Патриотизм Иоганна Вольфганга Гёте

Продолжаем изучать отношение разных авторов к теме отечества и патриотизма. Напоминаю, я начал это исследование по той причине, что в нашем обществе появилась категория людей, которые не просто отрицают патриотизм, но и гордятся этим. Они пытаются утвердить эту позицию, считая собственный анти-патриотизм, как признак избранности. Дескать, мы такие умные и самостоятельные, не то что «вата», которой манипулирует власть.

Чтобы подкрепить собственную позицию, анти-патриоты ссылаются на высказывания знаменитых людей, которые, по их версии, тоже отрицали идею патриотизма. Я решил проверить достоверность приводимых цитат, и выяснилось, что анти-патриоты приписывают негативное отношение к патриотизму авторам, которые, на самом деле, патриотизм высоко ценили (Салтыков-Щедрин, Сэмюэл Джонсон). Либо (как в случае Марка Твена) выдают за отрицание патриотизма размышления, в которых автор критикует отдельные негативные черты общества.

Иоганн Вольфганг Гёте - немецкий поэт и философ, которого анти-патриоты относят к своему лагерю . Ему приписывают высказывание: «Патриотизм портит мировую историю». Установить источник цитаты не удалось, причем не только в русскоязычном интернете. На английском и немецком языках не находится ничего похожего на приведенную цитату. Но мы не будем ограничиваться отдельной цитатой (реальной или вымышленной), а попробуем найти целостную позицию Гёте по отношению к собственному отечеству и патриотизму.

Литературно-философское наследие Гёте – это сложная тема, поэтому лучше всего, если мы начнем разговор с авторитетного мнения человека, который эту тему глубоко изучал. Я цитирую статью доктора философских наук Горохова П.А. «Аксиология Иоганна Вольфганга Гёте».

Горохов П.А.:

«Для Гёте, всегда выступавшего против национального чванства, было неприемлемо возвеличивание нации как высшей ценности. Об этом не особенно любили говорить в Третьем рейхе, идеологи которого пытались представить Гёте идеальным патриотом. Во время наполеоновских войн Гёте решительно отказывался питать к французам ненависть, несмотря даже на некоторые неприятные инциденты, имевшие место в его веймарском доме во время посещения его французскими солдатами. «Любовные стихи я сочинял, только когда любил, – скажет он Эккерману. – Как же мог я сочинять песни ненависти, не ненавидя!». Гёте размышлял по следующему принципу: существуют либо культура, либо варварство. Значительной частью своей образованности он был обязан Франции. С каким упорством и с какой жадностью он изучал чужие литературы и чужое искусство! Во время всплеска национально-освободительных настроений на своей Родине Гёте с решимостью пророка и практически в гордом одиночестве выступал против войны и национализма...

Однако было бы большой ошибкой утверждать, что Гёте был совершенно лишен чувства любви к Родине как к одной из высших ценностей. Эккерману он говорил следующее: «…Человеку по душе лишь то, где и для чего он родился. Если высокая цель не гонит тебя на чужбину, ты всего счастливее дома».

Была и любовь, и гордость, и знание истории своего народа. Не было противопоставления немцев другим народам и их возвеличивания».

Иоганн Петер Эккерман, на которого ссылается Горохов – это немецкий поэт, который был знаком с Гёте и занимался изучением его литературного наследия. Эккерман является автором книги «Разговоры с Гете в последние годы его жизни». Несколько отрывков из этой книги покажут, как относился Иоганн Гёте к своему отечеству. Первый разговор происходит в октябре 1825 года.

Иоганн Гёте:
« — Недостаток характера у отдельных теоретиков и писателей — вот главный источник зла в нашей новейшей литературе. Нам на беду, этот недостаток всего сильнее сказывается в критике, которая либо выдает ложное за истинное, либо убогими истинами лишает нас того большого и важного, что было бы нам весьма полезно.

