

− Слушай, помоги мне разыскать ее! Как-то же можно заставить, убедить эту стерву сказать правду. Ведь ее заказчицы, покровительницы больше нет. Знаешь такую, Нелли Мутыхляеву?

− Мутыхляеву? − с нескрываемым удивлением переспросил Саша.

− Да-да, Мутыхляеву. Ее можно найти?

− Без проблем. В любое время дня и ночи.

− Где?

− На кладбище.

− На каком кладбище? Что она там делает?

− Покоится. Умерла.

− Как умерла? Отчего?

− Несчастный случай. Нелепость.

− Так ей и надо, стерве! Черт! Но тогда уже никто не сможет подтвердить, что наркотики мне были подброшены.

− Зная Нелли, могу утешить: ты бы все равно ничего от нее не добилась.

Ольга повеселела:

− А все равно, здорово. Точно Провидение мстит моим обидчицам. Обе!.. За это надо выпить! Слушай, я чувствую, что там, − она подняла руку вверх, − что-то произошло, и, значит, моя жизнь изменится. Непременно! – Ольга открыла сумку, порылась во внутреннем кармане и, закусив губу, виновато просительно и в то же время озорно взглянула на Аксаева. – Закажи бутылку шампанского! Это надо отметить!

Они пересели за отдельный столик. Незаметно Ольга набралась так сильно, что Аксаеву невозможно было оставить ее одну: она бы не добралась до дому.

Ехать пришлось далеко. Перед тем как провалиться в сон, Ольга назвала Саше свой адрес. Он разбудил ее, когда такси остановилось у дома.

− Добрый вечер, − сказал Саша испуганной женщине в халате, надетом поверх ночной рубашки, которая, увидев дочь, приложила руку к груди.

− Только этого не доставало! – вырвалось у нее. – Неужели пить начнет? – обратилась она к Саше, указывая, куда вести Ольгу.

− Нет, что вы! Это только шампанское. Просто она устала.

Уложив Ольгу на диван, они вышли в прихожую.

− Ну, я пошел, − сказал Аксаев.

− Куда вы? Поздно очень и район у нас опасный.

− Тогда, если вы не против, я вызову такси, а то машину, на которой мы приехали, я сдуру отпустил.

− Правильно, вызывайте. А пока пойдемте на кухню… чаю выпьем.

Мать Ольги поставила чашки, вазочку с печеньем. Саша сел на табуретку. Из комнаты, где спала Ольга, донеслась мелодия сотового.

− Ой, разбудит! – встревожилась мать и хотела пойти его отключить, но Ольга, словно солдат на звуки трубы, проснулась и взяла телефон.

Минуты через две она влетела в кухню. Вид у нее был странный. Глаза горели, руки жестикулировали. Не видя Аксаева, она вскричала, казалось, всем своим существом:

− Все! – руки взлетели вверх и бессильно упали. – Все… − повторила она и в голосе послышались слезы.

− Мам, ты слышишь?! Все! – она хохотала, кружилась, потом присела на корточки. – Завтра приезжает Андреас… он сказал, что любит меня, что хочет видеть…

− Но… − осторожно попыталась возразить мать.

− Нет-нет-нет! – подскочила к ней Ольга. − Иначе, зачем ему приезжать? Или бы приехал, не сообщив мне. Нет-нет-нет! Мы поженимся и − к черту эту рухлядь, − стукнула она кулаком по старенькой тумбочке, − к черту эти стены, эти не пропускающие воздуха окна. – Мама, ведь мы не дышали настоящим воздухом, мы не видели прелестей жизни. Зажатые нуждой мы только поддерживали огонь существования, но не жили…

− Оля, успокойся! Ну что ты говоришь?! А разве когда ты поднималась на пьедестал…

− Но меня очень быстро спустили. Зато теперь все! Андреас… − она, наконец, заметила Аксаева.

− А вы?.. Ты?.. Ах, да!.. Саша?.. Так вот, Саша, из-за Андреаса Гютерсхайма, австрийского бизнесмена, мне и подкинула наркотики твоя коллега Мутыхляева. Не могли они допустить, чтобы я вышла за него замуж. Но справедливость восторжествовала: ведьмы − на кладбище, я – под венцом. Вот так!

− А почему ведьмы? Кто же была вторая? – поинтересовался журналист.

Ольга, растерявшись, замялась с ответом.

− Это к слову… Ведьмы… На свете много таких...

И тут так некстати для Аксаева прозвенел звонок, и диспетчер сообщила, что такси ждет у подъезда.

ГЛАВА XIX

Бриллиант не лучился, как бывало, когда на него смотрела его хозяйка, не сверкал, не переливался, не бил тысячами разноцветных искр. Он презирал этот новый чужой взгляд, жадный и боязливый, - драгоценные камни любят самоуверенных. Только им они позволяют владеть собой. Хотя в подобных взаимоотношениях зачастую непонятно, кто кем владеет. Бриллиант может согласиться остаться у кого-то на какое-то время, а может, ослепив блеском, тотчас покинуть. Драгоценные камни так непостоянны в своих привязанностях. Но Ладу бриллиант любил и хотел предупредить о грозящей ей опасности. В тот вечер он даже, чего никогда не бывало с ним, нагрелся. Он испускал красноватые искры, он взывал… А потом его забрали у Лады, сунули в карман. Позже уложили в коробку. И вот сейчас любуются… опять… в который раз…

− Ух! Красив! Жаль продавать, − прошептали пересохшие губы. – Какое это восхитительное чувство − владеть драгоценным камнем! И кто-то может себе позволить испытывать его постоянно. А я, что называется, калиф на час…

* * *

Не ладилось все! Прическа, блузка. Карандаш для век дрожал в руке и оставлял извилистые линии. Ольга не могла подавить волнение, несмотря на свой профессиональный опыт. Она примчалась к «Метрополю» на целых сорок минут раньше. Пришлось побродить поодаль. Время тянулось, тянулось… и захлестывающее беспокойство уступило место безразличию. Ольга поникла. Показалось все равно: поженятся они с Андреасом или нет… Она устала. Устала не от ожидания в сорок минут, а от неизвестности. И вдруг, взглянув на часы, увидела, что до назначенной встречи осталось пять минут. Она преобразилась мгновенно. Страх одновременно с радостью, надеждой вновь охватили душу. Непослушными руками вынула пудреницу, посмотрела в зеркало. «Все!» − решительным шагом, как тогда по спортзалу, пошла через сквер к отелю. Стеклянные двери сверкнули, и на ступенях она увидела Андреаса.

− Андреас, − ей казалось, что она крикнула на весь холл, но на самом деле ее губы, чуть вздрогнув, испустили вздох, в котором едва слышалось имя.

Он бросился к ней навстречу. Сдержав себя, не подхватил ее, а лишь слегка коснулся щеки, шепнув ласково и нетерпеливо: «Пойдем!» Не видя никого и ничего вокруг, они вошли в лифт. Он прижал ее к себе.

− Как я рад, счастлив, − проговорил и заглянул ей в глаза.

В номере, едва закрыв дверь, они обнялись и принялись целовать друг друга неистово, восторженно.

Уже было пора идти ужинать, но Андреас не мог насытиться Ольгой.

В ресторане он с умилительной нежностью смотрел на нее, а она говорила о том, сколько ей пришлось претерпеть.

− Все! Забудь! – повелительно произнес Гютерсхайм. – Мы вместе, чего еще?

От выпитого вина щеки Андреаса смешно порозовели, и, видно, в его душе что-то оттаяло. Гладя ей в глаза, он вдруг произнес:

− Могу же я быть счастлив с женщиной, которую люблю.

Ольга замерла, ожидая, что сейчас он скажет, что наконец-то подготовил все документы, и они могут подать заявление в загс.

Но он продолжал лишь умильно смотреть на нее, пить вино, есть шашлык.

− Отлично, − проговорил, откидываясь на спинку стула. – Мне нравится, как у вас готовят шашлык.

Напряжение Ольги росло. Она ждала. А Андреас наслаждался настоящим мгновением.

− Отчего ты хмуришься? – удивленно спросил он. – Нам так хорошо вместе.

− Но… пойми, − Ольга с трудом стала подбирать слова, − надо же сделать так, чтобы мы всегда были вместе…

Однако Андреас, казалось, не слышал ее, поглощенный наблюдением он смотрел, как у соседнего столика повар на принесенной жаровне что-то с чем-то смешивал, подбрасывал, поджигал…

Ольге стало тоскливо. Сердце сжалось от одиночества и непонимания.

«Конечно, он может наслаждаться настоящим. Ему что? У него дом, свое дело, он обеспечен. А к чему вернусь я после этого наслаждения обществом друг друга? В убогую двушку?! В последнее время он мне почти перестал высылать деньги, ссылаясь на проблемы в бизнесе. Так что же меня ждет? Все то же безысходное существование, поток ненавистных дней, несущих обиды и унижения? Господи, что же мне делать? – забывшись, Ольга обхватила лицо руками. – Нет-нет! Я должна бороться! Должна добиться от него четкого ответа. – Она пристально посмотрела на Андреаса и ей показалось, что ее опасения − плод вконец измотанных нервов. – Действительно, вот он, передо мной. Радостный от долгожданной встречи. Такой близкий мне человек. Разве он может оттолкнуть меня и тем самым заставить страдать?!»

− Андреас, дорогой, − привлекла она его внимание. Он с улыбкой взглянул на нее.

− Классный повар. Я, признаюсь, не ожидал увидеть у вас такого. Помнится, меня поразил один китаец… Это был ресторан в Париже или нет, в Лионе, впрочем, неважно, короче, во Франции, так он устроил просто огненное шоу.

Ольга слушала с вежливой улыбкой нетерпения на лице.

− Андреас, − начала она вновь, когда он умолк, − ты привез необходимые документы?

− Да. То есть я не успел взять одно свидетельство… В нашей мэрии ремонт…

Ольга от возмущения вдохнула и не смогла выдохнуть. Так и сидела переполненная не находившим выхода злобным отчаянием.

− Но сколько можно?! Мы же уже говорили, говорили по телефону, по скайпу, − выдохнула наконец. − Ты обещал, что все сделаешь. А теперь опять ты уедешь, а я останусь ждать неизвестно чего?

− Успокойся! Я скоро вернусь и тогда… К тому же с тебя должны снять подписку о невыезде. И тогда мы будем часто-часто встречаться.

Ольге казалось, что она сейчас взорвется от его нежелания понимать.

− Но мы же решили пожениться!

− Как только ты приедешь ко мне, то мы тотчас подадим документы.

− Но когда наступит это «как только»? После дождичка в четверг? À la saint glin-glin? Как ты любишь повторять. Пойми, чем скорее мы распишемся, тем скорее с меня снимут подписку.

− Олья, пойми и ты. Я не могу жениться на женщине, находящейся под следствием. Мое реноме не позволяет мне этого сделать.

Внутри у Ольги точно рухнул свод, на котором держалось ее «я». Крупные слезы покатились из глаз против воли.

− Ну что ты так?! Не надо. Мы же не расстаемся. Просто необходимо подождать.

− Я для тебя кукла. Приехал, поиграл, бросил, уехал. Ты высылаешь деньги, чтобы я не умерла с голода. Но мне такая жизнь не нужна. Я устала! Я не могу больше!

Чтобы прекратить этот разговор, Андреас подозвал официанта и попросил счет.

Когда они вернулись в номер, он начал ей объяснять положение вещей, обещать, убеждать. И ей показалось, что действительно он непременно женится на ней, вот только когда?.. Когда он приедет в следующий раз или когда снимут подписку?..

«Быть может, это оттого, что я все-таки не так уж хорошо говорю по-английски?..»

Увы, даже если бы Ольга говорила на родном языке Андреаса, она бы поняла ровно столько же. Он сплетал пустые общие фразы, но так убеждённо, с таким влюбленным видом, что запутал бы кого угодно.

В голове у нее мелькнула мысль: «Я женщина. Я сумею его довести до такого состояния, что завтра утром он больше не захочет со мной расставаться, потому что ему станет необходимо мое тело, точно так же как его собственное. Я сольюсь с ним, сплетусь, стану его плотью…»

Она выполнила поставленную перед собой задачу и, будь это соревнования, выиграла бы золотую медаль. Утром Андреас растормошил Ольгу ото сна.

− Я ужасно себя веду, - сказал он, - но не могу отказать себе в удовольствии. − И, быстро сделав, что ему требовалось, пошел в душ.

Ольга, решив, что победила, вяло перекатывалась с боку на бок, с удовольствием ощущая ласку дорогих простыней.

− Милая, я тебя оставлю ненадолго. У меня назначена встреча. Ты отдыхай. Потом мы пойдем с тобой в Кремль смотреть сокровища «Алмазного фонда», а ночью я улетаю.

− Как, сегодня? Нет, но почему так скоро? Получается, ты приехал всего на один день!

− Мне необходимо завтра утром быть в Вене.

− Но…

Он наклонился, поцеловал ее в щеку и вышел из номера.

Несколько мгновений Ольга сидела, будто какая-то сила превратила ее в статую. Первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она очнулась от потрясения, была: «Он нашел другую!»

Она бросилась одеваться. Спустилась вниз и пошла в бар, зная, что Андреас предпочитает пить кофе там. Осторожно вошла, огляделась. Гютерсхайм сидел за столиком с каким-то мужчиной. У Ольги отлегло от сердца. Она уже хотела уйти, но, случайно взглянув еще раз на визави австрийца, задумалась, он показался ей знакомым. «Где же я его видела? А, да это, кажется, Максим Шаповалов, любовник матери Лады. Странно, что общего может быть у него с Андреасом?

В этот момент Шаповалов протянул Гютерсхайму конверт. Тот открыл его, просмотрел, как показалось Ольге, какие-то снимки и с довольным видом положил их во внутренний карман пиджака.

Градобоева поднялась в номер. Вскоре вернулся Андреас.

− Ты уже одета? Сейчас позавтракаем и пойдем. Погода чудесная, − сказал он, снял пиджак и зашел в ванную.

Ольга никогда этого не делала. Никогда! Она подошла к вешалке, ощупала пиджак и вынула снимки. Она ожидала увидеть на них что угодно, но только не это.

После музеев Кремля Ольга с радостью вдохнула воздух ранней осени. Андреас предложил погулять по городу.

− Да, − сказал он, − хочу тебя обрадовать. Я отложил вылет на завтра. – Он прижал ее к себе. – Видишь, пользуюсь малейшей возможностью, чтобы задержаться и побыть с тобой.

− Все-таки, может быть, нам как-то удалось бы решить вопрос… − начала она, но Гютерсхайм уже не слышал ее, вернее, искусно делал вид, что ничего не слышит, увлеченный созерцанием церкви.

− Какая красота!

Ольга шла рядом с ним, смотря в другую сторону.

− Олья, − окликнул он ее, − погуляй немного. Мне надо зайти в банк. Я быстро. Встретимся через полчаса вон в том кафе, о`кей?!

Ольга безучастно кивнула и, понурившись, побрела по улице куда глаза глядят. Потом вернулась, вошла в кафе, села за столик и опять задумалась. Гютерсхайму с трудом удалось растормошить ее. Она через силу улыбнулась, помня, что любовница не имеет право на недовольство, иначе ее постная физиономия быстро наскучит любовнику, желающему и требующему, пусть и неявно, за свои деньги женщину-мотылька.

− У нас с тобой впереди целый вечер и ночь, − подмигнул он ей. Но видя, что Ольга все еще находится в подавленном состоянии, сказал: − А теперь пойдем купим тебе что-нибудь новенькое.

Она знала, что «новенькое» сведется к нижнему белью, которое Андреас будет выбирать, прищелкивая языком и щурясь от удовольствия, представляя стройное молодое тело своей любовнице в кружевах, атласе, латексе.

Ольга вознаградила его старания ночными ласками. Утром она потянулась, как потягиваются избалованные любовницы: элегантно, вальяжно, самоуверенно, с очаровательной гримаской.

− Андреасик, − протянула, мило позевывая, − мне бы все-таки хотелось еще раз взглянуть на тот костюмчик, что мы видели с тобой в витрине бутика, ну того, что здесь в отеле. Может, он мне пойдет?

Гютерсхайм открыл портмоне и протянул ей деньги.

− Иди, посмотри. Я бы тоже взглянул, но у меня встреча. А потом жди меня в баре.

Ольга молниеносным движением выхватила деньги, оделась и побежала в бутик.

* * *

Максим Шаповалов, чувствуя неприятную дрожь во всем теле, крепче сжал ручку портфеля, чтобы ощущение чего-то материального уняло его беспокойство. Перед входом в отель он слегка замедлил шаг и осторожно посмотрел по сторонам. Миновав величественный холл, вошел в лифт. Ему был нужен пятый этаж, но кабина остановилась на третьем. Дверца открылась, однако перед ней никого не оказалось, и вдруг, точно шаровая молния влетела в кабину и ярким режущим светом ослепила Максима, ударила в пах, затем по затылку. Потеряв сознание, он рухнул на пол…

Лифт плавно поднялся на пятый этаж и… раздался женский вскрик и крик мужчины: «Кто-нибудь, человеку плохо!..»

Максим очнулся, открыл глаза и увидел склоненных над ним людей.

− Как вы? – спросил его охранник и помог приподняться.

− Да… − чувствуя боль, Шаповалов осторожно дотронулся до затылка.

− Что произошло?

− Да… − и вдруг лицо Максима вытянулось, он судорожно засунул руку во внутренний карман пиджака. Губы его побелели и затряслись.

− Ему опять плохо! Да дайте же нашатыря!

Вдохнув нашатырного спирта с подсунутого ему под нос ватного тампона, он вскочил на ноги. Метнулся в одну сторону, потом в другую. Опять засунул руку во внутренний карман.

− У вас что-то пропало? – не отставал охранник.

− Нет… − испуганно ответил Шаповалов. – У меня там этот… валидол…

− У вас плохо с сердцем?

− Да… Нет… − Шаповалов пытался сообразить, как ему выпутаться из жуткой ситуации.

− На меня напали!.. – вскричал он. – Я − кандидат в депутаты Максим Шаповалов. Это было спланированное нападение, организованное моими противниками, − выкрикивал он с покрасневшими от натуги лицом и лысиной, обрамленной взъерошенными волосиками. – Это политическая акция.

Всем сразу стало неинтересно, и любопытные разошлись. Внутренняя политика в России настолько предсказуема, что никто к ней всерьез не относится.

Шаповалов замолчал. Охранник подал ему портфель.

− Проверьте, все ли на месте, − посоветовал он. − Может быть, это было ограбление?

− Какое там ограбление, − буркнул Шаповалов и для проформы заглянул в портфель. – Все цело.

− А куда вы направлялись?

Максим смерил охранника взглядом.

− А какое вам дело? Лучше бы следили за теми, кто нападает на порядочных людей в отеле! Безобразие! Я этого так не оставлю! Как пройти к начальнику безопасности?

Выразив свое возмущение начальнику безопасности, Максим спустился

в холл и позвонил по сотовому австрийцу. Гютерсхайм, услышав, что ему сказал Шаповалов, отказался поверить в случившееся.

− Если вы мне солгали, я все равно это узнаю и, будьте уверены, сумею вас наказать, − проговорил он, ставшим сухим от сильного раздражения голосом.

Ольге было приятно смотреть, как Гютерсхайм вдруг лишился своего лоска, как он покраснел, как, погрузившись в раздумье, от которого резче проступили его морщины, машинально открывает и закрывает молнию лежавшей на прикроватной банкетке дорожной сумки.

− Дорогой, что-то случилось? − голоском, в котором переливались ангельские нотки, спросила она.

− Да! Лишний раз убедился, что Россия – это Россия, и к Европе она не имеет никакого отношения. Как это писал один из ваших гениев, − он с надменным высокомерием взглянул на Ольгу, − вор на воре сидит и вором погоняет.

− У нас слишком много гениев, чтобы упомнить. Австрийцам гораздо проще – раз, два и обчелся, − глядя на него с безбрежной нежностью, проворковала она.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА XX

Услышав шум, Аксаев спустился с площадки пятого этажа на третий и увидел, как из кабины лифта выносят бездыханного Шаповалова, который, однако, вскоре пришел в чувства. Стараясь оставаться незамеченным, Саша последовал за кандидатом. Тот поднял шум в кабинете начальника безопасности, потом было направился к выходу из отеля, но, спохватившись, вынул телефон и кому-то позвонил. Аксаев четко расслышал его слова: «У меня более нет интересующего вас предмета».

«Значит, кто-то напал на Шаповалова и ограбил. Но кто мог знать, с какой целью он пришел в отель? Я-то понятно. Просмотрев то, что сняла Нелли, нетрудно было сообразить».

Саша в отчаянии покачал головой: «Все сорвалось. Теперь докажи, что Ладу убил Шаповалов, когда улика – бриллиант, похищен. А как все складывалось!.. Хотя, признаться, не особенно-то я надеялся. Был уверен, что кандидат камень давно уже продал…»

Просматривая видеозапись с флэшки Мутыхляевой, Саша недоуменно морщился: «Почему она отдала ее на хранение, ведь то же самое мне показывал Олег».

И вдруг его рука легла на мышку − «Стоп».

− Невероятно, − пробормотал он. – Зачем Шаповалову понадобилась эта уловка?

Аксаев замедлил просмотр: вот Шаповалов тянется к мертвой Ладе со словами: «Что это у нее? Записка?» и что-то берет из ее руки. Потом разочарованно протягивает: «Да это платок». Кто-то прикрикивает на него, чтобы он ничего не трогал. Шаповалов, немного помедлив, кладет обратно, но уже не платок, а салфетку. Саше все стало ясно, точно он увидел убийство Лады на экране монитора.

Для Шаповалова не было секретом, что крупный, ограненный с редкостным искусством алмаз был талисманом Брусневой. Скорее всего, он даже его не видел, но знал, что в вечер открытия «Эпохи» она взяла его с собой. Каким-то образом оказавшись с Ладой в спальне куртизанки, он замахивается на нее клюшкой, но она успевает перехватить его руку. Завязывается борьба, во время которой Лада роняет бриллиант. Шаповалову все-таки удается нанести Брусневой смертельный удар, от которого она выпадает в окно на строительную сетку. Пребывая в состоянии аффекта от только что совершенного им убийства, Шаповалов не заметил, что Лада выхватила из его нагрудного кармана платок. Он подбирает камень и поспешно уходит.

В первое мгновение Саша растерялся: что делать, как поступить с тем, что ему стало известно? Идти в полицию или?.. «Но ведь это сенсация: с помощью фильма-реконструкции разоблачить убийцу!» − возникала сверкающая мысль и затмила все остальные.

Схватив флэшку, Аксаев помчался на студию к Олегу. Тот присвистнул: «Ничего себе» и тут же поделился возникшим замыслом.

− Идеально было бы заснять встречу этого кандидата с покупателем. Ведь ясно, что он пошел на убийство не ради того, чтобы положить бриллиант в бархатную коробочку и любоваться им. Ай да Нелли! Решила шантажом заработать себе на безбедную старость. То-то она все переделывала сценарий, никак, видно, не могла сторговаться с Шаповаловым.

− Слушай, а вдруг он уже продал камень? – засомневался Саша.

− Вообще-то, как я понимаю, это быстро не делается.

− А если он заранее с кем-то договорился?

− Знаешь, по-моему, единственный способ хоть что-то выяснить, это установить слежку за Шаповаловым.

− Гениально, но кто сядет ему на хвост? У меня времени нет.

− Но ведь это уникальная возможность снять фильм о разоблачении двойного убийства! Сенсация идет нам в руки и в карман. Будем следить по очереди.

− И сколько времени ты собираешься мотаться за ним?

− Пока не заснимем момент продажи бриллианта или не поймем, что камень уже уплыл.

Они кинули монету, − начинать слежку выпало Саше. Дело это оказалось не очень сложным, но невероятно скучным.

Утром Саша поджидал Шаповалова у подъезда дома, где жила Любовь Бруснева, тот выходил легкой пружинящей походкой, с видом, выражающим довольство собой и обстоятельствами. Садился в машину и мчался по своим предвыборным делам. Отсутствие необходимости быть все время настороже, изобретать новые способы ведения объекта, так как Шаповалов не оглядывался, не старался держаться в тени, нагоняло на журналиста тоску. «Дело это пропащее», − повторял он Олегу.

Но вскоре, когда Саша вновь заступил на дежурство, Шаповалов будто решил вознаградить его. Подъехав к отелю Метрополь, он вышел из машины и посмотрел по сторонам, что сразу бросилось в глаза Аксаеву.

Войдя следом за кандидатом в бар, Саша занял столик у самого входа. Шаповалов же прошел в глубь. Минут через пять к нему подсел иностранец. Они перебросились несколькими фразами, и Шаповалов протянул тому конверт. Иностранец вынул какие-то фотографии, просмотрел их, и на лице его выразилось удовольствие.

«Неужели это снимки бриллианта Брусневой? Скорее всего, да».

Шаповалов тем временем попрощался со своим собеседником. Тот же заказал кофе, еще раз очень внимательно пересмотрел снимки и покинул бар. Журналист последовал за ним. Узнав в каком номере остановился иностранец, Аксаев выяснил его имя, которое сказало ему больше, чем он того ожидал.

«Андреас Гютерсхайм, − машинально повторил он вслед за портье».

«Вот это поворот!» − воскликнул уже мысленно и помчался к Олегу. Увидев друга, режиссер понял, что они не зря затеяли слежку.

− Я обалдел, узнав фамилию этого иностранца. Гютерсхайм − жених Ольги Градобоевой. Выходит, здесь целый заговор. Градобоева рассказала своему австрийцу о бриллианте Лады, тот загорелся его заполучить. Прощупав ближайшее окружение Брусневой, он остановился на Шаповалове и, несомненно, через Ольгу предложил тому выгодное дельце. Его не интересовало, каким образом Шаповалов его обделает, ему был нужен бриллиант.

− Но тогда почему они тянули время? Ведь Гютерсхайм мог купить камень сразу после убийства Брусневой, − Олег попытался найти брешь в стройной версии Аксаева.

− Чтобы не привлекать внимания. Гютерсхайм появился в России лишь спустя семь месяцев после происшествия. Поэтому никому в голову не придет мысль связать его посещение Москвы с пропавшим бриллиантом.

− Более не вижу, за что зацепиться, - признался Олег. - Как думаешь, где будет происходить передача товара?

− Раз Шаповалов приходил в отель, то, вполне вероятно, в номере австрийца. Ведь надо убедиться, что камень настоящий.

− Ну что ж?! Будем действовать по обстоятельствам. Утром Гютерсхайм уйдет, не будет же он сидеть в номере. А как только он его покинет, придет горничная − и это наш момент. Ты отвлекаешь ее, я устанавливаю скрытые камеры видеонаблюдения.

− Сколько тебе на это понадобится времени? – спросил Аксаев.

− Четверти часа вполне достаточно.

− А если…

− Говорю же, действуем по обстоятельствам. Если что, я веду Гютерсхайма, ты - Шаповалова. Уверен, мы встретимся, ибо это неизбежно.

В то утро кандидат вышел из дому, о чем-то сосредоточенно размышляя, сел в машину, но тронулся с места не сразу, видно, что-то просчитывал в уме. Когда журналист понял, что он едет к отелю, то почувствовал легкий озноб от волнения. «Неужели мы попали в точку? Тогда нашему материалу цены не будет…»

Саша знал, что Шаповалов поднимется на пятый этаж, поэтому, пока тот дожидался лифта, по лестнице взбежал наверх. Лифт остановился на третьем и отчего-то задержался. Потом раздался вскрик, зов о помощи. Аксаев сбежал вниз и увидел, как из кабины выносят кандидата.

Собрались любопытные, Шаповалов пришел в себя и стал кричать, что на него напали.

Олег, сидевший недалеко от отеля в машине, с удивлением увидел взъерошенного, злого кандидата и следовавшего за ним Аксаева. Саша по телефону дал приятелю отбой и немного погодя позвонил Шаповалову. Назвал себя и сказал, что журнал, который он представляет, не хотел бы оставить незамеченным факт нападения на кандидата в депутаты. Шаповалов тут же назначил встречу, даже не поинтересовавшись, откуда у журналиста сведения о только что случившемся инциденте.

− Понимаете, мне был нужен пятый этаж, лифт остановился на третьем, однако никто в него не вошел, и уже когда дверь стала закрываться, в кабину будто влетела шаровая молния. Это потом я догадался, что преступник ослепил меня светом фонаря, ударил в пах, по затылку, я потерял сознание и…

«Вытащил у меня бриллиант Брусневой и погубил все наши старания», − мысленно закончил Саша.

* * *

«Кто мог знать, что камень похитил Шаповалов? Кто? Нелли. Но преступник расправился с ней. Значит, еще кто-то. Ну, это понятно, Гютерсхайм и Ольга, если был сговор. А если не было? Тогда почему Шаповалов вышел именно на Гютерсхайма? – задавался вопросами Аксаев, сидя как-то вечером с чашкой чаю перед телевизором. – Да потому, что Гютерсхайм был клиентом Брусневой. Шаповалов каким-то образом познакомился с ним и предложил тому приобрести бриллиант. Рисковал? Не особо. Очень нужно иностранцу идти в полицию и предъявлять снимки камня в качестве косвенного доказательства убийства Брусневой. Ведь тотчас возникнут вопросу и к нему».

Предположение, что на Шаповалова напал Гютерсхайм, показалось Саше маловероятным.

«А Градобоева? Ей терять нечего. Судя по всему, австриец не горит желанием жениться на ней. Ольга могла случайно узнать о бриллианте, например, роясь в карманах своего любовника, наткнуться на конверт со снимками. Остальную информацию выпытала одним ей ведомым способом. Она спортсменка. Что ей стоило отправить Шаповалова в нокаут».

Саше было жаль потраченного на слежку за кандидатом времени, а главное, было такое ощущение, будто это их с Олегом ограбили.

Он позвонил Градобоевой и попытался завязать телефонную беседу. Но Ольга лишь отвечала на вопросы, и оттого возникали длинные паузы.

− У тебя, видно, настроение плохое. Может, встретимся? – предложил Аксаев.

Ольга опять провалилась в паузу, потом, словно встрепенувшись, выразила согласие.

Стараясь миновать самые проблемные места, Саша все равно въехал в огромную пробку. Пришлось предупредить Ольгу, что задержится.

Он увидел ее издали в большом полукруглом окне кафе. Волосы, собранные на макушке в задорный хвостик, придавали ее облику утерянные черты юности, когда имя Градобоевой олицетворяло целую страну. Она сидела усталая, ушедшая в себя.

− Извини, что заставил ждать, − подошел Саша.

− А? – Ольга чуть вздрогнула и подняла голову. – Ничего.

− Ты какая-то не такая, − он попытался заглянуть в глаза девушки.

− А откуда тебе знать, какая я? – вяло усмехнулось она. – Мы видимся второй раз.

− Это ты меня видишь второй раз, а не я. И потому задаюсь вопросом, куда подевался твой знаменитый чемпионский характер, о котором нам твердили спортивные комментаторы?

− Ой, как вы все достали меня с этим характером. На соревнованиях, как на войне, все ясно. А в жизни, которую, поверь мне, созидают отнюдь не чемпионские, а подлые, продажные характеры, человеку с открытым сердцем нет места. Только не говори, − она не дала Аксаеву прервать ее, − что жизнь – борьба, надоело. Все гнусности оправдывают именно этим изречением. И почему всё всегда надо сравнивать? Жизнь – это жизнь, борьба – это борьба, а кофе, − она отодвинула от себя пустую чашку, − это только кофе.

− Либо ты чертовски устала, либо у тебя крупные неприятности, − заключил Саша.

− И то и другое.

− Ну, с усталостью ясно, а неприятности?

− Убийство Лады Брусневой. Кстати, ты в курсе или?..

− Я слышал о нем.

− Так вот расследование, как говорится, зашло в тупик, и следователь из всех фигурантов выбрал меня в качестве основного подозреваемого. Теперь с меня взяли подписку о невыезде и по этому делу. Я не представляю, как быть. Я не убивала Ладку. Какая мне выгода от ее смерти?! Я что, наследство получу?

«Выгоды и впрямь нет, − согласился Аксаев, − но зачастую убивают и без нее. Обида! Это очень серьезно. Она поселяется в мозгу и точит его, высекая злобу, ненависть, а это взыровоопасная смесь чувств. Она не дает жить, от нее необходимо излечиться как от любой болезни. И операция по удалению раздражителя – самое радикальное средство».

− Но следователь чем-то обосновывает свою позицию?

− Только тем, что Лада предложила мне работать кедди, то есть явно пожелала меня унизить. Но, поверь, мне было не до разборки моих чувств. У меня сын, мама. Я была рада любой работе. Все-таки быть кедди лучше, чем уборщицей. Ну, на мой взгляд, конечно. Не скрою, я надеялась, что Лада возьмет меня в административный аппарат своего комплекса. Но, несмотря ни на что, все обернулось как в феерии. Я имею в виду Андреаса.

− Однако сказки о Золушке не получилось, или я не прав?

− Не получилось, − кивнула она.

− Кто-то решил, что ты должна оставаться кедди навечно, так? − Во взгляде Ольги появилась настороженность. – И нашел способ, как это сделать. Ведь именно история с наркотиками поставила крест на твоем браке с австрийцем. Тебя уже не просто обидели, а нанесли удар в спину. Такое не прощают, а тем более с твоим знаменитым чемпионским характером.

− Да нет его уже! Сломали, − выкрикнула Ольга, и сидевшие рядом невольно посмотрели на нее. – Может быть, ты и прав, но лишь отчасти. Другие фигуранты, кто? Любовник матери-наследницы Шаповалов, банкир Таржанов, жених Шестов. А кто я против них? Кедди! И отчего ты решил, что наркотики мне подбросили по заказу Лады?

− Оттого же, что и ты. Кому это нужно? Бруснева, насколько я смог разобраться, действительно обладала характером. Ты пришла к ней, она, подобно барыне-крепостнице определила тебе место в жизни, а ты посмела ослушаться – возмечтала стать равной ей.

− Да-да, согласна. Я не знаю, не могу разобраться, сколько ни пытаюсь, когда я сделала тот неверный шаг, который перевернул мою жизнь, сломал меня. Да, я погружалась в грезы и видела, как я уязвлю Ладу, унижу, убью. Я убивала ее тысячи раз и так изощренно, что тот удар клюшкой – комариный укус. Она у меня терпела адские муки: заживо горела, а я, представляя ее истошные вопли, наслаждалась. Если бы я решилась ее убить, она бы умирала долго и мучительно, и, самое главное, осознавая, что умирает, что в моей власти отменить ее казнь, но я ни за что этого бы не сделала.

«Нелли, зажаренная в печи, ответила за двоих. Устроить Брусневой мучительную смерть было гораздо сложнее, чем журналистке», − подумал Саша и под влиянием этой исповеди, словно увидел Градобоеву, вложившую в удар всю свою ненависть к Брусневой.

− Не знаю, как мне доказать, что я не убивала Ладу, − продолжала она. – Что мне, самой искать убийцу?

Аксаев смотрел на Ольгу и думал: «Прямо ящик Пандоры, страшно открывать. Чего только нет в душе этой хрупкой, милой девушки. Горючая смесь какая-то: неудачи, отчаяние, злость, ненависть, унижения, бедность, лишающая достоинства, убийства, кража, стремление увернуться от наказания. Как это вмещается в ней?»

− Помоги мне, – дотронулась она до руки Саши, видя, что он слушает ее невнимательно. – Ты же журналист!

− И что?

− Как что?! У тебя опыт, связи. Ты можешь пройти туда, куда других не пустят.

«Интересно, что она задумала? Зачем я ей понадобился? Бриллиант?! Ну, да! Ей надо продать камень, и она хочет использовать меня. Однако как она это сделает?»

− Допустим, я согласен. Но чем я могу быть тебе полезен?

− Надо как-то прощупать трех остальных фигурантов. Ведь если убила не я, а мы это знаем, то, значит, кто-то из той троицы.

− А как мы их будем щупать? Впрочем, мать Лады дала путеводную нить, − она сказала: «Кто украл бриллиант, тот и дочь убил». Вывод один − надо искать камень.

Ольга изменилась в лице, точно ее напугали.

− Причем тут бриллиант? И если даже убили из-за него, то, наверняка, давно продали.

− Не думаю. Скорее всего, спрятали в банковскую ячейку − пусть поутихнут страсти, − а потом спокойно извлекут и продадут. Так что следствие в тупик не зашло, просто уголовный розыск установил за фигурантами слежку, и как только кто-то из вас, извини, из тех троих направится в банк, его возьмут с поличным.

− А если камень все-таки уже продан? Как тогда дознаться, кто убийца? Мне отчего-то кажется, что это… Шаповалов, − выпалила фамилию кандидата Ольга и замерла.

«Тебе не кажется, ты знаешь это, потому что сама украла у него бриллиант. И теперь действительно попробуй докажи, что он преступник».

− Ладно, подумаю над твоим предложением, − сказал Саша. – Короче, будем на связи. А теперь, извини, дела.

ГЛАВА XXI

День клонился к вечеру: небо темнело, а облака румянились от лучей заходящего солнца. Вячеслав Бруснев въехал на дачу Лады. Ворота уже давно закрылись за ним, а он недвижно сидел в машине.

После вступления в наследство часть его они с женой поделили. Из недвижимости Любови достались машина и квартира, Вячеславу – дача, антикварный бутик. И сейчас он впервые после убийства дочери приехал сюда. Воспоминания мелькали перед его мысленным взором, точно нескончаемый фильм. Но вдруг что-то в этом умозрительном кино «зависло», экран потух. Вячеслав потер ладонями лицо и вышел из машины.

Пышные кусты хризантем склонили свои головки в белых уборах, будто печалясь о Ладе. Она была повсюду: и в планировке сада, и в этих затейливых ступенях, ведущих в дом. В дом, в котором царила тишина. Его строили для жизни и радости, а наполнили скорбью.

Вячеслав вошел в гостиную и вздрогнул, увидев на стене портрет дочери. Он устремил на него долгий немигающий взгляд, и ему показалось, что Лада вздохнула, и в лице ее промелькнуло движение.

«Священник, утешая, сказал, что пройдет время, и я обрету новый смысл жизни. Что это Господь послал мне испытание. Но зачем для этого надо было убивать Ладу? – подумал Бруснев. – Просто люди очень искусно научились пользоваться Богом. Его именем объясняют все. Погиб ребенок. Неужели он рожден только для того, чтобы быть убитым каким-то маньяком или случаем? Нелепость. Но и ее объяснят: мол, кто-то пожалеет этого ребенка и тем самым проявит свое милосердие, угодное небу. Значит, некоторые люди специально рождаются на свет, чтобы стать жертвами? Но ведь жертвоприношение – это варварство, присущее дикарям. Разве оно заложено в принцип существования людей? Когда жизни одних приносятся в жертву благоденствия других? Скрытое жертвоприношение не останавливается ни на миг. Но кто им руководит? Случай? Провидение? Что, в принципе, одно и то же, если не вдаваться в тонкости. А если и попытаться, что толку? Мы слышим о Боге через чужие уста, а значит, через чужое восприятие его. Библия?! Для непосвященного − это текст, полный загадок и противоречий. А посвященных мало. Единицы − за все существование этой Великой книги. Самому же не разобраться. А толкователей множество и особенно опасны те, кто уверены, что поняли сокровенный текст. Все страшно: и бессмысленное существование человека и вложенный в его существование смысл. Человек уже грешит тем, что думает, пытается разгадать значение своего бытия. Но кто-то сказал, что его мышление бессильно это понять. И опять – кто-то.

Увы, нам не дано воспринимать мир с чистого листа. Даже запах цветов описан задолго до нас, и мы чувствуем в аромате розы именно те ноты, которые кто-то определил. Если существует, как теперь говорят, мировой разум-компьютер, то каждый файл имеет свое предназначение, и когда он начинает действовать вопреки своей программы, его уничтожают. Следовательно, если я живу и действую, как то мне положено, то я выполняю мою миссию, смысл которой, если он есть, мне неясен. Нет, лучше и вправду не думать», − вздохнул Вячеслав.

Он поднялся на второй этаж в кабинет Лады. На стене, напротив письменного стола, висела картина − незатейливый пейзаж кисти неизвестного широкой публике русского художника первой половины девятнадцатого века. Лада хотела продать это полотно, но Вячеслав оставил его в бутике. Художнику мастерски удалось передать легкое дуновение ветра. Бруснев шутил, что с такой картиной нет надобности в сплит-системе. Она изливает чистейшее дыхание природы, еще не отравленное выхлопными газами. Однажды Лада взглянула на эту картину его глазами и решила повесить в своем кабинете.

Вячеслав подошел к полотну, провел рукой по раме. «Все на месте, только Ладки нет». Он обошел дом. Приготовил себе большую кружку глинтвейна и сел перед телевизором.

Бруснев приехал на дачу, чтобы побыть на воздухе последние теплые дни осени. Но тоскливое ощущение не оставляло его. «Я должен верить, что смогу жить дальше, − думал он. – Смогу! А иначе, что ж?.. Следствие не закрыли. И не закроют. Я буду платить столько, сколько понадобится. Следователь сказал, что косвенные улики указывают на Градобоеву. Славная девчушка была, − вспомнил Вячеслав задорные выступления Ольги. Ее хвостик, мелькающий на экране телевизора, и целеустремленный взгляд. – В принципе, если разобраться, Лада ее, конечно, унизила. Лучше бы отказала, чем так. Я ей говорил. Не послушала… Бриллиант! – неожиданно сверкнула мысль. − Да-да, только он может все прояснить. Однако если его успели продать, то он канул в вечность. Еще бы! Такой экземпляр! Украсит любую коллекцию».

Вячеслав долго сидел, не решаясь лечь спать. Он даже подумал: не вернуться ли в город? Но все же нашел в себе силы преодолеть душевную боль и устроился в гостевой комнате. Засыпая, вздохнул: «Этот дом должен был наполниться топотом и смехом моих внуков…»

Неподалеку от дачи Бруснева, в небольшой рощице, маялся Некто в ожидании, когда наконец хозяин ляжет спать. Как только в окнах погас свет, Некто встрепенулся и, словно бесплотная тень, просочился через забор. Он неплохо ориентировался в доме, но, побродив с час, принялся вздыхать, подобно приведению. Потом сел и задумался. До рассвета было еще далеко, Некто вновь пошел по комнатам. В коридоре второго этажа случайно задел рукой напольную вазу, та упала со страшным, громоподобным грохотом.

Бруснев подскочил на кровати, включил свет и вышел в коридор. Постоял, стараясь уловить малейший шум. Но все было тихо. Он уже хотел вернуться в комнату, подумав, что ему приснился странный сон, как его взгляд упал на осколки вазы. Вячеслав вздрогнул и громко спросил: «Кто здесь?» и сам же себе ответил: «Глупо! Грабители не отзываются». С холодком у сердца, он двинулся по коридору, намериваясь спуститься в кухню и взять для самообороны нож. Но в планы Некто, вероятно, не входила встреча с хозяином, и он сам боялась себя выдать.

