Жажда (as is. Хороший текст)

  У нас было все необходимое для нормальной счастливой жизни. Во-первых, рабочая столовая на первом этаже. Там на столах хлеб лежал бесплатно. Во-вторых, в подвале была районная прачечная. Почему все предпочитали стирать дома и вывешивать на просушку всё вдоль коридора – загадка.

 В-третьих, детский сад был во дворе, школа – на соседней улице, а тюрьма – напротив.

За углом был единственный на весь район кинотеатр. И наконец, буквально рядом был базар. До рынка он не дотягивал где-то лет пятнадцать.

В соседнем подъезде была детская библиотека. Уже не говорю о киоске с вином навынос прямо на трамвайной остановке. Чуть не забыл главное: за шесть трамвайных остановок – танковое училище. Настоящее! Благодать. Я так считал.

Ну, в моем возрасте это было простительно. Это был возраст, в котором почти все британские адмиралы начинали свою службу в королевском военно-морском флоте. Другими, словами, в тринадцать лет.

Почему я после школы шёл напрямую в библиотеку, а не домой (а это в соседний подъезд), объяснить не берусь. Скорее всего, меня привлекало огромное количество книг. Самых разных.

Дома, в нашей комнате, были книги. Немного. Инженерные – для отца, медицинские – для матери, остальное – для меня. Остальное включало (но не было ограничено) несколько романов Жюля Верна, пару книг Фенимора Купера, немножко Майн Рида, избранное Джека Лондона, конечно же, «Чиполлино», «Приключения Незнайки», Луи Буссенара и сборник рассказов о Великом Детективе.

Журналы «Политическое самообразование» и «Блокнот агитатора» навязывались, и поэтому литературой я их не считал. Было несколько книг с поэзией, но, как нормальный ребёнок из полукриминального района, я их игнорировал. Ну, это до поры до времени.

Отдельное, почётное, место занимали избранные рассказы О’Генри. Это был толстый, коричневый, слегка потрёпанный том. Особенно трепетно к этой книге относилась моя мать:

– Я жива благодаря этой книге!

Начитавшись шедевров в сборнике «Библиотечка военных приключений», я долго искал на этой книге следы от пуль или осколков, которые приняли на себя удар и спасли мою мать. Ни черта не нашёл. Выразил своё недоумение и получил ответ:

– Когда меня сбила машина и я лежала в больнице, медсестры и врачи считали, что моё дело конченое. Помнишь, как ты у бабушки задержался на летних каникулах аж до ноября? Ну да, это я была в больнице.

– Та это я знаю.

– Да, так твой отец после работы, не заходя домой, приходил в больницу, садился у моей койки и читал мне вслух рассказы О’Генри. Было интересно. Но когда он начал читать «Вождь краснокожих», я начинала смеяться так, что врачи боялись, что все мои швы разлезутся!

– Ма, во дворе пацаны просто говорят: лопнула мимо шва!

– Ну, где-то так. Словом, эта книга – особенная. Я и выжила благодаря ей. Как, почему? Потому что мне хотелось услыхать новый рассказ. А там их много. А значит, надо тянуться. Выживать.

Я перестроился с Конан Дойла на О’Генри и эту настройку не поменял до сих пор.

Мои ежедневные приходы в библиотеку были положительно отмечены персоналом. Так как я не пытался вынести под рубашкой журналы с фотографиями киноактрис, ко мне прониклись доверием. Спустя короткое время мне разрешили заполнять библиотечные формуляры, доставать книги с полок и ставить их обратно.

Конечно, небольшой шкурный интерес я в этом занятии имел. Мне удалось узнать адрес принцессы из параллельного класса. Ее называли принцессой, потому что у неё, единственной во всей школе, был маленький изящный полушубок, в котором она здорово смотрелась. Носить она его начинала где-то в середине октября. Переставала носить к концу апреля. Как она в нем не испарялась, непонятно.

Злые языки утверждали, что она не снимает свой полушубочек даже на уроках. Ну, понятно, от кого эти слухи.

