Донское казачество: герои «фронтира» на службе России

25 мая 1579 года считается одной из дат основания Донского казачества…

Почему «одной из», — а не единственной? Да просто потому, что сама история появления казачества вообще и его Донской «ветви», что называется, «скрывается в тумане веков». Достаточно сказать, что в разных источниках приводятся даже разные даты первого упоминания о казаках в летописях: от периода монголо-татарского нашествия в первой половине 13 века — до конца уже века 15-го...

Аккурат тогда, когда Великий Князь Московский Иван III как раз и навсегда покончил с ордынским игом в ходе своего знаменитого «стояния на Угре» в 1480 году. Даже происхождение самого термина казак в «Справочной книжке императорской Главной квартиры» в разделе «Казачьи войска», объясняется следующим образом:

от “косогов” — народа Кавказского,

от “казар” — народа Скифского,

от “Касахии” — Закавказская область, упоминаемая Константином Багрянородным,

от “каз” — турецко-татарского слова означавшего “гусь”…

от именования этим именем у татар бессемейных и бездомных воинов-бродяг, составлявших авангард татарских полчищ в XIV веке,

от именования этим именем бухарцев — киргизского народа,

от значения этого слова на половецком языке — “страж”, “передовой”, но ни одно из этих толкований не может быть признано безусловно правильным.

В общем, «все гипотезы (числом аж 7 штук!) хороши — выбирай на вкус». Это если не считать ныне самой популярной интерпретации термина — «удалец», «смелый человек». Понятной причиной такой исторической путаницы является также и общий низкий уровень развития исторической науки в ту далекую эпоху. Но если при дворах ханов и эмиров по крайней мере находились книгочеи-летописцы, на Руси ту же функцию выполняли ученые иноки в монастырях, — то на обширных степных просторах вблизи Дона, Волги, Яика жили лишь общины вольных людей. Тех самых казаков, — которые умели хорошо обращаться с оружием, но грамоте особо обучены не были. Да даже если кто-то из них в прошлом и имел какое-то образование — то вести исторические летописи у таких «грамотеев» обычно просто не было времени, за походами и боями с опасными соседями.

***

Да что там говорить о казаках, — которые даже свои городки и станицы строили максимально быстро, чтобы не жалеть об их разрушении врагом в случае неудачной кампании с необходимостью отступления. Если даже в архивах московских царей грамоты, адресованные казакам той поры, можно пересчитать на пальцах одной руки. Так что, например, первая известная из них, датированная 3 января 1570 года, долгие века имела почти «сакральное» значение — ее прочитывали на самом репрезентативном казачьем собрании (и высшем органе местной власти) Казачьем круге, обычно собиравшемся раз в год, в качестве едва ли не некой «конституции». Хотя многие современные историки, в том числе из исторических казачьих регионов, относятся к этому документу с легкой иронией. Тем более что его основным содержанием действительно является лишь «наказ» донским казакам всячески содействовать охране двигавшегося через их земли царского посольства к турецкому султану, пусть и с обещанием щедро вознаградить «донцов» за эту службу:

«Текст грамоты не содержит никакого "признания" казачьего Войска, поражает своей обыденностью. Из текста видно, что казаки для московского государя — давние "знакомые" Грамоты подобного рода донцы в большом количестве будут получать и после 3 января 1570 г. До январской грамоты о донских казаках в Москве не просто знали, а имели с ними тесные военно-политические отношения. Донцы участвовали в присоединении Казанского и Астраханского ханств, в боях на театрах Ливонской войны. Военные действия казаков были отражены в русских летописях…»

Несмотря на это, именно 3 января 1870 года в Российской империи было пышно отпраздновано 300-летие Донского казачества. Однако как минимум в последние годы таким же «днем рождения» этой структуры нередко называется и 25 мая 1579 года:

«25 мая 1579 года считается Днём основания Донского казачества — самого крупного и известного из казачьих войск. В этот день, как сообщают московские летописи, царь Иван Грозный направил грамоты “на Дон в Нижние и Верхние юрты, Атаманам и Казакам” с призывом сопровождать своих послов, едущих к татарам».