«Надо привыкнуть быть богатым, − покачал головой Вячеслав, выбрав из кухонной утвари топорик для рубки мяса. – Надо купить пистолет». Вооружившись таким образом он пошел проверить сигнализацию. Она была включена.

Некто, притаившегося в спальне Лады, мучила мысль: а что как Бруснев вообще не ляжет спать, и ему придется торчать здесь до утра? А потом попробуй выберись.

Но Вячеслав осмотрел окна в гостевой комнате, закрыл дверь на замок и лег, подумав: «А вдруг ваза лопнула сама по себе?»

* * *

Разговор с Аксаевым, когда тот высказал предположение, что полиция непременно будет следить за тем, кого подозревает в краже бриллианта, и возьмет его прямо с поличным при выходе из банка, лишил Ольгу покоя. Ведь она поступила именно так: сняла банковскую ячейку.

Чем больше Градобоева думала, что ей следует предпринять, тем больше раздваивалось ее мнение. Дошло до того, что она стала ощущать двойственность на физическом уровне. Правая ее половина полагала во благо ничего не делать, а левая рвалась положиться на удачу и перепрятать бриллиант, пока не поздно.

Ольга то хваталась за жакет, то отбрасывала его. Подходила к окну и пыталась незаметно, как это показывают в кино, посмотреть: наблюдает ли кто за ее домом? Потом решилась подтвердить или развеять свои подозрения. Вышла из подъезда и направилась в магазин. Несколько раз она резко останавливалась, делая вид, что расстегнулся ремешок туфли и, вроде застегивая его, внимательно поглядывала по сторонам, но слежки не заметила.

Она провела ужасную ночь. Однако на следующее утро не выдержала. В бриллианте, в этом прозрачном камушке, который, положи его в воду, станет невидимым, заключалось будущее ее семьи.

«Я все сделаю быстро. Я буду внимательна. А вдруг?.. Нет, не может быть, это всего лишь предположения журналиста. Я дала подписку о невыезде. Чего им следить за мной?»

Олимпийский характер Ольги победил, хотя полностью овладеть собой ей не удалось. В молодости легче держать характер, убеждая себя, что все еще можно поправить, а вот когда делаешь последнюю ставку, руки начинают дрожать и в голове, точно от колокольного звона, кругами расходится тревога.

Градобоева взяла сумку из толстой кожи. С внутренней стороны лезвием прорезала подкладку: туда она положит коробочку с камнем и повесит сумку через плечо.

Выскочив из подъезда, девушка быстро зашагала в сторону автобусной остановки. По пути зашла в аптеку и, пока стояла в очереди, смотрела в окно. Не заметив ничего подозрительного, продолжила путь.

Градобоева старалась не думать о грозящей опасности, чтобы не вызвать подозрения у работников банка. Наконец она открыла свою ячейку, взяла коробочку и сунула в сумку. Поднимаясь наверх, от волнения все же споткнулась, ухватилась за перила и, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, с секунду постояла, переводя дыхание.

«Если что, меня бы уже взяли. Еще несколько шагов и я – за пределами банка». Эти несколько шагов по сверкающему полу дались с трудом. Но она все же держала спину, будто шла к спортивному снаряду.

Улица зарябила перед ее глазами. Лавируя между прохожими, Ольга дошла до метро. «Все! Там толчея. Если бы следили, не дали бы дойти».

Градобоева миновала турникет, и вдруг кто-то крепко схватил ее за руку, она отшатнулась и увидела, что это слепой. Однако так долго угнетаемый страх уже овладел ею. Ольга рванулась к эскалатору, помчалась по нему вниз, кто-то побежал за ней, но она не оборачивалась. Тут так кстати – вагон. Градобоева влетела в него, и двери тотчас закрылись.

Аксаев, гнавшийся за ней, остался на перроне… Несколько секунд он с досадой смотрел вслед умчавшемуся поезду, потом перевел взгляд на то, что было у него в руках… «Кульбит судьбы», − подумал, точно озаглавил статью.

Саша следил за Ольгой. Он хотел взять ее с поличным, чтобы сделать фильм-сенсацию. Аксаев учел все, кроме того, что тягаться даже с бывшей спортсменкой, ему, изредка посещающему спортзал, будет сложно. Но все равно, если бы не этот слепой…

Почти прямо у ступеней эскалатора Ольгу схватил за руку какой-то человек. Он что-то говорил, видимо, просил помочь ему. Она, испугавшись, рванулась вперед. Саша – за ней, уже не беспокоясь, заметит она его или нет. Около будки дежурной у Ольги что-то выпало. Кто-то ей даже крикнул: «Девушка, вы обронили…» Саша машинально подхватил это что-то и бросился вдогонку, но не успел. Он смотрел вслед поезду, сжимая в руках какой-то предмет. Когда наконец увидел, что держит в руках, его сердце тревожно забилось. В голове стрелой мелькнула мысль: «Не может быть». Он прислонился к колонне, осторожно приоткрыл коробку и тотчас захлопнул. «Невероятно!.. Но как?!..»

Ольга влетела в вагон с застывшим испугом в глазах. Внутри у нее все ходило ходуном. Она взялась за поручень. Усилием воли вернула себя в реальность: пассажиры читали, дремали, слушали через наушники музыку. Заметив свободное место, Ольга села, положила сумку на колени и вдруг увидела, что кожа на ней разрезана. В первую секунду она опешила, но, вспомнив, что бриллиант находится под подкладкой с другой стороны, засунула руку, чтобы убедиться в этом. Однако ничего не нашла. Ее рука судорожно задергалась в сумке. Забыв обо всем, она принялась ощупывать, осматривать ее. И тут, будто копьем, пронзила догадка: «Неужели я каким-то образом надела сумку так, что спрятанный камень оказался с наружной стороны?..» Душа ее точно упала вниз. «Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Нет!»

На остановке она вылетела из вагона, сильно подвернув ногу. Склонилась над пустующей скамьей и вытряхнула на нее содержимое своей сумки… Коробки с камнем не было. «Украли! Украли!» Ольга провалилась в вакуум. Мимо громыхая мчались поезда, шумели люди, но она ничего не слышала. В состоянии полной прострации она пребывала до тех пор, пока к ней не подошла дежурная и не растолкала ее. Женщина что-то спрашивала, говорила. Ольга рассеянно помотала головой и шагнула в первый попавшийся вагон.

Оказавшись на улице, после метания в метро, Градобоева согнулась под тяжестью случившегося − непоправимого, ужасного. Хотелось одного – умереть. Потому что жить такой неудачнице не имело смысла.

Аксаев сел в поезд. Он ехал, не замечая остановок, неизвестно куда. В душе его, в сознании творилось что-то такое, чего он никогда не испытывал и чего, как он полагал, вообще не дано испытывать человеку. Это было что-то захватывающее дух: сладостно-жуткое, ликующее, нанизанное на холодное лезвие страха. Он не заметил, как добрался домой. Плюхнулся на диван, открыл коробку и взял в руку сверкающий сгусток воздуха, льдинку, в которой бились разноцветные искры. Они подмигивали ему, дразнили, ластились: «Теперь ты наш хозяин. Ты!..»

− Ничего не понимаю, − пробормотал Саша. – Как такое могло случиться? И что мне с ним делать?

Бриллиант вдруг померк, стал совершенно прозрачным, гордым.

«Пойти отнести его в полицию и все рассказать? Да, так можно поступить, но стоит ли?.. Стоит… если хочешь, чтобы тебя назвали идиотом. А если… − он побоялся даже додумать фразу. – А если?.. Господи, я и не подозревал, что я такой трус. А если я его оставлю… чтобы продать? Никто же не знает, что он у меня. Но как найти покупателя? Вот на этих покупателях и погорают. Либо обдурят, либо убьют».

Аксаев потер рукой шею. Хотелось пить, будто он не пил целую неделю. Он поднялся, странными, не свойственными ему широкими, покачивающимися шагами направился в кухню, открыл холодильник, взял бутылку и припал к ней.

«А как вычислят да срок припечатают? Но я же не украл, а нашел. Ну, найди я тысячу долларов, и что? Даже если потом узнают, докажут, что нашел именно я, за это к суду не привлекут. Выходит, никакой разницы не должно быть, но она наверняка есть».

Саша вернулся в гостиную, сел на диван и взглянул на камень. «Это шанс!» – вдруг сказал ему внутренний голос.

«Да-да, судьба дает мне шанс стать человеком. – Он поразился собственному выводу. – Неужели, чтобы стать человеком нужно непременно быть богатым… не только духовно?! А что если прибавить к духовности материальную независимость, тогда мысль, освободившись от обыденных нужд, воспарит невероятно. Может, ошибаюсь? Не знаю, поэтому надо проверить: воспарит моя мысль или нет?!»

Чувствуя внутренне, что камень он не отдаст, Саша все же несколько дней, словно раздвоившись на две половины «да» и «нет», дискуссировал сам с собой. То побеждало «да», то ликовало «нет». В результате Аксаев пришел к компромиссу: «Я найду убийцу Лады Брусневой, а моим гонораром станет бриллиант».

* * *

Составив план расследования, Саша счел необходимым встретиться с Вячеславом Брусневым как самым заинтересованным лицом в поимке преступника. Бруснев в отличие от бывшей супруги, которая собиралась вступить в новый брак, вел уединенный образ жизни. Он согласился побеседовать с журналистом и предложил тому приехать к нему в бутик.

Саша, не любитель старины, с какой-то внутренней брезгливостью вошел в, − как он мысленно назвал, − «лавку старьёвщика» и был поражен красотою вещей, каждая из которых словно желала поведать свою историю. Хотелось брать в руки старинные безделицы и посредством них соприкасаться с веками.

− Признаться, не думал, что это так занятно, − проговорил Аксаев. – Можно? – он взял с полочки статуэтку пастушки.

− 1790-й год, − пояснил Бруснев.

− Невероятно! Выглядит, как новая!

− Ей повезло встретить на своем веку людей, сумевших оценить ее по достоинству, и потому бережно обращавшихся с ней. Вот если бы люди так относились друг к другу, уверен, они бы не старели столь быстро. Давайте пройдем в мой кабинет,− предложил Вячеслав, когда Саша удовлетворил свое первое любопытство. – Вы, как я понял, хотите продолжить съемки фильма?

− Да, − ответил Аксаев.

Бруснев посмотрел на него, а он на Бруснева, стремясь догадаться по взгляду, можно ли доверять друг другу.

− Дело в том, что сценарий будет изменен в связи… − Саша все же колебался. − «Но кому я могу довериться, как не отцу, потерявшему дочь?» – В связи с некоторыми материалами, оставшимися от Нелли, − проговорил он.

− Нелли?.. Это Мутыхляева? Да… − протянул Бруснев, – слышал о ее нелепой, иначе не назовешь, смерти. Как такое могло случиться?

− Нам, ее коллегам, особенно трудно в это поверить. Она была такой яркой, живой, жужжащей, − грустно усмехнулся Саша. – Мы ее ласково называли Мухой…

− Да, да. Я хорошо помню ее. Мы с ней встречались несколько раз. Она хотела посредством фильма дознаться, хотя бы и бездоказательно, кто убил Ладу. Так что там за новые материалы?

− Небольшая видеозапись на сотовом телефоне, которую можно рассматривать в качестве улики против Шаповалова.

− Шаповалова?!

− А у вас не возникало подозрения относительно него?

− Я подозревал всех и никого. Но… действительно некоторые жизненные обстоятельства иногда порождают монстров. Шаповалову были нужны деньги. У него идея фикс стать депутатом. Он требовал, чтобы Люба, моя бывшая жена, уговорила Ладу выступить спонсором его предвыборной кампании. Лада отказалась. Господи, выходит, Люба ввела в дом убийцу собственной дочери, а теперь собирается за него замуж. Этому необходимо помешать. Вы можете показать мне запись?

− Да, конечно.

Аксаев протянул Брусневу флэшку, тот вставил ее в разъем ноутбука. Сначала на экране замелькали чьи-то ноги, потом Мутыхляевой удалось навести телефонную камеру на тело Лады. Аксаеву показалось, что он услышал, как скрипнули зубы Бруснева, когда Шаповалов потянулся к Ладе со словами: «У нее что-то в руке. Записка?!»

Выслушав версию Саши, Вячеслав вскричал:

− Значит, мы можем доказать, что Ладу убил Шаповалов?!

− К сожалению, вряд ли. Какие факты мы предъявим, основываясь на этой видеозаписи? Что Шаповалов берет платок и заменяет его салфеткой? Но это же наши домыслы. Да, мне кажется, что я сумел различить голубоватые полоски на белом платке, но в протоколе фигурирует столовая салфетка. Включите повтор.

Аксаев и Бруснев прильнули к экрану.

− Да, я тоже вижу голубоватые полоски… кажется…

− Вот именно, что, кажется, а нужны неоспоримые улики.

− Бриллиант! – воскликнул Бруснев и, не два возможности журналисту вставить слово, продолжил: − Надо нанять частного детектива, чтобы он денно и нощно следил за Шаповаловым, и как только тот выйдет на покупателя и договорится о продаже, сообщить на Петровку.

− Идея хорошая и правильная, − вздохнул Аксаев. – Признаюсь, она пришла мне в голову раньше, чем вам.

− И что?

− Да все сложилось, как по нотам. Но в тот день, когда Шаповалов вошел в отель «Метрополь», чтобы продать бриллиант, на него напали в лифте и похитили камень.

− Кто?

− Не знаю. Я только увидел, как из кабины вынесли потерявшего сознание кандидата.

− Значит, за ним кто-то следил?

− Выходит, что так. Но я этого не заметил.

− Вы были слишком увлечены собственной слежкой. А почему вы не поставили в известность следователя?

− Хотелось заснять продажу камня. Это был бы сногсшибательный момент.

− Вы поступили неблагоразумно.

− Поэтому и пришел к вам. Хочу исправить свою ошибку.

− Если бы вы сообщили в полицию, преступник был бы схвачен с поличным, − с бессильной досадой в голосе проговорил Бруснев.– А кто покупатель? – спросил, не надеясь получить ответ. – Вы его, конечно, тоже не знаете.

− Знаю. Кстати, и вы должны его знать.

− Я?!! – опешил от удивления Бруснев.

− Правда, может, я ошибаюсь. Имя Андреаса Гютерсхайма вам ничего не говорит?

− Андреас Гютерсхайм? Не может быть! Хотя он в последнее время стал интересоваться драгоценными камнями. Даже обращался ко мне. Говорил, если вам предложат что-либо стоящее, сообщите. А Шаповалов, он же, как крыса, все вынюхивал, − Вячеслав вдруг задумался и повторил: − как крыса. Послушайте, − взволнованно обратился он к Саше, − ночью у меня на даче упала напольная ваза. Сначала я испугался, подумал: «Воры». Но потом решил, что она лопнула сама по себе, бывает такое. А сейчас, после того, что вы мне рассказали, я просто увидел Шаповалова, что-то выискивающего в моем загородном доме.

− Но что?

− Не представляю.

− А как ему удалось проникнуть к вам? Дом что, не охраняется?

− Я всякий раз включаю сигнализацию, когда уезжаю. И на ночь тоже. Постойте, сегодня утром я зашел в кабинет Лады и машинально поправил выбившейся край шторы. Я точно помню, что вечером шторы были абсолютно ровными.

− Тогда нам нужно устроить засаду на вашей даче, − сказал Саша.

− Засаду? – с сомнением переспросил Бруснев. – Как-то это, извините, слишком уж по-мальчишески. Может, лучше в полицию обратиться?

− Вы, безусловно, вольны поступать, как считаете нужным, но… − огоньки вспыхнули в глазах журналиста, − представьте! Мы хватаем преступника и прямо перед камерой снимаем с его лица маску. Сенсация! Его неподдельные эмоции: испуг, отчаяние, позор – это такая смесь…

Бруснев невольно рассмеялся.

− Что ж, ваше искреннее стремление поймать преступника убеждает меня рискнуть. К тому же вы так ярко все описали, даже отчего-то решили, что он будет непременно в маске. Ладно, давайте устроим засаду. Приезжайте ко мне засветло, чтобы преступник был уверен, что я в доме один.

* * *

Саша заехал к себе и около шести уже был на даче Бруснева. Тот не сдержал усмешки при виде его.

− Ну, втянули вы меня в дело. А как засады устраиваются, вы в курсе?

− Да очень просто. Выключаете свет и ложитесь спать. Сегодня буду дежурить я. Покажите мне комнату, откуда лучше всего будет виден двор, ведь если преступник знает, как отключить сигнализацию, то он войдет через дверь.

Ночь наступила очень быстро. Собеседники переглянулись, когда пробило полночь. Саша поставил чашку на журнальный столик. Бруснев собрал посуду и отнес в кухню.

− Ну что, я иду спать? – спросил он.

− Да. Но как только я увижу, что ночной посетитель вошел, я вас разбужу. Главное, не суетится. Он не ожидает засады, поэтому мы накинемся на него сзади, скрутим руки, наденем наручники и, когда я возьму камеру, вы снимете с него маску.

− А отчего вы так уверены, что он будет в маске?

− Как же иначе? Зачем ему демонстрировать свое лицо? По всему видно, что он не собирается вас убивать и надеется, если вдруг вы проснетесь и застанете его за поисками, − не знаю чего, − улизнуть.

− Будь по-вашему, − устало кивнул Бруснев и пошел в спальню.

Саша притаился у окна, предвкушая поимку преступника. Но находиться в засаде оказалось делом нелегким: через полчаса захотелось спать до такой степени, что за краткий миг сна можно было отдать полцарства. Аксаев крепился, оказывая вкрадчивому противнику стойкое сопротивление. Он стал ходить вдоль окна, приседать, думая: «Сколько ночей придется вот так?..» И вдруг замер. По двору кто-то передвигался короткими перебежками. Саша бросился к Вячеславу.

Когда ночной визитер вошел в дом, Аксаев с Брусневым накинулись на него. Тот рванулся, стараясь вывернуться из захвата, но ему так скрутили руки, что он взвыл от боли.

− Сейчас возьму камеру, − проговорил Аксаев, − и он покажет нам свое лицо.

Саша включил свет, навел объектив на задержанного и снял общий план.

– Отлично, теперь без маски!

Но каким-то непостижимым образом незнакомцу удалось

вырваться из рук Бруснева и стряхнуть неловко надетые на него наручники. Видимо, торопясь застегнуть их на запястьях задержанного, Саша не нажал на замковое устройство таким образом, чтобы сектор браслета плотно вошел в него.

Незнакомец пнул ногой в живот Аксаева и, оттолкнув Бруснева, выбежал из дома. Они бросились за ним, однако вскоре прекратили преследование, признав его бесполезность. Они не смотрели друг на друга. Оба чувствовали себя отвратительно. Двое мужчин не смогли удержать одного.

− Как рыба из рук. Вот только же держали… − дыша злобой на себя, проговорил Саша. – Что? Что он искал, как теперь узнаешь?

− Толку с того, что мы бы узнали, что он ищет, ведь он сам не знает, где искать, − потирая ушибленное плечо, проговорил Бруснев. – Уже который день лазит по дому и наверняка лазил до того, как я приехал дачу, а ничего не нашел. Да и что можно найти в доме, который был построен на ровном месте всего два года назад. Это же не старинный особняк, в котором за зеркалами тайные ходы, а в каминной трубе шкатулка с драгоценностями.

− Больше он уже не придет.

− А мы больше не станем устраивать засаду. Я просто-напросто поменяю код, пусть сунется.

− Нет, но вот только что мы держали его в руках, еще одно мгновение и… − не в силах успокоиться продолжал Аксаев.

− Да, когда подобное показывают в кино, начинаешь презирать героев, а, оказывается, и впрямь легко упустить то, что, казалось, так надежно держишь.

− Мы что-нибудь обязательно придумаем. Я… я должен найти убийцу Лады. Должен!..

Бруснев похлопал журналиста по плечу, чтобы тот хоть немного успокоился.

ГЛАВА XXII

Мысль о том, как живет Градобоева после того, что с ней случилось, не давала Саше покоя. Он позвонил ей. Она не захотела не то, что встретиться с ним, а даже говорить, но журналист был настойчив и добился своего.

Когда он пришел, то оказалось, что Ольги еще нет дома. Ее мать выглядела усталой, подавленной. Саша не мог не спросить: «У вас что-то случилось?»

Женщина глубоко вздохнула, точно надеясь, что этот вздох принесет ей облегчение.

− Случилось! Вы же помните, как Оленька радовалась, когда ей позвонил Андреас и сказал, что приезжает в Москву. Но из их встречи ничего хорошего не вышло. Вначале, все было как обычно: она отправилась к нему в отель, абсолютно уверенная, что он привезет необходимые документы для оформления брака. А он − уехал, не пробыв и двух дней. Только сказал, что раз она находится под следствием, то о браке пока не может идти речи. Для Оли это был удар. Она так измучилась. Уж лучше бы жили в бедности, как-то уже даже наладилось: бегут серые дни, но растет Алеша, внук, на него, скажу честно, я только и надеюсь. Вырастет, и начнется у нас другая жизнь. Он такой умненький, так все тонко подмечает… − женщина умолкла и опустила голову под наплывом жутких мыслей, которые только и ждут мгновения слабости, чтобы встать во весь рост и вновь и вновь мучить человека. – Сначала просил купить какую-нибудь игрушку, как у других детей, потом стал расспрашивать, почему одни в машинах ездят, а мы нет. Я, как могла, объяснила, он понял и перестал просить. А мне от этого даже хуже стало. Такой маленький страдает и молчит. Ну а когда появился этот Гютерсхайм, а с ним и деньги, − Ольга воспрянула духом. Поначалу, казалось, что денег много, − по моим потребностям и впрямь достаточно. И ремонт кое-какой сделали и Алешеньку приодели, но Олюшке надо было с Андреасом в обществе появляться, значит, соответствовать ему. Ох, а цены! Мы-то думали, что она замуж за него выйдет. А вместо этого начались такие неприятности… И все же она верила, что Андреас в Москву ради нее приезжает. Но вот, как он в последний раз уехал, Ольга на тень стала похожа. Какое-то время, вроде, ничего, бодрилась, говорила: «Только бы поскорее сняли с меня подписку о невыезде, а там… Не один на свете австриец Гютерсхайм». А однажды приходит домой сама не своя, будто утопленница: глаза стеклянные, лицо страшное… И с того дня − все! Еще бы, опять скатились: копейки считаем. Честно скажу, худо ей. Порой не могу на нее смотреть. То все думает она о чем-то, то уставится в одну точку и сидит, не шелохнувшись. Ой! – подскочила женщина, услышав звук поворачиваемого ключа. – Вы только дочери о том, что я говорила, ни гу-гу.

− Оленька! А к нам молодой человек зашел… Саша. Ну, тот…

Аксаев поразился перемене, произошедшей с Ольгой. Лицо ее было не просто осунувшееся, а потерявшее все краски. Даже хвостик на затылке вытянулся и бессильно повис. Она открыла холодильник, поставила туда два пакета кефира, на стол положила батон.

− Оленька, поешь? – осторожным голоском спросила мать.

− Нет. Чаю выпью. Ты будешь? – глянула она на Сашу.

Он кивнул.

− Зачем тебе понадобилось меня видеть? − наливая заварку в чашку, бросила Ольга.

− Ты же просила меня помочь разобраться в убийстве Брусневой, чтобы с тебя сняли подписку о невыезде и вообще перестали дергать.

− Просто я была уверена, что Ладу убил Шаповалов, и хотела каким-то образом доказать это.

− А теперь что, уже не уверена?

− Уверена, только… только… Слушай, отвяжись. Без тебя тошно.

− Но что случилось? – спросил Саша, несмотря на то, что он единственный знал, что именно случилось.

− Я поняла: все напрасно. Все! Раньше я могла начать что-то делать, и это приносило золото, успех. А теперь все, к чему я не прикоснусь, приносит только неудачи. Ой, мне так тяжело, так плохо… Я не выдержу, не выдержу… Опять эта безысходная бедность, опять мне надо искать унизительную для меня работу, опять я выбита из привычного круга общения… Я, точно изгой. И это… когда уже…

Ее голова упала в ладони, локти уперлись в колени, затем соскользнули, и она вся поникла. Ее худенькая, сгорбленная фигурка была настолько трогательна и беззащитна, что Саша готов был сделать для нее все возможное, но… только не отдать бриллиант. Он понимал: верни он камень Ольге, она бы возродилась. Они могли бы вместе продать его и поделить деньги. Однако у Аксаева не было даже внутреннего порыва сделать это. Он знал, что в таких делах не нужны сообщники. К тому же, если бриллиант потерялся, то, значит, он сам того хотел, и спорить с ним бесполезно.

Много мыслей промелькнуло во время разговора, подтверждая Саше, что он поступает верно. Однако напоследок вспыхнула крохотным, но ярким, колким огоньком одна: «Жадность одолела. Ты еще не знаешь стоимости бриллианта, но, какая бы она ни была, отдать половину – выше сил, какие имеешь».

Мерзкая мыслишка испортила Аксаеву настроение. Он с неприязнью глянул на Ольгу. «Она украла камень, а я нашел. Я бы никогда…» Но додумывать дальше, с точки зрения обычного взгляда на жизнь, было неприятно, а с точки зрения религиозно-философского – страшно.

Он буркнул: «Пока» и вылетел из квартиры.

«Ничтожество! Какое же я ничтожество! Терзаюсь тем, ради чего другие убивают, изничтожают друг друга. Ведь это же аксиома, что в основе богатства всегда лежит преступление. Малое или большое, но преступление. Человек должен преступить, чтобы достичь чего-то.

О!.. Здесь стоит разобраться. Как-то все уж неоднозначно. Если один человек подлостью, хитростью вытравливает другого, чтобы занять его место – это нехорошо, но допустимо. Если он крадет вещь, то это уже наказуемо. Однако зачастую человек готов лишиться десятка вещей, только не потерять того, чего достиг. Люди же травят, клевещут, предают, чтобы занять место, которое возжелали: президента компании, главного режиссера, директора института, ведущего актера… Под их наветами человек гибнет. При этом приспешники губителя говорят, что тот не выдержал ниспосланного ему испытания, друзья же утверждают, что не выдержал травли. Но главное, что губитель ненаказуем. А я ничего такого не делал, я шел и… нашел, а может, бриллиант выпал и не из сумки Градобоевой…»

От пронзительных сигналов сразу нескольких машин Сашины мысли исчезли, подобно вспугнутой стаи птиц, либо подобно юркнувшим в щели тараканам. Аксаев увидел, что впереди дорога освободилась, и продвинулся в длинной пробке на МКАДе.

«Уже то, что ты терзаешься, размышляешь, стремишься объяснить, обелить свой поступок, говорит о наличии у тебя совести, − вновь начал один из внутренних голосов, а другой расхохотался: – То, что он занимается самобичеванием, говорит лишь об одном, что он тюфяк, дрянь-человек, пыль придорожная. Такие ничего не достигают, всю жизнь суетятся, питаются объедками со столов смелых и удачливых, которые не растрачивают время на копание в себе, а берут то, что идет им в руки, и отбирают то, что не идет. Размышляет он о добре и зле! Об этом размышляют на склоне лет, сидя в удобном кресле у камина. Когда уже все приобретено, все сделано, отчего не поразмышлять? Или же был бы он философом и подобными размышлениями неплохо зарабатывал себе на жизнь, или в худшем случае на посмертную славу. Тогда что ж, заглядывай за грань добра и зла. Но он − не то ни сё, среднестатистическая единица, от существования которой ни холодно, ни жарко никому. Прыгай, пока не перепрыгнешь самого себя, пока к своей единице не прибавишь такой незначительный ноль, но чем больше нолей, тем значимей цифра!»

* * *

Известие о том, что их журнал будет освещать выставку-продажу ювелирных изделий, на которую раньше Аксаева бы не затащили, теперь ударило ему в голову, как выпитый на одном дыхании бокал шампанского. Он бросился к главному и виртуозно выпросил задание сделать репортаж о мероприятии.

«Да… − сначала почувствовал, а потом подумал Саша, − это вовсе не скучно, это захватывает. – Он переходил от экспоната к экспонату, поглядывая на солидную публику. – Они здесь все свои, а я в их глазах журналистишка. А вот вам всем! – Аксаев приосанился, подошел к одному из самых дорогих лотов – бриллианту весом в 76, 02 карата − устремил на него пронзительный, прожигающий взгляд. – Мой-то камень получше будет, − отметил между прочим и задумался. – Я ведь даже не знаю, сколько в нем карат и не представляю, сколько он может стоить. Как же определить? Светиться с ним, − обратиться к какому-нибудь ювелиру, − опасно. Камень-то известный».

Кто-то склонился к витрине, Саша чуть отодвинулся.

− Хороший камешек, − выпрямившись, проговорил мужчина и встретился взглядом с Аксаевым. Саша узнал его: «Таржанов!»

− Неплохой, − ответил журналист и небрежно уточнил: – Для этой выставки.

Они улыбнулись друг другу и разошлись.

Аксаев внутренне чувствовал себя уже почти равным этим людям: у него дома, под ванной, в коробке с гвоздями лежит бриллиант. Он прохаживался, приценивался, что-то записывал. Но всякий раз его взгляд невольно следовал за Таржановым.

«Он был любовником Лады. Он был с ней в Римском павильоне незадолго до убийства. И что? Убил-то Шаповалов. «Кто камень украл, тот и убил», − так твердила Бруснева-мать, − вспомнил Саша и остолбенел. – Господи, надо поскорее от него избавиться».

− Зачем ты меня сюда притащила? – услышал он вдруг недовольный приглушенный шепот.

Аксаев перевел взгляд на зеркало, украшавшее стенной проем, и увидел немного левее себя Шаповалова и Любовь Брусневу.

− Как это зачем? – так же шепотом возмутилась она. – Я теперь богатая женщина и должна посещать все мероприятия богачей. Уверена, Лада обязательно была бы здесь. Надо заводить знакомства, входить в круг избранных.

− Вот и входи, − ощерился Шаповалов, − ты же богатая женщина, − проговорил с издевкой, − а я кто? Бедный кандидат в депутаты.

− Ой, ладно тебе, ты жених богатой женщины, а значит, и сам богачом будешь. Надо нам на этой выставке-продаже блеснуть, чтобы нас заметили. Купим какой-нибудь камушек. Ох, из-за такого-то камушка и Ладушку убили. На горе подарил ей его Михаил Ефимович.

− Поэтому и тебе ни к чему покупать!

− Ничего ты не понимаешь! Держать в руках бриллиант, это так изысканно.

− Глупость это. Ладе подражать хочешь. А ты подумала, что и тебя могут из-за камня пришить.

− Из-за такого, какой куплю, не пришьют. Вот у Ладушки был камешек… Она сама говорила, чистейшей воды, кажется, девяносто четыре и четыре десятых карата.

Шаповалов хотел что-то возразить, но голос его пресекся. Он откашлялся и прохрипел:

− Кто ее умной назовет такими деньжищами людей дразнить.

Люба поморщилась. Она вспомнила, что то же самое говорила Ладе, и ответила Шаповалову также, как ответила ей Лада.

− Люди жизнью играют, а тут камень. Изживай мещанство, иначе оно весь мир словно паутиной покроет. Ничего не увидишь, ничего не почувствуешь, кроме запретов и страхов. Мелкое, осторожное, расчетливое существование. Брр… мерзость, − как прилежная ученица повторила Бруснева, вот только «Брр… мерзость» прозвучало у нее фальшиво, потому что для того чтобы произнести такую фразу естественно, надо быть натурой неординарной, а не изображать ее.

− О, − протянула она. – Смотри-ка, Шестов и сын пожаловали.

Люба впервые взглянула на отца Шестова не как мать состоятельной дочери, а как женщина, и он ей понравился. Она провела рукой по жемчужному колье, обвившему ее шею, словно от него хотела получить долю уверенности и вести себя как дама, которая привыкла быть богатой.

Шестов тоже посмотрел на нее и быстро прикинул, сколько составит унаследованная от дочери половина. «Неплохо, и все-таки жаль, что империя Брусневой рухнула, не успев войти в зенит».

Шестовы подошли к Любе. После приветствия и комплиментов поинтересовались, кому и за сколько она собирается продавать акции цепи отелей.

− Мой сын − ваш компаньон, он первым имеет право знать ваши намерения.

«Максим, конечно, моложе, но у него нет такого шарма, − не думая над словами Шестова, размышляла Люба. – И за душой у Макса ничего нет, а Петр Федорович – богатый, влиятельный. Жена у него – клуша какая-то и вечно болеет. Хорошо бы его в любовники. А то за Макса мне все время приходится платить. Надоело. Что я, бабка, что ли?!»

Шаповалов поразился перемене в Любе. Она стала элегантно вкрадчивой, остроумной, изысканно-жеманной. И Петр Федорович поразился лишний раз, как женщину преображает богатство. Правда, далеко не всякую, а не лишенную природной сметливости и чуткости восприятия.

− Обязательно встретимся и поговорим. Да хотя бы приезжайте в мой офис, − сказала Любовь и внутренне обомлела, будто это не она сама, а Лада через нее передала приглашение. «Боже, что я несу, какой офис? Я же собралась все продать и жить… жить с Максом в свое удовольствие».

Петр Федорович переглянулся с сыном.

− Вы уже видели тот бриллиант? – поинтересовался он.

− Нет, не успела. Мы… − она умолкла, точно от внезапной сухости в горле и, улыбнувшись, произнесла: − Я только что пришла.

− Тогда позвольте, буду вашим гидом, − сказал Петр Федорович, как будто Шаповалова здесь не было.

Он подвел ее к бриллианту, рассказал о достоинствах и недостатках камня, а затем прибавил:

− Зачем он вам? Я имею в виду не бриллиант, а того кандидата. Богатую, молодую, − подчеркнул он голосом, − женщину должны сопровождать состоятельные мужчины, а не… − простите, затрудняюсь с определением вашего знакомого.

Любовь рассмеялась, признавая свою оплошность. Шаповалов же словно превратился в соляной столб, он обомлел, видя, как у него уводят Любу, точно так же как увели бриллиант.

Для него было пыткой идти на эту выставку-продажу. Но Бруснева настояла на своем. Она в последнее время стала капризной, не терпящей возражений. А Шаповалов с таким трудом оправлялся после нападения, что ему до зубовного скрежета было трудно держать себя в руках. Хотелось послать Любу, дать ей по ее подтянутой морде, короче, указать на место, чтобы сидела и Бога благодарила, что молодой без пяти минут депутат предпочел ее остальным женщинам. И если физическое состояние Максима не вызывало опасений, то душевные переживания доводили его до того, что он стал бояться подходить к открытому окну, так и хотелось размозжить свою тупую голову, этот суперкомпьютер, не просчитавший рисков, грозивших при продаже бриллианта.

«Кто мог знать о камне, кроме Гютерсхайма? Кто с таким нечеловеческим хладнокровием следил за мной и выжидал, когда я пойду на сделку?» − с этих вопросов начинался и заканчивался день Шаповалова.

Он проводил Любу взглядом, в котором читалась угроза. Злоба клокотала в нем, как кипящая вода под чугунной крышкой. Забывшись, прижав руки к бедрам, он подтянул брюки. Шаповалов ужасно стеснялся этой привычки, которая выдавала в нем представителя определенного социального слоя, и с запоздалым испугом огляделся по сторонам, не заметил ли кто?

Он принялся ходить и посматривать на вальяжно сверкавшие в лучах света драгоценные камни, украшения. «Он был моим, моим! – кричала его душа. – Я держал его на ладони и… кто?!! Кто?!!» − пот выступил на лбу кандидата, лицо покраснело. Он вынул платок и вдруг его осенило. Невдалеке стояла девушка с волосами, собранными высоко на затылке в хвостик, которая ему напомнила Градобоеву.

«Так она же окрутила австрийца. Люба рассказывала. Да-да-да! Еще Ладка злилась, что это ничтожество, которое она из милости взяла работать кедди, грозится приезжать к ней в отель играть в гольф… Так-так… − Шаповалов отошел от витрин. Ему было необходимо додумать до конца мысль, способную пролить свет на кражу бриллианта. – Неужели Гютерсхайм рассказал ей о камне? Вряд ли. Я передал австрияку снимки. Он положил их во внутренний карман пиджака. Ну, точно, теперь все ясно. Эта сучка рылась в его карманах и наткнулась на фото. Об остальном догадаться нетрудно».

Лицо Шаповалова налилось кровью, он стал задыхаться, − все вокруг запрыгало, покосилось, − придерживаясь руками за стены, за створки дверей, он кое-как добрел до выхода. Спустился на несколько ступеней и упал.

Аксаев, наблюдая за фигурантами, заметил, что с Шаповаловым творится неладное, и причина была ясна. Здесь все напоминало о пропавшем бриллианте. Да еще невеста открыто кокетничает с Шестовым-старшим.

Очутившись среди московских тузов, Саша, не без гордости носивший свои дорогие часы, старался, чтобы они не выглядывали из-под рукава. Мелочно! Он это понимал. Мещанство! И с этим был согласен, но так не хотелось быть − нет, не хуже других, а беднее. Может, скромность и украшает, когда нет иных достоинств. Но сказать, что бедность кому-то к лицу − невозможно. Бедность – это болезнь, − и зачастую хроническая.

Журналист вспомнил о своем бриллианте: в нем для него было все, что он сможет получить от жизни в материальном плане. А расхаживающие здесь могут купить десятки таких бриллиантов. Однако, по общепринятому мнению, все, поклоняющиеся золотому тельцу, бездуховны, а он… он бы, может, тоже поклонялся, но только телец у него не золотой, а выраженный в небольшой зарплате и гонорарах, порой такими, что плюнуть на них хочется. Тем не менее ощущение в себе духовности придало Саше независимо-философский вид, он приосанился и продолжил наблюдение за фигурантами. «Должен же я отработать свой бриллиантовый гонорар. Иначе не могу, не привык».

Его взгляд метался между Сергеем Шестовым и банкиром Таржановым. Часы Шестова со сверкающим на корпусе красным бриллиантом вызвали противное чувство зависти. «Сделаны на заказ», − отметил журналист.

Таржанов с каталогом в руках подолгу останавливался перед витринами. Саша поглядывал на его красивый профиль. Видимо, какой-то камень очаровал банкира. Он замер, отдавшись во власть созерцания, лишь изредка теребил мочку уха. «Зачем Таржанову убивать Ладу? Просто так сложилось, что он был с ней незадолго до убийства…»

К Таржанову подошла Любовь Бруснева. Он взглянул на нее, отшатнулся, проговорил что-то сквозь зубы. Она повела плечом и отошла. Эта мимолетная сценка привела Саше на ум строки из Вийона, он не так давно писал статью, посвященную этому балагуру. «А эти женщины бедняжки, − стал припоминать журналист, − им… что-то там… купить. Поскольку новые милашки пришли в постели их сменить…» Абсурд! Но тем не менее Люба Бруснева явно пытается занять место дочери в столичном бомонде. Как же там у Вийона дальше? А!.. «Зачем так рано их родить?!»

В самом деле, Люба жила при своей богатой дочери. Будь она намного ее старше, еще ничего. Но ведь теперь, как говорится, старость помолодела, и женщины полагают, что пятьдесят сейчас, это тридцать в 19-ом веке. А уж Бальзак постарался расписать удовольствия, на которые имеют право дамы элегантного возраста. Несомненно, Брусневой хотелось блеска, любви, поклонения, сногсшибательных нарядов, украшений, но она могла покупать только то, на что хватало денег, выдаваемых дочерью. Безусловно, ей хотелось большего. И что ж? Мать и дочь пришли взглянуть на кровать куртизанки. Мать и дочь хотят испытать то же, что и знаменитая Джулия. Но дочь насмехается над матерью: куда тебе, да и об отце не забывай. Слово за слово, взгляд за взглядом, вспыхивает ссора, взмах руки и… бриллиант Люба отдала Шаповалову, чтобы тот продал его. Бросив в качестве объяснения, что в противном случае камень придется делить с мужем. Да он и допытываться не стал, каким образом бриллиант оказался у Брусневой-старшей. Странная и страшная версия. Тем не менее, раз уж пришла в голову, отбросить ее не удастся.

* * *

Ольга пыталась избавиться от апатии к жизни, но так как она это делала не потому, что хотела, а потому, что было надо, получалось плохо. Сверкнет разумная мысль, точно луч сквозь густую пелену тумана, и вновь охватит равнодушие. Она брела по улицам, спускалась в метро, открывала двери, говорила, подавала бесконечные резюме, проходила собеседования и опять брела…

Домой возвращалась поздно, падала на кровать и, казалось бы, должна была мгновенно заснуть, но сон приходил с трудом, беспокойный, тоскливый, и даже в нем она ощущала полное одиночество. Вокруг люди, люди… она протягивает к ним руку, прося помочь, они взглядывают и проходят мимо…

Огни фонарей, размытые влажным воздухом, мелкий, частый дождь. Ольга вышла из автобуса, натянула капюшон и, сгорбившись, шлепая по лужам, поспешила домой. Вошла в вестибюль подъезда, дверь стала медленно притягиваться магнитным замком, вдруг раздался чей-то топот, Ольга подумала: «И чего бежать сломя голову, дверь тяжело открыть?» Она задержалась у почтового ящика. Неожиданно чья-то рука легла ей на грудь, и через миг она спиной оказалась прижатой неизвестно к кому. Ольга принялась вырываться, но у нее были сумки, и она боялась их выпустить. «Там кошелек, паспорт… продукты…» Градобоева закричала, однако никого не встревожил истошный вопль.

− Не ори! – раздался приглушенный, точно осипший голос. – И запомни, завтра ты отдашь бриллиант.

− Какой бриллиант?

− Не валяй дурака, если не хочешь стать калекой и лишиться сына.

− Но я клянусь, − говорила Ольга незнакомцу, не дававшему ей обернуться, − у меня нет никакого бриллианта.

− Жаль! Тебя жаль! – бросил незнакомец и скрылся.

Ольга не знала, что делать. Она вошла в лифт и зарыдала. Она лишь коснулась этого проклятого бриллианта, и даже за это камень наказывает ее.

«Но кто? Кто? – закрывшись в ванной, думала она, глядя на бегущую струю воды. – Шаповалов? Тот слепой? Значит, не он выкрал бриллиант? Куда же тогда подевался этот проклятый камень?»

Прокручивая в голове свое посещение банка, Градобоева вспомнила, когда допустила роковую оплошность. Поднимаясь из депозитария, она споткнулась, схватилась за поручень, перевела дыхание и после этого надела сумку через плечо, перепутав при этом ее стороны: бриллиант оказался в первом отделении, а не в том, который она изо всех сил прижимала к себе. Там же, в метро, этот слепой…

Ольгу охватила паника. Она понимала, что ее не оставят в покое, и не находила выхода из ужасного положения, в которое попала не из жадности, а из стремления жить по-человечески, в ее понимании, конечно. Как быть? Не идти же в полицию, когда сама на подозрении, и рассказывать, что некто требует у нее бриллиант. Проклятый! Только руки обжег и растаял, словно ледышка. И за это надо платить! Другие владеют десятками подобных камней и все им нипочем.