Она жила в так называемых офицерских домах рядом с танковым училищем и к таким штатским, как я, относилась с генетическим презрением.

Используя кусок кальки, я перерисовал иллюстрацию из сказки «Принцесса на горошине», вложил в конверт, надписал её адрес и послал. Без комментариев. Просто так.

Конечно, она понятия не имела, кто послал, и её отношение ко мне, как и ко многим другим, осталось таким же. Как говорят, очень курносым. Но мне стало легче.

А вскоре я подхватил вирус. Вирус чтения. Это при наличии обычной школы, музыкальной школы, спорта, футбола во дворе и нормального общения там же. Сразу после школы я забегал в рабочую столовку, запихивал в карманы ломти бесплатного хлеба со столов.

Уже знавшие меня уборщицы иногда даже выносили компот и, если особенно везло, целую тарелку сухофруктов из компота. Я набивался этими дарами, домой идти уже не надо было, и шёл в библиотеку. Там было тихо, почти пусто, несколько залов-комнат, заполненных книгами.

Книги про войну мне уже надоели. А вот фантастика – совсем другое дело. «Туманность Андромеды», «Аргонавты Вселенной», «Звёздные корабли», «Звёздные дневники Йона Тихого», «Магеллановы облака», «Я – робот», «Бегство с Земли», «Робинзоны Космоса», «Марсианские хроники», «Робот-зазнайка»…

Фантастика Ефремова, Беляева, Лема, Хайнлайна, Брэдбери, Шекли, Саймака, Азимова, Артура Кларка, Генри Каттнера, Рене Карсака. Чего мне не хватало, так это еще пары глаз. Это как минимум.

Читать по ночам с фонариком – не тот случай. Мы все жили в одной комнате, и моя койка стояла через стол от кровати моих родителей. Много не начитаешь.

Когда мои родители читали, я понятия не имел. Книги они брали во взрослой библиотеке, которая была не в нашем доме. То есть я видел, что они приносили книги, но вот когда находили время читать…

Некоторых авторов я запомнил. Это писатель со смешной фамилией Пруст, Бальзак, Теннисон, Сервантес, Салтыков-Щедрин, Бернард Шоу, Лопе де Вега, Лесков, Паустовский, Мольер.

Среди наших соседей по коммуналке была одна пара, которая держалась особняком. Мало того, мужчина из этой пары ходил так, будто он все время смотрел на Полярную звезду. То есть ходил он, так гордо задрав голову, будто мы все – дерьмо, а он – пенка на этой поверхности. Годы спустя я узнал, что во время войны он был председателем военно-полевого суда где-то на Юго-Западном фронте. Не совсем понимаю, чем это он так гордился?

Его жена, судя по всему, считала себя выпускницей Института благородных девиц (по возрасту, скорее всего) и удостаивала разговором только моих родителей.

Однажды я застал её за горячим спором с моей матерью в конференц-зале, то есть в нашей коммунальной кухне. Сначала я подумал, что кто-то по ошибке выключил чужой керогаз. Нет, спор шёл о какой-то книге. Я послушал пару минут, ничего не понял и вернулся в комнату.

За обедом моя мать:

– Я не знаю за что, но Зина опять выбрала меня своей жертвой!

Мой отец ничего не спрашивал, так как знал, что продолжение будет.

– Это насчёт вот этого, как его… а, романа «Не хлебом единым». Мол, не считаю ли я, что этот роман – это критика нашей партии и правительства.

– Ну и что ты?..

– Я сказала, что ничего не понимаю в производстве чугунных труб. А она мне, мол, не надо со мной хитрить…

– Ма, а где трубы?

– Я с папой говорю. Уже доел? Иди и сложи учебники на завтра. А то опять будешь копаться утром!

Это было единственное обсуждение литературы в моем присутствии.

Но так, как бы между прочим, мой отец упоминал в разговорах со мной то Франсуа Рабле, то Брет Гарта, то Лоренса Стерна. Спрашивал, а что до меня дошло в «Господах Головлёвых». И нравятся ли мне комедии Оскара Уайльда.

