Мой учитель

Всякий раз, когда мне приходится брать в руки напильник, я вспоминаю человека, который научил меня с ним обращаться. При том, что я уже вполне взрослый мужчина с высшим образованием, служивший в армии, имеющий семью и детей; совсем немного есть вещей, которые я умею делать с такой же сноровкой, а главное, грамотностью, как пилить напильником. Школа, как основа мастерства, большая редкость в наше время и этого почти никто не понимает. Человек, который учил меня пилить, имел это понятие о том, что всякое знание и умение должно быть основательным и не имеет никакой цены, когда приобретается второпях, без пота и без скуки.

Вспоминая этого человека, помимо естественной благодарности, за науку, которая осталась мне от него на крепкую память, я испытываю какой-то странный трепет перед его душой.

Есть люди, которые возникают перед нами внезапно, как кометы, неся с собою весть о своей странной судьбе и своей дикой жизни. И исчезают они также неожиданно, ничего не рассказав нам о себе и ничего не прояснив нам в нас.

Первая неделя учебного года, как водится, была по большей части сымпровизирована школьным начальством, нас, привыкших к летней вольнице, это очень веселило. Разгоряченные жарким полуденным солнцем, которое в Крыму припекает до самого конца октября, и беготней, затеянной нами на перемене, с криками, толкотней, и хохотом, мы ввалились "на труды". Тенистое, гулкое здание школьных мастерских наполнилось звонким перекрикивающимся эхом.

Вместо Сергея Петровича, нашего учителя труда, которого, как всегда, мы ожидали увидеть после летнего перерыва, на наши крики, какой-то особенно твердой походкой, на негнущихся ногах, вышел совсем другой человек. Окинув нас медленным взглядом, он приказал надеть рабочую одежду и построиться.

- Портфели поставить в этот угол, - скомандовал он надтреснутым, как бы сдавленным, но властным, голосом.

С неудовольствием осмотрев нашу сумбурную шеренгу, он сам (своими руками) переставил нас по ранжиру, приказал подравняться и начал осматривать нашу одежду. После осмотра, заученным движением отступив от строя на четыре шага, он достал из кармана своего рабочего халата маленький блокнотик и остро отточенный карандаш.

- Ваш внешний вид необходимо привести в порядок, - сказал, почти что вскрикнул, он, - вы будете называть мне свою фамилию и докладывать о полученных от меня замечаниях. - Выговаривая слова, он резко вскидывал синеватую верхнюю губу, так что обнажалось сразу два ряда его мелких, до желтизны прокуренных зубов. Перед строем он стоял, слегка подогнув в коленях ноги, откидываясь корпусом назад.

Указав на правофлангового, слегка придурковатого добряка Ефимова, он резко выпрямился и вскрикнул.

- Вы!

- Нет берета и неглаженый халат! - Отчеканил сразу понявший правила новой игры Ефим.

- Как фамилия!

- Ефимов!

- Та-а-ак, - новый учитель, положив свой маленький блокнотик на ладонь вытянутой к низу руки, взял из-за уха карандаш, и принялся выводить, приговаривая, - Е-фи-мов, нет бере-та и неглаженный халат.

- Вы! - так же вскрикнув, обратился он к следующему с правого фланга.

Переписав таким образом всех нас, он представился сам, назвавшись Василием Петровичем, и объяснил, что теперь постоянно будет вести у нас эти уроки. Он назначил дежурного, который в следующий раз обязан был построить класс и доложить ему сколько человек присутствует, и сколько отсутствует, и по какой причине.

На уроке, в слесарной мастерской, он сказал, что темой нескольких ближайших занятий будет умение обращаться с линейкой и напильником.

- Напильники, - опираясь кулаками на свой железный стол-верстак, он перекатывался с пяток на носки, - сделаны из твердой, а значит! хрупкой углеродистой стали. Напильник нельзя класть на край верстака, чтобы он случайно не упал и не разбился. Напильником также нельзя стучать о чтобы то ни было.

Сразу же выяснилось, что никто из нас не умеет правильно обращаться с напильником. Васька, как в единодушном раздражении мы с первого же дня его прозвали, ходил между рядами верстаков и, останавливая то одного, то другого из нас, объяснял, в чем у него заключается неправильность: либо слишком слабый нажим, либо слишком сильный, или левая рука неправильно лежит на напильнике, так что ее можно поранить об тиски, или напильник ходит как-нибудь неровно - все это мы возненавидели с первого же раза.