Услышав стук в дверь ванной и встревоженный голос матери, Ольга выключила воду и сказала, что сейчас выйдет. Но прежде она позвонила Аксаеву и попросила его о встрече.

На другой день они пересеклись в небольшом кафе. Ольга, казалось, еще больше исхудала. На узеньком изможденном лице испуганно горели глаза.

− Вчера в подъезде на меня напали, − сходу начала она, − и потребовали бриллиант. Лица нападавшего я не видела, он обхватил меня сзади, но я уверена, что это Шаповалов.

− Узнала голос?

− Нет. Мне кажется, он специально изменял его. Как-то жутко хрипел. Я сказала, что ничего не знаю ни о каком бриллианте. Он стал угрожать. Саша, я не знаю, что мне делать, − заплакала Ольга. – Клянусь, у меня нет этого проклятого камня, − «Верю!» − согласился Аксаев, − и никогда не было! – «А вот это ты врешь!»

− Даже не представляю, что посоветовать, − пожал плечами Саша. – Стой на своем, если опять привяжется.

− А если он… − Градобоева жалко заморгала, − начнет действовать? Меня изуродует, сына похитит, как тогда быть?

− Прими меры предосторожности. Ребенок пусть побудет дома, а ты купи какое-нибудь средство защиты. Да хоть газовый баллончик. Уверенности в том, что ты похитила камень, у него нет. Он предполагает. Будет пугать. А когда увидит, что ты, несмотря ни на что, твердишь одно и то же, отстанет.

− Страшно, Саша. Впервые в жизни мне по-настоящему страшно. Но ты прав, я должна как-то защищаться сама. Другого выхода у меня нет.

− Выпей кофе, − предложил Аксаев.

− Нет, не хочу. Хотя спешить мне некуда. А здесь безопасно. Знаешь, я прямо боюсь выходить на улицу.

− Оленька, запомни одно: убивать тебя ему нет смысла.

От бравурной мелодии сотового Ольга вздрогнула, с тревогой взглянула на дисплей и, увидев надпись «мама», успокоилась, но только на миг.

− Что?! – вскричала она, услышав голос матери. − К… какой обыск? Какой ордер?.. Я сейчас буду!

Она вскочила и кинулась к выходу. Аксаев, бросив деньги на стол, помчался следом.

Дома у Ольги производили обыск. Старший группы предъявил ордер и пояснил, что в полицию позвонил некто неизвестный и сообщил, будто бриллиант, похищенный у Лады Брусневой, находится в квартире Градобоевой.

«Шаповалов что, с ума сошел? – опешил Аксаев. – Ведь если у Ольги найдут камень, ему-то что? Странный ход! Он отчего-то уверен, что Градобоева не станет прятать бриллиант у себя в доме, и потому начал травлю».

Соседи-понятые, соседи, выглядывающие из-за дверей, чужие люди, переворачивающие весь дом, копающиеся в интимных вещах… Ольга застыла, прислонившись к стене: строгое выражение лица, сжатые кулаки, невидящий взгляд.

ГЛАВА XXIII

Два дня спустя Аксаев услышал по телефону незнакомый встревоженный голос:

− Саша… Саша, это вы? – получив подтверждение, женщина назвалась: − Я Олина мама. Вчера ночью Оля не вернулась домой. Ее сотовый не отвечает. Она меня предупреждала о каких-то возможных неприятностях и сказала, что, в крайнем случае, я должна позвонить вам. Саша, что мне делать? Обращаться в полицию?

− Да, конечно, только они все равно ничего не станут предпринимать, пока после исчезновения не пройдут три дня. Когда в последний раз вы разговаривали с Олей?

− Вчера часа в три. Она сказала, что будет дома к семи, и не вернулась, − расплакалась женщина.

− Я… − Саша растерялся, − я попытаюсь что-нибудь разузнать. А вы идите в полицию.

Аксаев выключил компьютер, заскочил к секретарше главного:

− Появилось кое-что новое по делу Нелли. Я побежал, − махнул он рукой.

Но, когда сел за руль, то понял, что не имеет ни малейшего представления куда ехать.

«Ее похитил Шаповалов. Это ясно. Значит, надо разыскать его и установить слежку. Ведь он непременно поедет к Ольге и таким образом приведет меня к ней».

Аксаев позвонил Шаповалову, назвался помощником режиссера и сказал, что хотел бы договориться с ним о встрече.

− Вы по поводу того фильма реконструкции? – спросил депутат с раздражением в голосе. – У меня абсолютно нет времени. У меня выборы!

− Но… − раздались гудки.

* * *

Ольга очнулась в темном подвале. Руки и ноги ее были связаны, рот залеплен скотчем. «Моя очередь настала», − пронеслась мысль оттого, что по телевидению постоянно показывают заложников и говорят, что им может стать каждый. Сначала ей даже не было страшно, она не могла до конца осознать, что это все-таки случилось с ней. Потом от страха перехватило дыхание. Она задергалась, пытаясь освободиться от веревок.

«Я должна… должна бороться. Не на ту напал, − подбадривала она себя. – Непременно выпутаюсь и убегу».

Услышав шаги, вздрогнула так, что старая штукатурка отвалилась от стены. Ужас расширил глаза. Дверь открылась, лучик фонарика заставил ее зажмуриться. Хриплый голос спросил:

− Куда подевала бриллиант?

Ольга замычала в ответ.

Похититель подошел, отклеил с одной стороны полоску скотча.

− Клянусь… клянусь, − кашляя, тяжело дыша, заговорила Ольга, − у меня его нет.

Страшный незнакомец положил фонарик на пол, открыл свою сумку, вынул паяльник. Ольга съежилась и спешно, словно стремясь, опередить самое себя, заговорила:

− Нет-нет… Не надо… Я вам клянусь, нет у меня его…

− Какая жадная… − пробубнил незнакомец. – Пытки готова претерпеть, ну-ну… − он вставил вилку от паяльника в розетку.

Ольга изогнулась дугой, когда он поднес к ней раскаленное жало.

− Нет его у меня… Нет! Ну почему вы привязались именно ко мне?!

Он опять залепил ей рот, задрал рукав кофточки и приложил к руке жало паяльника. Ольга дернулась, как от разряда электрического тока, крик комом застрял в горле, и она отключилась.

Он убрал паяльник, хлопнул девушку по щеке, та не отреагировала. Он занервничал, оглянулся в поисках воды. Опять хлопнул по щеке, Ольга поморщилась.

− Я только дал тебе попробовать, чтобы ты знала, что это такое. Я скоро вернусь и тогда уже положу паяльник тебе на живот, и пока не скажешь, где камень, он будет прожигать твое нутро.

Асксаев мотался по городу в поисках Шаповалова. Заехав в предвыборный штаб, узнал, что тот отправился в типографию, помчался туда. Но, оказалось, что вместо себя он прислал помощника. Тогда журналист решил занять наблюдательную позицию у дома Любови Брусневой. Кандидат вернулся поздно.

Саша не спал почти всю ночь: боялся, что Шаповалов может уехать в любую минуту. Около восьми утра он вышел из подъезда.

Аксаев старался держать дистанцию и в то же время не упустить из виду машину кандидата. Выехав за город, тот помчался в северо-восточном направлении. После полутора часов езды, свернул у указателя

«п. Бороденки». Журналист, двигаясь следом, оказался его единственным спутником. Пришлось Саше остановиться у первого же дома почти необитаемого поселка. Конец сентября, середина недели – и местные, и дачники – на работе. Выйдя из машины, Аксаев взобрался на забор и увидел, у какого дома притормозил Шаповалов. Минут пять кандидат оставался в машине. Потом вышел, оглянулся и, пройдя метров пятьдесят, свернул за угол. Саша, пригибаясь, прячась за кусты, не отставал от него.

Шаповалов осторожно открыл калитку, проскользнул во двор, поднялся на крыльцо небольшого неухоженного домика. Повозился с замком, вошел.

Аксаев пробрался по его пятам и притаился в темном коридорчике. Было слышно, как Шаповалов копошился в комнате. Неожиданно он распахнул дверь и бросился вон из дома. Недоумевая, чем был вызван столь поспешный уход, журналист подумал: «Наверное, что-то понадобилось взять из машины». Не теряя времени, он заглянул в комнату. Она была пуста. Саша позвал: «Оля!» Ответа не последовало.

«Куда он мог ее спрятать? Погреб?!» Журналист прошел в кухню, увидел кольцо в полу, потянул за него, откинул крышку. Раздумывать было некогда. Вынул из кармана ручку с крохотным фонариком, зажал в зубах и спустился вниз. Дохнуло сыростью, холодом. Слабый лучик заскользил по стенам. «Оля!» Он пошел дальше. Погреб оказался большим, скорее похожим на подвал. «Оля!» И вдруг ему послышалось какое-то движение, затем слабое мычание. «Оля!» − повторил он. Мычание усилилось. Он пошел на него. «Оля, ты здесь?» Саша навел фонарик и увидел очертание лица. Была ли это Ольга или кто другой – все равно надо было спасать. Он нащупал на лице скотч.

− Потерпи! Сейчас! – и дернул.

− Ай! Это ты? Скорее, скорее, он может вернуться. Скорее. Я связана.

− Черт! У меня нет ножа. Я прихватил пневматический пистолет, а о ноже не подумал. Давай-ка возьму тебя на руки.

Он поднял Ольгу и понес к лестнице. Посадив у ступеней, вылез наверх, в ящике кухонного стола отыскал старый нож. С трудом перерезав веревки, освободил Ольгу, но она не могла двинуться с места. Руки и ноги отекли и отказывались повиноваться. Саше пришлось взвалить ее себе на плечо. Наконец, они оказались на поверхности. Подхватив девушку на руки, Аксаев поспешил покинуть страшный дом.

Когда Ольга очутилась у себя на диване, она расплакалась и стала благодарить Сашу. А он, слушая ее, чувствовал себя ужасно. Ему вдруг так надоела эта история с бриллиантом, которая, на самом деле, еще только начиналась.

* * *

Саша считал себя отчасти виновным в том, что произошло с Ольгой. Но даже если бы он вернул ей камень, она бы не избежала нападения Шаповалова. «Кто бы мог подумать, что в таком на вид безобидном фанфароне таится садист». Стремясь положить конец этой истории, Саша прикидывал всевозможные варианты разоблачения Шаповалова. Его нужно прижать фактами, свидетельствами очевидцев и видеозаписью, сделанной Нелли. Чем бы ни занимался Аксаев, он подспудно думал об одном и том же. И возникла мысль. Несколько необычная… Саша позвонил Вячеславу Брусневу и предложил встретиться. Тот выслушал молодого журналиста, заметив, что подобная идея вряд ли кому-либо понравится, однако согласился помочь в ее воплощении.

Неделю спустя основные фигуранты по делу убийства Лады Брусневой были приглашены ее отцом на дачу, причем Бруснев умолчал о том, что они будут не одни.

К пяти вечера во двор дачи въехали с промежутком в четверть часа три машины. Сначала прибыл Сергей Шестов. Затем банкир Таржанов, он долее всех отказывался от встречи. Из автомобиля Шаповалова неожиданно выпорхнула Люба. Узнав, что бывший муж зачем-то приглашает ее жениха, которому грозило вот-вот стать тоже бывшим, она решила выяснить, в чем дело, и приехала вместе с ним. Позже всех пешком от автобусной остановки пришла Ольга Градобоева. Неприятно удивленные подобной встречей приглашенные искоса поглядывали друг на друга. Первым не выдержал Таржанов. Он подошел к Брусневу и сказал, что, к сожалению, вынужден уехать, так как полагал, что у них будет разговор без посторонних.

− Вы не один так полагали, – ответил Бруснев и, попросив внимания, вышел на середину гостиной.

− Сегодня уже год, как была убита Лада, − он перевел дыхание под легкое, словно дуновение, «Ах!» – А убийца так и не найден. Я пригласил вас, потому что вы были последними, кто видел Ладу живой. Мой друг, журналист Александр Аксаев, заканчивает работу над фильмом-реконструкцией убийства. Он в курсе всех событий и хотел бы восстановить максимально целостно картину того вечера и попросить вас ответить на некоторые вопросы.

− Желая помочь найти убийцу, я согласился участвовать в этом фильме и рассказал все, что мне было известно, − с трудом сдерживая негодование и воспользовавшись паузой в речи хозяина, вклинился Таржанов. – Поэтому я уезжаю.

Он стремительно направился к выходу.

− Постойте! – негромко воскликнул Бруснев, когда тот проходил мимо него.

Таржанов сделал еще пару шагов и остановился.

− Что? Что вам угодно?

Лучи заходящего солнце уже едва проникали в гостиную через огромное в два этажа окно. Бруснев медлил с ответом. Все остальные, стоя поодаль друг от друга и едва различимые в сумерках, молчали.

− Саша, − обратился Вячеслав к Аксаеву, − зажги свет. − Торшеры, напольные лампы осветили гостиную. – И попроси, пожалуйста, подать кофе.

− Приятного вечера, − бросил Таржанов.

− Да постойте! – с нотками досады, повторил Бруснев. – Дело в том, что покинуть этот дом вы сможете только через трое суток.

− Что? – раздался всеобщий возглас недоумения.

− Как это через трое суток? – возмущенно двинулся на Бруснева Шаповалов. – У меня встречи с избирателями, дебаты на телевидении.

− У меня переговоры, − раздался голос Шестова.

Градобоева взяла чашку предложенного ей официантом кофе и села в кресло.

− А вы что молчите? – взглянул на нее Шаповалов.

− А я, как Вячеслав Митрофанович, хочу разобраться в убийстве Лады.

− Но ведь это глупо. Потратить три дня, чтобы говорить о том, о чем говорилось тысячу раз, − передернула в негодовании плечами Люба.

Такой поворот событий нарушал ее планы: она была приглашена на вечер к одной светской львице и собиралась там блеснуть.

− Слава, − Люба подошла к Брусневу, − я мать, но я против такого насильственного удержания людей.

К тому же на этом вечере должен быть и Шестов-отец. А они уже стали подумывать о совместной поездке на Сардинию.

− Это противозаконно, − произнес Таржанов. − Если вы немедленно не откроете дверь, я сейчас же звоню в полицию.

Неожиданно в гостиной появились двое мужчин в черных комбинезонах и масках на лицах. Они вежливо предложили всем отдать им на время свои сотовые телефоны.

− Это произвол! Вы соображаете, что делаете?! – не унимался Таржанов.

Шестов отказался выполнить просьбу. Боец плавным движением чуть заломил его руку назад, Шестов тихо взвыл и отдал телефон.

Градобоева попросила разрешения сделать один звонок домой.

Люба, вскинув голову, подошла к бывшему мужу.

− Так как я здесь оказалась случайно, в твои же планы не входило мое присутствие, то я, полагаю, могу уйти.

− Теперь уже нет, − ответил Бруснев и, обращаясь ко всем, сказал: − Каждый из вас может последовать примеру Ольги: позвонить и предупредить о своем отсутствии.

Таржанов набрал номер своего адвоката, но едва он попытался сказать о случившемся, как получил удар в солнечное сплетение от одного бойца и рухнул на руки другого, который усадил банкира в кресло.

− Чтобы у вас не было соблазна попытаться сбежать ночью, − продолжал пояснять Бруснев, − вместе с телефонами отдайте ключи от машины.

Изъяв названные предметы, бойцы удалились.

− Прошу, господа, кофе, коньяк, легкая закуска, − заботливо предложил хозяин своим гостям поневоле. − Вечер предстоит долгий.

Пользуясь случаем, Люба задумала опробовать фразу, услышанную ею от дамы из высшего московского общества, в котором она стремилась стать одной из равных.

− С каких это пор ты стал поклонником coup de théâtre (фр. – трюков)? – взглянула она на Бруснева и обронила в сторону Шаповалова, который налету поймал ее слова: − Dry Мартини, два кубика льда.

Шаповалов поднес ей бокал, а Вячеслав с иронией в голосе ответил:

− Ровно с тех, с каких ты начала говорить по-французски.

Люба осталась довольна. Даже более, − она была в восторге от собственной, как ей казалось, изысканности. Но гармонию ее нынешнего существования нарушало сожаление о годах, прожитых без всякого смысла. Без легкокрылых яхт, без мужчин в безукоризненно белых брюках и капитанских фуражках, без каннского побережья и бухточек Сен-Тропе, откуда она прихватила золотистый загар и дивный вкус поцелуя одного мальчика… «Ах, надо жить», − подумала Люба, и перспектива потерять три дня ее пугала.

− А нельзя ли уже начать, − она затруднилась, − ну то, что ты хочешь. Вообще, так не принято: удерживать людей против их воли. Терроризм какой-то.

− Желание отца найти убийцу дочери ты расцениваешь как терроризм?

− Методы твои я расцениваю! – грубо бросила Бруснева, вновь став такой, какой была по сути.

Вячеслав жестом предоставил слово Саше.

ГЛАВА XXIV

Аксаев подошел к камину, − оттуда его было видно всем: Таржанову, сидящему на диване в одном углу и Шестову – в другом. Ольге, утонувшей в глубоком кресле, Любе, облокотившейся на стойку бара, Шаповалову, присевшему на пуф.

− Как сказал Вячеслав Митрофанович, уже прошел год после убийства Лады. Те, кто ее знали и любили, не имеют права оставить безнаказанным преступника, прервавшего ее жизнь. Вспомните Ладу! − Саша замолчал, предоставляя каждому вызвать в памяти образ той Лады, какой он знал.

Люба всхлипнула: «Ладка… Ладка… Как же было хорошо, когда мы были вместе… Всё, всё бы отдала, лишь бы ты вернулась ко мне… − она опустила глаза, и ее взгляд замер на перстне с розовым бриллиантом. – Да, доченька, дорогая, когда ты была, я пребывала без средств, клянчила у тебя каждую копейку и уж, конечно, даже мечтать о розовых бриллиантах не смела. Ты развлекалась, а я сидела дома, как курица. Что из того, что ты зарабатывала деньги? Заработала – поделись с матерью, я ведь поделилась с тобой жизнью. А это не так-то просто, как принято считать. Но все равно… − в душе Любы что-то дрогнуло, и она ощутила искреннее, страстное желание увидеть дочь, и за это отдать всё, всё… Однако неподдельное чувство возникло ровно на миг: вспыхнуло и погасло. – Нет, то была не жизнь, − перескочили ее мысли, − а постыдное существование: копеечные развлечения и мечты величиною с рубль».

Сергей Шестов, склонив голову к плечу, вспомнил тело Лады, ее дыхание и смех, ее руки и губы, ласкающие его… и то, как она его кинула. Он выпрямился и сжал пальцы в замок.

Перед Ольгой возникла худенькая девочка, исполняющая упражнения на бревне. Легкая, изящная, смелая… Но она почти тотчас исчезла. Ее место заняла красивая, властная молодая женщина, которая по своему усмотрению распорядилась ее судьбой.

Шаповалов заерзал на пуфе: вспоминать не хотелось, но воспоминания лезли и все такие унизительные: как заглядывал в глаза, желая выпросить денег, как стремился влюбить в себя заносчивую девку, чтобы раскошелилась, как терпел издевки, бившие по лицу, точно пощечины…

Таржанов залпом выпил рюмку коньяка и попытался сосредоточиться на усилием воли вызванном в воображении черном квадрате, чтобы ни одна мысль не просочилась, но черноту, будто папиросную бумагу, прорвала Лада, явившись в длинном красном платье с обнаженными плечами, как тогда… Она улыбалась и смотрела на него… Под действием ее взгляда, вязких, точно сладостный грех, слов он пошел туда, куда она звала… и за это расплатился сполна…

Вячеслав смотрел перед собой и видел, как они с Ладой выбирают машину в автосалоне, как вешают картину в ее кабинете, как она врывается в бутик, смеясь и крича, что с антиквариатом покончено, что теперь отельный бизнес… Потом вдруг увидел маленькую трехлетнюю девочку с пухлыми щечками и спиралями длинных волос… Она тянулась к нему, прося взять ее на руки… Лицо Бруснева сморщилось от боли, и он очнулся.

− Я просмотрел весь отснятый материал, − нарушил тишину Саша, − и у меня возникли вопросы, ответы на которые помогли бы сделать фильм максимально точным и тем самым способствовали бы продвижению следствия.

− Если я вас правильно понял, то вы с чего-то решили, будто убийца находится среди нас, − проговорил Шестов, обращаясь к журналисту.

− Э… − начал было Аксаев, но Люба не дала ему ответить.

− Признаться, мне бы очень хотелось узнать, кто убил Ладу, однако вряд ли, чтобы кто-то из нас пошел на преступление из-за бриллианта, будь он проклят! – воскликнула она. – Мы можем говорить, вспоминать, но это ни к чему не приведет. Разве только… − Люба посмотрела на Ольгу. − Может, это ты сделала? Ведь ты затаила обиду на Ладу. Затаила, − погрозила она пальцем.

− Да вы что?! – вскричала Градобоева, вскакивая с места. – Как бы я ни была обижена ею, подло подставлена, я бы не смогла убить ее.

− У всех, собравшихся здесь, был повод убить Ладу вовсе не из-за драгоценного камня, - вступил Саша, - и убийца находится среди нас. Я могу назвать его имя.

Воцарилась напряженная тишина.

− Не тяните, − не выдержала Люба.

− Это Шаповалов.

Люба перевела взгляд с Аксаева на Максима. Тот от возмущения только развел руками и побагровел:

− Ну, знаешь, Слава, − обратился он к Брусневу, принимая Аксаева за орудие мести, − так сводить со мной счеты из-за Любы…

− Да какие счеты! – воскликнул Вячеслав.

− Но тогда объясните, с чего вы взяли, что я убил Ладу? – с вызовом бросил Шаповалов и молодцевато закинул ногу на ногу.

− Мы лучше покажем, − ответил Аксаев.

Он включил плазменный экран, на котором появились гости, приглашенные на открытие Римского павильона. Они смеялись, поднимали бокалы, танцевали и вдруг пришли в замешательство... Саша остановил показ, как раз в тот момент, когда Шаповалов потянулся за платком, замеченным им в руке убитой.

− Обратите внимание, − сказал журналист, − он берет платок с полосками по периметру, а кладет обратно столовую салфетку.

− О! Ну что? На этом основании обвинять меня в убийстве! Да это смешно!

− Однако ведь именно вы украли бриллиант! – проговорил Аксаев таким тоном, что не поверить ему было невозможно.

Шаповалов растерялся, но лишь на мгновение.

− Да с чего вы взяли, что бриллиант у меня?

− Я не говорю, что он у вас, я говорю, что вы его украли.

Шаповалов пожал плечами.

− Чего ты молчишь? – накинулась на него Люба. – Отвечай!

− Неужели ты веришь этой клевете? – Максим сорвался на фальцет. – Хорошо, обыщите меня, мой дом, а может, я его уже продал? – ёрничая, поинтересовался он.

− Собирались, но вам помешали.

Шаповалову стало не по себе. «Откуда он все знает? Неужели эта вертлявая выдра Мутыхляева проболталась? Ведь обещала сука молчать, пока я деньги соберу. Зажарилась заживо, а все равно напакостить успела».

− Послушайте, вы можете все нормально объяснить, − раздался начальственный голос Таржанова. – А то между вами идет оживленный диалог, в котором непосвященным невозможно разобраться.

− Охотно! – Аксаев подошел к плазменному экрану, на котором в невероятно неудобной позе застыл Шаповалов. − Благодаря видеозаписи, сделанной одной журналисткой, мы видим, − Саша отключил паузу, − что г-н Шаповалов вынимает из руки убитой Лады свой платок, иначе, зачем ему было подменять его на салфетку. – Саша вновь нажал на паузу. − Исходя из этого факта, мы можем воссоздать эпизод встречи Лады с Шаповаловым.

Кандидат в депутаты провел рукой по вспотевшему лицу и сказал:

− Все это домыслы. И если бы вы самым безобразным образом не заперли нас в этом доме, я бы немедленно покинул его и обратился к своему адвокату. И почему я должен все это выслушивать? Бред какой-то!

− Но зачем-то вы подменили платок на салфетку, − лениво заметил Таржанов.

− Перепутал!

− Перепутали?! – отозвался Аксаев. - Другого ответа я и не ожидал. Но давайте продолжим просмотр. И здесь надо отдать должное профессиональной интуиции журналистки, которая почувствовала, что это все неспроста.

Вновь ожив на плазменном экране, Шаповалов вытянул платок у Лады, скомкал его и засунул в нагрудный карман. Но тут раздался чей-то голос, предупреждавший, что ничего трогать нельзя. В замешательстве он стал потирать себя руками по бедрам и ему попался конец салфетки, свисающей из брючного кармана. Шаповалов быстро вытащил ее и вложил в руку Лады.

− Неизвестно, почему, впрочем, это не важно, вы оказались вместе с Ладой в спальне куртизанки, − обращаясь к ошеломленному Шаповалову, продолжил журналист и довольно подробно описал, каким образом тот убил Брусневу. Свой рассказ он заключил так: − Забрав у Лады бриллиант, вы бросились бежать, впопыхах не заметив или забыв, что во время завязавшейся между вами борьбы ваш платок, выхваченный Ладой, остался у нее в руке. А когда увидели, какую допустили оплошность, то быстро ее исправили.

− Макс!.. − глядя на своего любовника широко открытыми глазами, в которых читалась надежда, что он сейчас все опровергнет, воскликнула Люба, побуждая его ответить.

− Да он чушь какую-то несет… − начал Шаповалов и замолчал.

− А зачем тебе понадобилось менять платок на салфетку?

− Фу… − Шаповалов, опустив голову, стал яростно тереть ладонями лицо.

Повисла пауза. Все терпеливо ждали, зная, что убийце не уйти от ответа.

− Ну не убивал я ее! Не убивал!..

− А платок?!

− Да что вы привязались с этим платком?.. Глупость вышла, − он взглянул на Любу, − повздорили мы с Ладой, я просил помочь с предвыборной кампанией, она принялась дразнить меня, обзывать воркутом − придумала словцо − ну и выхватила платок, чтобы позлить…

* * *

Когда Лада пошла за бриллиантом, Шаповалов увязался за ней.

− Буду твоим охранником, а то мало ли что?

− От тебя бы кто охранил, − ответила она с презрением в голосе. – Надоел! Отстал бы ты от матери.

− Профинансируй мою кампанию − отстану.

− Ни шиша от меня не получишь, − расхохоталась, запрокидывая голову.

− Вечер-то какой! Открытие комплекса, ты должна быть доброй. Расщедрись, Ладушка!

Она остановилась перед входом в офис и внимательно, чего не было прежде, посмотрела в лицо Шаповалову. Он это воспринял как намек на возможные отношения, она же просто попыталась понять, хотя бы отдаленно, чего такого в нем нашла ее мать.

− Ладушка, а можно взглянуть на кроватку этой твоей знаменитой куртизанки, а? – забегая вперед перед ней, говорил Шаповалов, когда Лада, зажав в руке бриллиант, помещенный в золотую сеточку, от которой шла изящная цепочка, прикрепленная к кольцу, вышла из офиса.

− А? По-родственному прошу.

От этих слов Лада остановилась как вкопанная.

«Действительно, позор какой, что моя мать связалась с этим хламом человеческим. И ведь уперлась, − ни в какую! Ну, ладно».

− Хочешь посмотреть, по-родственному? − с едва уловимой усмешкой переспросила она.

Шаповалов, подражая персонажу из какой-то рекламы, забавно закивал головой.

− Хорошо. Только быстро.

Через служебный вход они вошли в Римский павильон, поднялись в спальню.

− Смотри, − указала Лада на кровать и оперлась на край спинки, представляющей собой витой столбик.

Шаповалов растерялся, он пасовал перед Ладой. Чтобы скрыть смущение, пощупал матрас.

− О!..

− Не на то смотришь. Каркас, резьба – вот где заключена тайна чувственных наслаждений Джулии Фарнезе. − Она провела рукой по витому столбику.

Шаповалов подошел к ней, схватил за талию. Рыча от желания, припал в поцелуе к ее шее. Она засмеялась и… не оттолкнула его. Он осмелел: принялся стягивать с ее плеч платье. Увидев грудь, поддерживаемую кружевными чашечками, прошептал прерывающимся голосом:

− Ты сама Джулия… Нет, ты еще великолепнее…

− А как же мать?

− А ну ее… к матери…

Максим уже хотел снять пиджак, как внезапно Лада отпрянула назад, выхватив из его нагрудного кармана платок, и засмеялась обычным по отношению к нему уничижительным смехом.

− Платок маме покажу и все-все расскажу!

− Отдай!

− Нет, я взяла плату за то, что позволила тебе, − она сделала паузу, точно пропуская слово «рабу», − прикоснуться к моему телу.

Резко повернувшись, пошла, постукивая каблуками. Шаповалов бросился за ней…

Когда он увидел Ладу мертвой, то вспомнил о платке и похолодел от ужаса − ведь это прямая улика. Скользя взглядом по ее - еще несколько минут назад -живому, трепетному телу, он заметил свой платок, зажатый в руке. Его надо было забрать во что бы то ни стало. Но как? Страшное волнение, словно кулаками замолотило внутри головы. Он потянулся за платком, сказав первое, что пришло на ум: «Записка». На него прикрикнули, чтобы ничего не трогал. Он испугался: в самом деле, еще начнут допытываться: зачем взял и куда дел? Тут кстати попалась салфетка.

Лишь спустя час после случившегося, утешая Любу, Максим подумал, что все-таки ловко выкрутился из жуткой ситуации. Он засунул пальцы в нагрудный карман, чтобы вынуть платок, и ему вдруг показалось, что в нем что-то лежит. Он стал ощупывать - точно, что-то твердое. Осторожно вынул платок, расправил и… тут же зажал. «Не может быть! Невероятно! − пот крупными каплями покрыл его лоб. − Бриллиант из руки мертвеца! В каком-то детективе было написано что-то подобное, будто предзнаменование мне было. Книг я почти не читаю, а эта валялась на лавочке в метро. Я взял и увлекся. А она мне, как по ладони, предсказала, что меня ожидает – быть мне богатым».

Все происходящее вокруг перестало интересовать Шаповалова. Он думал только о том, как бы поскорее уехать отсюда, а то, не дай бог, начнут всех обыскивать.

Последующие дни Максим размышлял, как, кому и за сколько продать камень. Приблизительную цену пропавшего бриллианта он узнал у Любы, оставалось самое сложное. Время не терпело отлагательств, во-первых, опасно было держать камень у себя, так как сразу возникла версия, что Ладу убили именно из-за него, во-вторых, были нужны деньги на предвыборную кампанию. Да, конечно, в скором будущем его ожидало несметное богатство в виде доли наследства его обожаемой Любушки, только так он теперь ее называл. Но Шаповалов хотел занимать в жизни значимое место, а не просто стать мужем богатой тетки. Поэтому глупо было упускать случай баллотироваться в депутаты. Итак, бриллиант следовало немедленно продать. Но кому?! Максим вспомнил о Гютерсхайме. В памяти всплыл разговор, свидетелем которого он оказался чисто случайно. Австриец говорил Брусневу, а Лада переводила, что он как-то неожиданно для себя увлекся драгоценными камнями и уже приобрел неплохие экземпляры, положившие начало его коллекции. Но ему бы хотелось купить старинные камни. «Если вам, господин Бруснев, как известному антиквару, будут предлагать что-то достойное внимания, то я – первый покупатель».

Шаповалов связался с Гютерсхаймом в один из его приездов в Москву. Встретился с ним, показал снимки камня, австриец, несмотря на сдержанность в выражении эмоций, приобретенную за долгие годы работы в бизнесе, не смог скрыть волнения. Договорились быстро. Шаповалов хотел сбыть камень, Гютерсхайм горел нетерпением его приобрести. Но кто-то, может быть, даже убийца Лады, заметил, как Шаповалов подменил платок, и заподозрил, что в нем мог находиться бриллиант.

Максим помрачнел: он припомнил до мельчайших подробностей те неповторимые ощущения, какие испытал, обнаружив драгоценный камень, и те, когда его похитили.

− Вы хотите нас уверить, − начал Аксаев, − что из руки Лады вы взяли только платок…

− Да, только платок, − с излишней поспешностью подтвердил Шаповалов.

− Неправда! Камень был у вас!

− Если вы обо всем осведомлены, то скажите, куда он делся?

− Его похитили в отеле «Метрополь», когда вы находились в лифте.

Шаповалов уставился немигающими глазами на журналиста. «Откуда этот черт все знает?..»

− И совершенно непонятно по какой причине вы решили, что похитителем бриллианта стала я, – раздался звонкий голос Градобоевой. Все с удивлением посмотрели на нее. – И начали меня преследовать! Вот, − Ольга вышла на середину гостиной и, задернув рукав кофточки, вытянула руку, − он пытал меня раскаленным паяльником, требуя, чтобы я сказала ему, где бриллиант. Но я не знаю, где он, потому что его у меня никогда не было.

− Да вы что? Умом тронулись? Бриллиант, преследования, пытки… Да причем тут я? Так можно оговорить любого из здесь присутствующих.

− Полагаю, что нет. Ибо для этого нужны доказательства. А относительно вас они у меня имеются.

На экране плазмы появилась широкая спина Шаповалова. Было видно, что он поднимается по ступенькам и, прежде чем переступить порог дома, в котором удерживалась Ольга, оглянулся. Аксаев предусмотрительно запечатлел кандидата на камеру телефона.

− Объясните, что это за дом, что вы там делали? Отвертеться вы не сможете, вы достаточно наследили. Если вы сейчас не расскажете все, я звоню в полицию и говорю, что вы, Максим Шаповалов, похитили и держали в подвале этого дома экс-чемпионку мира.

Шаповалов опешил. Ему потребовалось время, чтобы прояснить самому себе, что происходит.

− Ты хочешь выкрутиться за счет меня? – посмотрел он на Ольгу. – Я тебя похитил? А ты хорошо видишь? Со зрением все в порядке?

− Но что тогда вы делали в этом доме?! – пошла на него в атаку Градобоева.

Шаповалов окончательно растерялся. Он мог бы все объяснить, но с какой стати он должен выворачиваться наизнанку перед чужими людьми?

− Да все ясно! – не выдержал Бруснев. − Он убил Ладу, но по какой-то причине не смог завладеть камнем. И тогда, проявляя ловкость престидижитатора, на глазах у всех взял бриллиант из руки дочери.

− Я не убивал! – возопил доведенный до предела Шаповалов.

− Любушка, − бросился он к Брусневой, − клянусь, не убивал, и в мыслях не было.

− А камень был?

− Был - не был, какое имеет значение? – захлебываясь, говорил Шаповалов, но, встретив пронизывающий взгляд Любы, поник.

− Был… − произнес и подумал: «Тряпка! Зачем сознаюсь?.. Но ведь этот журналист и впрямь может обратиться в полицию и погубить мою еще не начавшуюся карьеру. Затопчут на выборах соперники-кандидаты».

− А как бы вы поступили? – потирая разболевшийся затылок, с раздражением начал Шаповалов. - Она… Лада выхватила у меня платок, и вдруг – бац! – вижу его у нее, когда она уже… ну… убитая. Попробуй потом докажи, что это не я ее… Естественно, я постарался забрать его, а в нем, клянусь, не знал − вот вам крест, − он размашисто перекрестился, − оказался бриллиант. Любушка, черт попутал… не сказал тебе… Но потом бы вернул все сполна, как только стал бы депутатом.

Губы Брусневой чуть вздрогнули, едва слышно выпустив: «Подонок».

− Лучше верни бриллиант, − ледяным голосом произнесла она.

− Так нету его. Вот он же сказал, − Шаповалов указал на журналиста, − что напали на меня, да ты и сама знаешь. Ударили по голове и выкрали камень – будь он неладен. Я договорился с австрийцем Гютерсхаймом, ему продать хотел. И, признаюсь, решил, что она, чемпионка, узнала каким-то образом о нашей сделке и ограбила меня. Поэтому следить за ней стал. Когда же увидел, как она к какому-то мужику в машину нырнула, поехал следом. Запомнил дом, на другой день вернулся. Думал, что там бриллиант спрятан. Вошел: окна маленькие – темно, собрался за фонариком в машину сбегать. Только вышел, смотрю, прямо на соседней улице − автомобиль. Я счел за лучшее уйти. Потом опять вернулся. Перерыл весь дом, как уж сумел, – ничего не нашел. А она непростая. Пусть расскажет, − я видел, − зачем она с Ладой в Римский павильон заходила. Заметьте, после того, как ушел я.

− Это правда? – спросил Бруснев.

Ольга тянула с ответом.

− Правда. Но что здесь такого? Я тоже хотела взглянуть на эту кровать. Лада столько говорила о ней, об этой Джулии, о том, что старинные вещи хранят тайны и иногда рассказывают о них. Я понимаю, это звучит несерьезно. Но вы все знаете Ладу, она умела убеждать, даже не желая того. А мне очень нужно было разобраться, каким образом женщины удерживают мужчин. Они творят, что хотят, а те их все равно любят. Я и попросила у Лады позволения побыть в спальне всего минут десять. Она отвела меня, сама вышла покурить, а я осталась.

Ольга вспомнила, как осторожно, словно боясь потревожить саму Джулию Фарнезе, коснулась витого столбика кровати, провела рукой по спинке изножья. Как мысленно просила знаменитую метрессу поделиться с ней тайнами сладострастной, лишающей воли любви. Градобоева хотела вернуть Андреаса, но чувствовала, что ей это не по силам.

Сначала он был нежен, старался, чтобы улыбка появлялась на ее губах. А потом, после всего что случилось, он стал подавлять ее своей любовью свысока, мог быть равнодушен до жестокости. В тот вечер, стоя перед знаменитой кроватью, все это вновь прокрутилось в ее голове. Ольга позабыла о Джулии Фарнезе, она ненавидела Ладу, из-за козней которой лишись последней надежды выбраться наверх

− Как только Лада выкурила сигарету, она вернулась и сказала, что пора уходить, − помолчав, продолжила Градобоева.

− Как-то все очень странно, − заметила Люба. – Вас послушать, так Лада точно гидом работала: всех водила на эту кровать смотреть.

− Господа, − Таржанов поднялся с дивана, − так как г-н Шаповалов, представленный нам в качестве убийцы, пусть не убедительно, но тем не менее все-таки разъяснил причины своих, скажем так, странных поступков, а нас здесь заперли на три дня, то мы уже вполне можем разойтись.

− Да, конечно, − кивнул Бруснев, разочарованный, что первый день не принес никаких результатов.

Разместив «гостей», Вячеслав пошел к себе. Его комната сообщалась с комнатой Саши через внутреннюю дверь. Он постучал и вошел. Аксаев полулежал на диване. Брусневу хотелось поговорить с ним, но Саша, слушая его, проваливался в сон.

ГЛАВА XXV

Утро началось неорганизованно. Первым к завтраку, сервированному приглашенным официантом, вышел Таржанов. Потом появился Шаповалов, вид у него был изрядно помятый. Люба в коридоре столкнулась с Шестовым, − они вошли вместе.

Аксаев, сев за стол, обвел всех подозрительным взглядом. Бруснев поинтересовался: не надо ли еще чего-нибудь подать? Ответом ему было молчание.

− А где Ольга? – ни к кому не обращаясь, спросил Саша.

− Спит, наверное, − ответил Бруснев.

Прошло полчаса, но Градобоева так и не появилась. Подозрение, что она сбежала, встревожило Сашу. Он поспешил к ее комнате и громко постучал в дверь. Тщетно. Тогда он позвал Бруснева.

− Странно, но она не открывает. У вас есть запасной ключ?

Заметив обеспокоенное выражение лица Бруснева, когда тот шел за ключом, гости тоже направились к комнате Градобоевой.

Вячеслав открыл дверь. Ольга лежала на кровати. Саша позвал ее несколько раз. Она не ответила. Собравшиеся, охваченные каким-то суеверным ужасом, что убийство порождает убийство, застыли на пороге. Аксаев приблизился к молодой женщине и взял ее руку. Все замерли в ожидании слов: «Она мертва».

− Пульс, по-моему, есть, − произнес Саша.

Кровать Ольги окружили.

− Попробуйте вы, − сказал Аксаев Брусневу.

Тот приложил пальцы к жилке на ее шее.

− Фу… Жива. Но что с ней такое?

− Оля, Оля, − стал он ее тормошить.

− Может, выпила лишнего? – поделился своим опытом Шаповалов.

− Нет, тут посерьезнее, − проговорил Таржанов. – Скорее всего, она приняла большую дозу снотворного. Ее следует привести в чувства, если не хотите неприятностей, − заключил он, явно обращаясь к Брусневу, и вышел из комнаты.

За ним последовали остальные, предоставив Вячеславу и Саше выкручиваться самим из созданной ими же ситуации.

Кое-как они привели Ольгу в чувства, пустив в ход похлопывание по щекам и нашатырный спирт. Она с удивлением водила глазами вокруг, наконец ей удалось сфокусировать свой взгляд на Аксаеве.

− Оля, ты принимала снотворное? – спросил он.

Она помотала головой и с трудом проговорила:

− Нет.

− Это точно? Умоляю, не обманывай.

− Дай воды.

Она выпила поданный ей стакан и более осмысленно повторила:

− Нет.

− Но тогда, что с тобой?

− Сама не знаю, какое-то пьяно-сонное состояние.

− А что ты пила перед тем, как лечь спать?

− Чай! Там в гостиной.

− Саша, − Бруснев тронул его за плечо, – я уверен, что вещи не на месте. У меня хорошая зрительная память. Здесь явно что-то искали.

− Искали? – приглушенно воскликнул Аксаев и, помолчав, с удивлением добавил: − Опять?!

− Вывод напрашивается сам собой: тот ночной посетитель среди наших гостей.

− Точно-точно. После того, как вы поменяли код охранной сигнализации…

− Буквально на следующую ночь она сработала. Визитер понял, что в дом ему больше не попасть.

Глаза Саши загорелись, словно у кота, увидевшего мышь.

− Да… но… − и взгляд его потух, - выходит, что он рыщет по вашему дому давно, можно сказать, с того дня, как убили Ладу, и до сих пор ничего не нашел. Сколько же он собирается искать? За год можно весь дом перевернуть.

− Нет. Он приступил к поискам только тогда, когда я поселился на даче.

Саша, чуть отпрянув от удивления, посмотрел на Бруснева.

− Дело в том, что, когда случилась трагедия, дача осталась практически без присмотра, и кто-то посоветовал мне нанять охрану. Поэтому все время, до моего приезда, на даче находились охранники с собаками. Так что сунуться было невозможно.

− Значит, он дождался вашего возвращения и начал обыскивать дом. А сейчас решил пошарить в спальных комнатах, поэтому подсыпал снотворное в чашку Градобоевой.

− Совершенно верно. И следующим может стать любой из гостей.

− В том числе и мы. Он торопится, у него осталось только одна ночь. Потому что на исходе третьего дня все разъедутся.

Они глянули на Градобоеву, о которой позабыли. Та спала.

− Оля, - вновь принялся тормошить ее Саша, − вставай. Надо позавтракать.