До сих пор человечество верило в героический дух Лукреции, Муция Сцеволы, и эта вера согревала и воодушевляла его. Но теперь появилась историческая критика, которая утверждает, что этих людей никогда и на свете не было, что они не более как фикция, легенда, порожденная высоким патриотизмом римлян. А на что, спрашивается, нам такая убогая правда! Если уж у римлян достало ума их придумать, то надо бы и нам иметь его настолько, чтобы им верить.

Так, до сих пор меня неизменно радовал исторический факт, относящийся к тринадцатому столетию, когда император Фридрих Второй, воюя с папой, оставил северную Германию не защищенной от нападения врагов. Азиатские орды и вправду вторглись туда и прорвались до самой Силезии, но герцог Лигницкий вселил в них ужас, одержав решительную победу. Азиаты повернули было на Моравию, но были разбиты графом Штернбергом. Оба эти героя, спасители немецкой нации, можно сказать, жили во мне. Но тут является историческая критика с утверждением, что они напрасно принесли себя в жертву, что азиатское войско, уже отозванное, все равно бы обратилось вспять. Тем самым сведено к нулю, зачеркнуто великое событие нашей отечественной истории, отчего просто тошно становится».

Гёте пишет, что ему дорога память о немецких героях – спасителях нации, и что его возмущает попытка современных ему авторов оспорить важность этого эпизода отечественной истории. «Убогая» истина критиков, по мнению Гёте, обессмысливает подвиг национальных героев, и этим наносит огромный вред, лишая немцев «большого и важного».

Следующий эпизод происходит в мае 1827 года. На званом обеде Гёте рассказывает собравшимся, что в 1797 году у него был замысел обработать легенду о Телле в виде эпической поэмы. Он размышляет о Телле, Гесслере и других персонажах, и говорит следующее:

Иоганн Гёте:
«Высшее и прекраснейшее в человеческой природе — любовь к родной земле, ощущение свободы и независимости под защитой отечественных законов, позднее — позорный гнет чужеземного развратника и, наконец, пробуждение воли, перерастающее в решение освободиться от ненавистного ига , — все это высшее и лучшее я приписал заведомо благородным людям, таким, как Вальтер Фюрст, Штауфахер, Винкельрид и другие; они и были моими подлинными героями, моими сознательно действующими высшими силами, тогда как Телль и Гесслер, хотя и действовали время от времени, все же оставались пассивными персонажами».

Гёте утверждает, что любовь к родной земле, воля к освобождению от иноземного ига – это высшее и прекраснейшее в человеческой природе. Какая неприятность для анти-патриотов. В очередной раз они выбрали совершенно негодный авторитет, чтобы утверждать свое право на безразличное или неприязненное отношение к собственной стране.

Следующий эпизод в марте 1830 года: Эккерман заводит осторожный разговор с Гёте о том, что некоторые соотечественники ставят ему в упрек, что он не принимал активного участия в борьбе с французами (имеется ввиду вторжение Наполеона).

Иоганн Гёте:
«— Оставьте это, мой милый , — отвечал Гете . — Абсурдный мир, увы, больше не знает, чего ему желать. Пусть говорят и делают, что им вздумается. Как мог я взяться за оружие, если в сердце у меня не было ненависти! Не могла она во мне разгореться, ибо я уже был немолод. Если бы эти события произошли, когда мне было двадцать, я бы, вероятно, был в первых рядах, но мне в то время шел уже седьмой десяток.

К тому же не все мы служим отечеству одинаково, каждый делает наилучшее, в зависимости от того, чем одарил его господь бог. Много я положил трудов и усилий в течение полусотни лет. И смело могу сказать, что в делах, для которых предназначила меня природа, я не давал себе ни отдыха, ни срока, никогда не давал себе поблажек и передышек, вечно стремясь вперед; исследовал, работал, сколько хватало сил. Если бы каждый мог сказать о себе то же самое, все обернулось бы к общему благу».