То есть практическая разница между первой и второй грамотой — лишь в конечной цели посольств из Москвы. Первая направлялась к султану, вторая — к крымскому хану. Но сопровождать их должны были казаки, появившиеся на Дону в качестве организованной силы задолго до описанных дат…

***

Кстати сказать, тезис о «признании Москвой казачества» в те времена верен лишь отчасти — так сказать, лишь «для внутреннего пользования». То есть то, что царь благоволит к казакам и требует от них службы, обещая вознаграждение — знали только обе эти стороны. А в переписке с тем же султаном Иван Грозный на словах даже сетовал, что, дескать, «эти лихие люди, что твоих воинов побили, так они и мне не подчиняются и пакости строят — так что если ты их поймаешь и отправишь в Москву, они за это достойную казнь примут». — Что ж, один из османских султанов, перед могуществом и силой которого в страхе склонялись многие европейские государи и владетели азиатских стран, не зря говорил: «Ненависть всех христианских народов не мешает мне спать, но казаки причиняют мне бессонные ночи».

Понятно, что принимать эти царские «откровения» за «чистую монету» не стоит. Просто речь шла о средневековом варианте «прокси-войны», — когда Османская порта предпочитала наносить урон своим конкурентам из Московского царства руками вначале Казанского и Астраханского ханств, затем — уже только Крымской орды, очень любившей делать регулярные набеги на Русь за «живым товаром», «полоном» для продажи в рабство. А царская администрация противодействовала этому, в том числе и через своих союзников — в первую очередь донских казаков. Которые объективно выполняли роль не только пограничной стражи, — но и сами наносили чувствительные удары по Крыму и турецким крепостям на черноморском и азовском побережье, турецким кораблям и т.д.

Конечно, интерес казаков заключался не только в получаемой из Москвы материальной помощи оружием, продовольствием и деньгами, — получаемая в ходе успешного набега на врага добыча («дуван») зачастую перевешивала в разы объемы их «царского жалованья». А уж если вражеская орда двигалась на Москву через казачьи земли, — то сохранить нейтралитет для их обитателей было невозможно (разве что добровольно сдаться в плен для продажи в рабство), приходилось оказывать вооруженный отпор. Тем не менее вплоть до конца 17 века отношения Войска Донского с Москвой велись через Посольский приказ (тогдашний МИД) — причем через его «Первое отделение», ведавшее отношениями именно с полноценными зарубежными государствами, а не сохранившими некую «бумажную» автономию внутренними областями царства вроде того же Казанского ханства, присоединенного в 1552 году. После чего московские государи титуловались дополнительно и «царями казанскими».

Но, думается, главной причиной таких формально «внешнеполитических» отношений с казачеством со стороны Москвы было именно желание сохранить за собой «свободу маневра», формально открещиваясь от порой очень радикальных (пусть даже и в интересах России) действий казачьих отрядов.

***

Вообще «донская вольница» в ту эпоху была отнюдь не только фигурой речи. Вольные казаки по большому счету подчинялись только собственноручно избранным (всего на год — с правом переизбрания) атаманам — и больше никому. Которых, при определенных обстоятельствах (военная неудача, подозрение в измене), казачья общественность могла и сместить, и даже казнить, — утопив в ближайшей речке. Другое дело, что московская помощь имела действительно немаленький размер, — а потому являлась весомым фактором в симпатиях к царю и со стороны «старшины», и со стороны выбиравших ее рядовых казаков. В то же время четкая периодичность ее поступления на Дон часто прерывалась. Так, известный дореволюционный историк Н. М. Карамзин отмечал, что жалованье в виде хлеба, денег, вина, пороха, свинца, серы, ядер, холста, сукна поставлялось казакам в 1571, 1584, 1592, 1593, 1594 годах. Но ведь людям-то надо кушать-одеваться (и при этом еще и воевать!) постоянно, — а не раз порой в 13 лет…

Да и получали такое жалованье судя по всему отнюдь не все обитатели «Тихого Дона». В начале XVII столетия оно делилось примерно на две тысячи казаков, в середине этого же века на пять тысяч, а во второй половине XVII века оно распределялось на семь-восемь тысяч казаков.

