ДИВЕРСАНТ

Учения по борьбе с диверсантами у нас проводились достаточно регулярно. Я думаю, работникам особого отдела надоедало бесполезно бороться с врагом внутренним – из-за его отсутствия – и они переключали наше внимание на гипотетического диверсанта.

Надо же чем-то зарплату оправдывать. Они и так стеснялись – людям доверены тайны высшего порядка и ядерное оружие, а за ними нужно следить, ежемесячно отчитываться перед начальством об их незрелых заявлениях и антиправительственных настроениях. Например:

– Замполит «Б-101» жаловался товарищу, что для новых орденов Леонида Ильича не хватает места на портрете, и он вынужден приклеивать бумажечку на багет портрета, а затем дорисовывать очередную звездочку. Скоро закончится не только багет, но и стенка рядом с портретом;

– Замполит «Б-33» в казарме постоянно слушает песню полузапрещенного автора Высоцкого В.С. «Растопи ты мне баньку, хозяюшка», или «Банька по-черному», или «Банька по-белому»-по-разному в разных источниках;

– Минер «Б-50» в пьяном виде кричал: «Всех бы пострелял!», но без фамилий и указания рода оружия. Алекс.»

Начальство реагировало немедленно: «Центр – Алексу. Рекомендовать политотделу проверить Ленинскую комнату у первого. Принять зачет по знанию секретного делопроизводства у второго. О результатах, которые должны быть негативными, доложить секретной почтой. Третьего наказать за что-нибудь, и записать, что будет кричать. «Баньку» переслать в наш адрес – не слушали, а с цветом разберемся».

И наши Алексы и Юстасы бросались выполнять эти ценные указания – ЦУ.

Мы на них не обижались: на флоте очень много нужного, но совершенно бесполезного, а так же нужных, но бесполезных людей. (В список можно добавить и офицеров – химиков).

А «Баньку», как люди чистоплотные и зачастую лишенные возможности помыться месяцами, мы любили и, в пику им, начинали слушать во всех экипажах.

Шпиона мы почему-то представляли таким: предположительно американец, но с японскими генетическими корнями. Этакий низкорослый негр с раскосыми глазами и очень злым лицом, обвешанный магнитными минами, в камуфляжном гидрокостюме и со звездно-полосатым флагом (а как же без флага? Что он будет водружать на штабе бригады в случае своей победы?) за пазухой. Морской котик среди наших камчатских нерп.

Чужой флаг над штабом бригады приводил нас в негодование.

По тревоге мы получали пистолеты, стреляющие металлическими стрелками вместо пуль, и специальные гранаты, взрывающиеся на заданной глубине. Потом долго мерзли и скучали. Иногда бегали по заснеженным сопкам, гоняясь, как правило, за лисой, принятой за шпиона. Лиса на бегу гадила от страха. Хуже было, если суматоха поднимала из берлоги медведя или беспокоила росомаху. Тогда гадили уже мы.

Наша бдительность возрастала многократно. После пяти-семи таких тревог казалось, что проклятый негр сидит под кустом, прячется в куче мусора, скрывается за дверью подъезда, плещется у борта самого святого – твоей подводной лодки, замаскировался под старшего офицера и только поэтому не отвечает на окрики пьяного старшего лейтенанта: «Эй, ты! Стоять! А ты кто такой? Покажи личико, я сказал!»

По любому такому случаю игралась тревога, и личный состав экипажей начинал рыскать по поселку. Оказывалось, что под кустом присел матрос-таджик, привыкший гадить на природе, в куче мусора прилег пьяный флагманский химик, не нашедший в себе сил двигаться дальше, а за дверью подъезда (чужого!) прятался пропагандист политотдела, заходивший к жене доктора, находившегося в море. Заходил, конечно же, за таблетками или солью. И не прятался вовсе, а из кармана монетка выпала, подобрать хотел, дверь подъезда открыл, чтобы света больше было, и т. д.

Старший офицер действительно был старшим офицером из штаба флотилии, проверяющим нашу бдительность и уже отвыкшим от обращения «Эй, ты!».

Личный состав, войдя во вкус игры, оставался глух к протестам и объяснениям и всех тащил в штаб бригады, к оперативному дежурному. А уж тот решал, отпускать их, или нет. Я думаю, что у него был фоторобот того шпиона. Иначе как бы он так лихо, на свой страх и риск, отпускал задержанных?