Конечно, это все было уже значительно позже.

Русскую и украинскую классику проходили в школе, и я читал не только то, что шло по программе. Целые главы из «Евгения Онегина» я запоминал легко. Как, впрочем, и «Энеиду» Котляревского – там было много того, что хотелось запомнить. Иван Франко мне шёл не очень, а вот Леся Украинка и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя воспринимались легко.

Во дворе моя популярность резко возросла. Вечерами мы, пацаны, сидели на одной лавочке, наши дворовые девчонки – напротив. Где-то минут через пятнадцать обычного трёпа:

– Слышь, шкет (это ко мне), а ну травани чего-нибудь! Вон, вчера недосказал про какое-то привидение. Чего оно там еще нахомутало смешного?

И я подавал «Кентервильское привидение» Уайльда так, что автору это даже и не приснилось бы. Чего только это привидение не делало! Это в моей интерпретации, конечно. С него я легко переходил на «Летучего голландца», потом на «Парижские тайны» Эжена Сю…

Конечно, иногда случались и обрывы типа:

– Слышь, я твоей брехни наслушался, взял книжку про то привидение. Та ничего там такого и близко нет!

У меня уже ответ был готов:

– Ты сам козел! Ты хоть посмотрел, какое издательство это напечатало? Это же «Детгиз!» Ты чего, мамкино молоко еще грызёшь? Я вам настоящую историю рассказывал. Где взял, где взял? Это из первоисточника!

Слово «первоисточник» было самым главным. В нашем коллективно-заполированном сознании первоисточники – это работы Маркса, Ленина, Энгельса. Это все! Там ошибок по определению быть не может! Так что мне это все сходило с рук.

А потом я понял, что ничего мне с рук не сходило. Просто всем интересней было слушать мой бесконечный трёп, чем листать страницы в поисках одной смешной фразы. Из всех комплиментов, что я вообще когда бы то ни было получал, самый запоминающийся:

– А ты был бы клёвым соседом по нарам! Срок бы я легче отматывал.

Со временем у нас дома появилось немного подписных изданий. До «Всемирной литературы» у нас руки не дошли – не было соответствующих контактов. Но мои родители и я брали то, что доступно, в библиотеках. Моё скромное мнение: не все стоило включать во всемирное литературное наследие.

А потом – Америка. Здесь любые книги любых авторов. И никому не нужны. У меня иногда просто дрожали руки, когда я заходил в какой-нибудь трёхэтажный магазин старых книг. Там было всё. От каких-то древних восточных манускриптов на страницах из шелка до путевых дневников Семенова-Тянь-Шанского. Или письма из тюрьмы раввина Меира Кахане.

Но самое депрессивное состояние возникает, когда заходишь в общий зал в любом из русскоязычных домов для престарелых. Все стены – это книжные шкафы. Все полки забиты «Всемирной литературой», Шекспиром, Диккенсом, Чеховым, Пушкиным, Вересаевым, Тургеневым, Шолом-Алейхемом, двумя-тремя изданиями «Детской энциклопедии»… Это то, что эмигранты везли с собой из СССР. Или, скорее всего, отправляли по почте.

Это, а не шубы и ящики с платиновыми коронками. Но здесь это не нужно. Не им уже и не их детям. Кто-то сказал: внукам? А-а, послышалось.

Но почему же не бросили всё там? Я думаю, что это как жажда в пустыне. Напиться чистой родниковой водой невозможно. Физически ты её уже пить не можешь. Лопнешь. Но подыхаешь, опустив истлевшую от жара морду в прохладный ручей. Потому что это то, чем ты жил. И даже подыхая, жить без этого не можешь.

Да, я прочитал годы спустя роман Дудинцева «Не хлебом единым». Типичный производственный роман. Там столько же критики партии и правительства, сколько и критики президента Джорджа Вашингтона.

Alveg SPAUG ©2024