http://philosophy.spbu.ru/userfiles/rusphil/Uchebnik%20po%20istorii%20russkoy%20filosofii-7.pdf
Выбрал из текста ссылка выше.
Киево-Могилянская академия и восточнославянский перипатетизм.
Братские школы, возникшие в противовес иезуитским коллегиумам, пробудили в западнорусском обществе духовную энергию и стремление к развитию просвещения. Многие юноши, обуреваемые жаждой знаний, отправлялись в европейские университеты, оставляя при этом православие и переходя в унию. Желая поправить положение, киевский митрополит Петр Могила в 1632 г. учреждает Киевский коллегиум – первое высшее учебное заведение на Украине, получившее позднее по имени своего «фундатора» название Киево-Могилянской академии. Обучение в ней велось на латинском языке, в соответствии со стандартами преподавания на Западе. Программа была рассчитана на 12 лет и разделялась на восемь классов. В первых младших классах (фара, инфима, грамматика, синтаксима), кроме основного латинского, изучались церковнославянский, греческий и польский языки, а также арифметика, геометрия, катехизис и нотная грамота. На это уходило четыре года. Далее, по одному году отводилось поэтике и риторике, два года – философии и четыре года – богословию. В старших классах широко практиковались публичные философские и богословские диспуты, которые должны были продемонстрировать владение «спудеями» приемами аристотелевской логики и риторики. Считалось, что «логика – наилучшая мать ищущих истину». В профессорских курсах проводилась идея о том, что только благодаря логике «мы впитываем и усваиваем рациональные знания», которыми «питается наш скромный талант». Поэтому изучение логики занимало одно из главных мест среди остальных учебных дисциплин. В целом это была система перипатетического образования, носившего в значительной мере формализованный, схоластический характер.
С присоединением Украины к России (1654) многочисленные выученики академии начинают принимать самое деятельное участие в духовной и политической жизни страны. Существенной «украинизации» подвергается церковная иерархия: в первой половине XVIII в. из 127 архиереев, занимавших святительские кафедры, было 70 украинцев и белорусов и только 47 русских (остальные 10 – греки, румыны, сербы, грузины). Украинцы стали настоятелями важнейших монастырей и соборов Москвы и Петербурга; преимущественно из них составлялись штаты придворного, а также военного, морского и посольского духовенства. Они же занимали видные места в епархиальном управлении. Наконец, в их руках оказалась почти вся система духовного образования, включая и открытую в 1686 г. Московскую славяно-греко-латинскую академию, преподавательский состав которой формировался в основном из «ученых киевлян».
Между тем коренное московское духовенство «прочно охраняло свое невежество» (Г. Г. Шпет), даже не пытаясь вырваться из сетей средневекового «мудроборства». Оно по-прежнему жило теми наставлениями, которые возглашались еще «древлеотеческими» наставниками веры: «Христос убо не учил диалектики, а ни красноречию, потому что ритор и философ не может быти христианин»; «Христианом открывает Бог Христовы тайны Духом Святым, а не внешнею мудростью»; «Лучше тебе быть с сею (Христовою. – Авт.) простотою, да почиет в тебе Христос, нежели от риторства ангелом слыть без Христа».
Царь Петр и его преемники прекрасно сознавали, что без опоры на украинское духовенство едва ли возможно было бы вывести Россию на путь европеизации и просвещения….
На основе политических взглядов Петра Могилы сформировались также «Стефан Яворский и Феофан Прокопович». Оба они принимали активное участие в петровских преобразованиях, хотя при этом один из них больше действовал на стороне церкви, другой – на стороне светской власти, самодержавия.
Свой высокий статус политического мыслителя Стефан Яворский (1658–1722) заслужил прежде всего тем, что он в обстановке духовной секуляризации России упорно отстаивал принцип автономии церкви и священства.
Идеологом церковных преобразований стал Феофан Прокопович (1677–1736), один из ближайших сподвижников Петра I, создатель знаменитого антипатриаршего «Духовного регламента».