Сперва я не понял, в чем, собственно, заключается задание - ровнять плоскую железную плашку для того, чтоб сделать ее поверхность идеально плоской - это было выше моего понимания в том возрасте. Поэтому я решил просто отшлифовать ее до блеска, грубый и тяжелый драчевый напильник, размерами и формой напоминавший римский меч-тесак, для этого вовсе не годился, я как можно легче водил им по плашке и думал, что если этот странный человек хочет, чтобы мы научились шлифовать плашки, он должен был дать нам не эти напильники из углеродистой стали, а простую наждачную бумагу. За этими раздумьями я не заметил, как Васька подошел ко мне.

- Ну что ты ее гладишь! - Не обращая внимания на мой недоумевающий взгляд, он взял из моих рук напильник и несколькими сильными движениями испортил всю мою полировку. - Напильником водить надо ровно, тогда и поверхность получится ровной, прикладывай линейку, смотри на свет и спиливай бугор. Понял? - Медленно проговорил он сквозь зубы.

Его лицо было из тех лиц, которые, однажды сформировавшись в юности, с возрастом почти уже не изменяются в чертах, а просто стареют, приобретая морщины, болезненную желтизну, и сухость кожи. Вблизи от него чрезвычайно сильно разило табаком; как мы заметили потом, он бегал на перекур каждые 15-20 минут, причем курил он только "Беломор", и по самым скромным подсчетам, в день у него уходило полторы-две пачки. От углов рта к ноздрям легли две глубокие морщины, как бы подчеркивающие хищную остроту носа и непреклонность твердой складки рта. Из под густых седеющих бровей с тоской и скукой смотрели на меня два неподвижных глаза.

Занятия с железом и напильниками продолжались уже второй месяц. Василий Петрович на первом же занятии не преминул объяснить нам, что его основной педагогический принцип заключается в планомерном движении от простого к сложному, и сперва мы должны научиться правильно держать в руках напильник, после чего только и можно будет приступить к изготовлению каких-либо деталей.

- Ма-а-альчики! От простого к сложному! - говорил он, раскачиваясь на табуретке в углу мастерской. Эту фразу он повторял на каждом занятии, и нашему мальчишескому негодованию, вынужденному кипеть в железных (как в буквальном, так и в переносном смысле) рамках дисциплины, не было границ. Но в один из дней, это уже было в середине октября, он сказал нам, что мы усвоили первый урок и можем перейти к следующему. Напильники надоели нам хуже тригонометрии и надежда на перемены к лучшему в наших уроках труда отразилась в каждом взгляде.

Внимательно и строго оглядев нас с высоты своего преподавательского места, он сказал:

- Школе необходимы железные совки для уборки мусора в классах, с сегодняшнего дня мы начнем осваивать их изготовление. Первая деталь необходимая для изготовления совка - ручка.

Он быстро нарисовал на доске ручку со всеми нужными размерами, которые он пометил тут же. По его замыслу выходило, что мы должны будем вручную спиливать напильниками по три миллиметра инструментальной стали с каждой стороны этих ручек, делая в середине сужение. В изготовлении ручек для совков закончилась осень, прошла зима и весна.

Все интриги против Васьки наших родителей, которых мы замучили своими жалобами на его тупость и злобу, были тщетны, поговаривали о его близкой дружбе с директором школы. После каждой "телеги" на него, он перед строем объявлял нам, что совсем не из вредности держит нас на напильниках, а по одной только причине нашего неумения правильно пилить, доказывал нам наше неумение на конкретных фактах низкокачественных ручек, всякий раз, заканчивая свою речь мыслью о необходимости двигаться от простого к сложному, а не наоборот.

Непогрешимость его логики и прочность его позиций в школе ставили нас перед необходимостью вгрызаться напильниками в инструментальную сталь слесарной науки. "Труды", которые раньше считались легкими уроками, превратились в унылую каторгу. Глядя на Ваську, нам оставалось только делиться между собой догадками о том, из какой кузницы жизни вышел наш Василий Петрович. В мысли о том, что она была суровой, разногласий не было, спорили только о вариантах. Одни говорили, что он служил в тюрьме и охранял там зэков, или же, что казалось нам также вероятным, сам сидел в тюрьме. Иногда нам казалось, что он воевал где-нибудь в Афганистане или же во Вьетнаме, для таких предположений тоже имелись свои основания; помимо офицерских привычек, от которых он демонстративно не хотел отказываться, была во всей его внешности какая-то легкая пренебрежительность человека видавшего виды, готового, в случае нужды, ко всему и на все. Этим-то высокомерием он и пугал нас больше всего.

