Шекспир

Старик Никифоров свой балкон по праву сравнивал с аппендицитом. Древним и облезлым. Он торчал из его старой каморки на втором этаже прямо над тем самым местом, попутно проводя внутрь с дороги всякую транзитную дрянь от запахов и пыли до уличных звуков.

С утра балкон доносил шкрябание дворницких инструментов по брусчатке вкупе с проклятиями в адрес разных неаккуратных людей. После этого, по нарастающей, доносилось урчание двигателей и визг тормозов вперемежку с шарканьем многочисленных ног по неширокому тротуару.

Продолжалось это всё до глубокой ночи, и успокаивалось на краткий срок лишь под зябкое питерское утро, чтобы через часок-другой начаться снова.

Однако нынче, несмотря на понедельник, шарканье и цокот каблуков доносились пореже и потише. Зато гораздо явственнее из неплотной балконной двери слышны были какие-то реплики, гомон и шинный взык.

«Часа два, наверное, продремал, - отметил про себя дед Никифоров, мельком глянув на циферблат, под которым с тусклым отблеском на бронзовых цепочках висели две чугунные гири, - Что за шум какой-то нестандартный»?

Откинув плед, подаренный внучкой, дед Никифоров поднял с пола и положил на тумбочку открытый на середине том Карамзина, после чего покинул своё старое пружинное кресло и пошаркал к балкону.

У соседей балконы давно были заделаны в герметичный глухой пластик, но Никифорову новомодности были не по душе. Не без труда отщёлкнув верхний шпингалет, он открыл многослойно крашеную дверцу и вышел на балкон.

«Матушки мои!, - подумал он, глядя на нелепо запаркованную на тротуаре розовую микролитражку, - Вот люди…»

Маленькая машинка была всунута среди двух стоящих у тротуара больших автомобилей. Но, поскольку между великанами места поставить автомобиль нормально не хватило, хозяин яркого малыша воткнул его туда поперёк, заехав передом на тротуар.

Такая манера парковки заставила пешеходов или протискиваться через узкую щель между бампером и стеной, либо огибать машины по краешку оживлённой проезжей части.

Прохожих, спешащих по тротуару направо и налево, было немного, но и этого количества хватало, чтоб создать под Никифоровским балконом зудящую как улей пешеходную пробку. Кто-то пинал по колесу в надежде на сигналку, но она то ли не работала, то ли не существовала как класс. Некоторые довольно громко рассуждали не проколоть ли владельцу в воспитательных целях шину-другую .

Однако, несмотря на ворчание, вызывать милицию почему-то никто не торопился. Присмотревшись, старик Никифоров понял, что немалую роль в таком долготерпении прохожих играла надпись.

Она была красиво сделана белой плёнкой на заднем стекле автомобильчика. Рассерженные пешеходы, обогнув машину по дороге, читали надпись, и не вынимая своих мобильных и не набирая правоохранительных номеров, предпочитали двинуться дальше по своим делам.

«Чего ж там написано такое? - подумал старый Никифоров, - Отсюда, пожалуй, не увижу… А-аа, всё одно, в булошную идти, вот и гляну!»

Выйдя из подъезда, дед Никифоров обогнул свою "сталинку, после чего помог какой-то дамочке перебраться через тротуарный затор под его балконом. Та с детской разноцветной коляскою пыталась протиснуться через ужину перед бампером. Старик взял коляску и безопасно провёл мамульку по проезжей части, попутно пробежав написанные на заднем автостекле строчки.

Они действительно были нетривиальными. Не какое-нибудь «ПРОДАМ», или, наоборот «КУПЛЮ», и даже не сетевая коммерческая реклама. На заднем стекле розовой машинки белым курсивом было выведено:

«Кто понял жизнь, тот больше не спешит,

Смакует каждый миг и наблюдает,

Как спит ребёнок, молится старик,

Как снег идёт, и как снежинки тают…»

Ниже справа так же аккуратно было приписано: «О. Хайям»

Дед Никифоров ухмыльнулся, подивившись внутренне новому молодёжному течению.

«Ты глянь, - подумал он - Знатоки, матьийё! Пашка Иванов сочинил, а бестолочь какая-то его стишок Хайямом подписала… А ведь я его, Пашку-то ещё пацаном знал! Поэт, поэт… Стих-то хороший, не мудрено, что понравился… Дык, тем более бы надо разбираться! Что это, Хайяму великости, разве, прибавит? Славы? Нехорошо…»

Он постоял ещё немного, обдумывая чего-то, и побрёл, как и остальные прохожие, по намеченнымм делам.

Через четыре с половиной часа, когда старик Никифоров снова дремал в кресле, а том Карамзина, уже заложенный белым маркером, лежал рядом на полу, к маленькой машинке под старым балконом подошла довольно юная аккуратная дама в зелёном осеннем ансамбле.

Гордо поджав сомкнутые в интеллигентной улыбке губы и прижимая локотком под мышкой сумочку, она оставила без внимания недовольные реплики мимохожих и стала открывать ключом розовую дверцу. Отворив дверь, девушка села в водительское кресло, и, вдруг, тут же выскочила обратно.

Мешая проходить и без того стеснённому пешеходному потоку, она извлекла из автозакромов тряпицу и стала ею тереть по ветровому стеклу, пытаясь, видимо, чего-то счистить. Однако, буря пешеходного негодования заставила её сесть обратно, завести двигатель и освободить, наконец тротуар.

Девушка запарковала машинку тут же неподалёку и вновь принялась усердно скрести лобовое стекло.

Теперь уже по тротуару под балкончиками сталинского кирпичного дома прохожие шли свободно. Кто-то прогуливался не торопясь, кто-то спешил, все были погружены в свои мысли. Изредка кто-то из них обращал внимание на юную даму, суетящуюся у небольшой розовой машинки, припаркованной рядом с тротуаром поодаль. Девушка тряпицей пыталась удалить с лобового стекла жирную надпись ярким белым маркером:

«Вот так не худо бы, спокойно, не спеша,

Мгновений этих не копя в карманах старых,

Припарковаться по-людски, моя душа,

А не бросать автомобиль на тротуарах…» -----У. Шекспир

-- 2012 --

мкд: https://dzen.ru/obyvatel