Она нехотя открыла глаза:

− Хорошо… я спущусь… через полчасика.

− Нам надо быть предельно осторожными, − пропуская вперед Бруснева, говорил Аксаев. − Нельзя показать преступнику, что мы разгадали его план действий, но в то же время нельзя ничего не пить. Полагаю, что сегодня он подсыплет снотворное в чайник, чтобы отрубились все.

После обеда Бруснев предложил вновь собраться в гостиной.

− У вас такие недовольные лица, - обвел он взглядом своих гостей, − словно вам все равно: будет найден убийца Лады или нет.

− Нам не все равно, но почему вы решили он − кто-то из нас? – усаживаясь на диван, спросил Таржанов. – И вы хотите похлеще следователя вытряхнуть какие-то признания, не допуская мысли, что убийцей может быть, кто угодно другой.

Саша опередил Бруснева:

− Поймите, мы хотим, чтобы вы все постарались припомнить тот вечер до мелочей, потому что, если воспоминания о нем и приходят вам в голову, то вы гоните их, чтобы не портить настроение.

− О Господи! – вздохнул Таржанов. – Ну что я видел? Я видел, как Лада пошла в Римский павильон с г-ом Шестовым.

− А я в свою очередь, − вступил Сергей Шестов, − видел, как вы, г-н Таржанов, направлялись туда же.

− И что из этого можно заключить? – устало проговорил банкир. – Каждый кого-нибудь да видел с Ладой. Она порхала от одних к другим и, как выяснилось, показывала эту кровать многим.

− Вот вы и расскажите, о своем впечатлении от этой кровати, − предложил Бруснев.

Таржанов медленно перевел на него взгляд.

− Все, что надо, я сказал следователю. И более не намерен участвовать в вашем идиотском ток-шоу. Вы повели себя беспардонно, даже подло. Попросили меня приехать, сказав, что вам необходимо переговорить по поводу продажи вашей части сети отелей. Признались, что на душе у вас так тяжело, что жить не то, что не хочется, а просто невозможно. Я сам отец, и потому посчитал долгом поддержать вас. Смерть Лады произвела на меня страшное впечатление. Я до сих пор не могу думать обо всем этом без содрогания. Я приехал – и оказался под арестом. Вообще, то, что вы устроили, − это подсудное дело.

− А как бы вы повели себя на моем месте? – вопросом ответил Бруснев на обвинения Таржанова.

− Давайте, оставаться на своих местах, тем более что не мы их выбирали и не нам их менять, − окончил дискуссию банкир.

− Да уж конечно, − с неожиданным вызовом в голосе воскликнула Любовь Бруснева, − вам менять ни к чему! Вы с самого рождения привыкли свысока поглядывать на других. По-вашему, кем родился человек, тем и оставайся всю жизнь.

− Вот именно. И тогда жизнь пройдет спокойно и в правильном направлении. А изменение ее русла приводит к тяжелым, необратимым последствиям.

Полемика между Таржановым и Любовью Брусневой постепенно увлекла всех. Саша и Вячеслав не делали никаких попыток прервать ее. Они ждали, когда наступит ночь, и преступник, будучи уверенный, что все крепко спят под действием снотворного, вновь отправится на поиски.

Официант вкатил сервированный к чаю столик. Но острый, язвительный разговор взбудоражил всех. Сделав глоток, чашку отставляли, вступали в дискуссию, расхаживая по гостиной, вновь делали несколько глотков и так до полуночи, когда все неожиданно почувствовали себя страшно уставшими.

Вячеслав с Сашей усиленно потирали лбы и делали вид, что засыпают. Едва они вошли в комнату Бруснева, то тотчас потушили свет.

− Вячеслав Митрофанович, − зашептал Саша, − а вдруг он найдет то, что ищет, до того, как заглянет к нам? Может, мне через балкон перебраться в малую гостиную, а оттуда в коридор, чтобы проследить за ним?

− А вдруг вспугнешь? Тихо! Слышишь, кажется, кто-то вставляет ключ в замок. Дуй в свою комнату.

Бруснев едва успел лечь и укрыться пледом, как открылась дверь, и темный силуэт вырисовался на пороге. Оказалось, жутко неприятно – лежать, когда за твоей спиной кто-то ходит и что-то ищет, осторожно передвигая вещи. Обшарив все углы комнаты, визитер прошел в смежную. Саша для убедительности даже посапывал, сквозь полуприкрытые ресницы наблюдая за «поисковиком». Обыск и этой комнаты не принес результата. Незнакомец вышел и закрыл дверь. Бруснев с Аксаевым тихонько приоткрыли ее и увидели, что тот зашел в комнату Любы.

Минут через семь дверь вновь открылась, и ночной посетитель двинулся в сторону малой гостиной. Там он включил фонарик и стал шарить светом по стене. Высветив зеркало, висящее над камином, принялся оглаживать рукой его ажурную раму и вдруг склонился над плиткой пола, которая, буквально у его ног, как показалось наблюдавшим за его действиями Аксаеву и Брусневу, немного приподнялась. Незнакомец просунул под нее руку и что-то вытащил.

Осмотрев столь долго разыскиваемую им вещь, он сунул ее в карман, и в этот момент Саша прыгнул на него и повалил на пол, Вячеслав завел ему руки за спину и звонко защелкнул наручники. Затем включил торшер.

Аксаев помог преступнику, который громко сопел, подняться. Вынул из рюкзака, оставленного им у двери, камеру, навел объектив на незнакомца:

− Давайте! – полушепотом крикнул Брусневу.

Вячеслав сорвал маску с лица преступника.

− Вот те на! − вскричал от изумления.

− А кого вы думали увидеть? – спросил Сергей Шестов.

− Черт возьми, Сережа, но что тебе здесь понадобилось?..

− А мы сейчас узнаем, − проговорил Аксаев, сгорая от нетерпения. Он засунул руку в карман брюк Шестова и достал маленькую коробочку темно-синего бархата, расшитую золотыми лилиями. Открыл и ахнул – на мягком ложе, лениво поблескивал бриллиант… его бриллиант, который он с такой изощренностью спрятал у себя дома.

− Ничего не понимаю, − пробормотал Бруснев. – Ведь камень пропал!

− Может, это другой? – с надеждой в голосе спросил Саша.

− Таких двойников в природе не бывает, − твердо заявил Бруснев и, взяв с тумбочки лампу, поставил ее на большой круглый стол в стиле ампир. В круг отбрасываемого ею света, он положил бриллиант. Тот вспыхнул острыми иглами, словно сердясь, что его потревожили. – Ничего не понимаю, - повторил Бруснев и перевел вопрошающий взгляд на Шестова.

− Может, ты объяснишь?

Шестов сидел, сжав губы и зло поблескивая глазами.

− Снимите с меня наручники! Какой мне смысл теперь скрываться от вас.

Бруснев переглянулся с Сашей. Тот пожал плечами.

− Пока не снимите, слова не скажу.

− Ладно, куда он денется, − сказал Саша, у которого горело внутри от нетерпения все выяснить.

− Что у вас за полицейские привычки – сковывать наручниками, − не мог успокоиться от клокотавшей, извергающейся вулканом злобы Шестов.

− А у тебя – воровские, − парировал Бруснев. – Не ожидал от тебя Сергей.

− Это как посмотреть. Я свое хотел взять…

− Откуда у тебя здесь свое? – поворачивая ключ в замке наручников, проговорил Бруснев. – Объясни!

− Эх… - вздохнул Шестов. – Эх… − помолчал, склонив голову. – Дело в том, что когда у нас с Ладкой была любовь, − а любил я ее крепко, − стал я волноваться, что она бриллиантом этим дразнит судьбу. Просил ее не брать камень с собой на всякие там рауты да презентации, чтобы им, как безделушкой, поигрывать. Конечно, какая бы другая забавлялась подобным образом, выглядело бы пошло, безвкусно, а у Лады получалось изысканно, красиво. Вообще, во всем, что бы она ни делала, был шарм. Однако я нашел выход из положения. Как то мы с ней поехали в Амстердам, и я уговорил ее сделать копию камня.

У Саши чуть ноги не подкосились на этих словах. «Ну, конечно же, идиот я последний, мне досталась копия!.. Да разве же моя судьба преподнесла бы мне подарок в виде бриллианта?! Она бы самое себя перестала уважать за то, что позаботилась обо мне. Нет, но какие планы!.. Какой полет в мыслях и… какие угрызения совести из-за Градобоевой! А они-то с Шаповаловым тоже хороши: изловчались, дрожали, убегали, с ума посходили от потери, как выяснилось, пустышки. Шаповалова чуть кондрашка не хватила, а Градобоева так та, по-моему, едва ли руки на себя не наложила. И я попался, как самый последний… − он не мог подыскать подходящего слова. − Размечтался… до спазма дыхания… Вот же, остолоп!..» − изощрялся в собственном уничижении Аксаев, параллельно слушая теперь уже без особого внимания Шестова.

− …Нашел уникального мастера, кстати, запросил за работу − под стать себе − уникальную сумму, но я-то знал, что Ладу не устроит грубая подделка. Потом, когда я привез ей копию, она спрятала настоящий бриллиант и стала, выходя в свет, брать двойника. Золотая сеточка была снабжена замысловатым замочком, к нему надо было приноровиться, чтобы открывать и доставать камень, Лада это делала в два счета.

Но после того, что случилось… Короче, вам, Вячеслав Митрофанович, досконально известно, как Ладушка меня кинула. Поэтому я в качестве компенсации своих затрат на «Эпоху» решил забрать бриллиант. Правда, я точно не знал, где он спрятан. Лада сказала, что тайник на даче – и все. Однако обмолвилась, что сделан он по типу: на одну деталь какой-то вещи нажмешь − откроется крышка тайника. Я ломал себе голову: в какой комнате она могла его устроить, и на деталь какого предмета нужно нажать? Но опять-таки, когда мы любили друг друга, она нет-нет, да и бросит подсказку, точно дразня меня или же думая передать мне камень, если с ней что случится. Не знаю. Но вы сами видели, чего мне стоило отыскать ее тайник, − он умолк, и все трое склонились над бриллиантом, лежащим на столе.

Царило молчание, ибо он был прекрасен и внешним видом и внутренним содержанием, выраженным в миллионах евро. Теперь Саша понял, чем отличается настоящий бриллиант от, пусть и искусной, подделки: искорки так и сыпались из него, казалось, проведи рукой по столу и соберешь их целую горсть. И вдруг искры посыпались из глаз Саши, и он повалился на спину. А Бруснев, получив удар по затылку, полетел лицом на бриллиант, но тот в последнюю секунду исчез, словно чудное видение, и Вячеслав стукнулся об стол.

Шестов же, схватив камень, выскочил на балкон, ухватился за перила и, зависнув на миг, прыгнул вниз.

− За ним! – зажимая нос, из которого хлестала кровь, − воскликнул Бруснев.

Саша поднялся с пола и помчался за Вячеславом.

Они выбежали во двор, криками разбудили спящих охранников.

− Держите его! Ему не уйти.

Все бросились врассыпную, чтобы перекрыть путь к забору, хотя ни перелезть, ни перепрыгнуть через него было невозможно. Обежав всю территорию дачи, они вновь оказались у центрального входа.

− Куда он мог деться? – недоумевали охранники.

− Он здесь! Надо искать! – настаивал Бруснев.

И тут раздался голос Саши:

− Идите сюда!

− Вот, − указал он подоспевшим охранникам во главе с Брусневым на лестницу, валявшуюся у забора.

− А… подлец! – вскричал Вячеслав. – Все заранее предусмотрел. Он ведь знал, где что хранится!

− Что делать будем? – спросил Аксаев, раздразненный азартом погони и желанием наказать оказавшегося столь ловким Шестова, дважды ускользнувшего из-под их носа, предварительно ткнув одного им в стол, а другому − дав по нему.

− В машину! – скомандовал Вячеслав Саше. – Он пешком далеко не уйдет.

− Всех гостей отпустить! – крикнул охранникам.

Через миг они с Аксаевым уже мчались по шоссе.

− Не уйдет! – приговаривал Бруснев. – Время такое: никто сейчас не остановится, чтобы подобрать человека на трассе.

− Смотрите! – воскликнул Саша. – Вот он!

Шестов бежал по дороге в двухстах метрах впереди них. Неожиданно Ауди Бруснева обогнал патрульный джип. Шестов замахал руками, прося полицейских остановиться. Что-то сказав им, он проворно сел в машину, и она помчалась дальше.

− Ловкач, да и только. Кто бы мог ожидать от сына булочника подобной прыти, − лопаясь от досады, проговорил Аксаев.

Брусневу пришлось сбавить скорость, чтобы не привлечь внимания полиции.

− Как думаешь, куда он может направиться? – спросил Вячеслав.

− Понятия не имею!

Доехав до развязки, джип притормозил, из него вышел полицейский и, подняв жезл, остановил одну из следовавших по трассе машин. Шестов, отблагодарив своих спасителей разноцветными евро, перескочил в остановленный автомобиль.

Саша с Вячеславом вновь подивились проворству булочника. Они продолжили преследование, но на шоссе стало появляться все больше грузовых машин, потом в поток влились легковые, и на одной из следующих развязок они увидели автомобиль, в котором находился Шестов, уже на мосту, в то время как сами застряли в пробке, образовавшейся у подъема.

− Неужели уйдет? Тогда вы можете заявить в полицию… − начал Саша. – Хотя он это наверняка учел, значит, направляется в аэропорт.

− Точно! Улетит куда-нибудь, там продаст камень и вернется чистенький и богатенький, а главное, отомщенный. Бриллиант Ладки, который хранит ее тепло, отдаст в чужие грязные руки.

− Судя по выбранному направлению, он следует в Шереметьево. Правда, провезти такой редкий экземпляр будет затруднительно.

− Не волнуйся за него, он заранее подготовил себе зеленый коридор. Таможня на замке вовсе не для всех.

Автомобиль еще не сделал последнего выдоха, как Бруснев с Аксаевым выскочили из него и помчались в здание аэропорта. Задрав голову, Саша пытался прочесть, что написано на табло, но от волнения буквы прыгали у него перед глазами.

− Вылетело всего три рейса, на которые он мог бы успеть. Сейчас!

Саша подлетел к справочному, переговорил с сотрудницей, потом помчался к другому окошку.

− Понимаете, вот мое журналистское удостоверение, − с жаром начал он втолковывать строгой девушке в форме, - такое дело: я должен был моего коллегу отвезти в аэропорт, он опаздывал на рейс, но моя машина сломалась. Он остановил попутку. Мне бы выяснить, вылетел он все-таки или нет? Его сотовый молчит… Прошу, узнайте!

− Но…

− Умоляю, я ваш должник. В пятницу презентация − для узкого круга − альбома группы «Аванс». Я вас приглашаю. Вы очаровательны… Вот моя визитка. Дайте вашу, я позвоню.

− Как фамилия вашего коллеги? – игриво взмахнув ресницами, спросила девушка.

− Шестов… Сережка Шестов.

− Каким рейсом он должен был вылететь?

− Э… − Саша попытался припомнить рейсы, но тщетно. Сказал наобум: – Так это… в… в… Португалию…

− В Португалию? В Португалию рейс только в 8 утра. А!.. Так, наверное, транзит: Лиссабон-Каракас.

− Да-да… наверное… «Какой Каракас?!» − подумал Аксаев.

− Ну, точно. Сергей Шестов вылетел этим рейсом.

− К-каким?

− Москва-Лиссабон-Каракас.

− Ага!.. Каракас… ну да… в эту?..

− Венесуэлу, − подсказала девушка. – Так я позвоню, если сами забудете, насчет презентации...

− Я? Вас? Никогда! До скорого!

Саша ощутил такую усталость, что хотелось упасть в каком-нибудь углу и уснуть. Он подошел к Брусневу. Тот, судя по его походке, понял – погоня окончена.

− Ловкач наш упорхнул в Каракас…

− Венесуэлу?

− Точно. Все! А хотелось бы ткнуть его мордой об асфальт. Ладно. Поехали.

− Постой! Может, ошибаюсь, но, кажется, Венесуэла является безвизовой зоной для граждан РФ. У них, правда, сегодня так, а завтра по-другому…

− А если допустить, что Шестов улетел импровизированно, то значит зона действительно безвизовая.

− А коли так, мы последуем за ним! Загранпаспорт есть? – спросил Бруснев.

− Имеется. Но…

− Сейчас узнаем, когда следующий рейс, закажем билеты и поедем за паспортами.

Следующий рейс в Каракас с посадкой в Мадриде вылетал почти через сутки.

− Какой смысл мчаться за ним? Как мы его найдем в этом Каракасе? – огорченно вздыхал между вопросами Саша.

− Как? А мы воспользуемся его человеческой слабостью, то есть привычкой, которую он не подумает менять, так же, как не подумает, что мы не отказались от его преследования.

Когда они куда-либо уезжали с Ладой, то всегда останавливались в отеле Хилтон. Следовательно, и в Каракасе он остановится в нем же. Погони он не опасается, значит, сначала отдохнет, а потом отправится на поиски покупателя. Ведь ему во что бы то ни стало надо сбыть бриллиант. Глупо и опасно, конечно, продавать его столь поспешно в Каракасе, но мы его загнали в угол.

− Не думаю. Он может из Каракаса направиться хоть в Амстердам.

− Может, но и я могу объявить его в розыск как вора.

− Так, наверное, и надо?

− Саша, если камень будет найден с помощью соответствующих органов, я буду вынужден делить его с Любой, а это… прорва. Она такую цену заломит, что я не смогу заплатить. Придется продать бриллиант, а я хочу сохранить его в память о Ладе.

Заказав билеты, Бруснев завез Сашу домой. Тот повалился на диван и заснул. Утром, за несколько минут до того, как окончательно проснуться, перед ним замелькали забавные картины, которыми напоследок решил развеселить его сон: будто он летит в какой-то Каракас за бриллиантом. Но блаженное забытье стало сбегать, словно волна: «Бриллиант!» − неприятная мысль поразила мозг. Саша открыл глаза: «Ну и лохонулся же я!..»

Далее день развивался стремительно. Необходимо было закончить статью для следующего номера, договориться, чтобы вместо него на пресс-конференцию известного художника отправился другой журналист, убедить главного редактора дать ему отпуск. При этом время от времени у Аксаева захватывало дух: «Венесуэла. Каракас. Бриллиант. Из этого такой материал выйдет! Из номера в номер – улёт!»

Сидя в кресле самолета и записывая свои впечатления в ноутбук, Саша вдруг подумал, что вот это – жизнь! Лететь в неизвестность. В страну, о которой даже ничего не читал, а только слышал, что она есть, и относился к этому утверждению, точно так же, как к тому, что существуют какие-то другие галактики. Да, они есть, кто спорит? Но до них не дотянуться.

Посадка в Испании. Мадрид сверкнул огнями аэропорта и исчез. А самолет уже расправил крылья над океаном.

− Надо бы ознакомиться со страной, в которую мы скоро прибудем, − сказал Бруснев, оторвав Сашу от размышлений.

− Разберемся на месте, − беспечно бросил он. – Ладно, сейчас гляну. - Ввел в поисковую строку «Венесуэла». − Индейские поселки на сваях напомнили испанскому мореплавателю Алонсо де Охеда Венецию, − начал читать Аксаев, − и он назвал их Венесуэла, то есть Малая Венеция. Каракас был основан во второй половине шестнадцатого века тоже испанцем Диего де Лосада и получил название Сантьяго де Леон де Каракас. Да, жили люди! Открывали новые земли, а нам только звезды остались.

Когда по радио прозвучало сообщение о том, что самолет идет на посадку, сердце Саши дрогнуло, как в детстве, в предвкушении подарка.

ГЛАВА XXVI

Покинув гостеприимный борт воздушного корабля, на котором предупреждали малейшие желания, Бруснев с Аксаевым, стоя под навесом здания аэропорта, оказались один на один с Каракасом. Шел нудный и, видимо, нескончаемый дождь.

− С мая по ноябрь − сезон дождей, − вспомнил Саша. – И нас как раз угораздило попасть сюда именно в это время. Я так понимаю, надо найти такси, − едва он произнес это слово, как к нему, помахивая рукой, точно знакомому, кинулось сразу несколько человек. Они окружили русских туристов и наперебой заговорили по-испански. Бруснев, растерявшись, смотрел на этих смуглолицых мужчин, и тут только понял, в какую авантюру он влип да еще втянул Сашу. Но тот спокойно выбрал шофера, сказав по-английски: «You», и подтолкнул Бруснева: «Пошли!»

− Отель Хилтон, − продолжал Саша.

Сверкающий Хилтон принял путешественников под свою кровлю, предоставив им номера люкс.

− Эх, власть денег! – бросая ноутбук на кровать и расправляя плечи, сказал Аксаев. – Все к твоим услугам. Мир склоняется перед тобой. Говорят, он таков, как ты к нему относишься, − согласен. Есть у тебя золотая кредитная карточка – мир для тебя – точно дом родной, нет ее – и он - тусклая, равнодушно-жестокая масса, которая в любой момент может тебя раздавить, за ненужностью.

− Хватит философствовать, − прервал его Бруснев. – Как нам узнать, здесь ли Шестов?

− Какие проблемы с золотой картой?! – Саша накинул пиджак и спустился на лифте в холл. Подошел какой-то несвойственной ему походкой к ресепшен. Посмотрел каким-то чуждым пренебрежительно-ленивым взглядом на портье и спросил, прибыл ли его друг г-н Сергей Шестов и в каком он номере, если да. «Вот что делает только сопричастность к чужим деньгам. Я не владелец карты, а только спутник ее обладателя, а меня уже распирает от самомнения».

Портье улыбнулся, постучал по клавиатуре компьютера и ответил:

− Сеньор Шестов прибыл вчера. Его апартаменты за номером пятьсот пять.

У Саши пересохло в горле: «Как все складывается!»

Узнав, что Шестов здесь, Бруснев слегка занервничал.

− Неужели и в третий раз упустим?! Я себе этого не прощу. Мы, двое здоровых мужчин, не можем справиться, пусть и с крепким, но одним сыном булочника.

− Не уйдет! – уверенно заявил Саша.

− Так, − думая о своем, − продолжал Вячеслав, − у нас четыре часа на сон, потом завтрак и…

− По обстоятельствам, − бросил Аксаев.

Утром Саше показалось, что комфортабельный корабль, на котором он плыл во сне, потерпел крушение – он получил один, потом второй удар в плечо и пренеприятный голос повторял ему в приказном тоне:

− Да вставай же!

Он открыл глаза. Все что угодно, только не вставать! Простыни ласкали, как одалиски султана, ширина кровати так и звала покататься по ней.

− Давай, давай, − говорил Бруснев. – В девять начинается завтрак. – Аксаев, потягиваясь и зевая, пошел в ванную. − Мы должны прийти раньше и занять удобные для наблюдения места. Нам надо проявить такую сноровку, чтобы мы появились перед Шестовым, как черт из табакерки. Чтобы он обалдел.

− Так, газетки прихватим, − сказал Вячеслав, проходя мимо стойки с прессой. – Сядем в уголке, будем читать и кофе пить, пока булочник не пожалует.

Быстрым шагом они подошли к распахнутым дверям буфетного зала, перешагнули порог и… чуть не столкнулись с Шестовым. На миг все трое замерли, не зная, что предпринять. Первым опомнился Шестов, он сделал полшага в сторону и стремительно пошел вперед.

− Сергей! – вдогонку ему крикнул Бруснев. – Постой!

Шестов миновал холл и выскочил на улицу. Преследовать явно – значит, привлечь внимание, поэтому Саша и Вячеслав были вынуждены делать вид, что никуда не спешат, а просто у них такая быстрая манера ходить.

Они прыгнули в такси, стоявшее у выхода. Саша указал водителю, за какой машиной следовать. Казалось, что Шестову не уйти, но задержка всего у одного светофора дала похитителю возможность выйти из машины и скрыться в узких улочках старой части города.

Выскочив из такси, Бруснев с Аксаевым заметались из стороны в сторону. Рванули оба по какому-то наитию в одну улицу. Потом разделились, договорившись встретиться на площади у замка через полчаса.

Безрезультатно обследовав все закоулки, подъемы и спуски, Вячеслав вернулся и стоял, покусывая ноготь. Саша вылетел из-под какой-то арки и увлек Бруснева за собой движением руки.

− Я его засек. Вот он!

Вячеслав увидел широкую спину Шестова в белой шведке. Они шли друг за другом, но расстояние между ними не сокращалось. Им было ни к чему привлекать внимание полиции. Они плутали по одним и тем же улицам, несколько раз пересекли старинную площадь. Саше запомнилась одна панорама, мимо которой они мелькали с завидным постоянством: на фоне гор − белый фонтан-обелиск, перед ним водный партер, переходящий в водопад, а по обеим сторонам лестницы.

Шестов, видно, понял бесперспективность попытки скрыться на ровной местности и, взяв влево, исчез в лабиринте высоких современных зданий.

Преследователи устало опустились на скамейку.

− Что делать будем? – стараясь выровнять дыхание, спросил Вячеслав.

− Положимся на наш общий российский менталитет. Что бы мы делали, собираясь продать бриллиант?

− Понятия не имею.

− Ну вот та же проблема и у булочника. А пока неплохо бы купить зонт.

Они поднялись и направились в старую часть города.

− Он будет искать ювелирные лавки, − выбирая зонт у уличного торговца, говорил Саша.

− Где и какие?

− Полагаю, не очень приметные. Ведь ему нужно продать довольно редкий камень без лишней огласки. О, черт, как полило, − Саша прижался к стене дома, чтобы оказаться под выступом крыши. Вячеслав последовал его примеру.

Дождавшись, когда дождь немного стих, они побрели вдоль улочки промокшие, голодные и злые, рассматривая вывески и витрины. Их внимание привлекла антикварная лавка, в которой помимо старинных вещей продавались драгоценные и полудрагоценные камни, украшения из них, древние монеты, золото, жемчуг, ожерелья из семян растений. Дождь опять припустил. Аксаев и Бруснев открыли зонты, и в этот момент прямо перед входом в лавочку остановилось такси. Из него кто-то проворно выскочил и юркнул в дверь. Саша схватил Бруснева за руку.

− По-моему, это Шестов.

Шестов вошел в лавку и прямиком направился к хозяину, ухоженному сеньору небольшого роста, одетому в белоснежную рубашку и черный жилет. Тот приветливо привстал из-за прилавка. Сергей быстрым взглядом оглядел помещение. Они были одни.

− Я бы хотел вам кое-что предложить… − начал он по-английски. Хозяин смотрел на него с любезным вниманием.

Сергей замялся. После внутренней борьбы «за» и «против» вынул из кармана пиджака коробку и протянул ее сеньору, тот открыл и замер. Мельком взглянул на Шестова и вновь впился глазами в камень. Потом, что-то пробурчав себе под нос, взял лупу.

− Вы хотите продать его, я правильно понял?

− Да! – и Сергей назвал сумму.

Сеньор тотчас перестал понимать по-английски. Шестов вырвал из блокнота лист и написал. Владелец лавочки отрицательно помотал головой, пристально глядя на него. Сергею стало тоскливо. Он сообразил, что вряд ли выйдет живой отсюда, спиной почувствовав опасность.

Он не обернулся, когда кто-то вошел. Он знал: это подручные, вызванные хозяином нажатием секретной кнопки.

− Сейчас же забери бриллиант! – узнал Сергей голос Бруснева. – Слышишь?! Забери бриллиант, и уйдем по-хорошему.

− Я имею право на компенсацию, − огрызнулся Шестов. – Лада кинула меня.

− Ты вор!

− Вы – не лучше! Вместо того чтобы…

− Я не знаю, на каких условиях вы договаривались с Ладой…

− Да что с ним разговаривать, пусть немедленно заберет камень! Иначе… − вступил Аксаев.

− Сеньоры, простите, − неожиданно вмешался хозяин, − я могу узнать, о чем вы спорите в моей лавке?

− Он, - Аксаев ткнул пальцем в грудь Шестова, − передумал продавать бриллиант.

− Конечно, передумал, ведь никакого бриллианта тут нет.

− Как это нет?! – почти одновременно воскликнули Аксаев и Шестов. Бруснев же шестым чувством понял, что тут что-то не то…

− Это великолепная подделка. Повторяю, великолепная.

− Не может быть! – не верил потрясенный Сергей.

Вячеслав дергал Сашу за руку:

− Что он говорит, что?

Когда Саша перевел, лицо Бруснева приняло точно такое же выражение, как и у Шестова.

− Он врет! – вскричал Вячеслав. − Он врет, чтобы…

− А зачем ему врать? – пробормотал Сергей.

Хозяин тем временем прикоснулся электродом детектора бриллиантов к камню, но индикатор не загорелся радостным светом, оповещая, что это бриллиант. Венесуэлец мог бы заподозрить троицу иностранцев в мошенничестве и вызвать полицию, но, взглянув на их скорбно-изумленные лица, догадался, что их самих обвел кто-то ловкий.

− У него специально испорченный прибор, − высказался Вячеслав.

− Ни один ювелир не вернет такой камень, не попытавшись его приобрести, − проговорил Шестов и, обращаясь к хозяину, сказал: − Тогда мы забираем…

− Разумеется! – отвел тот руки от фальшивого бриллианта.

Сергей взял камень. Втроем они вышли из лавки, обескураженные, потрясенные, пристыженные, будто кто-то ради забавы понудил их бегать друг за другом, а сам заливался смехом.

− Как же так? – пробормотал Сергей. – Выходит, что Лада… − он обернулся к шедшему за ним Брусневу…

«Вот так история – обхохочешься: три здоровых мужика гоняются за стекляшкой… − и тут Сашу точно кипятком обварило. – Стало быть, настоящий камень – у меня?!» − он замер как вкопанный. Сквозь поглотившую его мысль до него донеслось:

− …все-таки взяла на открытие павильона бриллиант…

− И тот достался какому-то уроду, - закончил Бруснев. – Знаешь, − немного подумав, сказал он: − надо зайти к какому-нибудь другому ювелиру и еще раз проверить, вдруг сеньор ошибся, хотя… вряд ли… - Вячеслав посмотрел по сторонам и, не увидев Саши, остановился. – Ну, где ты там?! – крикнул он, обернувшись, − чего стал?

Не желая верить, что они пытались вырвать друг у друга фальшивку, охотники за бриллиантом зашли в еще одну лавку. Шестов протянул ювелиру камень, тот уважительно покачал головой, рассмотрел его в лупу, потом достал из ящика детектор и… у Саши от напряжения замерло сердце, он весь вытянулся, словно его несло в Вечность.

«Прекрасно выполненная копия», − раздался голос, и Аксаев вернулся: услышал шум вылетающей из-под колес автомобилей дождевой воды, уловил ароматные нотки кофе, порхающие в бутике…

«Боже… Невероятно!..» Он спохватился, испугавшись, что лицо может выдать его великое ликование, поэтому опустил голову, пытаясь состроить гримасу глубочайшего разочарования, но в глазах, в углах губ его плясали озорные чертики.

Заказав билеты, все трое решили напиться в самом экзотическом местном кабаке. Отыскав, на их взгляд, именно такой в районе Ла Фореста, они погрузились в изучение меню: раз уж судьба забросила к черту на рога, надо испробовать все.

Саша выбрал эмпанадас − жареные на горячем огне кукурузные лепешки с начинкой из мяса детенышей акулы. Затем вместе с Вячеславом отдал должное пабелльон криолло – рагу из рубленного мяса с жаренным подорожником, черными бобами и рисом. У Аксаева проснулся акулий аппетит.

«Вот с таким бы аппетитом и в жизнь вгрызаться, а то вечно откусываю понемногу, оттого и настроение – ни то ни сё. И такая тоска накатывает временами, хоть… Ну ничего, теперь… - и сердце сладостно всколыхнулось: − Заживем, Сашок!»

Аксаев из-под ресниц поглядывал на кислую физиономию булочника, без всякого удовольствия евшего маринованное мясо, жаренное на углях, так называемую париллью криолла. Но вино, а потом и коктейль – смесь рома, сухого вермута и ликера с знаменитой местной ангостурой − постепенно разгоняли печаль бывших противников, ставших друзьями по несчастью. Хотя, как сказать?.. Ведь один из них тайно ликовал, и при этом ему вовсе не хотелось делиться своей радостью с другими. В принципе, из них троих кто-то должен был оказаться потерпевшим. Сначала им стал Саша, когда узнал о копии, а потом Сергей и Вячеслав. Последний, погруженный в себя, молча пил очередную порцию коктейля.

«Злится, наверное, − думал Саша. – Еще бы! Как мальчишка погнался за булочником, который, схватив стекляшку, полетел на край света».

Его размышления прервал легкий ветерок, напоенный странным ароматом, сладким и острым. Аксаев встрепенулся и увидел бедра!.. волнительные, восхитительные, превращающие мужчину в завороженного посетителя музея, который, улучив секунду, когда старая служительница отвернулась, прикасается рукой к изваянному из мрамора шедевру, ибо подобные бедра были шедевром. С бедер его взгляд соскользнул на длинные стройные полные ноги. Местная красавица подошла к стойке бара. Села на табурет, задорно выставив коленки. Когда взгляд Саши, проводив красавицу каракоску, так он ее назвал, возвращался к бокалу с коктейлем, то встретился со взглядом Шестова, проделавшим тот же самый путь. Лишь Бруснев сидел, ничего не видя перед собой.

«Ведь он не такой уж и старый. По Ладе грустит. А тут еще бриллиант ее. Для него же – это реликвия, память… − что-то вдруг перевернулось в душе Саши. – Вот возьму, и отдам ему камень. Он имеет на него все права! – и Сашино «я» чуть не захлебнулось от собственного благородства. − Вот и отдай, − поддержало его другое «я», но с явной долей иронии. – Отдам, − подтвердило первое с интонацией, в которой, однако, зазвучала слабинка: − но не тотчас. Что он с ним будет делать? В сейф спрячет. А для меня бриллиант – это старт. Продам камень. Вложу деньги в какое-нибудь предприятие. Стану независимым и смогу выразить себя. Буду писать книги… настоящие, зовущие к вдумчивому отношению к жизни, бережному отношению к человеку, взывающие к вечным ценностям: не убий, не укради… А я и не украл. Я просто нашел. И вообще, может, у меня вовсе и не его камень. Ну, ладно, отдам… Кто меня умным назовет? Священник, отпускающий грехи? Бог? Он, говорят, все видит. И он видит, что я не могу отдать бриллиант. Ну не могу… Я все понимаю, и на душе мерзко, и все равно не могу… потому что потом всю жизнь буду мучиться и презирать себя за слабость, трусость… − А оставив, презирать не будешь? − Буду, но, как мне кажется, гораздо меньше. О, какая это жуткая, страшная вещь – искушение, никогда бы не подумал! − А и не надо думать. Выпей коктейльчик с ангостурой и…»

Звуки тангито, венесуэльского варианта аргентинского танго, оборвали спор между двумя крайне радикальными «я», и в свои права вступило третье «я», зовущее к наслаждениям: «Эмпанадас, пабелльон криолло – это хорошо, но отведай главное блюдо любой страны – женщину. Посмотри, какая она лакомая, золотисто-коричневая, восхитительная испано-индейская смесь. Такую вторую – не встретишь. Она поглядывает на тебя. Ну же!»

Аксаев вскочил, точно кто-то подложил под него угли. Подошел к красавице и уперся взглядом в ее грудь. С ней и говорил. Сыпал комплиментами и приглашал танцевать.

«О-о!!!!!» − прикоснулся он к ее бедрам, которые колыхались, трепетали, звали… Но вдруг, совсем неожиданно, можно сказать, впервые в жизни в подобной ситуации взволновалось самое осторожное «я»: «Ты теперь богатый, надо бы и о здоровье подумать. С деньгами можно и нужно подольше пожить, а как подцепишь какую заразу?..» − «Да-да… учту!..»

И учел! А не будь бриллианта, рискнул бы, − и плевать на все, в тот момент только, конечно.

Утром Саше позвонил Вячеслав и напомнил, что через час они должны выезжать в аэропорт. «Успею», − пробормотал он, изнемогая от экзотических ласк красавицы каракоски. И вдруг в самое напряженное мгновение произошло что-то невероятное: сначала у Саши все поплыло перед глазами, а потом они вместе с красавицей каракоской полетели… но не к звездам, а в бездну, оказавшуюся очень жесткой. Аксаев, морщась от удара, приподнялся, с удивлением отметив, что они на полу, а вся комната куда-то клонится.

− О, небольшое землетрясение, − пояснила девушка. – Ничего!

«Только этого не хватало! Погибнуть из-за землетрясения в каком-то Каракасе, когда дома меня ждет бриллиант!»

Он расплатился с девушкой, как с официанткой, доставившей ему в номер блюдо местной кухни.

«Вкусно, но слишком много перца и специй. Я предпочитаю коктейли с клубникой и кубиками льда».

ГЛАВА XXVII

Дома Сашу ждало множество сообщений на автоответчике, в том числе и от Олега: «Куда пропал? Срочно позвони! Проблема!»

Проблема была все та же – неоконченный сценарий. Олег сказал, что ждать больше нельзя, иначе фильм закроют. Саша горячо пообещал ему в самое короткое время поставить все точки над “I” в деле о двойном убийстве.

Желая, во что бы то ни стало, отработать полученный авансом от Лады бриллиант, он вновь принялся вычислять ее убийцу.

«Итак, подозреваемые те же. Более или менее я, благодаря стечению обстоятельств, познакомился с Градобоевой, Шестовым и Шаповаловым. Из-за камня Ладу могли убить Градобоева и Шаповалов. Из чувства мести, непростительной обиды − все. Нелли указала на Шаповалова как на убийцу. Она шантажировала его своей видеозаписью и поплатилась за это. Значит, убил Шаповалов. Я должен доказать это хотя бы гипотетически, так как улик у меня, кроме видеозаписи, нет никаких».

Аксаев позвонил Любови Брусневой и уговорил ее встретиться с ним. Он хотел в ходе разговора как бы случайно перейти на личность Шаповалова и кое-что выяснить.

− Я потеряла надежду отыскать убийцу Лады, − начала Бруснева. − Ничего не поделаешь, видно, так тому и быть. Я уже устала от постоянных воспоминаний того ужасного вечера.

− Давайте поговорим с вами о более приятных вещах, − улыбнулся Саша, и Люба подумала, как богатая, а значит, уже не считающая себя неинтересной в свои пятьдесят четыре года, женщина, что журналист запал на нее.

«Нужен ты мне очень, мальчик. Славный, не спорю… впрочем?.. Нет, но он в самом деле влюбился…» Словно искорки пробежали по телу Любы. Она уже переехала в квартиру дочери и, с наслаждением осознавая каждый шаг, ходила по гостиной, открывала дверцы шкафов, тумбочек. Зайдя за барную стойку, Люба налила коньяка и предложила Саше.

Увидев фотографию Брусневой на фоне Женевского озера с знаменитым фонтаном Jet d`eau, он стал расспрашивать ее о Швейцарии, говоря, что его, вероятно, пошлют туда в качестве постоянного корреспондента. (Врал, конечно. В Швейцарию не посылают, Швейцарии – добиваются).

Бруснева любезно взялась показать своему гостю видеозапись ее последнего пребывания в Швейцарии и включила планшет, чтобы он мог взглянуть на нее в топике и шортах, когда она прогуливалась по горной тропинке. Но буквально через пару минут в кадре из-за дерева появился Шаповалов. Люба поморщилась: «Надоел, даже фильм без него не снимешь».

Аксаев, наоборот, обрадовался его появлению и хотел уже как бы невзначай задать первый вопрос, но, взглянув на дату съёмки, призадумался. «Что же получается?..» – он не смог скрыть свою растерянность.

− Что с вами? – спросила Люба.

− Да так, ничего. Э… значит, вы были там, - показал она экран, − двадцать четвертого июня?

− Да, это день моего рождения. С утра мы гуляли, потом отправились кататься по озеру, а вечером – в ресторан. Мне было так грустно встречать свой первый день рождения без Ладушки. Что ж, спасибо Максу, он старался меня развеселить.

Аксаев поскучнел.

− Нет, все-таки вас что-то тревожит, − с кокетливым любопытством, пыталась дознаться Люба.

− Фальшивый бриллиант.

− Вы все о том же. Я вообще не знала о нем. Славик, мой бывший муж, меня недавно буквально ошарашил, сказав, что у Лады была копия камня.

Визит к Брусневой разрушил версию Аксаева о двойном убийстве. В тот день, а именно двадцать четвертого июня, когда погибла Нелли Мутыхляева, шантажируемый ею Шаповалов находился в Швейцарии. Однако внутренний голос убеждал Сашу, что все равно в данном случае жертвы две, убийца – один. Но кто?

«Отработать бриллиант, оказывается, не так-то просто. Теперь я отлично понимаю, что значит, когда следствие заходит в тупик», − тяжело вздыхал журналист.

Он пересмотрел весь видеоархив Нелли, перечитал все ее последние публикации, по дням расписал, основываясь на заметках в ежедневнике, ее жизнь за последний год.

Потом точно так же решил разобраться в круговороте дней Лады. Личностью она была медийной, и Олег, поговорив кое с кем, предоставил Аксаеву возможность просмотреть видеозаписи различных светских мероприятий, на которых появлялась Бруснева в последние два года своей жизни.

Так, незаметно, Саша все больше и больше стал увлекаться Ладой. Она была красива, это, несомненно, но еще была интересна своими взглядами, мыслями, пониманием жизни. У нее было множество увлечений от спорта до гостиничного бизнеса, а в последнее время она просто бредила эпохой Возрождения. Словно через нее хотела возродиться сама, но уже в какой-то новой ипостаси.

Аксаев включил кассету с надписью «Италия» и стал как бы участником жизни Брусневой, пусть и с разницей во времени.

На карнавале в Венеции Лада блистала пышным нарядом Джулии Фарнезе: спустившиеся под тяжестью буфов рукава обнажали плечи; волосы, приподнятые на затылке, в изящном беспорядке падали на грудь. Лада вошла в небольшую залу и, подобно подкошенному колосу, легко упала на диван.

− Ах, зачем вы снимаете?! Я хочу ощутить ту эпоху, когда ничего этого не было. Уходите! Впрочем, как тогда мы сможем хоть что-то оставить от своего времени? Раньше писали письма, книги, создавали произведения искусства. А сейчас? Все электронное! Слово рукопись стало архаичным.

Знаете, о чем я безумно жалею? О том, что до сих пор не изобретена машина времени. По правде, я не представляю, какая она могла бы быть, но ведь вся наша жизнь снимается великим Иллюзионистом, и, несомненно, где-то хранится. Человечеству только надо изобрести какую-нибудь такую штуку, чтобы попасть туда, за грань веков, и познать то…

− Да что там познавать? – раздался чей-то насмешливый голос, и молодой человек в костюме Цезаря Борждиа мелькнул перед объективом.

«Да это Шестов», − отметил Саша.

− Люди просто жили, а ты из их обыденных дней сотворяешь какие-то легенды. А они были такими же, как и мы. Только одевались по-другому.