Конечно, при этом тут же может возникнуть вопрос: а сколько же было в те времена казаков на Дону вообще? Увы, точного ответа на него не существует. Даже в несколько раз цитированном выше исследовании на основе сотен источников «Истории Донского края» местного же уроженца Михаила Астапенко в разных местах можно встретить не слишком согласующиеся между собой цифры и утверждения. От «численность донских казаков в XVI веке была невелика и составляла несколько тысяч человек» — до находящегося чуть дальше отрывка из воспоминаний тогда еще командующего русской армией в Ливонской войне (до перехода на сторону врага) князя Курбского о том, что в его подчинении находился отряд общей численностью в 10 тысяч казаков! Это в начале 60-х годов 16 века. Притом что надо понимать, вряд ли абсолютно все «донцы» покинули бы свои родные места, оставив их «бесхозными» для легкого занятия воинственными соседями.

То есть скорее всего «на жалованье» из Москвы в плане финансовой стабильности могла рассчитывать лишь часть казаков. Вроде «рейстровиков» в Речи Посполитой, — поучавших жалованье от королевской казны, в отличие от своих собратьев-«сечевиков» на Запорожье. Остальные же «донцы» должны были искать себе средства для существования самостоятельно. Что как раз и означало почти полную свободу их действий — без согласования с московским правительством.

***

«Походы за зипунами», кстати, были отнюдь не единственным выходом для них — в малонаселенном крае можно было неплохо промышлять охотой, добывая даже дорогих соболей, чернобурых лис и прочих обладателей ценного меха, разводить скот. Правда, хлеб на Дону сеять было запрещено вплоть до конца 17 века. Формально — по решению Казачьего круга в связи с тем, что, дескать, в условиях постоянных вражеских набегов земледелие становится очень «рисковым». Реально — по требованию царской администрации, справедливо опасавшейся, что богатые земли в этом регионе, разреши их распашку, станут слишком уж большим искушением для беглецов туда с регионов центральной России. Все больше подвергающихся гнету возрастающих налогов — и крепостничества.

С побегом на Дон просто смелых людей, не желающих мириться с угнетением и произволом, бояре и помещики еще могли смириться — все равно из таких «смиренных пахарей» не получится. Но если в край, славящийся не только своими черноземами, но и полной свободой от налогов, крепостного права, и прочего гнета ринулись бы еще и обычные крестьяне — крепостническая экономика Московского царства просто бы рухнула. Или же пришлось бы ее срочно реформировать — за два с лишним века до реальной отмены крепостного права в 1861 году. Ввиду вышеупомянутых моментов, в лучшие годы цари в отношении Войска Донского старались проводить политику в духе «золотой середины». Заставы на пути потенциального следования беглецов от крепостничества ставили. Но особо не зверствовали, понимая, что решительных людей (или целые их ватаги) лучше добром выпустить на Дон, «с которого выдачи нет», где они будут воевать с врагами России. Нежели получить из них бандитские шайки, промышляющие во внутрироссийских регионах. Ну, а чтобы такие «пассионарии» даже не помышляли о «повороте вектора» своих набегов в обратную сторону — «подкармливали» их деньгами, хлебом, оружием, порохом и другими товарами.

А вот когда Борис Годунов, в общем, один из самых талантливых царей на российском троне, решил «подморозить» крепостническую экономику, разоренную Ливонской войной при Иване Грозном, практически прекратив помощь Дону, — итоги получились очень плачевными. Ведь обиженные «донцы» сочли за лучшее поддержать «истинного государя» Лжедмитрия — и в конце концов посадили его на трон. А потом еще несколько лет поддерживали нового самозванца под номером 2. Прозрев лишь после 1610 года, когда Москва оказалась в руках предателей из «Семибоярщины» и польских интервентов, стали поддерживать движение русских патриотов, приведшее к победе ополчения Минина и Пожарского.

После окончания Смутного времени в целом нормализовались отношения и центральной российской власти с казачеством. И хотя отдельные эксцессы со стороны части представителей последнего — не только на Дону — периодически еще и происходили (восстания Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева) — но, в основном, это сословие добросовестно выполняло свои функции по защите интересов России в пограничье — и продвижения российского влияния до самых дальних ее рубежей.

Николай ВОЗНЕСЕНСКИЙ