Хуже было с тем, который плескался. Его заметил помощник (назовем его Прошкиным) с соседней лодки и поднял тревогу.

– Бля буду, мужик, негр, вот с такими усами, морской котик, сказал типа «фырк!» и погрузился в районе кормы. Я с корня пирса мочился а тут… – захлебывался помощник.

– Не «фырк!», а «fuck!» – помрачнел искушенный в языках замкомбрига. – Тревогу играть надо. Точно, американец.

Сказано – сделано. Весь поселок был выдернут из теплых постелей, а матросы из коек. Затопали сотни ног, обутых в матросские «гады», заскрипели двери оружейных сейфов, защелкали рожки, пристегиваемые к автоматам, начались хождения усиленных патрулей и беготня.

Сообщили на флотилию, те – на флот. Более того – РАЗБУДИЛИ КОМАНДУЮЩЕГО ФЛОТОМ!

Он, в силу должностного положения, позвонил ГЛАВКОМУ. Тот – МИНИСТРУ ОБОРОНЫ! Вооруженные силы страны были приведены в состояние ПОЛНОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ!

Обстановка в мире была напряженной. Один диверсант мог уничтожить магнитными минами целую бригаду кораблей. Именно это сделал мой друг, Герой Вьетнама, Ван, в порту Камрань. Появление диверсанта в отдаленной базе подводных лодок очень напоминало ответный ход.

Сначала штабисты Главного штаба ВМФ, а затем всех родов и видов Вооруженных Сил, сгрудившись у карт, пытались вникнуть в указания штаба Генерального. Дело было трудным изначально. Дело в том, что в военной доктрине того времени было записано, что войну мы первыми не начнем, но наш удар будет упреждающим. По логике, упредил – значит, ударил первым, то-есть первым и начал. Мы в такие дебри военной науки старались не лезть, для этого штабные есть, но и им было трудно с подобной казуистикой. Но военные – люди решительные. Не знаешь, что делать – командуй хоть что-нибудь. Скомандовали.

Взревели моторы самолетов, выруливающих на взлетные полосы, грозно зашевелились башни огромных береговых орудий, крейсера начали сниматься с якоря, а десантные корабли, приняв морскую пехоту и технику, отдали швартовы. Командиры атомных подводных лодок достали из сейфов пакеты с ключами от ядерного оружия и указанием первой цели. Завращались радары дежурных кораблей и береговых постов наблюдения, полетели куда-то вертолеты с пограничниками, залаяли сторожевые собаки на блокпостах, и даже ВОХРа на оружейных складах лихорадочно защелкала затворами, досылая патрон… Военкоматы начали внеплановый призыв «партизан» на сборы.

Связисты готовились обеспечить переговоры Президентов.

Супостат, обнаружив нашу активность, проделал то же самое.

В это время на одной из лодок не досчитались штурмана. Сначала подумали, что тот взят в плен в качестве языка иностранным шпионом. Потом вспомнили, что как язык штурман вообще никакой ценности не представляет, и вскрыли дверь его каюты. Он спал, свернувшись калачиком, пьяно и безмятежно. Стеклянная струйка слюны, трогательно, как у ребенка, вытекала из приоткрытой пасти на не первой свежести подушку.

Штурман был опытным офицером и не сопротивлялся, когда его вели к комбригу. Он знал, что пьянство, даже во внеслужебное время, есть повод для наказания. Но раскаяние может это наказание смягчить, в зависимости от глубины и осознания. Поэтому каяться он начал с порога кабинета:

– Товарищ комбриг, ей-богу, грамм по четыреста всего и выпили, помочились с конца пирса, и спать – устал я очень, всю прошлую ночь карты корректировал, поэтому тревоги не слышал…

– С кем мочились? – корректно спросил комбриг, понимая, что собутыльника проговорившийся штурман не выдаст.

– Да с Прошкиным, на нерпу, здоровенная такая, я еще ее морским котиком обозвал, все хотел в голову попасть, да струя уже не та – возраст. Прошкин кричал еще – где котик, где котик, но я спать пошел.

На комбрига было страшно смотреть. Сначала он выплеснул весь свой богатейший запас ненормативной лексики в воздух. (Немедленно см. словарь!)