− Нет, чувствовали по-другому. Приоритеты были другие! Из множества понятий, какие неизменно передаются из века в век, самым хрупким оказалось понятие чести. Сегодня никто не станет смывать кровью нанесенное оскорбление. Общество это запрещает. А раньше!.. Вот ты попробуй, подними меч средневекового рыцаря, ты, накаченный в своих фитнес клубах, да помаши им с полчасика, и доспехи не забудь.

− Представляю, как пахло от твоего рыцаря!

− Мужчиной, только мужчиной, а не свежестью морского бриза, − рассмеялась Лада. − Но самое главное − чувства. Любовь!

− Ну она-то, эта властительница душ, осталась неизменной.

Лада задумалась.

− Что, неужели и она?.. – подтрунивал Шестов.

− И она, - загадочно улыбаясь, ответила Лада. – И причем кардинально.

− Объясни!

− Объяснять долго. Лучше расскажу легенду о папе Иоанне XXIII. До того, как стать папой римским, он звался Бальтазаром Коссой и был корсаром, смелым, жестоким, красивым. И любил он одну знатную замужнюю даму Иму Давероне. Любил так, как мало кто может. Он покидал ее, отправляясь в походы, он предавался наслаждениям любви с тысячами женщин, но ни одна не смогла вытеснить Иму из его сердца, всякий раз он возвращался к ней, потому что любил не только телом, но и душой.

Однажды случай свел его с юной красавицей Яндрой делла Скала. Сердце корсара дрогнуло перед ней. Она стала ему необходимой настолько, что даже сопровождала его в походах. Однако Иму он не забывал. Име было известно о Яндре, Яндре − об Име. Но делла Скала захотела погубить Даверону. Слух об этом дошел до Бальтазара, и он, зная непреклонный характер Яндры, решил отравить ее, чтобы никто и ничто не угрожало Име. Меня это поражает: мужчина, имевший тысячи женщин, любил по-настоящему только одну. Всегда возвращался к ней и умер подле нее.

− Отлично, и я тоже буду всегда возвращаться к тебе. Раз ты отдаешь предпочтение таким гулякам, то я не прочь…

− Куда тебе!.. Какой ты корсар?! Ты, как это по-итальянски? Fornaio! Булочник!

− А ты, можно подумать, королева, − уязвленный пренебрежением Лады ответил Шестов.

− А разве есть какие-то сомнения? − она едва заметно повела плечом.

На праздновании Хэллоуина в одном из ночных клубов Лада опять вернулась к теме машины времени.

− Я подпала под власть одной мысли: каким образом можно преодолеть временные коридоры? Никто пока ничего конструктивного не предложил, поэтому каждый сам волен изобретать способы.

− И вы, как я понимаю, нашли такой? – спросил репортер.

− Я полагаю, что на старинных вещах, как на современных электронных носителях, записана информация. Ведь даже в Библии сказано, что нет ничего тайного, что не сделалось бы явным. И в то же время, когда речь заходит о каких-то исторических событиях, говорят, что никогда мы в точности не узнаем, как было на самом деле. Два противоположных утверждения. Я придерживаюсь первого, по этой причине мое увлечение антиквариатом не случайно. Какой-то внутренний импульс подталкивал меня погрузиться в мир старинных вещей.

− Неужели вы хотите сказать, что нашли способ считывать информацию с предметов?

− Думаю, да! Поэтому решила приобрести кровать знаменитой куртизанки Джулии Фарнезе, чтобы проникнуть в ее альковные тайны.

− Как? Невероятно! Итальянский музей согласен продать вам историческое ложе?

Лада, запрокинув голову, рассмеялась.

− Почему бы нет?

− Но с помощью какого прибора вы собираетесь считать информацию?

− Этот прибор есть почти у каждого человека – мозг, нужно только научиться им пользоваться.

На одном ток-шоу, в котором шла речь о том, как удержать любовь, Лада поделилась своими провокационными идеями. Аксаеву, глядя на нее, не хотелось верить, что столь восхитительной женщины уже более нет на этом свете, и хотелось верить, что она не исчезла, не превратилась в прах, а просто перенеслась в другое измерение. «Прекрасное – вечно!»

− По-моему, именно в эпоху Возрождения наука любви достигла расцвета. В те времена умели подстегивать чувственность, и потому не было разочарованных в жизни, не было таких понятий, как сплин, хандра. Люди жили со страстью. Чувства порой разжигали сменой партнеров, но при большом разнообразии теряется целостность восприятия. Поэтому лишь тонкие знатоки любви, обладавшие способностью улавливать малейшие оттенки чувственных импульсов, погружались в наслаждение, то есть переходили границы запретов и пробовали самое сладкое. Мысль твердит: «Нельзя», тело убеждает: «Можно». Побеждает желание. Заметьте, когда люди делают что-то из необходимости, они способны создать лишь посредственное. Только через желание рождаются шедевры.

− Как я понимаю, - подхватила ведущая, − вы за снятие всех табу в кровати. Но, простите, об этом столько уже говорится, что…

Лада сидела, положив на стол сплетенные пальцы рук, одним мизинцем слегка постукивая о столешницу.

− Правильно, только говорится, − со снисходительной улыбкой согласилась она.

«Рисковая была женщина, − насмотревшись видео до ряби в глазах, подумал Саша. − Умела ошеломить. Интересно, что ей там нашептала эта кровать?..»

Личность Лады взволновала Аксаева. К тому же не так давно он совершенно случайно прочел рассказ Оноре де Бальзака «Второй силуэт женщины». Его поразило, с каким восхищением, с какими тончайшими нюансами, глубоким знанием, чувственным восторгом Бальзак описывал женщину своего времени. Журналист даже не поленился внести несколько цитат в свой компьютер: «Кому обязана она – ангелу или демону? – изящной плавностью своих движений?.. Ее формы под одеждой играют с пленительной и опасной грацией… Вот она небрежно свесила руку с локотника кресла, а вам кажется, что это спадают капли росы с лепестка цветка… Она играет изящным флакончиком с духами, висящим на цепочке на пальце правой руки…»

И утверждение писателя, даже отдаленно не представлявшего, несмотря на свою беспредельную фантазию, во что превратится его прекрасный идол через двести лет, благодаря некоторым женщинам нельзя полностью опровергнуть: «Графини останутся. Изящная женщина всегда будет более или менее графиней, графиней по изысканности».

Аксаева настолько все это увлекло, что он решил создать образ женщины нынешнего времени − третий силуэт женщины и, став на позицию своей героини, вступить в полемику с Бальзаком. Великий романист писал: «Почему сердце человеческое должно измениться оттого, что человек переменил одежду? Во все времена страсти останутся страстями». Лада же утверждала обратное, говоря, что страсти померкли, утратили смелость, словно время обуздало их.

В каком-то видеоинтервью одна журналистка сказала Брусневой, что то, к чему она призывает, называется распутством.

«Распутство?! – воскликнула Лада. – Да распустите, отпустите свои страсти, испытайте себя и, поверьте, большего, на что вы способны, не совершите. Высокое распутство – не всякому по силам. В истории остаются личности на фоне народа. А личность – это всегда переход за пределы, очерченные обществом».

Саша, конечно, не был согласен со многими заявлениями и взглядами Брусневой, но, основываясь на них, можно было бы выдать взрывной, провоцирующий бестселлер. «Вряд ли я найду ее убийцу, но, во всяком случае, отдам дань памяти, написав о ней книгу».

Решив таким образом отработать бриллиант, а заодно и заработать на скандальном бестселлере, а что он будет таковым, Аксаев не сомневался, журналист начал собирать материал о своей героини, не упуская малейшего упоминания о ней в печати, на телевидении. Но, помимо этого, возникла необходимо поговорить с людьми, знавшими ее до того, как она стала знаменитой Ладой Брусневой.

ГЛАВА XXVIII

Как-то вечером Саша отправился в один из шикарных отелей столицы. Журналисту надо было поведать простым смертным о том, как весело и красиво умеет проводить время одна персона, олицетворяющая собой «вечную ценность» на данный момент времени. Отсняв ее во всевозможных ракурсах, со всевозможными друзьями и врагами, Саша уже собрался уходить, как вдруг увидел Таржанова, − и остался. Особа банкира была самая темная среди фигурантов. Таржанов тоже заметил Аксаева и, к великому удивлению журналиста, подошел к нему.

− Как продвигается следствие? – поинтересовался он.

− Да, можно сказать, после нашей встречи на даче Бруснева, за исключением небольшого нюанса, никак.

− Что же это за небольшой нюанс?

Саша решил: скрывать тут нечего.

− Вы знали, что жених Лады заказал копию ее бриллианта?

Рассеянный взгляд Таржанова, скользивший по залу, обратился на Сашу.

− Зачем?

− Чтобы настоящий камень хранился в тайнике, а Лада брала с собой в качестве талисмана подделку.

− Лада никогда не взяла бы в руки фальшивку, − с надменной уверенностью отрезал банкир и, не соизволив попрощаться, направился к стойке бара.

Аксаев, немного подумав и оглядевшись, устроился так, чтобы немного понаблюдать за банкиром, который заинтриговал его своей непроницаемостью.

Таржанов присел на барный стул и заказал коктейль. Саша поедал его взглядом, словно художник, выискивающий присущие только его модели особенности. Хотя в данном случае он и был художником, запечатлевающим в своей памяти образ одного из персонажей будущего бестселлера.

Кристаллизуя образ Таржанова, Саша, боясь придать несвойственные ему черты, попросил помощи у Олега, и тот договорился с архивариусом телехроники. Отсмотреть материалы по Таржанову оказалось нетрудно, трудно было их найти. За те десять лет, как он стал значимой фигурой в банковском бизнесе, отыскалось всего три кассеты с записью круглого стола и двух интервью. Журналист просмотрел их очень внимательно и сделал копии.

* * *

Саша сидел в кафе и, пользуясь тем, что приглашенный на встречу опаздывает, набрасывал кое-какие мысли в нетбук. В расслабляющей и возбуждающей аппетит атмосфере кафе-кондитерской, пропитанной запахами ванили, кофе, корицы, вдруг появились приятные, но резкие ноты цветочного аромата. Аксаев оторвал взгляд от экрана:

− О!..

Перед ним стояла изысканная блондинка, в волосах которой, казалось, заблудился шаловливый ветерок, - так легко и красиво обрамляли они ее лицо со славянскими скулами, благодаря которым многие русские манекенщицы на Западе сделали головокружительную карьеру. Она улыбалась, глядя на журналиста.

− О!.. – он вскочил. Помог Ольге Градобоевой снять плащ из какой-то восхитительно шелковистой на ощупь ткани, и она элегантно, словно вздохнув телом, опустилась на стул.

− Ну, - поставив локти на стол и переплетя пальцы рук, спросила с лукавой усмешкой, − что случилось? Отчего вдруг захотел меня увидеть?

Она даже говорила не так, как всего каких-то полгода назад. Какая-то горделивая переливчатость звучала в ее голосе. И глаза!.. Сияющие, сверкающие, смелые.

− Тебя не узнать… − признался Саша. Его удивленный вид вызвал смех у Ольги.

«Уж не нашли ли она еще какой-нибудь бриллиант?»

− Да! Выглядишь ты… потрясающе!..

− Об этом потом. Зачем тебе я понадобилась?

− Идея у меня возникла – написать книгу о Ладе. Я, если можно так выразиться, познакомился с ней уже после ее гибели, и она меня увлекла, очаровала. Захотелось запечатлеть образ столь неординарной женщины. И как бы продлить линию женских силуэтов Оноре де Бальзака.

− Хм! – с раздражением хмыкнула Ольга. – Нет, чтобы написать обо мне, чемпионке мира, талантливой гимнастке… Впрочем, действительно, − одернула она себя и попыталась загладить вырвавшееся недовольство. – Лада была личностью неординарной.

− Вот и расскажи мне о ней. Я хочу понять ее.

− Ну… − Ольга взяла длинную паузу, − мы, как ты помнишь, были подругами-соперницами. И в то время, когда я пребывала вся в гимнастике, то есть дышала, жила ею, она держала нос по ветру и уловила нужное направление. Оставила большой спорт… как я ее ни уговаривала…

− Но ведь у нее тогда не было шанса победить тебя на чемпионате, или?

− Уверена, что нет. Разве только со мной произошел бы несчастный случай, − а так, нет.

− Зачем же ты ее уговаривала остаться?

− Она спортсменка и должна идти до конца. Что еще тебе сказать? Ведь о ней теперь либо ничего, либо…

− А что, много было такого, о чем теперь, − Саша сделал ударение, − не стоит вспоминать?

− Нет, конечно. Скорее, это были черты характера, а не поступки, я имею в виду только тот период, когда мы были в спорте. Самоуверенность, несколько презрительное отношение к другим, впрочем, без этого не бывает спортсмена. После того, как она стала певицей, мы с ней почти не встречались, так пересеклись пару раз. И все-таки, не пойму, зачем тебе писать о Ладке? Велика персона!

− Знаешь, у Бальзака есть потрясающая мысль о женщинах, графинях по изысканности.

Ольга, прищурив глаза, чуть с недоумением посмотрела на Аксаева.

− Это Ладка, графиня по изысканности? О господи! Разве только по изощренности нанесения удара исподтишка. Напиши, как она руками журналистки Мутыхляевой подбросила мне наркотики. Графиня!.. – не могла прийти в себя от возмущения Градобоева. − Ты видел ее мамашу?! Мещанка! А знаешь, что?! Поезжай в Черемушки, − она схватила салфетку и быстро написала адрес. − Спроси тетю, вернее, теперь уже бабу Люсю, она тебе расскажет о матери твоей графини. Уж если по какой линии и могли быть у Ладки приличные предки, так только по линии ее отца.

− А вообще, я тебе советую, − Ольга в запале проглотила чашку кофе и, даже не почувствовав, что что-то выпила, заказала вторую, – не заморачивайся! – Лицо ее покраснело, она потеряла взятую осанку и выбранную ею манеру утонченно вежливого поведения.

Саша решил, что пора менять тему: успокоить Ольгу и потом осторожными вопросами все-таки выведать хоть что-нибудь о Ладе.

− Слушай, но выглядишь ты потрясающе, − он откинулся на спинку стула, чтобы лучше рассмотреть Градобоеву. – Я как-то проезжал мимо твоего дома, уже хотел было напроситься к тебе в гости, но срочно вызвали в редакцию.

Ольга интригующе покачала головой:

− Представь, я тоже проезжаю мимо…

− То есть?

− Я там больше не живу, − произнесла она с интонацией, полной самодовольства. Вероятно, наедине с собой она на тысячи ладов произносит эту фразу, переставляя слова, от которых смысл ее не меняется.

− Ты нашла клад? Или?..

− Или! Это и клад, и любовь − и все остальное. Одним словом, я и Вячеслав Бруснев собираемся пожениться.

− Ничего себе! Вот так поворот! Когда же вы успели?..

− Сама не знаю! Но после того, как вы придумали запереть всех нас на даче, я часто думала о Вячеславе. Для него потеря дочери оказалась подлинным горем, не то что для его бывшей, этой куклы разряженной.

Как-то я попала в район Арбата. Захожу, сама не знаю зачем, в антикварный магазинчик. Ну, там всегда интересно. Стою, рассматриваю безделушки в витрине и вдруг через нее вижу Вячеслава. Он, видимо, вышел из кабинета, что-то сказал менеджеру и тут же хотел уйти, но я окликнула его…

«Да-да, − качал Саша головой на ее слова, − ты выискала через Интернет адрес бутика, принарядилась, как только можно, и направилась выразить сочувствие, развеять тоску, вспомнить былое... Одинокий состоятельный мужчина – это же предел чаяния женщин всех времен. А ты имела к нему доступ и воспользовалась им».

После того как Градобоева побывала на даче Бруснева, она призадумалась и поняла одно: тут медлить нельзя – опередят, странно, что до сих пор не опередили. А может, уже есть какая-нибудь тайная утешительница, они ведь, точно тараканы из щелей выползают и бросаются на разведенных да вдовцов, − одним, не давая возможности вкусить свободы, другим − вдоволь предаться горю.

Вячеслав обернулся и увидел девочку с задорным хвостиком, с спортивной сумкой через плечо.

− Вы… ты?.. ко мне?

Было ощущение, что разом заговорило несколько Ольг: одна хлопала ресницами и что-то бормотала о случайности, другая смело смотрела ему в глаза и как бы говорила, что он – еще молодой мужчина, третья сочувствовала… Но все они явно хотели, чтобы их пригласили в кабинет.

Ах, кабинет! Это такое заманчивое слово для женщины. Там ведь можно позволить себе нечто восхитительно дерзкое!.. Такие милые вольности, при воспоминании от которых дня три кружится голова, а на губы наплывает загадочная улыбка. Если бы Ольга была натурой более тонкой, она бы сделала открытие мировой важности: улыбка Моны Лизы – это воспоминание о часах, проведенных в… кабинете, пусть тогда он назывался несколько иначе…

Она вошла в святая святых Вячеслава, присела на край массивного кожаного кресла… Она смотрела на Бруснева как на спортивный снаряд, который ей надо было во что бы то ни стало покорить, а затем направить силы на следующую цель – дойти до вольных упражнений и выйти победительницей. Вольные упражнения перенесли на дачу…

− … вот так и возобновилось наше знакомство, правда, в несколько иной ипостаси: я перестала быть в его глазах девочкой, а он – дядей, отцом моей подруги. Уже полгода мы живем вместе на его даче. Он подарил мне машину, так что я не завишу от транспорта. Заодно я продала старую квартиру и купила новую, в которой устроила маму с сыном. Поближе к нам. Каждые выходные Алеша бывает у нас. Посмотри, − она сняла сумку со спинки стула и вынула из нее кипу проспектов по антиквариату, − изучаю! Славик хочет, чтобы я работала вместе с ним в бутике.

− И как? Это занятие по тебе?

− Фу… - со смехом раздула щеки Ольга. – Не знаю! Вообще-то, интересно, но мне больше по душе отельный бизнес. Уговариваю Славика купить, если не всю цепочку отелей, то хотя бы «Эпоху на заказ», через подставное лицо, иначе Любка такую цену заломит!.. Ведь она спокойно не сможет поделить с ним наследство. А там я, конечно, была бы на своем месте. И Алеша с мамой все лето могли бы проводить на воздухе. К тому же дело отлично налажено. Сетью отелей руководит генеральный директор, которого поставила еще Лада, надо только наследникам договориться между собой. – Она собрала проспекты и положила их в сумку. – У меня сегодня занятия по голландской живописи XIX века… Слушай! – перескочила на другую мысль. – А что, если ты напишешь книгу о Ладе… под моим руководством, или?.. Нет, еще лучше, если бы мы сообща как-то… ведь я была ее близкой подругой…

Аксаев тотчас разгадал замысел Градобоевой – выступить в качестве преемницы перед всеми друзьями, знакомыми, деловыми партнерами Лады, чтобы разом занять ее место. Не нарабатывать новые связи, не доказывать, что с ней тоже можно иметь дело, а одним жестом провести замену, как в театре: на смену ушедшему актеру выходит другой, ведь спектакль должен идти, несмотря ни на что.

Внутренним зрением он увидел, как Ольга потихоньку захватывает место Лады. Она спит на ее простынях, носит ее вещи, пользуется ее парфюмом. Саша понял, отчего аромат духов Ольги вызывал в нем неприязнь, он был не ее, а чужой. Лада покупала эти духи, и остается лишь догадываться, как они пахли, соприкасаясь с ее кожей. Словно в подтверждение своих мыслей, он заметил на руке Градобоевой браслет, который мог принадлежать только Ладе.

Вячеслав Бруснев после смерти дочери вел одинокий образ жизни и никого особо к себе не подпускал, но Ольга сумела подобраться к нему. Обретя в ней и любимую, и дочь, он все отдал в ее распоряжение. Все!

Ольга обожала оставаться на даче одна. Она хозяйкой ходила из комнаты в комнату, открывала шкафы, пересматривала белье, включала кофеварку, брала с полки чашку и – ликовала. Ведь все, даже эта чашка, была куплена Ладой. Лада строила дивную, восхитительную дачу для себя…

«А досталась мне! – шептала Ольга, примеряя пеньюар, привезенный из Венеции. – Мне! – надевая пляжную шляпу и повязываясь парео с каймой из красных маков. – И все эти баночки, флакончики, которые я не могла бы купить и за пятилетнюю зарплату, – мои. И отельный бизнес тоже станет моим! Вот так-то, Ладочка, оказывается, существует высшая справедливость, я – здесь, и я это заслужила, а ты – там. Не знаю, может, там и очень хорошо, но мне здесь просто отлично! Ты не пустила меня в Австрию, что ж, я не в обиде, за это ты предоставила мне свой дом, свою кредитную карту и даже своего отца!»

После встречи с Градобоевой у Саши возник неприятный осадок. «Вот жила Лада – созидала, и все, можно сказать, досталось чужим: дача и бизнес Ольге, по всему видно, что Вячеслава она подожмет под себя, бриллиант – мне, деньги с банковских счетов пойдут на молодых любовников матери. Правда, я напишу книгу – значит, кое-что останется от редкостной женщины, графине по изяществу, Лады».

* * *

Типичный проходной двор в спальном районе: по диагональной дорожке ползут след в след… ну, конечно же, не муравьи, а усталые, однообразные жители окраины столицы. Вдоль дорожки − клумбочки, лавочки, песочница и большой навес, на столе под которым − термос с чаем, блюдца с конфетами, печеньем, а на скамейках те, кому перевалило за такой десяток, что восхитительное, умопомрачительное слово женщина им уже не подходит. Все они кое-как пострижены, кое-как одеты – сидят пьют чай и песни распевают.

Саша подошел к ним. Его заметили тотчас, оценили: «Не алкаш, симпатичный, молодой» и еще громче запели, приятно, когда кто-то слушает, но, окончив последний куплет, не вытерпели: «Вы кого-нибудь ищите?»

− Да… бабу Люсю.

На этих словах одна из пенсионерок чуть вскинула голову:

− Я баб Люся! А что?

− Дело в том, что я журналист…

Раздавшийся взрыв смеха не дал договорить Аксаеву, все принялись поддразнивать бабу Люсю:

− Ой, а мы, оказывается, со звездой в одном дворе живем…

− Люсь, что ж ты скрывала?..

Та сама, хохоча, поднялась со скамейки и подошла к Саше:

− Зачем это я тебе понадобилась?

− Я книгу пишу о Ладе Брусневой, помните, в вашем доме жила такая?

− Бруснева Ладка? Помню! Всю семью их помню. А чего ж ты от меня хочешь?

− Простите, я не знаю вашего имени-отчества, − произнес Аксаев и сделал паузу, чтобы получить ответ.

− Да зови меня баб Люся. Меня зять-то мой, муж внучки старшей, хотел тоже по имени-отчеству, а мне это так прям неприятно. А стал называть баб Люся, − она провела рукой по груди, − так прям хорошо.

− Ладно!.. Баб Люся, может, пройдемся? Там у вас неподалеку, у дороги, кафе: посидим, поговорим.

Официантка, увидев ее, издала возглас удивления:

− Ой, баб Люся, неужели внук вас в кафе пригласил?

− Он пригласит, как же! Это ко мне по делу. А внук, − она махнула рукой, – когда малой был, так от моей юбки не отходил. Думала, вот выращу, будет на старости отрада и подмога. Бывало из школы ко мне бежит: «Баб Люся, есть хочу!» А другая его бабка, по отцу, так та его и знать-то не знала. Только там − на день рождения да на праздник какой игрушки подарит, − и все работой своей занимается. Все со своей видеокамерой бегала чего-то снимала. А внучек, значит, со мной. А как вырос, так от той бабки теперь не отходит. Тоже с видеокамерой на пару с ней бегает.

Саша заказал чай и пирожные.

− Ладка-то с внуком и внучкой моими дружила. Слушай, а правда, что убили ее? Слухи какие-то непонятные ходят.

− Да, несчастный случай.

− Ой, жаль! Шустрая, красивая девка была, но с гонором. В мать. Любка, ох и много о себе мнила. Прям вот принца искала. А вышла замуж, как все. Хороший парень был, как же его?.. Славик. Они после свадьбы с родителями Любы жили. Правда, вскоре отец ее умер, а мать сошлась с другим, помню, из Кисловодска он был. Ну и уехала туда. А Ладка, можно сказать, на глазах моих выросла. Как садик на карантине - так Ладка у меня. Ею больше Слава занимался. Любка-то все на работе крутилась. А я ей говорила: «Рожай второго», как чувствовала. А она мне все о любви что-то твердила. Любовь! Любовь, скажу, хуже денег, - сегодня есть, а завтра, как это?.. Ну, когда все это рухнуло? Такой еще худенький был министром, все верещал по телевизору: хорошо, мол, правильно…

− Дефолт.

− Вот-вот. От него, от фолта, хоть мелочь, завалялась, а от любви – ищи-свищи. Н-да! Мать-то ее уехала, так Любка ко мне забегала, когда посоветоваться, когда поплакаться. Говорила я ей, дети – счастье. А она: да некогда, хватит и одного. Вот тебе и один. Гордыня ей покоя не давала, все куда-то рвалась. А Слава парень был хороший. Заботливый. Вечно с сумками. Ладку любил!.. А Ладка, что ж? В мать! Знаменитой стала. Квартиру родителям купила какую-то – просто, ух, говорят! О-хо-хо-хо!.. – покачала она головой. - Славка-то переживает теперь, небось?! Вот ведь как!

Память у бабы Люси оказалась отменной, каким в былые времена был ее слух. Проживала она прямо под Брусневыми, этажом ниже, и была в курсе всех домашних дел соседей.

− Ой, а что мне?! Старая уже! – хохотала она, выпив рюмочку ликера. – Я раньше, до того, как в этот дом переехала, в коммуналке жила. Ну, жизнь, как говорится, на виду. А в этих, панелях: если не на виду, так на слуху. Диван-то их как раз над моим диваном стоял, и как начнет он ночью рипеть!.. Любка заохает, заахает, он еще громче: рип-рип-рип − и тишина. А потом − бац-бац − голыми пятками по полу в ванную. Так что я третьей была, когда Ладку делали. И смех и грех!..

Аксаев подумал, что квартиру нужно покупать в доме с хорошей звукоизоляцией.

* * *

Саша рвался приступить к работе над своей книгой, а главный редактор требовал фундаментальную статью о Нелли. Пришлось Аксаеву на время сменить образ Лады, ярко горевший перед его внутренним взором, на образ Мутыхляевой и засесть в редакции.

− Привет, − услышал он чей-то женский голос.

− Занят-занят, − выдал скороговоркой, не отрываясь от компьютера. Но голос не отставал:

− Послушай, мне по наследству достался старый стол Мутыхляевой. − Аксаев обернулся и увидел одну из тех, кого он дарил своим мимолетным вниманием.

«Ухватилась даже за старый стол, чтобы найти предлог заговорить со мной», - молниеносно отметил он.

− И что?

− Я сразу понапихала в него мои вещи, а сейчас стала наводить порядок и нашла вот что, − она протянула темно-синюю книжку, − что-то типа дневника. Ты же пишешь о ней, я подумала, может, он тебе пригодится. Если нет, выброшу.

Аксаев взял книжку и, задержав взгляд на девушке, подумал, вспомнив былое: «Н-да, а я, оказывается, много могу выпить. Красотка еще та!»

Отвернувшись к экрану монитора, бросил: «Спасибо. Увидимся как-нибудь!» Она еще хотела постоять за его спиной, но он махнул рукой: «Уходи!»

Дописав прерванную мысль, открыл дневник. По-видимому, Нелли стала им пользоваться с начала года, но потом он куда-то запропастился, потом опять попался на глаза, поэтому запись велась нерегулярно и без скрупулезного соблюдения дат. Перелистав несколько страниц, Аксаеву показалось, что над ним зажужжала муха.

«Я уже понадеялся к завтрашнему вечеру окончить о тебе статью, Нелли, а ты снова подкидываешь загадки. Знаешь, я дотошный, буду рыть до конца».

Журналиста заинтересовало несколько строк: «Видела сегодня копию Дюси в таком неожиданном месте!.. Странно, очень странно. Я буду не я, если не разберусь! Дельце может оказаться выгодным. Давно я себе, деточке-конфеточке, ничего не покупала».

«Так, − потирая уставшее лицо ладонями, − пытался разобраться Аксаев, − кто такое Дюся? Он? Она? И кого могли так называть?»

Через компьютер Саша вошел в архив редакции и просмотрел тематику статей, написанных Нелли в течение прошлого года. Кому и чему они не были только посвящены! Звездам эстрады и кино, знаменитому дирижеру, не менее знаменитому режиссеру, театрам, салонам красоты, частным зубным клиникам, даже роддомам и еще, еще…

«Где же Муха могла видеть Дюсю? Не представляю! Но как бы этот Дюся, то есть его копия, не зажарила ее вместо булочки. Ведь она собиралась поиметь с него что-то, чтобы порадовать деточку-конфеточку».

ГЛАВА XXIX

Однажды утром Люба проснулась, открыла глаза, и ее охватило необыкновенное чувство радости от предстоящего дня, от предстоящей жизни. И даже разъедающая всякую радость мысль об утраченной молодости не испортила настроения. Наоборот, хотелось жить ярко, полно, увидеть то, чего не видела, испытать то, о чем и мечтать не смела.

Она вдруг ясно осознала, что наконец-то нашла свое место в жизни. С юности стремилась Люба чего-то достичь, стать личностью независимой, интересной. Но ей не удавалось себя реализовать. Может, не хватало силы, смекалки или… впрочем, это уже не важно. Теперь она займет высокое положение в табеле о рангах современной деловой элиты. При этом Бруснева отнюдь не собиралась растранжиривать то, что ей досталось от дочери, наоборот, намеривалась приумножать, развивать бизнес.

Она вскочила с кровати, легко, на пальчиках, подбежала к зеркалу, затянула на себе ночную рубашку и принялась любоваться собой, как в юности. Зеркало, совсем недавно бывшее ее врагом, потому что отображало непонятно какую тетку с животом, который, как не втягивай, все торчит; тяжелыми обвислыми грудями, несвежей кожей на шее, скорбными уголками рта; теперь, золотясь от лучей солнца, словно смеялось и радовалось, что в нем отражается восхитительная женщина: изюминка которой в хрупком, кратковременном равновесии между молодостью и зрелостью, в соединении невозможного: цветка и спелого плода. И какое имеет значение, что эта изюминка – результат удачной пластической операции.

Заиграл сотовый – «Шестов». Люба ответила ему, передав голосу нотки тела, кокетничающего перед зеркалом. Петр Федорович поддался на этот тон и тоже замурлыкал в трубку. Слушая его монолог, состоящий из одних комплиментов, Бруснева элегантно упала на кровать и, грациозно потягиваясь, заливалась звонким смехом, когда славословие переходило немыслимые границы. Договорились, что вечером Петр Федорович заедет за ней.

«Шаповалова – в шею! – решила судьбу жениха Люба. – Мне нужен состоятельный, с большим весом в деловых кругах друг жизни. А не этот оборванец».

Быстрыми, легкими шагами Бруснева вышла из подъезда дома и, мимолетно улыбнувшись, ждавшему ее у открытой дверцы машины Шестову, с поспешностью персоны, преследуемой папарацци, нырнула в салон.

«А она умеет себя подать с неожиданной стороны», − отметил Петр Федорович.

Ресторан в стиле Art Nouveau, с панелями и матовыми стеклами, на которых сплетались в извивах томной страсти стебли цветов и с которых с задумчивой усталостью смотрели женщины дивной красоты, встретил Брусневу и Шестова, пытавшихся обольстить друг друга в чисто деловых целях, едва слышной, словно легкий бриз, музыкой. Им нравилось играть в любовь. При этом каждый был уверен, что другой-то действительно влюбился на старости лет. На аперитив выпили по бокалу шампанского. Потом заказали устрицы.

− Любава моя, − целуя и щекоча руку ухоженной бородой, проговорил Шестов.

Брусневой понравилось, как он назвал ее. «Не то что этот − Любушка. Любава звучит гордо, так и видишь женщину, вызывающую мужчину на поединок, и в случае поражения, которого она с нетерпением ждет, умеющую достойно наградить победителя», − размышляла Бруснева, с изящной игривостью поглядывая на своего визави.

«А она еще довольно съедобна на вид! Так что ничего особенно неприятного в моей миссии нет, хотя, если честно, то, конечно, лучше потратить мое золотое время, увы, именно золотое, песком убегающее, на новоиспеченную красотку, только-только входящую в мир и глядящую на него восторженными глазами, − Петр Федорович поднял бокал, сказал очередной комплимент Любаве и, вероятно, вспомнив свое недавнее увлечение свеженькой простушкой, для которой он, по ее мнению, оказался недостаточно щедр, окончил размышление на сожалеющей ноте: − Отчего это восхитительный своей неподдельной восторженностью взгляд у юных красоток слишком быстро меняется на алчный, в котором дна не видно?»

Но лирическое отступление длилось у Шестова недолго. Он ведь не развлекаться пришел, поэтому мягко, незаметно перевел разговор, не забывая пересыпать его комплиментами, на продажу акций части отельной цепи, перешедшей по наследству Брусневой. Люба, излучая сияние, отвечала, не задумываясь на вопросы, звучащие, как бы между прочим, но вдруг осеклась и внимательно, насколько позволило шампанское, гуляющее в крови и веселящее мозг, посмотрела на Шестова.

− Вначале я действительно хотела продать весь бизнес Лады, но теперь об этом не может идти и речи.

− Но ты одна просто не справишься. Даже Ладе помогал отец.

− Вот я и ищу друга, на которого могла бы положиться, который подал бы вовремя дельный совет.

− Друг – это хорошо, но, поверь, Любава, ты создана для любви. А бизнес, если им заниматься серьезно, погубит твою красоту. И зачем тебе тратить драгоценное женское время на работу? Продай все − и живи. Почувствуй, что это значит – жить.

Шестов зря «беспокоился», Люба уже давно все продумала и прекрасно представляла себе перспективы подобной «дольче вита». Ну, лет десять она еще понежится под мужскими взглядами, хотя… даже это сомнительно; весь мир посмотрит, себя покажет и, в конце концов, станет добычей альфонсов. Ведь более ни для кого она не будет представлять интереса. Никого не будет волновать ее настроение, никто не будет стремиться получить у нее аудиенцию, взять интервью о перспективах развития отельного бизнеса, никто не будет ждать ее за переговорным столом, склонять, уговаривать подписать взаимовыгодный контракт; не будет звонить по телефону, крича в трубку, что от ее решения зависит крупная сделка. Наоборот, она станет заглядывать в глаза очередному мальчику и удовлетворять его все возрастающие капризы. А он, очистив ее кредитную карту, уйдет к другой, такой же дуре. Нет, хватит с нее унижений, полученных от этого ничтожества Шаповалова. Отныне и до конца дней она – бизнес-леди. О, она крепко возьмет свою империю в руки, и до последней минуты ее придворные будут лизать ей ноги в ожидании, что именно одному из них она завещает свой бизнес… Увы, но только высокое положение в мире деловой элиты сможет удерживать ее в центре внимания и привлекать интерес к ее особе. Пусть за глаза называют старухой, молодящейся теткой, а в глаза будут льстить, говорить комплименты, приглашать на рауты, презентации, премьеры. Что ж, ведь даже самая прекрасная вещь имеет свою обратную сторону. Она постарается не обращать на нее внимание. И мужчины будут − молодые, азартные, целеустремленные, а не тупые альфонсы. Да, они будут стараться через нее сделать карьеру. Отчего не помочь молодому и алчному до дела? Она его продвинет, он ей ласками отплатит – бизнес есть бизнес. А пока она с удовольствием бы взяла в друга жизни Шестова – он опытный бизнесмен. Тем более она еще в таком возрасте, что «он, несомненно, совершенно искренне увлекся мною», − выскочила до смешного наивная мысль.

С этой сладкой мыслью Бруснева оказалась на даче Шестова, которую тот купил втайне от супруги, и которая, вот уж поистине, была его настоящим Монплэзиром. Кровать под балдахином несколько насмешила Любу, но, когда Шестов крепко обхватил ее и опустил на ложе, она ответила ему долгим поцелуем. Обнявшись, они лежали и целовались. Люба после выпитого хотела, чтобы Петр Федорович взял на себя роль ведущего в любовной игре, ведь она отдала ему для наслаждения свое тело. Он же, плотно поужинав, предпочитал видеть Любу в позе наездницы, а самому лишь подыгрывать.

«Вот, ленится, а молодуха бы уже вскочила, и только поспевай милю за милей отсчитывать», − покряхтывая, думал он.

Люба же думала обратное: «Увалень! Такая женщина с ним, а он… Все в рабочем состоянии, но лень поотжиматься. Ладно!»

Она немного потешила его, проскакав с полмили, и упала, предоставив ему завершить начатое. Он и завершил − наскоро, лишь бы только улечься и перевести дыхание. Люба из приличия сделала вид, что все отлично и − разозлилась на самое себя: «Ради чего я ему показываю, что довольна?.. Вот-вот поэтому и хочу быть всем нужной, чтобы заботились, как мне доставить удовольствие. Он ведь тоже привык, чтоб его ублажали. Мы с ним на равных. А в любви кто-то должен быть хоть чуточку зависимее, неважно от чего: от чувств, денег… Короче, мне он не нужен!»

«Ой, разлеглась, тоже мне, маха обнаженная (картина Ф.Гойи), изображает что-то. Радоваться должна, что ее удостоил любовью такой состоятельный, сильный мужчина. И все же как-то надо ее уломать продать акции. Эх, видно, придется попотеть», − и Петр Федорович пошел на приступ во второй раз, однако… попыхтев, словно паровоз, поднимающийся в гору, вдруг спустил на тормозах…

Люба скривилась. Поворочалась и заснула утомленная волнами шампанского, перекатывающимися в голове, а отнюдь не от страсти Шестова.

Утром был кофе, а к кофе комплимент, как ей к лицу утренний свет, от которого она выглядит еще моложе, чем вечером. Потом пауза и…

− Любава, я тебе хочу посоветовать продать мне твои акции отельной цепочки.

У Любы даже углы губ дрогнули от такой неприкрытой наглости. «Он что, меня вообще за дуру держит?»

− Непрошенный совет – что импотент в кровати: влез, а зачем − сам не знает. К тому же я уже сказала, что ничего продавать не буду.

− Но я хорошую цену дам.

− Отстань, дай лучше позавтракать спокойно.

− А ты привыкай! Если хочешь бизнесом заниматься, – ни спокойных завтраков, ни обедов, ни ужинов – дело всегда и всюду.

− Хорошо! Ты спросил, я ответила, что тебе еще?

− А ты подумала? Представь, какой это ужас!

− Представила! – с вызовом посмотрела она на него.

− Ну, мы, как близкие люди, можем договориться. К примеру, ты оставляешь себе часть акций и будешь членом совета.

Петр Федорович и впрямь был невысокого мнения о Любе, поэтому хотел решить вопрос немедленно. А то еще кто-нибудь влезет и перехватит сделку. Он почти не сомневался, что Бруснев через подставных лиц постарается скупить ее акции, предлагая максимально выгодные условия.

− Я ведь люблю тебя, - продолжал он. − Мы будем вместе… «О чертова баба! У меня ни времени, ни желания нет с ней возиться, а, видно, придется. Нужно нам с Серегой стать собственниками «Эпохи на заказ». Он столько вложил в это дело, стерва Ладка, не тем будет помянута…»

− Любавушка, − стал гладить ее по коленям Петр Федорович, − у нас серьезные отношения, а не просто так. Поедем отдыхать на Сардинию, например, − кто за бизнесом присмотрит? А так Сергей!.. Ведь он тебе не чужой…

Люба задумалась, но вовсе не о том, чтобы продать акции, а том, как бы перехитрить Вячеслава и выкупить его долю, и что ей действительно нужен верный человек. «Но пока его нет, − сама управлюсь», − решила она.

Петр Федорович украдкой бросил взгляд на часы. «Придется сегодня перестроить весь день из-за этой сучки. Выламывается! Ну, да не таких объезжали!»

− Любавушка-забавушка… − он приподнял ее за плечи, − я тебя так не отпущу… ты меня заводишь…

Любовь поддалась на его, словно трепещущий от желания, голос. Они вновь очутились в спальне. Петр Федорович разыгрывал дикую страсть, которую он едва сдерживает, и осыпал нежными поцелуями Любу. Ей нравились его щекочущие бородой лобзания. Ее тело чуть вздрогнуло от истомы, она вытянулась, закрыла глаза, отдаваясь долгим ласкам Шестова. Но тому довольно быстро приелась самим же начатая прелюдия. Он ждал, что Люба перехватит его инициативу. Однако она и не думала. Она блаженствовала. Пришлось Петру Федоровичу отлюбить Любу на все сто. Чего не сделаешь ради дела?..

Отвалившись на спину, он прикрыл глаза и, засыпая от утомления, даже раза два хрюкнул, но тут же откашлялся, делая вид, что не впадал в дремоту.

«Теперь она моя!» − решил он и уверенно, по-хозяйски, провел рукой по животу Любы.

Но она вновь в категорической форме отказалась продавать акции. Ну как назвать ее после этого? Петр Федорович выругался… мысленно: «Халда!»

Шестов не стал говорить сыну о провале своей миссии, но истина открылась сама собой. Через несколько дней они все вместе оказались на одной вечеринке, и Бруснева, лишь мимоходом поздоровавшись с Петром Федоровичем, всю ночь кокетничала с юным плэйбоем.

− Что же ты, папа? Ты ведь ее не для удовольствия, а для дела. Постарался бы, − выговорил младший старшему.

− Попробуй сам! Такая стерва! Копия дочки. Только берет, а сама, даже трахаясь, лишнего движения не сделает.

Сергей решил не отступать и приударил за Любой, но та с

высокомерной насмешливостью в голосе бросила ему прямо в лицо: «Мне с барского плеча дочери любовника не надо».

Оба Шестова своими ухаживаниями добились лишь одного − Люба поняла окончательно и бесповоротно, что акции продавать нельзя ни в коем случае.

* * *

Бруснева решила вплотную заняться отелями. Она встретилась с генеральным директором Лады, попросила ввести себя в курс дела и дала тому понять, что если она станет основным держателем акций, то он сохранит свой важный пост.

− Понимаете, Вячеславу Митрофановичу не до «Эпохи на заказ», он весь в своем антиквариате и, как я предполагаю, ищет хорошего покупателя, чтобы продать отельные акции, а полученные деньги вложить в свой барахольный бизнес.

− Я так же понимаю, что Вячеслав Алексеевич, к сожалению, ни за что не продаст вам свою часть акций, − подхватил гендиректор.

− Увы!.. – с жестом досады всплеснула руками Люба.