Не меньшее значение для развития русской философии имела натурфилософия киевских профессоров, которая представляла собой один из вариантов концепции синтеза ареопагитского платонизма с аристотелизмом. Этим было обусловлено изменение их представлений о Божестве, который мыслился ими больше не как апофатически сокрытая сущность, а как вполне верифицируемая, опытно постижимая природная субстанция. «Бог совершенно и высочайше содержит в себе всякое естество», – утверждал Иннокентий Гизель. Теперь представление о Боге полностью совпадало с определением природных вещей, в которых «Он с необходимостью существует и которые Он движет». Эта пантеистическая тенденция приводила к удвоению теологии на природную и христианскую: первая «трактует о Боге посредством природных доводов» и вследствие этого она «причастна существу метафизики»; вторая исходит «из Священного писания, соборов и предания», а потому она «не есть философия». Таким образом, в рамках природной теологии Божество оказывается не чем иным, как материей, или, иначе, тем «общим принципом», из чего «все происходит». В соответствии с этим признается, что «материя не пассивна, как считал Аристотель, а активна, ибо из нее выводятся все формы». «Вся природа – это субстанция действия», – сказано в философском курсе Иосифа Кононовича-Горбацкого. Материя и форма суть неразделимые сущности: склонность материи к форме такова же, как и склонность формы к материи. Схожие мысли высказывают Михаил Козачинский и Стефан Яворский.
Вместе с тем материя, как учил Феофан Прокопович, выступает как то общее, что сохраняется при каждом изменении вещей.
«Например, когда огонь возникает из полена, то что-то должно пе-рейти из полена в огненную субстанцию… Итак, я спрашиваю, что переходит из полена в огонь?.. И говорю, что это – материя. Ибо когда все тела, существующие в поднебесном мире, превращаются в другие, то во всех их следует найти такую часть сущности, которая была бы и в этой, и в той, и в любой другой форме. Этот аргумент подтверждается и тем, в чем мы убеждаемся на основании знаков, ощущений, экспериментов»
Именно поэтому материя всегда и везде одинакова. Киевские профессора не разделяли мнение Аристотеля о том, что материя небес отличается от материи подлунных тел.
Георгий Конисский об этом говорит так: «Аристотель… противо-поставляет: небо есть намного более совершенное творение, чем зем-ные вещи, поэтому оно должно иметь иную, чем земля материю. От-вечаю: вместе отрицаю и то и другое».
Исходя из идеи единства материи, киевские профессора приходили к заключению о неуничтожимости и вечности материи: ее нельзя никогда ни создать, ни разрушить, также ни увеличить, ни уменьшить; она всегда пребывает в том количестве, в каком создал ее Бог. Это положение содержится в лекционных курсах Гизеля, Кононовича-Горбацкого и Феофана Прокоповича. Позднее его развил в своем письме к Л. Эйлеру великий Ломоносов.
Не остался без рассмотрения и вопрос о познаваемости материи, причем с непременной ссылкой на Аристотеля. Как известно, у Стагирита (Аристотеля) имеются два определения материи: одно чисто отрицательное: «А под материей я разумею то, что само по себе не обозначается ни как суть вещи, ни как что-то количественное, ни как что-либо другое, чем определено сущее». Другое определение – поло-жительное: «Я называю материей первичный субстрат каждой вещи, из которого эта вещь возникает не по совпадению, а потому что он ей внутренне присущ». Это позволяло киевским профессорам непосредственно сочетать апофатику и катафатику в трактовке сущности материи: с одной стороны, она считалась непознаваемой по причине ее тождественности с Богом, а с другой – допускалась возможность ее определения относительно природных вещей, суб-станцией которых она является.
Феофан Прокопович сравнивал ситуацию с тем, как рассуждал о Боге Дионисий Ареопагит – что-то отрицая и что-то утверждая. Точно так же, полагал он, надо относиться к аристотелевским определениям материи: каждое из них истинно в определенном отношении. Однако предпочтение должно быть отдано апофатической трактовке сущности материи, ибо как непостижим Творец в силу своего всемогущества, так и материя недоступна всецелому уразумению в силу своей безмерной малости.
Это не значит, что материя вообще непознаваема. Поскольку материя потенциально обременена возможностью разнообразных форм, то именно со стороны формы она входит в сферу познания. А здесь решающая роль принадлежит ощущениям, которые служат источником рационального знания. Как отмечает Гизель, «разумность не может существовать без ощущений». Однако содержание ощущений и разума далеко не тождественно: в интеллекте есть то, чего нет в ощущениях. Прежде всего, это знание общего, которое недоступно чувственному опыту. Отсюда следует, что познание отнюдь не есть припоминание, как думал Платон, а всегда обретение нового знания, новых идей, в том числе, разумеется, и заблуждений.
Оценили 0 человек
0 кармы