Воздух загустел до состояния киселя, а потом еще и запах. Это пукнул оперативный дежурный, который тоже все понял, и которому через две минуты предстояло докладывать в Главный штаб ВМФ о ходе противодиверсионной операции. Любой армейский генерал, особенно иностранный, в подобной ситуации нашел бы один выход – немедленно с честью застрелиться. Можно было еще застрелить Прошкина, но это ситуацию уже не спасало. Исправить ее можно было, только пролив кровь. Если диверсанта нет, то чью?!

Комбриг распахнул окно, впустив в кабинет снежное дыхание пурги.

– Оперативный, а Прошкин о диверсанте по телефону доложил? Тогда понятно, почему запаха никто не учуял… Так, передай: всей противодиверсионной вахте одновременно бросить гранаты с кормы и пирсов в сторону моря. Пусть дальше бросают, чтоб лодки не повредить. Что всплывет – вылавливать сачками, которыми крабов ловят. Командованию доложу сам…

Потом, пробурчав себе под нос что-то типа: «чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной», он поднял трубку спецсвязи:

– Товарищ командующий, благодаря умелым действиям личного состава, диверсант уничтожен. Да… гранатами в клочья разорвало… Матерый шпион-одиночка, такой дивизии стоит…

Один был, гарантирую… Мои тоже кое-что могут. Прислать клочья? Ну, пусть утром вертолетом заберут… Спасибо. Представить списки к государственным наградам? Есть…

Положив трубку, он выдохнул: – Прошкина ко мне.

Всю ночь Прошкин клеил камуфляжную ткань к обрывкам старого гидрокомбинезона, а потом рвал на клочья. Зубами. Края обжигал зажигалкой, а потом замачивал кусочки в тазике с морской водой. Работу комбриг контролировал лично. Главное в фальшивке – достоверность. Наши воины камуфляжа тогда не имели, обходились формой цвета хаки. Камуфляжную куртку изъяли у одного из заядлых бригадных охотников. Расставаясь с ней, он плакал. Потерю компенсировали «канадкой».

Утром прилетел вертолет и увез клочья на анализ, в Москву.

Там специалисты сначала обрадовались настоящей работе. А потом поняли, что это чистое надувательство. Ну не владеют американцы технологией приготовления клея БФ-88! И в резине не каучук, а в основном сажа! И камуфляжная ткань изготовлена в Балашово…

Но произвести такой доклад по делу, находящемуся на контроле у Президента? Дураков нет.

Дело было решено и закрыто на самом высшем государственном уровне.

Президенты подписали соглашение о неприменении диверсионных групп против наших государств в контексте программы разоружения.

Корабли вернулись в базы, самолеты приземлились, пушки зачехлили, международный скандал замяли.

Была даже оговорена сумма компенсации семье погибшего. Ее – семью – ищут до сих пор.

Комбриг получил репутацию человека, способного «разрулить» любую ситуацию, Прошкин – НСС от командования и кличку «морской котик» от сослуживцев.

Участники операции были награждены орденами и медалями. Но так как их было много, а наград мало, до бригады дошла лишь одна медаль «За боевые заслуги». Да и досталась пропагандисту политотдела, который на момент всей этой кутерьмы находился в отпуске. Так всегда бывает.

А нам было очень жалко нерпу. Клочьев ее шкуры хватило только на то, чтобы обшить руль бригадной «хлебовозки».

Некоторые даже начали сбор средств на строительство памятника погибшей. Был объявлен конкурс на лучшую эпитафию. Победил текст «Животному, предотвратившему третью мировую…». Даже место уже выбрали – у берега, напротив штаба.

Чтобы море плескалось у подножия постамента, сородичи нерпы подплывали и гордились, а так же воспитывали своих детенышей в духе патриотизма и самопожертвования…

Но дело не пошло по двум причинам. Во-первых, деньги на памятник брались у жен и благополучно пропивались в период кратких заходов в Петропавловск-Камчатский. Так что нужную сумму собрать никак не удавалось.

Во-вторых, комбриг, узнав об инициативе, ее не одобрил. Робкие возражения и примеры создания памятников собаке в Альпах, волчице в Италии и Русалочке в Дании, его не убедили.

– Будут глупые вопросы от проверяющих – раз. У нас не Италия – два. Согласен только на памятник Прошкину, но с надписью: «Животному, которое чуть не развязало третью мировую войну» – три.

На Прошкина деньги сдавать не хотелось. Так никого для потомков и не увековечили.

Автор Андрей Данилов.