− Поэтому вам надо найти кого-то, кто бы как бы купил эти акции на свое имя, а потом…

− До этого и я сама додумалась, − заметила Бруснева. – Проблема не столько в человеке, сколько в отсутствии необходимых средств. Да, у меня есть на счету определенная сумма, но ее недостаточно… к том же… - Люба в задумчивости приложила палец к губам и далее продолжила про себя: «К тому же отдать все разом, значит, остаться без гроша. Это опасно. Неприятно. Неуютно как-то… − она даже поежилась, кожей почувствовав, каким холодом веет от безденежья. Да, да всего за какой-то год она так привыкла ощущать жар, идущий от вклада в далеком банке, что теперь лишиться всех денег – это все равно что подставить спину ветру или того хуже − под удар. Ведь всякий так и норовит прибить бедняка: кто словом, кто делом, а кто и по лицу заехать. И ему не отстоять в суде своего бедного, но честного имени. − Странно, − мысль Любы, словно расшалившись, не давала ей думать о деле, − с чего это писатели вывели такую формулу: «Бедный, но честный»? С чего они взяли, что бедность – честна? Она позорна, глупа. Бедняк – подлое существо, оттого, что вынужден унижаться сам и быть униженным, пусть даже не конкретными людьми, а обстоятельствами».

О Люба все помнит!.. Эти очереди в поликлинику – длинный сарай, стены которого подпирали бедняки советской эпохи, а сейчас подпирают нищие новой формации. Они и рады бы уйти в другие клиники, да их загнали в такие рамки, что…

«Ужас! – мысленно воскликнула Люба, представив себе человека, заключенного в невидимую, но необыкновенно прочную рамку. Он не трехмерен, как то положено, а плоский, чтобы меньше занимать места. – В довершении всего, она же жутко неудобная… вот отчего так тяжело было впихиваться в общественный транспорт, − сделала грандиозный вывод Бруснева. – В дорогой ресторан не войдешь, в первый класс не сядешь, ведь там места рассчитаны на свободных вне рамок находящихся людей, а рамочники… один другому в затылок дышат в вагонах метро… Брр… Если бы не… − ей удалось оборвать мысль. – Ну, мне это не грозит, но остаться с нулевым счетом не солидно и страшно. Надо найти деньги!»

− Вы можете мне предложить что-то конкретное?

− Только взять кредит…

− Но ведь это же проценты!.. – А Люба терпеть их не могла. «Мало того, что ты должен вернуть всю сумму, так еще и плати за то, что попользовался немножко их денежками, можно подумать, от этого у них что-то убудет?»

Мгновенно поняв по взгляду гендиректора, что восклицание чуть было не выдало ее с головой: мол, и вот эта лезет руководить! Бруснева перевела всё в шутку.

− Да-да, − проговорила, улыбаясь, − я подумаю, прикину, сколько смогу снять со счета и на какую сумму взять кредит в банке. – «Черт, ведь так просто не дадут, потребуют недвижимость в залог, а там − трах-бах и останешься с кукишем. Ох, доченька, как мне твой совет нужен», − чуть было не всплакнула Люба. Но почти тут же вольготно откинулась на спинку кресла, на котором, под тяжестью мыслей съежилась, как то совсем не подобает бизнес-леди.

− Принесите кофе и желтый шартрез, − вызвав секретаршу, сказала она и обратилась к гендиректору: – Решу, решу эту проблему.

Немного подумала, взяла мобильный и позвонила:

− Здравствуй, надо встретиться. Естественно, как можно быстрее. Сегодня вечером. Где? Ладно, подъеду!

«А она, вроде, соображает, − отметил гендиректор. – Во всяком случае, производит вполне приличное впечатление».

* * *

В сопровождении шофера Бруснева вошла в один из деловых центров. Последнее время она что-то стала опасаться за свою изобилующую столькими удовольствиями жизнь.

Люба села за столик в небольшом кафе, посмотрела на часы и недовольно поморщилась: чуть-чуть, так как тотчас вспомнила, сколько стоит ее новое, избавленное от морщин лицо.

− Что случилось? Здравствуй! – раздался знакомый голос, и Таржанов опустился в кресло напротив нее.

− То же, что и тогда! – ответила она, не утруждая себя разъяснениями.

Кровь прилила к лицу банкира.

− Ты не Турандот, я не принц Калаф, мне некогда разгадывать твои загадки. Выпьешь чего-нибудь?

− Да, желтый шартрез.

Таржанов заказал ей монастырский ликер, а себе чашку кофе.

− Итак, я слушаю.

Бруснева села вполоборота, положив один локоть на спинку кресла. Сверху лился мягкий, матовый свет, она смотрела искрящимися беспричинным смехом глазами на Таржанова. Казалось, время пошло вспять. Он тоже с удивлением смотрел на нее: бархатистая кожа, точеная шея…

«Неужели все еще можно вернуть?.. Вернуть и жить дальше… как уж сложится, только без этих воспоминаний…»

Люба пригубила золотистую влагу ликера и сказала:

− Деньги нужны, Филипп Родионович.

− Что ж, не проблема. Сколько?

− Я хочу получить от вас беспроцентный заем, учитывая наше старинное знакомство.

− Люба, ты что?.. – банкир еле сдерживался. – Опять? Только вместо Лады – ты?

− А как ты думал? Мы с ней не привыкли отступать. Я хочу и должна продолжить ее дело. И еще! Мне нужен человек, ловкий человек, который сумеет склонить Бруснева продать его долю в отельной цепочке. Кстати, я с удовольствием расплачусь с тобой за такую услугу, скажем, несколькими акциями. Не скрою, мне бы очень хотелось, чтобы ты участвовал в моем бизнесе. Дельный совет, своевременная поддержка, ну и я, чем смогу…

− Слушай, я не желаю иметь с тобой никаких дел. И у меня нет таких денег! После того, что вытащила Лада, я с трудом удерживаюсь наплаву.

− А мне плевать: удержишься ты или благополучно пойдешь ко дну. Ты мне дашь столько, сколько мне надо. А иначе, сам знаешь: я тебя с грязью смешаю и засажу лет на двадцать пять. Ведь я могу доказать, что это ты… − она оборвала фразу, улыбнулась и жестом подозвала официанта: − Повторить!

Таржанов молча поднялся и пошел к выходу.

− Ах, вот ты как?! Слишком уж самоуверенно! – повысив голос, бросила ему в спину.

«Ну, ты у меня еще попрыгаешь! Я тебе… − Люба чуть не расплескала ликер себе на юбку, так дрожали ее руки от рвавшегося наружу бешенства. – Надо успокоиться, надо успокоиться… − твердила она сама себе. – Я найду выход из положения».

Приехав домой, Люба позвонила Аксаеву.

− Хочу вас пригласить к себе в гости, скажем, в среду. Ведь вы пишете книгу о Ладе, ведете журналистское расследование…

− Да-да!

− Мне бы хотелось поделиться некоторыми воспоминаниями и… предположениями.

Саша примчался к Брусневой и был готов засыпать ее вопросами, но та повела себя, как ласковая кошка: что-то мурлыкала, угощала кофе, потом вдруг произнесла:

− А знаете, сейчас придет сюда один человек. Вам он хорошо известен… даже очень. Филипп Таржанов. Так вот… − спокойствие, с которым она говорила, вдруг изменило ей. Она боролась: сказать – не сказать?..

− Так вот, я его подозреваю в убийстве Лады.

− Почему? Есть улики?

− Есть… причина… Очень веская причина… Но доказать будет трудно, практически, невозможно… Короче, если он испугается, что вы озвучите эту причину в своем фильме, то я… Не буду таиться перед вами: я намереваюсь получить от него сумму, необходимую на продолжение бизнеса Лады, − это мой долг, − а вы получите от меня щедрое вознаграждение. Согласны?

− Не вижу повода отказываться. Фильм, − а я хочу, чтобы он получился максимально объективным, − только от этого выиграет, и, конечно же, какой журналист откажется от гонорара?!

− Отлично. А вот и звонок! Прибыл банкир.

Таржанов остановился на пороге гостиной, увидев Аксаева, как ему показалось, с диктофоном.

− Что это? Опять?! Могла бы придумать что-нибудь пооригинальнее, чем копировать действия твоего неумного экс-супруга.

− Не спорю с утверждением, что экс-супруг – неумный, а насчет плагиата, нет, я до него не опущусь.

Тут Таржанов заметил в углу гостиной видеокамеру, пульт дистанционного управления от которой находился в руках журналиста. А Бруснева продолжала:

− Итак, я хочу сделать заявление, что присутствующий здесь Филипп Родионович Таржанов, который был одним из приглашенных на вечер открытия «Эпохи на заказ» и который был близким другом моей дочери Лады…

Таржанов взревел и бросился на Любу. От столь неадекватной реакции со стороны банкира Саша опешил и сообразил, что надо делать, лишь когда тот схватил Любу за горло. Бруснева хрипела, пытаясь вцепиться ногтями ему в лицо. Аксаев подскочил и разъял их. Несколько секунд все трое, шумно переводя дыхание, стояли и смотрели друг на друга, словно опасаясь нападения. Первым оставил боевую стойку Таржанов. Он отошел и сел на диван.

− Идиот! – осмелев, бросила Люба. – И все равно ты отсюда не уйдешь, пока мы не договоримся, понял? – уперев одну руку вбок и чуть наклонившись вперед, с развязным видом проговорила она.

Таржанов молчал. Только сжимал и разжимал пальцы в замок.

− Хорошо,− согласился он, – мы решим твой вопрос, но одни. Журналист пусть уходит!

− Как бы ни так! − вся передернувшись, выкрикнула Люба. – Чтобы ты меня прибил?! Благо опыт у тебя есть.

− Что ты несешь?

− После того как ты чуть не задушил меня, я ни за что не останусь с тобой.

− Да посуди сама, он же свидетель, что я был у тебя. Если с тобой что случится…

− Мне не станет легче по сторону жизни, если ты сядешь за решетку.

− Я обещаю: это больше не повторится.

Люба смерила Таржанова взглядом. Решила, что он вроде бы не опасен, ну да в бизнесе риск – неизбежен.

− Ладно! – стукнула ладонью о ладонь. – Саша, оставьте нас. Мы буквально на днях обязательно с вами встретимся и окончим наш разговор. А сейчас пойдемте, я вас провожу, − она за руку подняла Сашу с кресла. – Пойдемте… Да идите же!..

Когда они вышли в прихожую, Бруснева сказала:

− Он готов. Я получу от него то, что хотела. Вы мне помогли. Я выполню свое обещание.

− А если он вас попросту задумал обмануть?

− Тогда я наверняка сделаю одно заявление, и он знает, что я его сделаю, так что… Все в порядке… Идите…

Она открыла входную дверь, Саша медлил, раздумывал. Люба не стала дожидаться, пока он выйдет, и поспешила в гостиную.

Аксаев сделал шаг и замер, потом тоскливо оглянулся назад и, словно бы раздвоился: да, одной ногой он уже стоял за порогом, но другой еще находился в квартире.

«Что я делаю?..» – молнией пролетела обжигающая мысль. Сдвинув зеркальную дверцу шкафа-купе, он нырнул вовнутрь. В тот же миг входная дверь с мягким щелчком захлопнулась, Люба обернулась – прихожая была пуста.

Выждав минуту, Аксаев на цыпочках подобрался к гостиной. Зачем он это делал? Затем, чтобы отработать полученный от Лады бриллиант: назвать имя ее убийцы. А в гостиной лились шумные потоки брани…

− Идиотка… кретинка…

− Сволочь похотливая!..

− А ты лучше?! Сама ко мне влезла. Я честно говорил…

− Потом…

− Нет, сразу!

− Ну, ведь врешь, сволочь. Врешь! – крикнула Люба так, что Таржанов невольно присел.

− Но первая полезла ты!.. Ты!.. И потом… какой цинизм… какой цинизм!..

− А ты не догадывался?!

− В голову не приходило!.. А вот ты знала! Нет-нет, если жена изменяет мужу – от нее всего можно ожидать: любой подлости… низменного поступка, от которого волосы встанут дыбом…

− А твоя жена тебе не изменяет! – расхохоталась Люба. – Она святая! Всю жизнь с одним. Да ведь тошнить станет не только при виде, а от мысли, что ты все время рядом. Один и тот же и все одно и то же. Со святой он живет, надо же! Я Аксаеву скажу, пусть репортаж напишет о «непорочной» жене банкира Таржанова. Он тебе такие подробности преподнесет, что, судя по твоему темпераменту, ты ей веревку на шее затянешь!

− Заткнись!

− Полегче! Любовник матери с дочерью ее в постель улегся. Я для него, видите ли, стара стала, а ты сам? Ты-то сам, помолодел с тех пор? Уж один раз с натугой, а все молодых подавай! Подонок, ты, Фил!.. А ведь я… любила…

− И я любил, по-настоящему. И к Брусневу ревновал, да уж так должно было выйти…

− Деньги! Связи! Положение!

− Да! Представь, что они более надежные спутники в жизни, чем любовь.

− Еще бы, ее ведь не сосчитаешь…

− Поэтому и ты требуешь деньги. Хорошо, я постараюсь выкупить акции у Бруснева и перевести на твое имя, не волнуйся!

Саша понял, что разговор подходит к концу, и быстренько ретировался.

Выехав за пределы элитного комплекса, журналист облизнулся от удовольствия: во-первых, он не только все записал на диктофон, но и кое-что заснял, а во-вторых, и это главное – он узнал то, о чем никто даже не высказывал предположения, что Любовь Бруснева и Таржанов – бывшие любовники.

«Уж не ревность ли тут замешана? В состоянии аффекта стукнула дочку в воспитательных целях по голове, да силу удара не рассчитала, - сгоряча, в сердцах действовала».

Аксаев пребывал в полной уверенности, что выяснил все по делу убийства Лады, но когда его воображение, встревоженное услышанным, успокоилось, и он попытался выстроить четкую схему, то понял, что нет ничего, чтобы уличить Любу или Таржанова хотя бы в причастности к преступлению. Мотивы были, но какими бы вескими, основательными они не казались – они оставались только мотивами.

ГЛАВА XXX

Таржанов, отменив все запланированные на день встречи, заехал домой, где на него вывали свои проблемы сын, дочь и супруга, избалованное, пухлое создание. Она самозабвенно любила детей, но и себя не забывала. Однако Таржанов, выслушав домашних, не поспешил, как обычно, успокоить их, что он все урегулирует. Он выглядел озабоченным и сказал только, что поедет ночевать на дачу.

Жена и детишки заволновались:

− Неприятности в банке?!..

Таржанов кивнул и пошел переодеваться. Супруга поплыла за ним.

− Фил, что-то серьезное?

− Не волнуйся! Я все решу, но мне необходимо побыть одному и как следует подумать.

Сын наперегонки с дочерью повторяли, что им нужно от отца. И вслед ему неслось:

− Так ты не забудь! Сделай!

«И ни один не поинтересовался, как я себя чувствую», − с горечью думал он, садясь в машину.

На даче, под шум веток, в которых заплутал ветер, он постарался освободиться от посторонних мыслей, чтобы найти способ избавиться от Любы. Денег на покупку а

кций у Вячеслава Бруснева, у него не было. Лада вытянула все свободные средства. Да, опутали они его – мать и дочь. Поистине есть роковые женщины. Люба постарела, потеряла привлекательность, но как бы воплотилась в дочери и опять увлекла его. Не следовало ему с ней связываться. Сколько женщин у него было и ни одна, кроме Брусневой, так бесстыдно, подло не воспользовалась их прошлыми отношениями.

Они приметили друг друга еще в университете, однако в те годы Филипп увлекался женщинами с такой всепоглощающей, но мимолетной страстью, что иногда она длилась не более дня. Став мужчиной и окинув мир чувственным взглядом, он увидел, что тот полон женщин, и ему захотелось вкусить от каждой. Он словно боялся упустить время, и поэтому, если девушка начинала кокетничать, намекая, что за ней надо поухаживать, он тут же переключался на другую. Познакомившись с Любой, Филипп несколько дней волочился за ней, параллельно утоляя страсть в общежитии.

Ах, студенческое общежитие! Какое удивительно точное название – общее житие. Туда каждый вечер рвались самые ненасытные. Девушки там были свободны от родительских наставлений, и едва гаснул свет, стремились получить как можно больше удовольствий. Никто их силой не принуждал. Люба же была домашняя девочка и требовала соответственного обхождения. А Филиппу было некогда, и он перестал волочиться за ней. Потом началась взрослая жизнь, пошли свадьбы… Филипп женился, Люба вышла замуж. Как-то они пересеклись в одной компании бывших студентов, но ничего особенного в памяти не осталось.

«Когда же это случилось?» − старался вспомнить Таржанов. Он увидел умопомрачительные женские ягодицы, словно чуть вздыхающие при каждом шаге точеных ножек на высоких каблуках. Филипп не мог оторвать от них глаз. Он шел за этими ягодицами, позабыв все на свете. Потом на миг увидел спину, белокурые волосы, приподнятые на затылке. Женщина обернулась и сощурилась от безжалостно ярких лучей заходящего солнца. Он едва не вскрикнул от изумления! «Я же учился с ней… как же ее?» Она вошла в ворота детского сада и вскоре появилась вновь с девочкой лет трех-четырех…

Это была Лада! Теперь Таржанов только дивился причудам судьбы, словно представившей ему сразу двух любовниц… Двух ли?.. Или одну, воплощенную в другой? Судьба, точно заботясь о нем, зная, что именно этот тип женщины волновал его больше всего, устроила такой иллюзион. Старея – Люба в то же время как бы молодела для него. И он за этот иллюзион заплатил!..

Но тогда!.. Это было помешательство, будто в летнем кафе в бокалы с шампанским им подлили любовный напиток. Они потерялись в мире для двоих. Он оказался гораздо больше мира обычного, примитивного своими необходимыми действиями, результаты которых известны. Утром проснешься по звону будильника, сядешь в метро – окажешься на работе… А вот их встречи обещали непредсказуемое… Они словно отправлялись в путешествие, не зная, вернуться ли обратно...

Однако их вернули − отец супруги Филиппа. Какой это был неприятный, мерзостный разговор. Тесть потребовал, чтобы он любил только его дочь. Филипп возмутился. Внаглую спросил: «А вы, что ж, как женились, так и все? Одно и то же движение по проторенной дорожке всю жизнь? Это же надругательство над естеством. Хуже! Это ложь, о которой знают все, но при этом делают вид, что женам могут изменять кто угодно, но только не они». − «Ты женился на моей дочери. Моей! – подчеркнул тесть голосом. – И значит, других женщин для тебя более нет! Надеюсь, я объяснил понятно?»

А чтобы Филипп понял наверняка, он устроил ему длительную служебную командировку в Германию. Уехали они туда с женой, сына оставили родителям, а вернулись с дочерью. Так оборвалась огромная, не вмещающаяся в мещанские понятия о ценностях любовь, − командировкой в Германию.

Воспоминание о давно прошедшем вызвало глухое раздражение у Таржанова. «Супружеская верность – это вселенский обман. И, несомненно, самая трудная для выполнения заповедь. Как оказывается, человеку гораздо проще не убить, не украсть, чем остаться верным в супружестве. Ведь за тысячи лет супруги так и не научились хранить верность друг другу. Достаточно вспомнить «Разговоры богов» Лукиана или вообще самое земное, восхитительное в своей простоте желание обладать любимым человеком – «Декамерон» Боккаччо. Да не будь супружеской неверности, скольких гениальных произведений искусства мы бы лишились…»

Приезжая на дачу, Таржанов всегда испытывал чувство душевного и даже физического облегчения. Он ощущал себя целостной, не раздираемой на части членами семьи личностью. Эти члены постоянно чего-то требовали от него, не давали ему быть самим собой. Да, это он их создал, но он не предполагал, что будет вынужден отдать им всего себя и практически лишиться собственного «я».

Вначале он опекал детей, стремился сделать комфортной жизнь супруги, и они, как-то незаметно, но невероятно ловко превратили его в батрака. Взвалили на него все! И дочку на музыку отвести, а затем забрать, параллельно завезти сына на занятия по каратэ, по пути заехать в магазин, сдать в починку обувь, подвести супругу в театр и по окончании спектакля встретить. Потом, когда Таржанов разбогател, стал банкиром, − он нанял прислугу, – и только собрался начать свою собственную жизнь, как обнаружил, что по-прежнему не имеет права принадлежать себе. Семья требовала от него полной отдачи. Он был универсальным решателем проблем всего семейства. Чтобы иметь немного свободного времени – Филипп затыкал вечно чего-то требующие глотки детей и супруги деньгами.

В последнее время отдохновение Таржанов находил только на даче, где был совершенно один и мог позволить себе даже поразмышлять.

«Нет, я не против брака, документальный порядок должен соблюдаться, иначе начнется неразбериха. Пусть будут супруги, но свободные в своих желаниях и их удовлетворении. Утолив игру крови с приглянувшейся мне женщиной, я всегда буду возвращаться домой, в семью, которая является моим стержнем. Я без семьи не мыслю себя. Но дайте мне немного свободы, права натворить глупостей, которых, как, кстати, заметил один моралист, «требует от меня Природа». А как же в таком случае супруга?.. – задал себе вопрос Таржанов. – Да ради бога! Пусть вознаграждает себя за беременности, роды сколько хочет. У нее свой банковский счет, который я своевременно пополняю. Пусть заказывает себе альфонсов, пусть они ласкают ее жировые отложения и любуются ее фигурой. Потому что бесплатно никто не воспылает вожделением к женщине, перешагнувшей за полвека. Пусть!.. Есть же мужчины гинекологи. Мне и в голову не придет ревновать к ним свою жену. Точно так же, как и к альфонсам. Они же тоже будут выполнять отнюдь не радующую их тело и глаз работу. А я… Я?..» – его мысли вновь вернулись к Любе, − той, молодой, восхитительной Любе…

Поэтому нет ничего удивительного, когда, познакомившись с Ладой, он вновь встретил женщину, которая вызывает у него самые сильные чувства.

Тот вечер как-то сразу начался необычно: игрою случая они вместе с общими друзьями оказались в загородном отеле. Гуляли до утра, потом стали расходиться по номерам, и Таржанов − опять лукавый случай − по ошибке вошел в номер Лады… Что сказать он мог себе в оправдание, когда проснулся далеко за полдень в кровати с дочерью бывшей любовницы?.. Да то же, что сказал Франсуа Вийон:

А Лот, отведав кружек пять,

Не мог понять, где дочь, где мать.

Взглянув на сбившиеся волосы Лады, золотившиеся от солнечного света, он словно перенесся в прошлое. Но только теперь он не отдаст это уникальное состояние гармонии: любить и быть любимым − ни за какие германии!.. Филипп кончиками пальцев, едва касаясь, провел по ее спине, восхитительной, ленивой, шелковистой, пахнущей чуть-чуть… каким-то неведомым ароматом… Его желание разбудило Ладу, она повернулась к нему.

− Ты что?.. – протянула сонно. – Неугомонный!

Он хотел назвать ее по имени, но оно путалось у него на языке:

− Лю…блю… Ла…сковая моя… Лю…

Роскошное, берущее и дающее тело Лады то трепетало под его натиском, то, лишая сознания, наполняло все его существо нежностью, от которой он стонал, кричал, не в силах выдержать полноты наслаждения любовью. Наконец она склонилась над ним и, слегка изогнувшись, замерла.

Филипп даже не успел задуматься: это подарок судьбы или?.. Лада глубоко вздохнула… и назвала сумму, необходимую ей, чтобы стать единовластной хозяйкой сети отелей. Начался грубый шантаж. И восхитительная женщина, которая для него как бы слилась из двух, четко разделилась, и он больше не путал их имен.

Теперь, когда одной уже не было на свете, вторая, ничуть не смутившись, продолжила начатое. Но платить Таржанов больше не мог. Следовало как-то нейтрализовать Брусневу. Найти что-то на нее, то есть ответить шантажом на шантаж, и тогда каждый останется при своем.

Чем почти всегда можно поддеть человека? Его прошлым, в котором непременно отыщется что-то такое, о чем он ни за что не захотел бы вспоминать, а тем более разглашать.

Филипп понимал, что «тайны» Брусневой по всей вероятности окажутся не стоящими внимания, но пока он не нашел лучшего варианта, чтобы отвязаться от шантажистки, к тому же не хотелось привлекать к этому делу посторонних, разве только в крайнем случае.

Таржанов вошел в гардеробную, отодвинул дверцу шкафа и задумался, глядя на вещи. Выбрал джинсы и рубашку в клетку. Оделся, подошел к зеркалу. Темноволосый, видный, уверенный в себе мужчина глянул на него.

«А вот об этом я не подумал! Что же мне бороду приклеивать?.. Парик надевать?.. Или на лысо обриться?.. Но ведь как-то надо изменить внешность! – он выдвинул ящик. – Надел бейсболку, очки… − Избитый прием. Без бороды и усов не обойтись. Идиотство! Ну, а что делать? Не киллера же нанимать. Слишком много чести для Брусневой – заказное убийство».

* * *

Таржанов остановил машину у одной из станций метрополитена, приоткрыл дверцу и выскользнул, будто вор. Он боялся натолкнуться на знакомых, хотя это было невозможно. Знакомые его круга здесь не появляются.

На банкира дохнуло тяжелым духом метро. Он провел рукой по бороде, купленной по дороге в бутике театральных принадлежностей, и спустился вниз. Чудом успел увернуться от полетевшей в него двери и оглянулся в поисках кассы. С удивлением рассмотрел проездной билет, вспомнив, что раньше были жетончики. Когда мощным толчком Таржанова втиснули в толпу перед эскалатором, его спесь поубавилась, а взгляд, потрясенный увиденным, ловил все: усталые, с однообразным выражением лица людей, одетых в однотипную одежду, с котомками за спинами, ныне называемыми рюкзаками, которые раньше носили нищие и перехожие калики.

В вагоне, воздух в котором давил на плечи, одни сидели с закрытыми глазами, другие спали с открытыми, а женщины, независимо от возраста, если читали, то журналы или статьи из них со смартфонов, снабженные яркими снимками, красочно повествующими о жизни богатых и удачливых.

«Странно, неужели их не раздражает, что кто-то в этом мире, да даже в Москве, проживает совсем другую жизнь: с бассейнами, яхтами, ресторанами, одно посещение которых равно годовой зарплате клерка. Какой они находят в этом интерес? Хотя, я же люблю иногда почитать о нечистотах жизни, описанных в книгах Золя, Бальзака, Достоевского… Да, но я, испытав ужас омерзения, с удовольствием оглядываю мою гостиную, ложусь на удобную кровать… А они?.. Они?.. Молодые, наверное, надеются, что смогут так же устроиться, а старые, наверное, возлагают на них свои надежды – мы не пожили, как следует, так наши дети… Выходит, эти журналы даже понижают тонус раздражения в обществе. Что ж, это хорошо, пусть надеются. Впрочем, для них тоже стараются: показывали как-то открытие новой станции метро… стильной, даже со вкусом… только видят ли они это? Они идут сплошной массой, спина в спину, как заключенные… Кем? – Таржанов растерялся. – Черт возьми, да судьбой! – Найдя ответ, ему стало легче. – У каждого своя судьба! Так что если мир таков, значит, ему надлежит быть таковым!»

На какое-то время он снова сосредоточился на своих проблемах, но вид людей, его поражал все больше и больше. Признаться, он как-то не видел этих своих соотечественников. Потому что, выходя откуда бы то ни было, садился в автомобиль, из автомобиля переходил в зависимости от обстоятельств в ВИП-залы аэропортов, вокзалов, ресторанов, отелей. Оказавшись же один на один с массой полубнаженных пассажиров вагона, он оглядывал их с искренним любопытством.

«Так вот, каков он, конец цивилизации! А как все начиналось! Сначала были дикари, ходившие голыми. Но так устроен человек: он хочет быть как все, при этом чем-то все-таки выделяться. Поэтому дикари − кто носил бусы, кто серьги, а кто покрывал тело татуировкой. Потом, вследствие развития человечества, мир обогатился невероятными достижениями в науке, различными произведениями искусства. Человек стал красиво одеваться, стремился вести себя безукоризненно, быть приятным и себе и окружающим.

Однако кто-то, кто руководит этим миром на человеческом уровне, видимо, испугался, что слишком много образованных, уважающих и себя и других людей, имеющих собственное мнение, не пожелают слепо подчиняться их воле. Поэтому было решено оболванить живущих на земле. Способ искать не пришлось. Из-за Евы был потерян рай, из-за ее прадочерей потерян достойный облик.

Сначала женщины открывали грудь, потом показали щиколотки – и пошло. То, что сейчас они носят, называется шортами, но по сути это трусы. Женщина-мать, о которой принято говорить только в превосходной степени, превратилась в самку. У той живот в период беременности ничем не прикрыт и у самки человека теперь живот обтянут так, что даже вывороченный пупок налицо.

Мужчины, как всегда, помчались следом: стянули с себя брюки, выставив на обозрение волосатые ноги, и надели исподние штаны. – Таржанов вспомнил, как в детстве ходил в цирк и хохотал, когда у клоуна падали брюки, а под ними оказывались вот такие семейки, в которых сейчас разгуливают по городу. Но и они вскоре исчезнут: все заменит татуировка, ведь ею так усиленно покрывают себя человекообразные.

Цивилизационный процесс начал обратную точку отсчета. Людям вбили в головы, что в трусах гораздо удобнее. – А что?! – мысленно воскликнул Таржанов. – Они правы. Большинство ходит дома в трусах, зачем же одеваться, выходя на улицу, так действительно удобнее. Хотя без трусов-то еще лучше! И вообще, к чему условности? Эти туалеты, уединенные места для любви. Захотел – справил нужду, захотели – поимели друг друга. Ведь все равно – все голые! Однако мерзко здесь, − поморщился он. − Долго еще? Нет, скоро выходить».

Он поднялся из метро, расправил плечи, но лицо, тело его были словно покрыты невидимой склизкой грязью. Он провел рукой по лбу, оглянулся и подумал: «О Господи, как давно я здесь не был… И это хорошо!»

* * *

Да, многое изменилось с тех пор, когда Таржанов последний раз обретался в сих местах. Он усмехнулся, вспомнив, как яростно билось его сердце, как горело в груди, как он, сокращая путь, быстрыми шагами шел по тропке, проложенной через раздвинутые прутья решетки забора, ограждающего школьный двор, через затоптанные клумбы, чтобы схватить в охапку Любку, повалить ее на диван, услышать ее смех, переходящий в шепот, требующий еще и еще… Он вздрогнул, вспомнив даже телом то, что они с избытком давали друг другу.

Филипп отыскал дом, в котором жила Люба, и не запутался в подъездах, сразу нашел нужный, будто вчера был. Только дверь не болталась как раньше, а была закрыта на кодовый замок, который однако не послужил препятствием: Таржанов вошел с кем-то из жильцов. Поднимаясь в лифте, повторил подготовленную легенду и в удивлении остановился перед железной дверью, за которой находились четыре квартиры, а номер нужной, где жила тетя Люся, он не помнил. Нажал на первый звонок: никто не вышел, последующие попытки дозвониться хоть до кого-нибудь не увенчались успехом. Он выглянул в окно – двор, с косым проходом посередине, лежал как на ладони. Под навесом, за длинным столом увидел женщин.

Спустившись вниз, подошел к ним, надеясь выяснить, есть ли среди них тетя Люся. Женщины же заприметили его, когда он еще только шел к подъезду.

− Ой, Люсь, а не к тебе ли опять журналист, а? – громко воскликнула одна и ошарашила Таржанова вопросом:

− Вам баба Люся нужна, да?

− Отвяжись от человека, − махнула рукой другая.

− Но мне действительно нужна… Людмила…

− Баб Люся меня зовут, − сказала женщина и встала со скамейки. – Вы тоже журналист? Ладка Бруснева вас интересует?

Таржанов растерянно кивнул.

− Ладно, пойдем!

− Да… а куда?

− Так твой коллега меня в кафе чаем и сластями всякими угощал…

− А! Это, конечно! Пойдемте, с удовольствием!

Баба Люся привела его в кафе у дороги, заказала, чего душа желала, и, сделав глоток чая, ободряя смешавшегося Таржанова, сказала:

− Ну, спрашивай!

− Я, видите ли, частный детектив…

− Ого… − вытянув лицо, многозначительно издала баба Люся.

− Да… и меня интересует… не только Лада Бруснева, но и ее мать, Любовь Дмитриевна…

− И как вы все меня находите?! Да уж, конечно, лучше, чем я, никто вам о Любке с Ладкой не расскажет. Я Любку знаю, можно сказать, с младенчества, − начала она…

Таржанову не пришлось даже задавать наводящие вопросы, лишь иногда он чуть тормозил бабу Люсю, чтобы та не слишком увлекалась излишними деталями.

− … влюбилась она, как в университет поступила, и все к нам бегала, − она с моей дочкой дружила. Вот как придет, так только и тараторит: «Фролка, Фролка», – это дружка ее так звали. И надоела она нам этим Фролкой, сил нет, − дочка нашего щенка даже так назвала. Ой, хороший был, умный… − Таржанову пришлось перевести воспоминания с щенка на Любу. – Так любила она его сильно. А потом вдруг, вроде, в другого втюрилась, как дочка моя говорила, а потом – бац – замуж за Димку вышла. Ой, хороший был парень, умный…

Таржанова заинтересовала фигура некоего Фролки. Он стал расспрашивать о нем, но баба Люся честно призналась, что видела его пару раз.

− Да зачем он вам? Вышла-то она замуж за Димку. Потом Ладка родилась… А почему вы меня обо всем этом расспрашиваете? Что-то с Любашкой случилось?

− Нет, просто в связи с гибелью ее дочери, надо выяснить кое-что, а Любовь Дмитриевна в таком состоянии, что ей трудно вспоминать…

Таржанов распрощался с бабой Люсей, заказав для нее торт, чем та была очень довольна.

«Так, − размышлял банкир, уже по-свойски втискиваясь в амебообразную, влажную, горячую толпу метропассажиров, − значит, журналист Аксаев уже побывал у «источника» прошлой жизни, и он ему многое нажурчал… А что же я выловил из него? Что необходимо идти на то, чего я хотел бы избежать. Иначе все напрасно, иначе – крах!..»

* * *

Аксаеву позвонил Вячеслав Бруснев и пригласил заглянуть к нему в бутик на пару слов.

− Следствие стоит на месте, казалось бы, все утихло, − начал он, едва Саша вошел в его кабинет, − но один из наших фигурантов вдруг стал вести себя очень странно. Я имею в виду банкира. Представь, он наклеивает себе бороду, отправляется в дом, где раньше жила Люба, и, выдавая себя за частного детектива, расспрашивает о ней соседей. Вопрос: зачем это ему надо?

Аксаев в недоумении помотал головой.

− Но как вы об этом узнали?

− Признаюсь, мне по-прежнему подозрительны все, кто были с Ладой в тот вечер. И так как полиция бессильна разобраться в этом кошмаре, я нанял частного детектива, настоящего. Вот, полюбуйся, − Бруснев бросил на стол несколько снимков, на которых бородатый Таржанов был запечатлен в кафе с бабой Люсей. – Тоже мне, источник информации, − насмешливо заметил Вячеслав. – Вздорная, болтливая баба из тех, кто ради красного словца не пожалеют никого, а уж за угощение… расскажут все, что пожелаете…

У Аксаева запершило в горле, он закашлялся. «Но я же не фигурант. Брусневу не за чем за мной следить», − успокоил он себя.

− И знаешь, что настораживает? Таржанов расспрашивал не о Ладе, а о Любе!.. Почему? Мне кажется, что Любе грозит опасность. Неспроста банкир ничего не станет делать. Что ему надо? Акции «Эпохи на заказ»? Ко мне уже приходили и предлагали купить мою долю. Но я не скрываю, что хочу на самом деле продать принадлежащие мне акции, а вот Люба, насколько мне стало известно, передумала: решила занять место Лады в отельном бизнесе. А раз банкир так странно себя повел, выходит, ему что-то нужно от Любы. Что, как не акции? И он задумал какой-то ход, причем очень рискованный, иначе не стал бы сам рядиться под детектива, а просто нанял бы профессионала.

Я хотел бы предупредить Любу, но не знаю, каким образом это сделать. Мы с ней словно чужие стали. Может, ты как-то намекнешь ей. Ну, скажи, что случайно узнал о расспросах Таржанова ее бывших соседей. Это ее насторожит.

После разговора с Брусневым Саша понял, что окончательно запутался. «По идее, неплохо бы разузнать, где Муха встретилась с типом, похожим на Дюсю, а вместо этого так и сочиняется в мозгу дикая кровавая драма – соперничество матери с дочерью.

Люба не смогла перенести, что бывший любовник увлекся Ладой. Вероятно, она просила его оставить Ладу, но банкир отказался, тогда Бруснева решила поговорить с ней и?.. И разговор состоялся в Римском павильоне, − в результате – труп дочери… Нет, слишком уж театрально, как говорится, прямо кровь в жилах стынет… В жизни, правда, всякое бывает, но чтобы Бруснева убила Ладу в припадке ярости?! А кто их разберет, эти человеческие порывы, замешанные на страстях?! Ведь именно страстями и жив человек».

Поэтому, будучи в курсе поистине неистовых, перехлестывающих за рамки разумного отношений Любы с Таржановым, Саша пришел к ней и все рассказал. Люба взвилась с кресла и, подобно шаровой молнии, заметалась по гостиной. Только в отличие от молнии она еще изрыгала проклятия на голову Таржанова.

− Но что он задумал? – бросилась она к Аксаеву, тот лишь недоуменно возвел глаза. – Стоп-стоп, надо разобраться, выстроить логическую линию его поведения, − стараясь взять себя в руки, рассуждала вслух Люба. – Раз он собирает сведения, значит, вздумал меня шантажировать, но… − она перевела дыхание, − я чиста перед ним. Однако если он ничего не найдет на меня, а я ему поперек горла, то… − Люба поймала взгляд Аксаева, − то он может нанять киллера или даже сам… как… − она не стала договаривать.

− Я не знаю, по какой причине Таржанов занялся вами, но я вас предупредил, − заметил Саша. – Продумайте последствия всех ваших действий, какие собираетесь предпринять, и, если они опасны, откажитесь.

− А почему я должна отказываться, а не он?

− Я вас предупредил…

ГЛАВА XXXI

Саша с неприязнью думал о Любе: «Что она затеяла? Убийца дочери не найден, а она… Just a moment! (один момент - англ.), а может, Таржанов боится ее? Если так, то она что-то знает…»

Дома журналист просмотрел электронную почту. Одно письмо его заинтересовало своим названием: «Предостережение». В нем оказалось всего несколько строк: «Совет, который ты можешь оценить слишком поздно, если не последуешь ему тотчас. Оставь в покое Ладу».

«Так, баба Люся проинформировала Таржанова о некоем журналисте, то

бишь обо мне, а может, и о некоем Фролке, которого страстно любила Бруснева. Надо бы узнать, кто он. Вполне возможно, и ему грозят крупные неприятности».

Аксаев позвонил Брусневой. Та заупрямилась: «Не помню никакого Фролки…» Но, когда Саша упомянул о бабе Люсе, ответила, что Фролке Таржанов не опасен, потому что он и есть Фролка. И поведала: что в свое время папашу Филиппа посадили за какие-то финансовые делишки. Он, правда, быстро умер, − и полугода не просидел. Но фамилия Фролов была запачкана. Вот тесть Филиппа и предложил зятю взять его фамилию.

Эта новость сначала сбила Аксаева с толку, однако чрез минуту у него уже не оставалось сомнений, что Ладу убил банкир. Он открыл ноутбук и быстро набросал свои умозаключения. Прочитал, − выстроенная схема мотива убийства его настолько удовлетворила, что он уже видел книгу с фотографией Лады на обложке, и внутренний голос говорил ему: «После публикации бриллиант, полученный в качестве гонорара, может соизволить принять тебя как своего хозяина. Однако все же лучше поскорее избавься от него. Не из той ты категории людей, которые могут на равных общаться с бриллиантами. Ты – лишь переходящее звено, и твое счастье, что за прикосновение к нему ты не лишишься жизни». Саше стало обидно, он хотел возразить, но, подумав, решил отказаться от бессмысленной дискуссии со своим вторым «я».

На следующий день журналист поспешил на студию.

− Пора заканчивать наш фильм,− сказал он Олегу.

− Что, неужели, вышел на убийцу?

− Да.

− Ошибка исключена? Прямые улики есть?

− Ну, какие улики?! – возмутился Аксаев. – Нет, конечно, улики только косвенные. Но так даже интереснее: мы предложим зрителю либо согласиться с нашей версией, либо самому продолжить расследование. После демонстрации фильма ток-шоу тебе обеспечено беспрецедентное.

Стали вновь отсматривать готовый материал. Олег морщился:

− Придется еще доснять и в «Эпохе на заказ», и Любу Брусневу, и Вячеслава… Таржанова бы… но это уж если тебе удастся его уговорить.

Аксаев принялся работать над текстом к фильму: писал, уничтожал, вновь писал, желая найти самые точные слова.

Неожиданно позвонила Градобоева: «Я разбирала мой архив и нашла потрясающие фото Ладки, как раз то, что нужно для твоей книги. Уникальные, нигде ранее не светившиеся. Завтра я буду в клубе «Фриволь», хочешь, подъезжай».

Журналист тут же согласился. Он не мог насытиться снимками Лады, какие у него были. Он хотел ее видеть уже другой, той, которая, подобно опытной любовнице, меняет свой облик. Но так как ее уже не было в этой жизни, то другую Ладу он мог увидеть только на старых фотографиях.

* * *

Ольга обвила Сашу рукой за шею и, прижавшись к его щеке, бросила: «Привет!»

− Пойдем, − потянула, − выпьем шампанского. Сегодня здесь так весело, впрочем, мне теперь все время весело.

Они подошли к стойке и взяли по бокалу.

− Ты принесла фото Лады? – спросил журналист.

− Опять Лада! Дай мне отдохнуть от нее. Принесла, принесла, − проговорила в сердцах. – На! – и, словно оправдываясь в ответ на удивленный взгляд Аксаева, бросила: − Нет-нет! Она была личностью, и я очень любила ее.

Они сели на диван, огибавший круглый столик. Саша не спеша принялся рассматривать фото совсем еще юной Лады. В основном это были снимки, сделанные во время сборов и тренировок.

− Вот ты хочешь писать о ней, а обо мне нет, почему? Только потому, что ее убили?! – слегка опьяневшая Ольга не унималась и твердила одно и то же. – А я ведь чемпионка, я достигла… Неужели, чтобы о тебе написали, надо сначала, чтобы ты умер?.. Какая убогость мысли и желаний у людей! А я ведь взлетела, я была в полете, а Ладка, что?.. Бизнесвумен! Да какая она бизнесвумен – гусыня тупая. Позволила себя убить. И ведь видела, как убийца замахнулся, сноровки не оказалось увернуться…

− Прекрати, − не выдержал Аксаев.

− Глупая гусыня! А вот я!.. – она обвела взглядом вокруг себя, будто находилась в центре внимания.

− Ну, с тобой все в порядке: ты заняла место Лады.

Ольга изменилась в лице, и сразу пропал приятно жужжащий в голове хмель.

− Ничьего места я не заняла. Она была дочерью, а я стану женой.

− Поздравляю.