Все это, впрочем, были лишь догадки.

Настоящее лето - с теплыми проливными дождями, с жарой - такой, чтоб можно было загорать или валяться на свежей, только что проросшей траве, не опасаясь получить воспаление легких - начинается в Крыму уже в конце апреля. С наступлением лета и наше настроение тоже стало летним. Занятия должны были кончиться скоро и неизбежно, и от этого мы уже не могли больше относиться к ним серьезно. Учителя тоже невольно заражались нашим радостным "пораженчеством" и становились менее взыскательны, мы им тоже порядком надоели за год. Один только Василий Петрович никак не изменился с приближением каникул. Он во всем продолжал придерживаться своих железных правил обучения и воспитания, и с холодным внешним спокойствием, которое, как мы знали, легко переходило в сдержанное бешенство, требовал от нас самой твердой дисциплины.

Вместе с железной пылью, которая въедалась в наши пальцы, и с равномерным, то дребезжащим, то рычащим, визгом напильников, наполнявшим наш слух, в душу каждого из нас, казалось нам, вошла какая-то стальная твердость по отношению к нему, май был в разгаре и уже не за горами было последнее занятие - лето представлялось нам какой-то необозримой пропастью времени и каждый из нас, стоя за своим верстачком, чихать хотел на Ваську с высокой башни.

Возможно, что из-за этого, при полном соблюдении всех его требований у него на глазах, мы стали излишне распущены в те короткие моменты, когда он бывал чем-то занят или выходил из мастерской. На предпоследнем занятии, как только за Васькой закрылась дверь, Ефимов затеял потасовку со своим приятелем Дмитренко, не удовлетворившись простою дружеской возней, они разбежались к своим верстакам, схватили напильники и начали изображать сражающихся воинов. В мастерской поднялся шум и гвалт, по примеру Ефима и Дмитренко, мы тоже стали веселиться каждый в меру своей храбрости. Мы веселились и орали нарочито и чрезмерно. Это было для нас не обычное баловство, а стихийный детский бунт…

Тишина водворилась в мастерской мгновенно, как в кино внезапно исчезает звук - на пороге, с лицом, застывшим в каменной маске бешенства, замер Василий Петрович. Он, не моргая, наблюдал за тем, как Ефим с Дмитренко фехтовали на напильниках.

Мы молча разбежались по своим местам, один Ефим, как назло, не заметил перемены, происшедшей в мастерской, он слишком увлекся игрой, и, дурачась, наседал на Дмитренко, делавшего ему отчаянные знаки, которые он принимал за шутку. В три шага-прыжка Васька подскочил к Ефиму сзади, схватил его за локоть и с бешеной силой, рывком, развернул к себе. Раскрасневшийся, смеющийся Ефим в одно мгновение побледнел, стал грустным и покорным. Что и говорить, хрупкий напильник даже от несильного удара мог расколоться и превратиться в настоящий очень острый меч. От гнева Васька утратил голос и дар речи, он схватился за стальное перо напильника и резко рванул его.

- Сволочь. - Беззвучно прошептали его мертвенно бледные губы. Василий Петрович схватил Ефима за грудь и с силой, так что затрещал халат, потянул его к верху. Ефим, державший напильник за ручку, отчаянно пытался вырвать из руки Василия Петровича шерховатое перо, но Василий Петрович еще раз резко дернул напильник на себя, и я увидел, как обнажился, выскочив из ручки, его острый хвостовик. Ефим, ощутив, как опустела его рука, закатил глаза и безвольно повис на руке Василия Петровича. Яростным движением, так что в воздухе раздался свист, Василий Петрович поднял напильник над головой Ефима, и коротким взмахом опустил его на тиски ближайшего верстака, острые стальные осколки с визгом и звоном разлетелись по всем углам мастерской, мы за своими верстаками все как один присели от ужаса.

Ефим, как только разжалась рука учителя, рухнул как подкошенный, падая, он гулко стукнулся головой об пол. Из разжавшейся руки вывалилась и с деревянным стуком покатилась по полу ручка от напильника. По быстро распространившемуся запаху мы догадались, что он обделался.

- Уберите все это. - Внятно произнес Василий Петрович, и, хлопнув дверью, скрылся в своей подсобке. Тихо перешептываясь, мы убрали железную стружку с верстаков, подмели пол и, дождавшись звонка, молча вышли из мастерской. На следующий урок Василий Петрович не явился, и больше никто из нас никогда его не видел.