Cвой труд Гёте называет служением отечеству. Он отнюдь не отрицает для себя необходимость подобной службы, но размышляет о том, в какой форме его таланты могут принести наибольшую пользу.

Иоганн Гёте:
«Сочинять военные песни, сидя в своей комнате! Очень на меня похоже! На биваке, где ночью слышно, как ржут лошади на вражеских форпостах, еще куда ни шло! Но это не мое призвание, не моя жизнь, а жизнь Теодора Кёрнера. Ему его военные песни к лицу, но для меня, человека отнюдь не воинственного и до войны не охочего, такие песни были бы безобразной личиной.

В своей поэзии я никогда не притворялся. Писал лишь о том, о чем молчать мне было невмочь, что само просилось на бумагу. Любовные стихи я сочинял, только когда любил. Как же мог я сочинять песни ненависти, не ненавидя! И еще, но это между нами: французы мне ненависти не внушали, хотя я и возблагодарил господа, когда мы от них избавились. Да и как мог бы я, ежели для меня нет понятий более значительных, чем культура и варварство, ненавидеть нацию, едва ли не культурнейшую на свете, которой я обязан немалой долей своей просвещенности?

— И вообще , — продолжал он , — странная получается штука с национальной ненавистью. Она всего сильнее, всего яростнее на низших ступенях культуры. Но существует и такая ступень, где она вовсе исчезает, где счастье или горе соседнего народа воспринимаешь как свое собственное. Эта ступень культуры мне по нраву, и я твердо стоял на ней еще задолго до своего шестидесятилетия».

Мысль о том, что поэт своими произведениям адресует к вещам более глубоким, чем благо отдельного народа, Гёте развивает в беседе с Эккерманом в марте 1932 года.

Иоганн Гёте:
«Как человек и гражданин поэт любит свою отчизну, но отчизна его поэтического гения и поэтического труда — то доброе, благородное и прекрасное, что не связано ни с какой провинцией, ни с какой страной, это то, что он берет и формирует, где бы оно ему ни встретилось. Поэт сходствует с орлом, свободно озирающим страны, над которыми он парит, и ему, как и орлу, безразлично, по земле Прус сии или Саксонии бежит заяц, на которого он сейчас низ ринется.

Да и что значит — любить отчизну, что значит — действовать, как подобает патриоту? Если поэт всю жизнь тщился побороть вредные предрассудки, устранить бездушное отношение к людям, просветить свой народ, очистить его вкус, облагородить его образ мыслей, что же еще можно с него спросить? И как прикажете ему действовать в духе патриотизма? Предъявлять поэту столь неподобающие и нелепые требования — все равно что настаивать, чтобы командир полка, как истинный патриот, принимал участие в политических реформах, пренебрегши своими прямыми обязанностями. Но ведь отечество полкового командира — его полк, и он может быть отличным патриотом, не вмешиваясь в политические дела, или лишь постольку, поскольку они его затрагивают; пусть же все свои помыслы и попечения он направляет на вверенные ему батальоны, обучает их, держит в порядке и повиновении, чтобы, когда отечество в опасности, они сумели за него постоять».

В этом эпизоде Гёте не отрицает патриотизм и его ценность, а проблематизирует тему патриотизма. Эта проблематиазация связана с критикой в его адрес за то, что он недостаточно участвует в политике. Но Гёте предпочитает служить своей стране, как поэт и просветитель.

Иоганн Гёте:
«Я наотрез отказывался примкнуть к какой-либо политической партии. Чтобы угодить этим людям, мне следовало заделаться якобинцем и проповедовать убийство и кровопролитие!»

Обращаю внимание, что с позиции Салтыкова-Щедрина или Марка Твена Гёте, безусловно, является патриотом. Любовь к родине, служение отечеству, забота об общем благе – все это свойственно Иоганну Гёте. В каких-то вопросах немецкий поэт расходится со своими соотечественниками, но это ничего принципиально не меняет – ведь и в этом случае он руководствуется не личным эгоизмом, а пониманием общего блага.