− А то, что я занялась антиквариатом… Так это вполне естественно. Славик увлек меня. Для него антиквариат – разговор с жизнью. Иначе он себя не мыслит. О! – взглянула на дисплей мобильника, − он, кстати, звонит. Алло, слушаю. Да нет, отметилась, как того требовало приличие, и уже ухожу. Нет, не задержусь. Фото?! Отдала! Привет тебе, − бросила Саше. – Да не волнуйся! Ну, хорошо, хорошо…

− Мне пора. Славик уже дома, − сообщила она Аксаеву.

− Я провожу.

Они вышли на улицу: вдоль узкого тротуара, перекрывая его, стояли машины, уткнувшись носами в стены зданий. Аксаев подал Ольге руку, помогая ступить на дорогу. Она кивком головы указала, где стоит ее автомобиль. На вопросительный взгляд Саши пояснила:

− Не волнуйся, я за руль не сяду. У меня теперь шофер есть.

В этой фразе сказалась вся Ольга – заносчивая, презирающая неравных ей и ненавидящая тех, кто выше. Сзади раздался рев мотора. Они оглянулись: по дороге летел мотоцикл. Ольга с Сашей растерялись, инстинктивно стараясь прижаться к припаркованным машинам, но мотоцикл летел на них, словно водитель в черном шлеме заснул. Ольга вскрикнула и ухитрилась юркнуть в щель между автомобилями. Аксаев на долю секунды четко понял, что все – не спастись, а потом вдруг вскочил на бампер внедоржника. Мотоцикл вихрем пронесся мимо.

* * *

По дороге домой Аксаев определил свое спасение как чудо. Но отступать, когда все козыри на руках, не хотелось. Фильм обещал стать сенсацией, книга − супербестселлером. Да и бриллиант требовал довести дело до конца.

Теперь журналист стал очень осторожным, прежде чем выйти на улицу мысленно, а когда и на бумаге, прокладывал свой маршрут, избегая опасных закоулков, переходов, стараясь по возможности предугадать все.

Работа над фильмом подходила к концу. Люба и Вячеслав дали согласие вновь появиться в студии и ответить на вопросы, Таржанов категорически отказался. В принципе, все складывалось, только мешал один и тот же рефрен: «Дюся… Дюся…» − вертелось в голове Аксаева, и он не мог отделаться от этого слова, как от навязчивой мелодии. Значит, все-таки придется дознаться, кто такой этот Дюся, на которого был похож некто.

«Видела сегодня копию Дюси в таком неожиданном месте! Странно, очень странно. Я буду не я, если не разберусь! Дельце может оказаться выгодным. Давно я себе, деточке-конфеточке, ничего не покупала», − в точности мысленно воспроизвел Саша запись из дневника Нелли, переданным ему сотрудницей редакции.

Но какое место могло быть, с точки зрения Нелли, «неожиданным»? Аксаев еще раз внимательно пересмотрел в ее ежедневнике адреса заведений, в которых она встречалась со своими интервьюерами в течение года.

«Ясно, что Дюся – это прозвище, − размышлял он. − Где чаще всего их дают? В школе, институте… на работе тоже, но реже…». Саше удалось выйти на бывших институтских приятельниц Мутыхляевой. С одной, наиболее словоохотливой, выразившей желание рассказать о Неллечке все, он договорился о встрече.

Она пришла в кафе – стройная, приятная. Сев за столик, вздохнула о потери подруги и перешла к воспоминаниям. Она говорила легко, умело выстраивая фразы. Но от нее веяло странным возбуждением. И наконец ее прорвало! Она принялась, сначала мелкими вкраплениями в рассказ о дорогой подруге, а потом уже прямым текстом жаловаться на несправедливую судьбу, которая не позволила ей, умной, красивой, даже очень красивой женщине, какой она была более тридцати лет назад, устроиться в жизни, хотя бы как Нелли.

− О работе в таком журнале можно было только мечтать. Сколько раз я просила ее оказать мне протекцию, чтобы меня взяли штатным сотрудником, просила помочь с публикацией статей. Напечатали! Одну! А у меня было столько идей, задумок. Я писала, скажу прямо, гораздо лучше Мухи… − она осеклась и, извиняясь, пояснила: − Это студенческое прозвище Нелли, она не обижалась.

Аксаев воспользовался такой удачей:

− Да, да, я знаю, она рассказывала. Там у вас был еще какой-то или какая-то… − он изобразил мучительную задумчивость… − Не помню… Дюся, кажется…

− Ах, да… славный парень… Он теперь в Бельгии живет. Сначала − вот повезло же − устроился сотрудником в парижское бюро новостей от одного телеканала, а потом остался там…

Это «там» прозвучало с такой ностальгической нежностью, что можно было подумать, будто «там» была ее родина, которую она покинула против воли и теперь вынуждена мучиться на великих просторах России.

− А тут даже в журнал нормальный не смогла попасть. Знаете, вот так нахлынет волной обида, что в основном бездари заполонили редакции. Причем, чтобы побольше заграбастать, публикуются под разными псевдонимами… Впрочем, вам все это известно лучше меня. Кстати, ваши статьи я всегда читаю с особым удовольствием: всякий раз потрясающе точно найденная интонация… Признаюсь, несмотря на мой возраст, к сожалению, не могу его скрыть от вас, мне все равно очень хотелось бы работать. Представьте, в пятьдесят семь лет даже думать о пенсии противно, особенно, когда не смотришься в зеркало. Я понимаю всю тщетность моей просьбы, но могли бы вы мне посодействовать устроиться в ваш журнал… ну, или хоть в какое-нибудь более или менее приличное издание. Только не говорите, что многие журналы закрываются из-за кризиса. Не спорю, они закрываются, но все же, Саша, помогите!..

Аксаев терпеливо выслушал монолог дамы, жалея о потраченном впустую времени, но чуть позже неожиданно был вознагражден. Они отправились к ней домой, так как он выразил желание взглянуть на фотографии студенческой молодости Мухи.

− Кстати, а вот это Дюся, − указала дама на симпатичного юношу, − и вот еще. Это мы отмечаем сдачу сессии.

Саша вглядывался в его лицо и ни с кем из фигурантов, проходивших по делу Лады, не мог его ассоциировать.

− А этот, Дюся, он?..

− Он ухаживал за мной, а женился на Светочке… такой нудной, с вечно, точно слезливым голосом. И она теперь в Брюсселе. Конечно, выглядит соответственно. За таким-то мужем! – дама порылась в фотоальбомах и бросила на стол еще один. – Вот, Светка выслала снимки, чтобы похвастать: новый дом недавно купили. Устроились, ничего не скажешь! И ни разу не пригласили хотя бы на уик-энд к себе. Я их сколько раз звала в Москву!

Аксаев открыл альбом и вздрогнул от удивления.

«В самом деле, чем-то похож… − глядя на фотографию, − подумал он. − Не явно, но…»

− Я возьму с собой некоторые снимки, не возражаете? Верну в целости и сохранности.

− Берите! – она пошла в кухню за кофе, а Саша вынул несколько фото Дюси и спрятал в карман куртки.

* * *

«Удача? – с сомнением размышлял Аксаев по дороге в редакцию. – Но отчего Муха была так уверена, что поимеет с него что-то существенное? Стало быть, необходимо выяснить, где именно она встретила эту копию Дюси».

Мысли, мысли – такие неуловимые, торопливые, ускользающие, мелькающие; яркие, туманные; радостные, печальные; такие угнетающие, тяжелые, давящие, убивающие, снедающие, не покидающие ни на мгновение… Где они рождаются, гнездятся, ютятся, крутятся? Конечно, в голове. Они – двигатель и тормоз, они − мучение и наслаждение, они невидимы их обладателю, но порой очень заметны окружающим, когда, словно гримеры, меняют не только выражение лица, но и весь облик человека.

Мы стремимся властвовать над ними: изгоняем, призываем… Но это кажущаяся власть. Они – наши полновластные хозяева. Удержать их невозможно, прогнать тоже. Зародившись из туманных обрывков событий, чувств, испытанных случайно, из желаний что-то понять, они остаются с нами навсегда, прячась в свои тайники и появляясь вновь такими же свежими, как будто породившее их событие только произошло.

У них, несомненно, сильное излучение, они транслируют себя на всю ноосферу. И если бы можно было изобрести прибор, чтобы различить их, то… вместо голубоглазого неба мы бы увидели метущиеся, сталкивающиеся, толкающиеся, жаждущие выведать друг у друга хранимые ими тайны мысли. Но пока, и это хорошо, мы ничего не видим, но − чувствуем. И когда несколько людей усиленно думают об одном и том же или страстно желают проникнуть в мысли друг друга, то наиболее чуткие улавливают то сокровенное, что пребывает в ноосфере. В обычной жизни это можно назвать интуицией, случайностью, удачей…

Саша размышлял днем и ночью, вновь и вновь пересматривая записи Нелли. И вдруг – что-то промелькнуло, точно лиса хвостом махнула, и исчезло, но наметка появилась!

Аксаев замедлил шаг перед высотным зданием, продумывая свои действия. Потом обошел его и с внутренней стороны отыскал вход с вывеской «Центр репродукции и планирования семьи», поднявшись по ступеням, обратился к охраннику:

− Понимаете, дело деликатного свойства… Мне бы узнать…

− Вот именно, − прервал его тот, − поэтому мы не даем никакой информации.

− Да мне бы только выяснить: был ли здесь вот этот мужчина, − и журналист протянул фото.

Охранник усмехнулся.

− Я, конечно, профессионал, в прошлом, да вот докатился до подобной службы. – Он взял снимок, вгляделся. – Нет. Такого не видел. Завтра будет сменщик дежурить, спросите у него.

Аксаев и сам понимал тщетность своей попытки. Но неожиданно за его спиной раздался тихий возглас:

− Вы что, этого мужчину разыскиваете? Вы адвокат?

Саша с удивлением обернулся, − перед ним стояла молодая женщина в голубом форменном халате.

− А вы знаете его?

− Нет, не знаю, в том смысле, кто он, а помощь ему оказывала. Ну, тогда, − обратилась она к охраннику, − когда один мужчина после получения результатов анализа устроил дебош, − охранник сдвинул брови, пытаясь припомнить. – А он… этот, как раз выходил, и тот его двинул рукой по лицу, случайно, но так, что кровь носом пошла, у этого, − ткнула она в фото. − А тот, дебошир, урну стал ногой пинать, стекло разбил… − она мотнула головой на входную дверь. − Вы с напарником не могли с ним сладить, и один парень бросился вам помогать, так он того так ударил в живот, ужас! Наконец, вы его утихомирили, вызвали полицию. А я тому, с разбитым носом, ваты принесла, воды. Но он от претензий отказался и ушел, едва кровь остановилась.

− А!.. – протянул охранник. – Так мы видеофайл с этим инцидентом передали в полицию, в наше отделение.

Аксаев чуть не бегом бросился туда, правда, предварительно позвонив кое-кому из знакомых, работающих в определенных структурах.

В отделении отыскали файл. Саша просмотрел его и попросил сделать копию. «Хорошее знакомство в умелых руках – золотой ключик, открывающий все двери», − хвастливо подумал он.

Вернувшись домой, Аксаев в который раз перечитал дневник и еженедельник Нелли, просмотрел сохраненную на флэшке видеозапись происшествия в «Эпохе на заказ», которую журналистка сделала с помощью мобильника, и нашел то, за что зацепилась она как за улику. Вероятно, продемонстрировав эту запись «копии» Дюси, Мутыхляева потребовала в обмен на нее деньги…

Аксаеву стало не по себе: «Неужели, такое возможно?» Он открыл папку с файлами слайдов Лады. Выбрал одно фото: Бруснева смотрела на него с экрана монитора насмешливо, чуть приоткрыв губы, с которых, казалось, было готово слететь слово. Саша замер в ожидании его.

«Прожить жизнь следует ни с тупой покорностью, ни с лихорадочной поспешностью, откладывая самое главное, что ты хотел бы сделать, на вечное «завтра», а достойно, рассудительно, со вкусом, − будто услышал он голос Лады. – Испробовать все перед уходом или переходом в вечность. Понять, что такое собственное «я». Ведь оно не появилось неожиданно, ниоткуда, оно было запрограммировано, и для его воплощения было привлечено много сил, − голос вздрогнул от усмешки. – Только вдумайся! Сколько людей должны были перетрахаться в течение столетий от скуки, отчаяния, с тоски, по любви или просто так... чтобы получилась я».

− Ты права, − пробормотал Саша. – Но…

Он с испугом поймал себя на том, что говорит с изображением на мониторе.

− Так и сдвинуться недолго. Хм?.. А что собственно такое этот сдвиг? Если разобраться, то новый ракурс, который позволяет увидеть то, что скрыто от нас. Убийство произошло, значит, в ноосфере или атмосфере остался дубликат. Ведь ничто не исчезает бесследно. В будущем… в этом пугающем, потому что нас в нем не будет, но таком притягательном, непременно изобретут какие-то способы возврата в искомый отрезок времени. В нашем же распоряжении пока только мозг. И надо им пользоваться.

Аксаев поудобнее устроился в кресле и отпустил все мысли, кроме одной. Журналист поставил перед своим мозгом, точно ввел в поисковик, только один вопрос и стал ждать ответа.

ГЛАВА XXXII

Он смотрел ей прямо в лицо, она ответила резко, давая понять, что разговор окончен, и будет именно так, как то решила она. Но почему он должен ей подчиняться? Этой чужой женщине, разрушившей его жизнь. Обида нахлынула на него с такой силой, что он стал задыхаться. Ему захотелось отплатить ей за все. За все!.. Он размахнулся и ударил. Ее глаза расширились, словно от удивления, она пошатнулась, упала… Он замер, еще не отдавая себе отчета в том, что сделал. Прислушался: дышит ли она? Нет! Оглянулся по сторонам и вдруг почувствовал, что спокоен. Ведь ничего ужасного не произошло. Нет, конечно, произошло, но на нем это никак не отразится. Все останется по-старому. Нет! Еще лучше! Он, наконец, станет свободным.

«Только… только… − вот тут он потерялся, страх навалился, точно тяжелый мешок. – Только надо поскорее… поскорее убраться отсюда…»

Он бросился вниз. Но не по боковой лестнице, а понесся на главную и очутился в огромном зале, мраморный пол которого был засыпан блестками. Он бежал, а они взмывали вверх, словно золотые бабочки, и кружились над ним. Он вынул платок, осторожно нажал на кнопку замка, приоткрыл дверь – никого: все там, где играет оркестр.

«Быстрее, − подгонял себя. – Но куда клюшку?.. В пруд!» Когда вода булькнула, он даже удивился, что так быстро все кончилось. Теперь он вне подозрений, а значит, его жизнь, да, его личная жизнь пойдет так, как желает того он. Ему перестанут указывать и делать из него идиота. Он приосанился, и какая-то приниженность, жившая в нем, испарилась, будто скверный дымок. К гостям присоединился незаметно, точно и не уходил.

Когда увидел ее, когда вдруг понял, что она мертва, чуть не обезумел: он любил и ненавидел ее. «Господи!» − взмолился, желая просить Всевышнего, чтобы она оказалась жива, но так и не послал ни слова в мысленной мольбе.

И все же было тяжело, больно, однако за этой болью, которая пройдет, он ощущал вкус и даже аромат свободы. Чтобы не страдать, ведь это излишне, он силой мысли переносился чуть-чуть вперед и уже жил там.

Потом, когда его будущее, о котором он грезил, стало реальностью, вдруг появилась та женщина, наглая, толстая, ненасытная, опасная. Он и виду не показал, что его напугала видеозапись, сделанная ею в вечер убийства.

Толстуха была вкрадчиво ласковая, но в голосе чувствовался напор.

− Вот, взгляните, это ваши туфли и на них, смотрите – блестки, какие были на полу в Римском павильоне. Но ведь павильон открыли уже после того, когда обнаружили Ладу. А на вас уже были эти блестки. Откуда?

− Я заходил взглянуть, все ли в порядке… Право, не помню. Какое это имеет значение?

− Очень большое. Кардинальное, можно сказать. Да вы и сами знаете. Я тут небольшое расследование провела, выяснила кое-что…

Он пожал плечами, как бы говоря, что не понимает, о чем идет речь, и что это его никак не волнует. Она же, не смутившись его хладнокровием, продолжала:

− Я писала статью о «Центре репродукции и планировании семьи» и, вот же случай! вас увидела. Поинтересовалась, что вы могли там делать? А у меня как раз знакомая в центре работает. Хотите начистоту, − она как-то по-свойски удобно устроилась в кресле, поджав ноги под себя. – Я ведь много не запрошу. На это даже можно взглянуть как на меценатство. Вы, богатый человек, поможете бедной журналистке. Для вас не секрет, как нелегко живется во все времена, не буду чернить, что только в наше, интеллигентной, умной женщине. А информация, как и все остальное, имеет свою цену.

− Мне кажется, вы собираетесь шантажировать меня.

− Б-ррр! Боже упаси! Я только хочу продать то, что мне не нужно. Вам, собственно, это тоже ни к чему, но у вас будет сохраннее, к тому же эта информация касается лично вас.

− Вы правильно заметили: мне она ни к чему.

− Что ж… – дама вся собралась и презрительно выдвинула нижнюю губу. – Тогда пусть восторжествует справедливость. Хотя ни мне, ни вам от этого лучше не будет.

− Пусть восторжествует, − усмехнулся он.

Такого поворота Нелли не ожидала. Она медлила, давая ему возможность удержать ее.

− Может, вы сомневаетесь в моей порядочности? И думаете, что я сделала копии материала? О нет, нет!

Но он все же не стал ее задерживать. Она поднялась, разочарованная настолько, хоть плачь. Зажала подмышкой сумку, сделала шаг… И тут он все-таки остановил ее. Чутье Нелли не подвело.

− Признаюсь, вы заставили меня призадуматься… нет, не о видеозаписи речь, а о том, что вы, приятная, интеллигентная женщина, причем с именем в определенных кругах, вынуждены опускаться до шантажа. Выходит, действительно, все так плохо?!

Она приняла его подачу с ловкостью опытно игрока.

− Увы! – вздохнула, театрально взметнув руки вверх и тотчас бессильно уронив. – Вы все поняли, − качая головой, добавила, придав печальную окраску голосу.

− Хорошо, я выделю вам сумму на творчество. Небольшую, но зато она будет ежегодная. Я буду помогать вам, потому что вижу, что только крайняя нужда могла толкнуть вас на столь низменный поступок. Давайте встретимся на следующей неделе, − он принялся листать календарь на своем рабочем столе. – О, простите, на следующей неделе не смогу, должен лететь в Дюссельдорф, буквально на три дня, но потом хочется заехать в Баден-Баден отдохнуть немного. Давайте, так: я вам сейчас дам какую-то сумму… раз вы настолько стеснены в средствах. А, скажем, ровно через месяц вы придете ко мне, и я стану вашим меценатом.

Нелли изящным, полным достоинства жестом отказалась от кое-какой суммы и выразила согласие прийти через месяц. Он только усмехнулся вслед журналистке, когда за той закрылась дверь.

«Избавиться от кукловода умного, тонкого, чтобы тебя стала дергать какая-то дура напыщенная. Ну уж это нет!»

И он стал следить за ней, это оказалось совсем нетрудно. Она трещала по сотовому так громко, что он знал о всех ее предполагаемых передвижениях, и спокойно подыскивал наиболее подходящий момент, чтобы привести свой план по ее уничтожению в действие.

Когда же услышал, что она собирается в магазин к Шестову, чуть не прищелкнул пальцами от удачи. Ведь он столько раз бывал там и знает, что Петр Федорович хвастает своей печью перед каждым очередным гостем, обязательно заводя того в ее нутро. Так что зажарить эту толстую тетку не составит труда.

День выдался жаркий. На улице было, как в печке. Он шел почти следом за Нелли и был спокоен до равнодушия. Если вдруг не получится сейчас, − он все равно найдет способ покончить с этой наглой теткой.

Мутыхляева вошла в магазин. Выждав достаточное, по его мнению, время, он открыл дверь и деловым шагом направился к служебному входу. Очутившись в коридоре, огляделся. На нем была синяя рубашка и сумка через плечо. Персонал вполне мог принять его за вызванного мастера: вероятно, что-то сломалось. А если столкнется с теми, кто его знает: зашел к Петру Федоровичу.

Коридор был длинный с множеством поворотов, ниш для стеллажей. Он остановился за углом, неподалеку от кабинета Шестова. Ожидание не оказалось долгим. Открылась дверь: тяжело выпорхнула Мутыхляева, за ней появился Петр Федорович, жестом указав, куда идти, и громко продолжая расхваливать свою печь. Когда они вошли в нее, он, не спуская с них глаз, вынул телефон, намереваясь позвонить Шестову, чтобы тот вернулся в кабинет, поскольку разговор не предназначался для посторонних ушей, но чужой звонок опередил его. Петр Федорович вышел, Нелли осталась одна: она стояла спиной к коридору. Рукой в перчатке он закрыл дверь и включил печь.

На улице солнце палило нещадно. Он вспотел вмиг, но, вспомнив, что кое-кому сейчас гораздо жарче, даже поежился от холода.

«Ну, что? – обратился сам к себе, испытывая желание поговорить. − Вот я и стал профессионалом − профессиональным убийцей. Во всяком деле необходимо стремиться к совершенству, несмотря на то, что зачастую жизнь заставляет нас заниматься совсем не тем, чем нам хочется. Но, если это пройдет с успехом, а я в нем уверен, то я уйду из профессии, навязанной мне обстоятельствами, искушать судьбу не буду. Третье убийство – обречено на провал».

* * *

Аксаев теперь жил, оглядываясь. Еще каких-нибудь месяца полтора, − фильм будет окончен, − и он сразу уедет из Москвы в Финляндию. Там, в тихом коттеджном поселке, займется книгой. А пока − редакционные задания. Это было из приятных – выставка-дегустация сухих вин.

Войдя в бутик, Саша тут же приступил к делу. Он слегка взбалтывал вино, чтобы полнее раскрылся аромат, подносил бокал к носу, вдыхал, затем делал маленький глоток и наслаждался вкусом, чуть прикрыв глаза. Из состояния блаженства его неожиданно вывел отразившийся в зеркальной стене профиль мужчины. Аксаев поспешил перейти в другой зал. Народу, дегустирующего, вальяжно-смакующего, было много, журналист понадеялся затеряться, но профиль мужчины вновь мелькнул между пьющими и беседующими. Саша, затесавшись в группу из нескольких человек, виртуозно испарился и из этого зала и оказался в диванной со столиками, на которых стояли бокалы с вином, снабженные пояснительными этикетками.

− Вы словно избегаете меня, − раздался чей-то голос.

Журналист обернулся.

− С чего вы взяли? Да, собственно, мы не так уж близко знакомы…

− Давайте присядем, мне надо вам кое-что сказать. Понимаете, − после того, как оба сели на диван, начал Таржанов, − мне не хотелось бы, чтобы мое имя с излишними подробностями упоминалось в вашем фильме и книге. В конце концов, я вас прошу об этом.

− А почему я для вас должен делать исключение? Между прочим, вы − одна из ключевых фигур в жизни… − чуть было не сорвалось «и смерти», − Лады.

− Признаться, я сам еще не выяснил, насколько я, как вы выразились, ключевая фигура.

− Вот я и помогу…

− Не надо. Сам во всем разберусь. Вы, ради удачной фразы, ради сюжета на основе малозначащего факта, к тому же неверно истолкованного, напишите неизвестно что, репортеры ухватятся… Последствия, надеюсь, вы представляете не хуже меня. Но дело в том, что я не виновен в гибели Лады, − проговорил он смертельно усталым голосом и прислонился к спинке дивана.

Аксаев пил вино и думал, что ему лучше уйти, но взглядом упорно возвращался к банкиру, который словно потерял защитную броню из внутренней силы человека, окружающей его тонкой флюидной оболочкой. Он сидел с закрытыми глаза, полностью погрузившись в себя. И Саша подумал: «Вот, бери, считывай его мысли, ведь это так просто, только надо настроиться на частоту его мозговых волн». Журналист пристально смотрел на Таржанова, точно хотел увидеть, о чем тот думает.

На какое-то время ему показалось, да нет, он был уверен, что проник в самое сокровенное, что еще оставил в неприкосновенности технический прогресс человеку, − мысли.

* * *

Опять возникли на умозрительном экране кровать любовницы папы римского и Лада, поглаживающая витой столбик ложа. Она взглянула на Таржанова и присела на кровать. Он, словно выпав из привычной реальности в параллельно протекающую и похожую на сон, сделал к ней шаг. Она легла. Таржанов не мог более совладать с собою. Лада, изучившая науку Джулии Фарнезе, уже завладела его собственным «я». Он был беззащитен перед силой ее влечения. Полностью подчинив его себе, она сама еще владела ситуацией и размышляла, каким образом полнее испробовать миг.

«А что, если он знает? − подумала она. − Впрочем, маман могла солгать, чтобы подстегнуть меня, разжечь любопытство. Сейчас я могу как бы повернуть время вспять, заняв чужое место. О нет, я там уже была… именно там произошло зарождение моего непоседливого «я». А если он знает, − то он чудовище… чудовище…» Она с яростью прижалась к нему, чтобы отдаться самому сладкому – запретному!

От нее так странно пахло… Аромат был тяжелый, сладкий, пряный настолько, что хотелось избавиться от него. Она поднесла к его лицу свой пом д’амбр (амбровое яблоко), и тотчас этот запах стал ему желанен, он словно освободил его от оков, которые сдерживают затаенные стремления человека. Он безумно захотел слиться с ней, чтобы хоть на миг ощутить неизъяснимое чувство целостности себя – покоя, гармонии, радости… В одурманенном мозгу, подобно звездочкам, вспыхивали дрожащие от страха мысли, что он это сделает теперь, когда знает, что нельзя…

А она притягивала его за шею, обхватывала рот упругими губами…

«И что?.. Пусть! Излишние подробности утомительны. Он красив, меня тянет к нему. Только он в целом мире может дать мне испробовать то, что запрещено. Тело изогнется в сладчайшей истоме удовольствия – миг и все… Но это и есть ощущение блаженства существования. И чтобы его получить и, главное, ощутить в полноте, оно должно обладать новизной. Потому меняют любовников. Один проходит незаметно, другой оставляет память в твоем теле и, занимаясь любовью с кем угодно, ты можешь вызвать те ощущения, какие давал тебе бывший возлюбленный. Но тела, эти вместилища душ, приедаются, как бы они ни были когда-то желанны… Требуется что-то неожиданное, необычное, да, да, запретное! Требуется безграничность – нет более запретов – все позволено.

Аромат, возбуждающий уже и без того напряженные, стремящиеся к взрыву чувства, ее тело в его руках, но… что-то не давало ему сделать последнее движение…

− Ну же, − шептала она. – Ведь это уже было… Ну же!..

Он застонал, зарычал и, едва сдерживая себя, проговорил:

− А если она не солгала… Мы и так…

− О… – протянула Лада, − так еще слаще… Смелее, мы − не первые… Увы!.. И здесь нас опередили.

− А!.. − сжав зубы и содрогнувшись, вскрикнул он.

Она взглянула… и от разочарования готова была убить его.

− Ничтожество… Раб!.. Раб, который любуется свободной женщиной и втихомолку низменно удовлетворяет свое желание. Уходи! – с лютой злобой выкрикнула. − Она солгала. Мы с тобой разной крови.

Он поднялся с колен, дрожащими руками стал поправлять одежду. Она с презрением смотрела на него, а потом отвернулась. Поднесла к ноздрям пом д'амбр и стала вдыхать аромат, струящийся сквозь ажурные отверстия, словно от Таржанова смердело.

«Я не переступил границу дозволенного, проведенную не мною, но тем, чьи повеления я должен исполнять. Да, пусть я раб, как сказала тогда она. Но ужас в том, что она сводит меня с ума до сих пор. Быть может, если бы я не ушел, все повернулось бы иначе, и она осталась бы жива… Она…»

Он вздрогнул, будто ощутил в воздухе струйку того тяжелого сладкого аромата, открыл глаза и встретился с устремленным на него пронизывающим взглядом журналиста.

ГЛАВА XXXIII

Аксаев словно постепенно прозревал, будто кто-то осторожно снимал с его глаз повязку за повязкой… и, нарушая незыблемый закон невозврата, переносил его в прошлое тех, о ком он думал непрестанно…

Сначала было удивление. Потом радость, казалось, не вмещавшаяся в него, и он встречным и поперечным рассказывал о Ладе, вернее, о ее успехах в гимнастике. А затем его уже начали поздравлять и потихоньку завидовать. «Надо же, кто бы мог подумать! Дочь − призерка чемпионата! Бегала какая-то худенькая и вот!..»

Он земли под собой не чувствовал от гордости. Но вдруг Лада задурила: бросила спорт, пошла в певички, однако известность оказалась еще большей, к тому же приправленной хорошими гонорарами. Вот только отношения с мужчинами… Но Лада, опять сделав виток, изменила направление своего движения − занялась антиквариатом. У нее появилось много денег. Это ощущалось во всем, даже в повороте ее головы, голосе и в отношении к нему. Она подавляла его своими возможностями: куплю то, куплю это. «Как вы можете есть такую дрянь? – брезгливо морщилась, глядя на родителей. – Носить, непонятно что? Ширпотреб какой-то. Я ведь даю вам деньги, будьте добры, выглядите соответственно».

Это было жутко неприятно. Он − мужчина, отец должен исполнять капризы дочери. А чуть позже Лада его вообще заставила бросить работу и засадила в антикварный бутик. О!.. Тогда он не знал, не предполагал, что она, будто добрый гений, подарила ему смысл жизни. Антиквариат открыл мир – необъятный, волнующий, удивляющий, восхищающий… И он был несказанно благодарен дочери. Она же, в свою очередь, была довольна, что отец оказался таким незаменимым работником. Они вместе грезили всеми этими статуэтками, креслами в стиле Людовика XV, ломберными столиками, китайскими заколками, чашками… Но в тот день… да-да, именно в тот день, с него начало, она как будто дала ему пощечину.

Они приехали в автосалон купить ему машину. Их встретила менеджер, молодая женщина, уверенная, что он сам будет выбирать себе автомобиль. Ее повышенное внимание, подобострастная улыбка невольно выпустили спрятанное в глубине его подсознания желание быть самодостаточным человеком. Вячеслав вдруг ощутил себя иначе, словно на его банковской карте лежали миллионы, словно он, только он, будет решать, какой автомобиль ему нужен. И Бруснев его выбрал, причем сразу. Но Лада, точно мальчишку, за руку подвела его к другому автомобилю, несколькими классами ниже и, соответственно, ценой. Ему стало унизительно его положение. Он, взрослый мужчина, должен принимать то, что считает нужным его дочь. Смешно, будто ролями они поменялись.

Бруснев вспомнил, как плакала Лада, когда ей купили не те туфельки, какие ей приглянулись, а другие, более прочные, простые и более дешевые. Но у него тогда не было денег, а у нее есть, причем не на одну такую машину. И он же не мальчик, он заслужил иметь то, что хочет он, хотя бы своей безупречной работой, если уже даже вычеркнуть их родственные отношения. Вячеслав искоса взглянул на самоуверенное, не допускающее ни малейшего возражения лицо дочери. Ей и в голову не приходило, что отцу может хотеться чего-то другого. Лада даже не соизволила поинтересоваться его мнением.

«Он ведь не зарабатывает столько, чтобы покупать автомобили бизнес-класса. Пусть радуется, что дочь ему не какую-нибудь, а хорошую машину выбрала. Другие дети только норовят как бы у родителей последние гроши вытянуть да еще из квартир их выживают, приводя свои вторые половины и размножаясь с проворством кроликов. Смотришь, уже в двухкомнатной не трое, а шестеро. Там не то, что жить, дышать невозможно».

Вячеслав в тот момент тоже думал, но не вообще о родителях и детях, а конкретно о себе и своей дочери. Он всего себя вложил в нее и мог рассчитывать на ответное чувство. Однако виду не подал, что хотел другую машину, правда, рана в душе осталась.

Когда же Лада объявила, что с антикварным бизнесом пора кончать, что теперь они становятся хотельерами, Бруснев почувствовал, как земля уходит из-под ног. Вначале Лада смилостивилась, согласилась оставить основной антикварный бутик. И Вячеслав, чтобы только его сохранить, поехал в ненавистный ему загородный отель. Его сердце разрывалось оттого, что он был вынужден заниматься не своим, а чуждым ему делом. Но он старался, чтобы не вызывать недовольство дочери. Бруснев уже словно привык выполнять то, что она от него требовала, как от наемного работника.

Но… случай перевернул всю его жизнь, изничтожил, убил его внутреннее самоопределение, то есть то значение, какое он отводил своему существованию в этом мире.

Ничто не предвещало ничего необычного в обычный день. Бруснев хотел задержаться на работе, потому что его агент принес потрясающую чашку из севрского фарфора. Он даже потер руки, точно врач перед осмотром, чтобы разогреть пальцы. Затем осторожно взял чашку, и ощущение невесомой прелести этого творения наполнило его восторгом. Вячеслав словно увидел ту красавицу в утреннем неглиже, которая подносила ее к губам, и словно почувствовал тепло давно выпитого кофе. Он наслаждался.

Но судьба, или как вам понравится ее назвать, строго следящая, чтобы все шло своим чередом и случалось не раньше и не позже, заставила его спрятать чашку в старинный, пятнадцатого века дубовый шкаф, купленный у одного француза, и направиться домой. Всю дорогу, Вячеслав, не замечая, то чуть причмокивал губами, то облизывал их, точно съел что-то вкусное.

Ели бы он подъехал к дому минутой раньше, то жизнь его… Впрочем, все запрограммировано, только кажется, что вот если бы… Поэтому он приехал именно тогда, когда было надо, посланный случай позаботился об этом: задержал его на въезде во двор, − часы фортуны идут секунда в секунду, − и он не встретился с Ладой, которая прервала разговор с матерью, увидев, что на брелоке автосигнализации появилось предупреждение о возможной разблокировке замка машины, и выскочила из дому.

Убедившись, что техника подвела, Лада повернула обратно, размышляя над словами матери, и забыла закрыть дверь квартиры на предохранитель.

Вячеслав своим ключом открыл замок, вошел в прихожую, услышав голоса, хотел крикнуть, что пришел, но замешкался − никак не снимался туфель, и до него донесся обрывок разговора:

− …а что если он не твой отец? Ну… − смутившись сама и заметив странное выражение в глазах дочери, добавила: − предположим…

− Так предположим или?..

− Ну, не твой. И это наша удача! – с нервной радостью всплеснула руками Люба. − Мы ведь тогда того сможем так прижать...

− А если тот не испугается?

− Не волнуйся, я его испугаю, как следует! Скажу, что он знал о том, что ты его дочь, и соблазнил тебя, не ведающую ни о чем. Покаюсь в печати в моем грехе, − что утаила от тебя имя настоящего отца, но он-то знал! И этим я его добью! Он будет отрицать?! Кто ему поверит! Да даже пусть поверят! Но скандал-то ему не нужен.

Бруснев сразу не понял, о чем речь, и уже направился из прихожей в кухню, как одна мысль пронзила его с головы до ног разрядом электрического тока: «Не может быть!» Еще не отдавая отчета, зачем он это делает, Вячеслав тихонько открыл дверь и спустился вниз. Вышел на улицу, сел в машину, принялся что-то искать в кофре, а сам напряженно думал: «О чем это они говорили? Кто не ее отец, − я? Тогда кто отец?»

Он начал лихорадочно припоминать события почти тридцатилетней давности: вот Люба говорит, что ждет ребенка… «Это было… это было осенью… Да, да, осенью, уже листья пожелтели слегка... Нет, уже опадали…»

Вячеслав принялся высчитать месяцы, недели и вспоминать, вспоминать… Расстегнул на рубашке верхние пуговицы, опустил стекло. «Господи, что это я? Глупость какая!» Он вернулся домой нарочито веселый, бодрый, словно давая понять охватившему его сомнению, что он не пойдет у него на поводу, что не верит ему.

А поздно вечером, когда Лада ушла, по телевизору транслировалась передача, в которой как раз, будто нарочно, говорили о том, что примерно семьдесят процентов мужчин воспитывают не своих детей, и сорок процентов из них даже не подозревают об этом. У Бруснева похолодело сердце. Он отогнал мерзкую, неприятную мысль. Но потом вдруг спросил себя: а доверяет ли он Любе? Ведь это с ее слов он узнал, что станет отцом. Она ему сказала, и он стал прыгать от радости. Однако сколько раз в жизни, пусть по мелочам, она лгала, а как говорится, кто солгал единожды, солжет вновь.

«Почему я так безоглядно поверил ей, только потому, что она моя жена, но помимо всего и даже прежде всего она − женщина, она была ею и останется, вне зависимости от того будет она чьей-либо женой или нет. А женщине надо обеспечить ребенка отцом…»

Бруснев потерял покой. Он не спал всю ночь. Ложился, вставал, шел в кухню, заваривал чай, смотрел телевизор и думал, сопоставлял – похожа ли Лада на него? Внешне − цвет волос, вроде похож, так ведь и Люба светловолосая… губы, нос, уши, фигура… Стал сравнивать Ладу со своей матерью, ее сестрой, бабушкой…

«Но характером она в меня – боевая, напористая… − и тут он осекся. – Где ж в меня? Я только хотел, стремился, мнил себя таковым, а на самом деле я ведь боязливый субъект. В принципе, я способен на поступки, но по возможности избегаю их совершать. Да, но и Ладка покинула спорт – испугалась…»

Эта мысль немного успокоила его, и он прилег под утро. Но едва открыл глаза, как сомнения накинулись на него с еще большей силой.

Придя на работу, Бруснев вошел в Интернет и отыскал адреса центров по определению отцовства. Выяснил, что необходимо для проведения анализа. Оказалось, теперь даже не обязательно сдавать кровь, достаточно принести несколько волосинок, окурки, использованные носовые платки, лезвия для бритья, словом, все, на чем могут остаться следы ДНК. Но Вячеславу было нужно стопроцентное подтверждение или опровержение его отцовства. И он проявил хитрость, достойную любовника Джулии Фарнезе: связался со своим антикварным агентом в Италии и заказал тому серебряный пом д’амбр, подчеркнув, что в основании его должен находиться крошечный острозаточенный шип. Две недели спустя Брусневу доставили амбровое яблоко, великолепную подделку под шестнадцатый век.

Как-то в бутик заехала Лада и вновь повторила, что держит лавочку только ради него, но все равно ее придется прикрыть. Он, словно не слыша, протянул ей пом д’амбр.

− Только сегодня получил. Прелесть.

− Подделка или?.. – заинтересовалась она и взяла яблоко.

− Осторожней, − бросил он.

Но Лада уже вскрикнула от неожиданной боли.

− Что это? – она разжала пальцы и увидела кровь.

− Я же тебя предупреждал.

− Прямо, как во времена Борджиа… Все, теперь я умру! Ведь шип, несомненно, был смазан ядом, − рассмеялась она.

Бруснев сдвинул брови:

− Не болтай чепухи. Дай-ка палец.

Он сильно сдавил его, чтобы большая капля крови упала на зеркало в ажурной оправе, лежавшее на столе.

− Ой! Ты что? Зачем?

− Сама же сказала… Ну, конечно, ядом этот шип не смазан, но мало ли какая зараза могла на нем быть. Лучше удалить немного крови.

− Папа, у тебя какие-то средневековые представления.

− Ничего в них плохого нет, в те времена о гигиене особых понятий не имели, а выживали, как-то оберегая себя.

Бруснев взял платок, смочил водкой и приложил к пальцу Лады. Она хотела рассмотреть зеркальце, но он уже взял его и сделал вид, что пошел в кухонный отсек, смыть кровь. Пока его не было, Лада заинтересовалась головной сеткой из золотых нитей, украшенных жемчугом. Она подошла к настенному зеркалу, подобрала волосы и надела ее.

− Тебе идет, − вернувшись, заметил Вячеслав.

Когда Лада стала снимать сетку, принялся помогать ей, но так неловко, что вырвал несколько волосинок.

− Смотри, они здесь закрутились вокруг этих жемчужин, − проговорил он. − Надо будет предупреждать покупательниц, что за ношение этой сетки они должны будут платить волосами.

Неделю спустя после сдачи на анализ так называемых нестандартных биологических образцов Бруснев получил результат − «Отрицательное заключение при установлении отцовства − не является отцом». Он предчувствовал, готовил себя к подобному ответу, и все же мир перевернулся. Он не знал, куда ему идти, что делать? Сотовый изводился мелодичными трелями, а он отупело смотрел на него, словно впервые увидел эту штуку.

Лада, его Лада, в которую он вложил часть, да нет, всего себя: свои устремления, надежды, знания, время – оказалась чужой ему по крови. Значит, у него нет ребенка.

«Нет ребенка… У меня нет ребенка», − машинально повторял Вячеслав, и вдруг смысл этих слов дошел до него, и он точно осиротел. Он всегда знал, что за его спиной Лада: он прикрыт ее теплом, дыханием, сознанием того, что она есть. Он ощутил себя совершенно беззащитным. И тотчас возник вопрос, а кто в этом виноват? Любка! Солгала в самом святом! Да даже пусть! Но зачем она убила его ребенка? Ведь когда Ладке было пять лет, она сказала, что беременна, и тогда все сходилось до дня. Он сказал: «Будет сын!» Она передернула плечами. Несколько дней спустя Люба лежала на кровати и стонала, исходя кровью. «Тварь, столько денег взяла, а аборт сделала черти как!» − бесилась она. Вячеслав готов был избить ее в кровь, но та и так лилась из нее. «Зачем?» − с болью бросил он. «Затем!» − со злобой ответила она.

«Она! Она лишила меня смысла жизни, она лишила меня продолжения, она сделала меня конечным, я последний – за мной мрак…»

Ему до сумасшествия хотелось бросить ей в лицо обвинения. Ударить ее. Причинить ей боль, равную той, какую она причинила ему.

Бруснев шел домой, не разбирая дороги, он задыхался от обиды, ненависти, но едва они притихали, он начинал зябнуть от ощущения сиротства.

О! Он выскажет все. Все! Хватит делать из него дурака. Он им покажет! Он не останется в этом вертепе ни на секунду. «Так подрубить человека… так…» − бормотал Вячеслав побелевшими губами. Он уйдет: захлопнет дверь и позабудет об этой паскудной твари и ее нагулянной дочери.

Ну, а как же вся его любовь к Ладке, неужели она улетучилась в один миг? Он ведь рос вместе с ней: делал первые шаги, произносил первые слова, учился читать… Другие чужих детей берут!! Так ведь то без обмана, без страшной, безбожной лжи! Нет, он не в силах видеть их. Особенно Любу, сознательно лишившую его ребенка. И опять он повторял: «У меня нет ребенка…»

Неожиданно Вячеслав почувствовал страшную усталость, − огляделся по сторонам, увидел скамейку в небольшом сквере, сел, бессильно опустив плечи. Сколько времени он просидел, бездумными глазами глядя перед собой и ничего не видя, Бруснев не знал. Только ощутив страшный голод, пришел в себя.

«Сейчас все разрешится, кончится эта дикая ложь…» − подумал, представляя объяснение с женой и ее дочерью.

– Да, все разрешится, − проговорил, поднявшись со скамейки, да так и застыл, пораженный мыслью: а дальше что?

«Куда ты пойдешь, что будешь делать, жить, как будешь? – Бруснев снова сел. – Подашь на развод, разделишь имущество… Да велико ли то имущество? А ты привык хорошо жить. У тебя имидж преуспевающего предпринимателя, неважно, что во главе стоит дочь, а может, ты − серый кардинал? И главное, наверняка потеряешь антикварный магазин».

Несмотря на то, что Лада постоянно грозилась продать – слово-то придумала, «лавку старьевщика», − Вячеслав все же надеялся отстоять бутик.

Он задумался: «Ну, выплесну я обиду, ну, посмотрю в их лживые физиономии… ну, разругаемся… И я исчезну из их жизни, сделав все, что они от меня требовали. Нет… − протянул, − так не пойдет. Зачем разрушать созданное? Да, лучше жить в неведении, − вздохнул он о своей прошлой жизни, как о потерянном рае. – Какой черт понес меня делать этот тест? Что я выиграл? Ничего! Ощущение, как от неудачной попытки самоубийства. Но сделанного – не исправишь. Самое мудрое в моем положении – выждать время и потихоньку все обдумать, а там видно будет».

И Вячеслав вернулся домой. Умозрительно он представлял и даже забавлялся отчасти тем, что бы творилось там сегодня, решись он вывести их на чистую воду. А так − тишина… Пусть хотя бы вокруг него, потом она вернется и в его душу. Но он переоценил себя. Душу жгла, терзала обида, страшная, непрощаемая…

И когда Лада сказала, что вопрос ею о продаже антикварного бутика решен окончательно, Вячеслав вопреки решил, во что бы то ни стало, сохранить его.

В Римский павильон он зашел под предлогом взглянуть на кровать, зная, что Лада будет одна. Таржанов только что выскочил оттуда, как ошпаренный.

Бруснев выразил восхищение ложем любовницы, чтобы доставить удовольствие Ладе, и, вложив всю душу в свои слова, попросил оставить магазин ему.

− Об этом не может быть и речи, − ответила она. − Я нашла отличного покупателя, все с ним обговорила и уже дала слово. А мое слово, что подпись на банковском чеке.

− Но я прошу… Я! Твой отец!

Ему показалось, что Лада скользнула по нему насмешливым взглядом.

− Я никогда ничего у тебя не просил. Для меня он – все, понимаешь, все…

Бруснев уже готов был высказать ей, что грузом лежала на его сердце. Что ее мать украла его жизнь, что он отдал всего себя ей, чужой девочке, воспитывая и любя, как собственную дочь, а теперь, когда обман раскрылся, у него остался только антиквариат, который спасает его от ужасного несчастья, случившегося с ним.

Но она, унижая его своим отказом, твердила:

− Нет! Нет!..

Ее голос, как мерещилось ему, становился все громче; ее безжалостность к обманутому ею и ее матерью человеку представилась ему чудовищной. И ему захотелось ударить ее по лицу, чтобы ей стало хоть на миг больно так же, как и ему. Он замахнулся, забыв, что держит в руке клюшку, а может, ему потом так стало казаться, но когда он ее ударил и когда понял, что она мертва, он не ужаснулся тому, что произошло. Только секунды две не мог сдвинуться с места, а потом включилась система собственной безопасности…

ГЛАВА XXXIV

Саша подводил итоги: две золотистые блестки на туфле Бруснева, заснятые Мутыхляевой; визиты Бруснева в «Центр репродукции и планирования семьи»; разговор Любы с банкиром. И как же он сразу не подметил сходство в привычках Лады и Таржанова?!

Уже потом, просматривая записи, Аксаев обратил внимание, что и Таржанов и Лада, сплетая пальцы, постукивают мизинцами по столешнице. И внешне они, несомненно, чем-то похожи. Странно, что никто не обмолвился Брусневу, как бы невзначай, что Ладка-то, может, того, и не его дочь.

«Вне всякого сомнения, он узнал об этом недавно, − пришел к выводу журналист. – Когда решил удостовериться, пошел в центр, а шалун-случай привел туда Нелли. Та предприняла попытку шантажа, – Бруснев убрал ее с поразительным хладнокровием и изобретательностью.

Для меня теперь это совершенно ясно, но что я могу и должен сделать, чтобы с полным правом указать на Вячеслава как на убийцу Лады и Нелли?.. Доказать, что он не был отцом Лады? Положим. Блестки на туфле − зацепка, но нужны улики…»

Аксаев вновь принялся по секундам восстанавливать последний час жизни Лады, которая смотрела на него с экрана монитора, словно желала что-то подсказать.

Отрываясь от своих вычислений, сличая, реконструируя, он взглядывал на нее и просил: «Помоги, ты ведь знаешь!..» И вдруг − мгновенная яркая, ослепительная мысль, но он успел за нее ухватиться и бросился вдогонку, отталкивая ненужные, пустые, навязчивые мыслишки и… поймал!

«Градобоева! Когда ее похитили, она говорила, что от незнакомца пахло, как ей показалось, корицей. Я тогда предположил, что Шаповалов мог выпить кофе с корицей, но, скорее всего, этот запах исходил от пом д’амбра Бруснева. Он мне показывал как-то золотое амбровое яблоко, источающее ароматы. Странно, то он охотился за Ольгой, а теперь вдруг полюбил ее?!.. А что если ей грозит опасность? Вдруг, сама того не подозревая, она что-то знает, и случай может натолкнуть ее на опасное для Бруснева воспоминание?..»

Аксаев позвонил Градобоевой. Та обрадовалась, подумав, что он решил написать о ней в книге. Саша сыграл на этом и предложил немедленно встретиться. Ольга огорчилась, сказав, что она не в Москве, а на даче в окрестностях Лазаревской. Журналист в ответ тоже огорчился и выразил удивление: вроде, не сезон, уже осень. Но тут же нашелся и воскликнул: «Так я заеду к тебе! Надо же какое совпадение, у меня как раз командировка в Сочи!»

* * *

Сашу охватило беспокойство: внутри все горело. Ему казалось, что с помощью Ольги он непременно найдет какую-то улику против Бруснева.

Прилетев в Сочи, он сразу же позвонил Градобоевой и сказал, что через час мог бы подъехать к ней. Ольга предложила перенести встречу, сказав, что в это время она гуляет. Аксаев же ухватился за возможность увидеться с ней без посторонних, и потому предложил составить ей компанию.

Ольга, кутаясь в синий шерстяной платок, вышла из калитки, перешла шоссе, направляясь в сторону моря, и тут из-за поворота дороги появился Саша.

− А я только что подъехал на автобусе.

− Ну что, погуляем? А потом кофе пойдем пить, − сказала Градобоева.

Они двинулись по тропинке, вьющейся вдоль берегового обрыва. Вид на необъятный морской простор на какое-то мгновение заставил их замолчать. Они наслаждались воздухом, ветром, небом, переходящим в море.

Ольга прервала эту чудесную паузу.

− Так ты ко мне по делу, насчет книги?

− Угу, − подтвердил Саша, не зная, как ловчее приступить к разговору.

− Послушай, Оля, − начал он медленно, стараясь взять верный тон. – Я вычислил убийцу Лады…

− Да ну!? – воскликнула она, схватив его за локоть. – Неужели?!

− Но проблема в том, что у меня много косвенных и ни одной, как говорится, железной улики. К тому же, не буду скрывать, мне кажется, что и тебе может грозить опасность.

Саша спокойно, без лишних эмоций принялся излагать свою версию, постепенно подходя к главному козырю – видеозаписи, сделанной Мутыхляевой.

По мере того как он говорил, Ольга становилась все настороженней, и вдруг она прервала его:

− Замолчи! Я не желаю больше ничего слушать! Все это ложь! Ты вообще соображаешь, что несешь?! Отец убил свою единственную дочь!

− Да ведь она ему не дочь…

− Замолчи! – с надрывом крикнула Ольга и вскинула руку, словно хотела зажать ему рот. Платок на ней распахнулся, и Аксаев увидел, что она беременна

− Все это твои журналистские домыслы, обыкновенное желание схватить сенсацию, заработать, сделать себе имя. Оставь нас в покое.

− Подожди, а блестки на его туфле?.. А запах корицы от твоего похитителя?

− То был Шаповалов! – взвизгнула Градобоева. – Нет, нет! Ты ничего не докажешь, − отчаянно мотала она головой, − только испортишь нам с Вячеславом жизнь. А он еще считает тебя своим другом, всегда отзывается о тебе с уважением…

− Я тоже считал его достойным человеком…

Ольга на миг, будто оглохла. Она слышала только звук произносимых Сашей слов, не вникая в их смысл.

«Даже… даже, если… То пусть! Ладка сама виновата, и та… шантажистка… Да обе хороши! Что со мной сделали! Вот и поплатились. А Вячеслав не мог… а если и − то мне плевать! Я только начала жить по-человечески. И чтобы мой ребенок оказался, как я некогда, в нищете?! Ведь если Аксаев найдет какую-то улику, то Вячеслава арестуют, имущество отберут… Ах, и почему он все тянет с браком? Я думала, что как только сообщу ему о своей беременности, он тут же схватит меня за руку и потащит в загс, а он отчего-то медлит. Тогда, в случае чего, все досталось бы его законному ребенку, а так… Ба! Но пока суть да дело, пока я рожу… вдруг что?.. Всякое бывает! И я опять отправлюсь на задворки жизни. Опять! – у нее внутри словно струна натянулась. – Ни за что!»

Она вынырнула из своих размышлений и сказала невпопад, отвечая совсем не на то, что говорил Саша:

− Все равно у тебя нет доказательств! Какая-то надуманная версия, которую разобьет любой адвокат, а у Славы, заметь, будет один из лучших.

− Ну и хорошо! А я ему, твоему Славе, все равно устрою! Ославлю так, что мало не покажется! Я такое напишу!.. Жизни все равно не дам! Найду улику!

Ольгу охватила паника, точно улика, загоняющая Бруснева в угол, уже была найдена Аксаевым. Точно уже поднялась шумиха об ужасающем убийстве, и ее жизнь с Вячеславом превратилась в ад. Какие поездки на Французскую Ривьеру, когда взята подписка о невыезде, какие деловые контакты с человеком, которого могут со дня на день арестовать!?..

А Саша говорил, говорил с напором, упрямством, пугая Ольгу своими доводами.

«Ради мертвой Ладки он готов погубить меня и моего будущего ребенка, снова отправить в ту жизни, где прозябают с рождения до смерти. Ведь все стихло, замолкло, все так хорошо устроилось. Мы − антиквары и хотельеры, мы − золотой слой общества, а он…»

Ольга вдруг собралась, ощутив давно забытую спортивную злость, уверенность и стремление к намеченной цели. А цель ее была – защитить свою жизнь и жизнь своих детей. Аксаев в запале не замечал, как она, подходя все ближе к нему, подталкивала его к краю обрыва. Когда спиной Саша почувствовал, что уже стоит чуть ли не на кромке, он хотел сделать шаг вперед, но Градобоева сильным ударом кулака в грудь лишила его точки опоры, и Аксаев, вскрикнув и раскинув руки, полетел вниз.

***

Женщина в светлом платье катила коляску с двухлетним ребенком по аллее гостиничного комплекса «Эпоха на заказ». У здания администрации она остановилась, навстречу ей вышел стройный мужчина в рубашке поло и джинсах. Он взял ребенка на руки.

− Я погуляю с ним, − сказал няне. – Недолго.

− Да, − обращаясь уже к сыну, продолжил он, − папе надо работать, чтобы ты ни в чем не нуждался, чтобы ты жил полной жизнью, а она прекрасна… я сам узнал об этом совсем недавно.

Бруснев остановился на изогнутом мостике и опять что-то говорил сыну, обводя кругом рукой, словно показывал ему его будущие владения.

«Да, жизнь, которая бьет, изводит, мучит, стращает, убивает одних, − для других может быть чудесна и полна удовольствий, − думал, глядя на обширные гольф-поля, Вячеслав. – И одно из главных удовольствий − иметь сына, своего сына. − Он сильнее прижал к себе ребенка, наслаждаясь его близостью, теплом, с каждым месяцем увеличивающимся весом. – Так бы и стоял я тут с тобой, да надо идти. Зато вечер проведем вдвоем. Обещаю, − заглянул он в его улыбающееся розовощекое личико.

Заметив возвращающегося отца с сыном, няня поспешила забрать своего воспитанника. Проводив взглядом Вячеслава, она посмотрела на ребенка и вздохнула: «Бедненький!..»

Новая секретарь-референт Бруснева, поливавшая цветы на подоконнике первого этажа, выглянула из окна и обратилась к няне:

− А вы ее хорошо знали?

− Нет, месяца два я проработала, как все случилось. Вот в этот самый день. Опять он туда поехал. Цветы положит, постоит, да разве легче от этого станет?

− Что, сильно ее любил?

− Не то слово! Трясся над ней… и надо же такое….

Вячеслав остановил машину у поворота дороги. Вышел. Взял с заднего сиденья большой букет темно-красных роз и положил у обочины.

− Спасибо тебе, Оля, за сына. Думаю, что ты довольна той жизнью, какую я ему обеспечил. Тебя всегда волновало это. Да и вообще, ты оказалась такая волнительная, многословная, вечно чего-то желающая, требующая и тем самым доставлявшая много хлопот и неприятностей. Одним словом, слишком много тебя было.

Бруснев предлагал Ольге повременить со свадьбой. Он упирал на трагедию, случившуюся с его дочерью.

«Поверь, − говорил он, − надо выждать время, чтобы наша семья не только выглядела, а и была по сути респектабельной, исполняющей неписаные правила хорошего тона, и потому уважаемой. Мы ведь собираемся с тобой и нашими сыном, прости, с двумя сыновьями, жить долго и жить достойно».

Ольга безоглядно верила ему, мужчине, подарившему ей все, о чем она мечтала. Однако с третьего месяца беременности принялась сначала мягко, а потом с упорством добиваться официального оформления их отношений. У нее был свой аргумент: «Не хочу, чтобы ребенок родился вне брака». Бруснев, успокаивая ее, отвечал, что сразу запишет мальчика на свое имя.

Признаться, это требование очень обеспокоило и насторожило его. «А что будет дальше? – задумывался Вячеслав. – Она непременно станет шантажировать меня ребенком. Чуть что не по ней, − начнет настаивать на разводе, разделе имущества. Меня, конечно, не так просто обобрать, я приму меры заранее, но зачем травмировать сына? К тому же мать всегда сумеет зародить в нем ненависть к отцу, поступающему не так, как того хочет она. Сколько детей по наущению матерей просто терпеть не могут своих отцов. А в какой ад взбалмошная женщина может превратить семейную жизнь! Уже сейчас Оля чересчур многого хочет, но пока боится открыто требовать. Нет, нет, тут надо подумать. Хотя, что думать? Однозначно, жизни с ней не будет. Ольга измучает и меня и ребенка. Да! – спохватившись, мысленно воскликнул Бруснев. – Она же начнет влюбляться. Сейчас она еще приходит в себя от тягот прожитых лет, а потом отдохнет, нальется соком и захочется ей Любви огромной, то есть я буду создавать финансовую стабильность, а радовать ее тело будут другие. А то еще влюбится, как ей покажется, навсегда, подаст на развод и потребует ребенка. В лучшем случае я добьюсь, чтобы сын жил то у меня, то у нее. Короче, психика мальчика нарушится так, что вырастет он нравственным калекой. А мне нужен здоровый сын, продолжатель моего дела и династии крупных предпринимателей Брусневых. Вот, чего я хочу!..»

Сын родился здоровый, крепкий, улыбчивый. «И такого ребенка испортить семейными дрязгами?!»

Ольга, сама того не ожидая, решила нанять няню, хотя вначале и слышать не хотела, что какая-то женщина будет ухаживать за ее крошкой. Но, устав от беременности и вновь обретя фигуру, над воссозданием формы которой пришлось попотеть, она с азартом бросилась в светскую жизнь.

Когда однажды Бруснев заметил, что ей не стоит предохраняться, так как он хочет еще ребенка, Ольга заявила, что о третьем – не может быть и речи. «Я же не резиновая: то раздувайся, то сдувайся. И все равно живот плоским, как раньше, не становится. Я еле-еле восстановилась. К тому же тебе вполне хватит и двух сыновей!»

«Нет уж, − мысленно ответил ей Бруснев, − я уже побывал в роли отца чужого ребенка, и больше не желаю».

Так что решение возникло не спонтанно, а было вызвано, с его точки зрения, очень вескими причинами.

Чтобы в будущем выглядеть неутешным вдовцом, он выполнял все прихоти молодой супруги. Она же взахлеб хвасталась перед подружками, какой у нее ручной муж: любит ее безумно; не знает, чем угодить за то, что ребенка ему родила. Подружки тут же подсказали: «Мерседес кабриолет».

Бруснев сначала решил: «Дороговато», но потом пришел к выводу, что за его желание стать вдовцом с ребенком, можно заплатить такую сумму.

Он купил обожаемой Оленьке Мерседес. И еще полгода терпел ее, хотя… зная, что вскоре навсегда избавится от дражайшей супруги, находил забавными ее далеко идущие мечты, планы, ее шопинги, когда машина оседала под тяжестью коробок и пакетов.

Первое время после того как Аксаев оступился, − так Ольга определила для себя случившееся, − ей было жутко неуютно, но постепенно жизнь, даря радостями, как бы говорила ей, что она стоит того, чтобы избавляться от тех, кто мешает. Градобоевой, конечно, приходили мысли: а что, как Аксаев прав, и Вячеслав на самом деле убил Ладу?!

«Но ведь и я, по сути, сделала то же самое, однако я вовсе не убийца: я защищала мой образ жизни, а он стоит значительно дороже, чем просто жизнь. Несмотря на кажущееся, на первый взгляд, сходство – эти две вещи очень разные», − любила подчеркивать Ольга.

Однажды с дачи она поехала в Москву и обратно не вернулась. Ее Мерседес кабриолет занесло на повороте, удар о дерево пришелся в лобовое стекло. Экспертиза установила неисправность тормозов. Больше ничего. Еще бы! Бруснев достигал высот профессионализма во всем, за что брался. Устранив Ольгу, он дал обет: каждый год приходить на место ее гибели и оставлять в благодарность за сына букет роз.

ГЛАВА XXXV

Ворота «Эпохи на заказ» широко раскрылись, и автомобиль въехал на территорию, отделенную от всего мира с его проблемами и постоянно подстерегающей опасностью − без всякого уведомления быть отправленным на тот свет. Говорят, там хорошо, но… только говорят.

− Господин Гроднев! – приветствовала менеджер молодого высокого блондина.

− Прошу Вас! – по ухоженной аллее она проводила гостя в забронированный им Римский павильон. – Ваш багаж доставят тотчас.

Оставшись один, г-н Гроднев подошел к зеркалу и скривился: насколько цвет волос и стрижка меняют человека! Правда, Аксаев еще сменил цвет глаз, скрыв свой карий под голубыми линзами, и щеку его перерезал настоящий, а не искусно нарисованный шрам.

Конечно, Саша ни за что не решился бы скрыться из этого мира, не предупредив маму, Валерия Павловича и пару друзей, которые помогали ему осуществить задуманное.

Все произошло так быстро, будто в фильме, только с одним дублем. Неожиданно почувствовав, что стоит на краю обрыва, он в тот же миг получил сильнейший удар в грудь. Попытался удержать равновесие, но куда там!.. Удар-то чемпионский!

Саша до сих пор невольно вздрагивает, вспоминая, как нелепо взмахнул руками, а потом, ощущая падение в бездну, закричал от испуга. Он больно врезался в воду, и она, пропустив его, тяжело накрыла своею безмятежно лазурной гладью. Аксаев, ничего не соображая, камнем шел на дно. Однако страстное желание жить вдруг придало ему силы. Саша заработал руками, ногами, стремясь вверх… вверх… и… всплыл.

Сидя на берегу под утесом, он сушил одежду и думал: «Если останусь в живых, Ольга с возмущением, что я посмел Бруснева заподозрить в убийстве, передаст наш с ней разговор. Он начнет следить за всеми моими передвижениями, благо денег много, наймет хоть взвод детективов, хоть взвод киллеров. А так, я как бы пропал без вести… на время».

Приведя себя в порядок, Аксаев сел на автобус, доехал до вокзала и через сутки уже был в Москве. Поздно вечером он позвонил Валерию Павловичу и сказал, что ему безотлагательно надо с ним встретиться.

Главный редактор осушил подряд три рюмки коньяка, привезенного из Франции, даже не оценив букета, слушая то, что рассказывал ему Саша.

− Мне нужна ваша помощь, − сказал журналист и изложил план своих предполагаемых действий.

Валерий Павлович согласился оказать ему содействие во всем, кроме оплаты командировки в Италию.

Вскоре в районе дач, где проживала Ольга, появился молодой человек, который представлялся сотрудником полиции, разыскивающим пропавшего журналиста Аксаева. По его словам, тот отправился в командировку в Сочи и, как стало известно, собирался навестить свою знакомую Ольгу Градобоеву. В ответ Ольга выразила удивление и огорчение, сказав, что, действительно, она ждала Аксаева, но он так и не пришел.

Тем временем перед Аксаевым стал вопрос о продаже бриллианта, так как для продолжения расследования нужны были деньги. Если честно, то он очень хотел от него избавиться, в том числе и потому, что боялся банального ограбления квартиры. Спрятать камень в банковской ячейке тоже не представлялось ему безопасным: лишний раз выносить его на улицу, да и мало ли, как повернется дело. По сути, риск был неизбежен при любых действиях, и, конечно же, при попытке продать бриллиант.

Саше пришлось тряхнуть обширными журналистскими связями, и, когда он уже был близок к отчаянию, его свели с приехавшим буквально на несколько дней в Москву некогда достаточно влиятельным российским банкиром, ныне имеющим подданство Чехии и вид на жительство в Швейцарии. Тот как-то очень быстро расположил к себе Аксаева. И Саша подумал: либо он великий искусник, который оставит его с носом, либо порядочный человек. Как ни странно, верным оказалось последнее предположение. Вскоре на счет до востребования одного зарубежного банка легла сумма, настолько круглая, что просто не хотелось нарушать эту ее округлость.

* * *

Уладив финансовые дела, Аксаев отправился в Италию, в путешествие по следам Джулии Фарнезе. Журналист посетил все замки, в которых жила знаменитая фаворитка, и поразился деловой хватке, с какой она управляла своими землями.

Вернувшись в Рим, он каждый день проходил мимо палаццо Фарнезе, ее дворца, где ныне располагается французское посольство. А по ночам без устали рассматривал дворец на экране монитора, иначе он мог вызвать подозрение своим чересчур большим интересом к охраняемому учреждению.

В музее эпохи Ренессанса журналист с таким любопытством разглядывал кровать любовницы папы римского, что вызвал изумление служителей, настороженность охраны, и настолько замучил своими расспросами экскурсовода, что тот посоветовал Саше обратиться к более компетентным лицам.

− О, я вспомнил! − неожиданно воскликнул итальянец. − Тут как-то была русская синьора, необыкновенно красивая, она тоже интересовалась кроватью Джулии Фарнезе, и я познакомил ее с одним искусствоведом. Мне кажется, он знает о Джулии все и даже больше. Попробуйте и вы обратиться к нему. Он бывает в музее по средам, приходите, я вас представлю.

Саша ожидал увидеть убеленного сединой почтенного мужа, а перед ним стоял молодой красивый мужчина со светлыми волосами.

− Лука Латирелли, − назвал он свое имя и протянул визитку, едва только Саша упомянул имя Лады.

− Я до сих пор не верю в ее смерть, – проговорил он. – Между прочим, я должен был приехать на открытие «Эпохи на заказ», но не смог. Синьора Бруснева очень хотела узнать мое мнение о Римском павильоне, ведь мы вместе работали над его проектом. Вообще-то, я и до знакомства с ней занимался историей жизни Фарнезе, но Ладе удалось настолько увлечь меня персоной Ла Белла Джулии, как некогда ее называли, что теперь я знаю о ней практически все. Во всяком случае, мне так кажется.

Аксаев с большим вниманием слушал синьора Латирелли и, убедившись, что он был любовником Лады, почувствовал ревность к нему. Ревность за то, что тот изведал прелесть редкой женщины, о которой сам журналист узнал слишком поздно. Однако невероятное обаяние Лады заставляет мужчин, даже после того как она покинула этот мир, сходить по ней с ума.

Латирелли подвел Аксаева к выставленному в витрине платью Джулии Фарнезе.

− Эта парча, расшитая золотыми нитями, до сих пор хранит ее запах, помнит линии ее тела. Вообразите, какой была «Бэлла» в нем. Как стягивал ее талию этот тонкий пояс, с подвешенным к нему изящным пом д’амбром, источавшим ароматы мускуса, розмарина, гвоздики, корицы.

Саша всматривался в каждую складку платья, в белый кружевной воротник, манжеты, а потом потянул Латирелли к кровати и принялся говорить ему о том, что услышал в интервью Лады.

− О, да! Кровать! Синьора Бруснева ею просто бредила. И я согласен с ней, что деревянный каркас несет в себе информацию о тех, кто возлежал в свое время на этом ложе.

− Вот, вот, я и хочу рассмотреть его, коснуться, почувствовать! − воскликнул Саша с таким пылом, что Латирелли усмехнулся. – Понимаете, я отчего-то уверен, что разгадка убийства как-то связана с этой кроватью…

− Пойдемте! На сегодня хватит. Лучше я вам кое-что расскажу.

Они вышли на улицу: сиял итальянский полдень, и, казалось, что солнце решило изжарить людей себе на обед. Быстрым шагом Аксаев с Латирелли миновали площадь и зашли в прохладную старинную тратторию, с толстыми стенами и витой лестницей, ведущей в подземелье.

− Алессандро, − выпив вина и закусив сыром и ветчиной, − напевным голосом начал Латирелли, − вы были со мной откровенны, и я преклоняюсь перед тем упорством, с каким вы стремитесь разоблачить убийцу Лады, и тоже очень хочу, чтобы вы написали о ней книгу. Поэтому я вам скажу, может, вы и правы, что разгадка связана с кроватью, но только не с этой, что здесь в музее, а с той, что в Римском павильоне.

Саша с изумлением смотрел на Луку.

− Вы хотите сказать, что Лада не шутила, когда обмолвилась, будто она привезла подлинную кровать куртизанки, подменив ее в музее копией?

− Угу! Именно.

− Вы уверены?

− Еще бы! Я сам помогал ей в этой авантюре.

Саша помотал головой.

− Простите, не поверю.

− Отчего? – удивился Лука.

− Да оттого, что вы – искусствовед, итальянец, и вдруг помогаете украсть из собственной страны реликвию…

Лука рассмеялся так, что в его глазах засверкали слезинки.

− Прежде всего, я живой человек и знаю, что музей – это своего рода тюрьма для вещей, которые привыкли быть в постоянном контакте с людьми. Они умирают в музеях. Я понял, что Лада именно та женщина, которая вернет кровати Фарнезе ее былую, наполненную любовными играми озорную жизнь, и та в благодарность раскроет ей секреты обольщения Ла Бэлла Джулии. Вы в курсе, что Лада собиралась написать книгу под названием «Кровать любовницы папы римского»? – Саша отрицательно покачал головой. − О, это была бы сенсация! К тому же мы с ней договорились, что после ее смерти, ложе будет возвращено в Италию. Спрашивается, что такого плохого мы сделали? Лада всего лишь пополнила бы информационную память кровати, которая просто одеревенела, попав в музей. Ложе, предназначенное для самых жизнетворческих действ, вновь дарило бы радость существования и его же продолжение. Но меня удивляет, − Лука развел руками, − то, что кровать до сих пор не возвращена. Ведь мы вместе с синьорой Брусневой составляли черновик завещания на случай ее внезапной смерти. Там, конечно, не говорилось, что кровать подлинная, а просто был пункт о даре копии ложа Джулии Фарнезе музею.

− Но никакого завещания обнаружено не было! − воскликнул Саша. − Может, она не успела или передумала его написать?

− Странно, − отозвался Лука. − Знаете, я полагаю, что нам надо раздобыть чертежи, рукописи, − словом, все, что касается кроватей, изготовленных в интересующую нас эпоху.

* * *

Аксаев вошел в спальню Римского павильона и остановился перед кроватью. Он смотрел на ее высокое резное изголовье, низкое изножье, на четыре витых столбика из темного, отливающего синевой дерева, которые переходили в ножки кровати. Сверху столбики были украшены шарами, перевитыми виноградными листьями с ягодами. Рука журналиста подрагивала от волнения, когда он стал поглаживать один из них.

«Ведь так просто было додуматься до этого! В старину мебель часто использовали в качестве сейфов. Правда, обычно это были секретеры с потайными ящичками, но Лада могла воспользоваться и кроватью. Она ведь хотела не только выведать секреты обольщения Джулии, но и сохранить свои, причем, вероятно, так, чтобы потом можно было на них взглянуть. Значит, кровать с секретом. И если никому, кроме меня, не пришла подобная мысль, то я могу надеяться найти… пока еще не знаю, что…»

Саша стал тщательно осматривать, ощупывать шары.

«Если Бруснев догадался раньше меня, то… То я об этом сейчас узнаю…» Одна виноградина ярко блеснула от наведенного на нее луча фонарика. Аксаев присмотрелся: «Неужели, нашел?! Неужели?!..» Вспоминая, что они вычитали с Лукой об ухищрениях старинных мастеров, принялся искать рычажок, кнопку, педаль… Он ощупал миллиметр за миллиметром − шар, столбики, перевитые резной змейкой, сосредоточив в ладони все свое чувство осязания, чтобы не пропустить малейший выступ или углубление, или что-то выпадающее из общего ансамбля. Он залез под кровать, обследовал днище, стал оглаживать массивный цоколь ножки, напоминающий по форме пом д’амбр, и по очереди нажимать на дольки, из которых тот состоял, одна углубилась. Саша поднялся с пола и увидел раскрывшийся шар с вмонтированной в него миниатюрной видеокамерой.

Журналист подсоединил ее к ноутбуку. На экране появилась Лада. Она чему-то улыбалась, как будто вела с собой какой-то диалог. Затем ее взгляд остановился на кровати, покрытой черной шелковой простыней – одна из уловок Джулии: черный шелк оттенял ее белоснежную кожу, и, лежа на нем, она походила на мраморное изваяние богини.

Лада спустила бретельки с плеч, и платье соскользнуло к ее ногам, переступив через него, она легла на кровать… «Бэлла Лада, − проговорил Саша, − Бэлла…» Это, как он догадался, была проба того, что хотела заснять Бруснева. Кровать только что привезли, и она проверяла обзор видеокамер, установленных в трех шарах, чтобы вести съёмку не только кровати, но и всей комнаты.

Смотреть отснятый материал было несколько неловко, ведь играли не актеры. Любовные ласки, раздор с Шестовым; жуткая, возбуждающая попранием запретов сцена с Таржановым, окончившаяся не так, как того желала Лада. Она была явно раздосадована этим фиаско, и потому, видимо, забыла отключить камеру.

Банкир ушел, Бруснева стала одеваться, чертыхаясь и не следя за тем, как выглядит: почесывала то ягодицы, то спину. Перед тем как выйти из спальни, взглянув на кровать, обругала Таржанова.

Саша замер: «И все?..» Нет! Раздался стук в дверь, вошел Бруснев. У Аксаева перехватило дыхание: было страшно увидеть то, что он ожидал. Вячеслав завел разговор о бутике. Получив отказ, чуть ближе подошел к Ладе, размахнулся клюшкой и с такой силой ударил ее в область виска, что Саша услышал этот жуткий звук.

Закрыв ноутбук, Аксаев погрузился в размышления − сначала отрывистые, бурные, которые он силой воли утихомирил, чтобы досконально разобраться во всем.

Когда Ладе удалось заполучить кровать Джулии, она решила не сдавать Римский павильон, а самой поселиться в нем. Саша вспомнил о копиях протоколов следствия, которые удалось достать Олегу. В них было указано, что за день до убийства Лада звонила в офис Хронопоста (международная экспресс почта) и заказала выезд курьера в «Эпоху» как раз на следующий день после открытия Римского павильона. Вполне вероятно, она хотела что-то отправить. «Что, как не завещание? И получателем его, несомненно, был бы Лука Латирелли».

Журналист приступил к осмотру других ножек кровати, похожих на очищенный апельсин, он мягко надавливал на дольки, и одна открылась. В ней он обнаружил завещание, поразившее его. О да, Лада поражала и восхищала даже после своей смерти. Отправившись на тот свет, она своей волей заставляла людей делать в покинутом ею мире то, что желала она.

Все свое состояние Лада завещала на создание музея Джулии Фарнезе и научно-исследовательского центра, темой разработок которого станет восстановление связи времен, упоминаемой еще принцем Гамлетом: «Порвалась дней связующая нить… Как мне обрывки их соединить?» То есть Лада верила, что рано или поздно, неважно в каком виде, будет изобретена машина времени, точнее, найден путь из одной любой точки времени в любую другую.

«Настоящее завещание, − писала Лада, − отражает мой нынешний взгляд на жизнь. Вероятно, со временем он изменится, но!.. Если со мной вдруг что случится, то будет так, как я указала выше. Мои родители получат по своим заслугам. Почему я так о них «позаботилась»? Они знают. Обоим по тысяче долларов в месяц до конца жизни. Все! А я хочу продолжиться в делах. Мои деньги будут работать, значит, мои мысли будут воплощаться на земле. Я люблю жизнь и хоть так хочу оставаться в ней. Впрочем, надеюсь, что это простая предосторожность, и я сама еще многое сделаю».

Аксаев остолбенел: это была сенсация, и ее надо была преподнести так, чтобы она вошла в рейтинг самых популярных новостей года. Тогда, с его стороны, это будет честно выполненная работа. Лада любила находиться в центре внимания.

Журналист задумал устроить необыкновенное шоу. Его главными разработчиками стали сам Саша, Олег и Лука, которому Бруснева отвела в завещании пост директора музея Джулии Фарнезе и научно-исследовательского центра.

Все фигуранты по делу убийства Лады были приглашены в студию на просмотр фильма-расследования. Аксаев, лично позвонив Вячеславу, обмолвился со вздохом сожаления, что, конечно, результат работы съёмочной группы – это лишь штрихи, версии, интервью, воспоминания…

В полицию о том, что в фильме будет назван убийца и представлена улика, полностью его разоблачающая, Аксаев сообщил за четверть часа до выхода в прямой эфир, чтобы стражи порядка не сорвали шоу. Саша даже назвал точное время по хронометражу фильма, когда убийца, почувствовав неладное, попытается скрыться.

На плазменном экране менялись слайды с изображением Лады. А Саша, кое-что комментируя, пояснил по какой причине ему захотелось расследовать убийство Брусневой:

− Когда я, образно говоря, познакомился с Ладой по ее записям, скорее, даже заметкам, по видеороликам, по интервью, по воспоминаниям друзей, то предо мною предстала удивительная женщина. Впрочем, лучше всего о ней расскажет наша работа.

Фильм был снят великолепно: средства, отпущенные Брусневыми на съемку, позволили фантазии создателей бить ключом.

Когда показ стал подходить к концу, Аксаев взглянул на Вячеслава, тот ничего не подозревая, спокойно смотрел на экран и вдруг… руки его вцепились в ручки кресла, а сам он подался вперед и замер. Он не мог поверить в то, что видел… Фантасмагория, чудовищный сон…

«Утверждать, что съемка убийства – фальсификация, − бесполезно! Экспертиза в два счета докажет это…» − между тем раздавался комментарий Аксаева.

Бруснев приподнялся и, рассчитывая, что взгляды всех зрителей прикованы к экрану, стал пробираться к выходу. Два человека в штатском любезно предложили ему не покидать зал до окончания просмотра. Бруснев залепетал, что ему, как отцу, тяжело смотреть… Но тут на экране он размахнулся клюшкой и ударил Ладу прямо в висок. Возглас ужаса огласил студию…

Зажгли свет, первыми опомнились репортеры. Ведущему шоу с трудом удалось их утихомирить. И тут поднялась Любовь Бруснева, отыскав взглядом Вячеслава, который стоял окруженный почетным эскортом полицейских в штатском, она воскликнула:

− Как ты мог?! Ты… Чудовище…

Вячеслав не сдержался и выкрикнул:

− А ты? – ему тотчас поднесли микрофон. – Обмануть меня, подсунуть чужого ребенка, а моего убить, не дав ему родиться!

− Не бывает чужих детей! – завопила Люба. – Она была тебе дочерью, ты испытал радость отцовства. Какое имеет значение: твой ребенок или нет? Главное – ребенок.

Лицо Бруснева скривилось в жесткой улыбке:

− Ну раз не имеет, воспитывай теперь моего сына… Испытывай радость материнства…

Люба опустила микрофон, но по губам проскользнуло: «Очень нужно».

− Было бы лучше, если бы ты сказала правду! Только потому я не сдержался и ударил в состоянии аффекта, что видел перед собой не Ладу, а твою ложь… − продолжал кричать Вячеслав.

«Так, − отметил про себя Аксаев, − защита будет построена на совершении убийства в состоянии аффекта, хотя на экране оно не просматривается…»

В перепалку между бывшими супругами включились все. Шум поднялся невообразимый. Саша на какое-то время упустил инициативу, и шоу пошло само по себе, то есть кто кого перекричит. Но вот раздался его голос. Зрители утихли.

− Мы не сочли нужным оглашать завещание Лады в фильме. Но сейчас вы его услышите.

Люба будто почувствовала уже витающую в воздухе, но еще не озвученную неприятность… которая, когда она осознала услышанное, повергла ее в ужас.

«Как это? Что это? То есть? − она обвела безумным взглядом присутствующих, лица которых для нее слились в одну разноцветную массу. − Меня что, собственная дочь выбросила на улицу?.. У меня… отберут все?! Нет… это невозможно… это… фальсификация… это…»

Она вскочила и закричала:

− Фальс… фальсикация… − и хватала воздух ртом, не в силах правильно выговорить слово. – Фальсификация! Этот итальянец… самозванец какой-то… и потом…

Латирелли, когда Аксаев перевел ему слова Брусневой, попросил микрофон:

− Завещание уже прошло экспертизу. У меня есть заключение. Все остальные вопросы будут решаться только через суд. Я же намерен в точности исполнить волю синьоры Брусневой.

− Нет, это смешно, какой-то итальянец… Лада не могла так со мной поступить, не могла мне ничего не оставить… Она должна была мне все… мне все! – Люба рубила рукой воздух и кричала, не переводя дыхание. Пришлось силой отобрать у нее микрофон.

На лице же Бруснева застыла гримаса отчаяния. «Мой сын стал нищим. Ладка обобрала… Все своему любовнику… Похотливая сука…»

* * *

Люба, подобно Еве, была изгнана из рая жизни. Ее вытолкнули и захлопнули ворота. То, что она теперь влачит, жизнью назвать нельзя. Она существует. Кто-то, безвестная добрая душа, устроил ее наклеивать ценники на товары в небольшом магазине, чтобы хоть какое-то занятие развлекало ее, так как рассудок у нее немного помутился.

Латирелли, вопреки завещанию Лады, купил Любе квартиру. О! кто другой мог бы и позавидовать ей: квартира, тысяча долларов ежемесячно, причем с индексацией, да еще прирабатывает… Начинай жить сначала! Но изгнанной из рая, познавшей запретный плод, невозможно начинать там, где, собственно, конец, где лишь прозябание в земной юдоли.

Адвокаты Бруснева не смогли обойти адвокатов Латирелли: и мотивация − убийство в состоянии аффекта − судом была отвергнута. Бруснев получил восемнадцать лет строгого режима. Его сына вместе со своим старшим внуком воспитывает мать Ольги Градобоевой. Мальчик, рожденный двумя столь страстными натурами, еще покажет себя, вот только в какой ипостаси?..

Латирелли возглавил музей и научно-исследовательский центр. Он надеется встретиться с Ладой на одном из временных перекрестков.

Аксаев, по своей профессии, привыкший к работе со словом, после всех событий задумался, насколько важна информация, заключенная в определенных звуках. Слово может быть правдой, может быть ложью, может быть глотком чистой воды, а может быть отравой.

Мы входим в мир, и на нас обрушивается поток слов, который мы сначала воспринимаем лишь интонационно. На наш крик, когда мы впервые вдохнули сложный воздух временной и такой разной по условиям проживания для всех обители этого света, кто-то откликнется и – понеслось: втолковывание непреложных, с точки зрения уже живущих, истин. Сколько лжи вливается в нас, всеобщей, усвоенной, принятой всеми.

Мы верим на слово в великие истины, которые потом зачастую оказываются великой ложью. Мы верим на слово… в слова… главное, чтобы кто-то сказал. Скажет, неважно кто, что вот это твой ребенок, и ты мимо своего пройдешь.

Словами нас загоняют за невидимую, не столь прочную, как старательно починяемую сеть, если кто мыслью прорвет ее.

Господин создал правила и тем, кто им подчиняется даже против желания, насилуя себя нравственно и физически, он благоволит, ведь им нечего поставить в вину. Они, холопы, безропотно стянут с себя штаны и подставятся под удары плети, потому что им скажут: так надо.

Столь порицаемое крепостное право в России – это неспроста. Это проецирование отношений Господина к рабам его и их к нему. Никаких личных желаний – только исполнение воли барина. Все, что от барина, − и ласка и боль, даже смерть − благо.

Но, бесспорно, Господин презирает холопа, уничтожающего все дорогое, к чему лежит его душа, во имя его воли, и уважает раба дерзкого, своевольного, ибо в нем видит свою частицу свободного мышления. Внутренне благоволит к нему, внешне наказывает в назидание холопам. Поистине, холопам можно только позавидовать, ибо счастливы они, все для них определено: даже мысли: не сметь думать о том, о чем не должно! И они не думают. Да и дерзкие, хоть и думают, − полагая, что их человеческий разум может выйти в безграничное пространство, − сколько тысячелетий не тщились − на самый главный вопрос: есть ли жизнь на том свете? так и не ответили. Поэтому по-прежнему одни верят на слово, что есть, другие не верят. Увы, даже мышление находится под колпаком: «Успокойся, смертный и…» не думай… Но он все равно думает…

Александр Аксаев, снискав журналистскую славу, получил несколько премий и предложение стать ведущим супершоу, но он не пожелал кривляться на экране. Еще бы! Стоит ли этим заниматься, когда у тебя круглый счет в иностранном банке. Поэтому предпочел стать акционером нескольких телеканалов и вести жизнь свободного художника. Александр пишет книги, сценарии, разъезжает по свету и тоже надеется встретиться с Ладой, когда ускоренные коллайдером частицы добавят к существующей духовной нити времен ее осязаемую, телесную составляющую, когда человек сможет отправляться в хронопутешествия, когда наступит единое время.

Тиана Веснина

Акварели: Стив Хенкс