Разброд

Стояло жаркое лето 1984 года, и воздух был прогрет настолько, что в полдень птицы замолкали, а листья деревьев выглядели увядшими на фоне удушливого зноя. Но все равно лето — это самая лучшая пора, да еще когда ты молод и перед тобой, после окончания института, открываются бесконечные горизонты и неограниченные возможности. Однако с последним можно и поспорить. Ведь не зря Семен Переделкин, который с глубоким предубеждением относился к военным, вместе с другими ребятами в эту летнюю пору решил сразу после института пойти в армию.

Было на это несколько причин, и одна из них именно ограничивала его возможности. Как известно, в Советском Союзе после окончания высших учебных заведений выпускники получали распределения на работу по своей специальности, где они были обязаны отработать три года. После этого они имели свободный диплом и могли трудоустроится на работу по своему желанию и выбору. Однако в этом правиле имелись исключения. Например, если девушка выходила замуж, то она получала открепление и свободное трудоустройство. То же самое происходило и с парнями, если, например, они уходили в армию. Вот и Семен решил с друзьями воспользоваться моментом. Тем более был июньский ленинский набор, и служить получалось меньше на два месяца. Помимо этого ребят не устраивало институтское распределение на работу. Складывалось устойчивое впечатление, что преподавательская комиссия распределяла всех по какому-то блатному сговору. Особенно возмущался Семен, у которого в дипломе было половина четверок и половина троек. Вот его повествование по этому поводу:

«Когда я зашел в аудиторию, то предо мной предстала комиссия из наших преподавателей во главе с ректором. Их было, наверное, человек пятнадцать-двадцать. Ректор поздравил меня с окончанием института и вымолвил следующее:

— Комиссия посовещалась и решила предложить Вам преподавательскую работу в техникуме города Аркалык Казахской ССР.

— Позвольте, но у меня же в институте была слабая успеваемость. Как Вы, такая серьезная комиссия, отправляете троечника работать преподавателем, — ответил я им.

— Ничего, — спарировал ректор, — мы уверены, что Вы справитесь.

— Нет, я не согласен и направление подписывать не буду, так как ухожу на службу в армию.

После этого я развернулся и вышел из аудитории при гробовой тишине».

— Ну ты, Сеня, молодец! Что, неужели так им и сказал? — удивлялись ребята.

— Так и сказал, а что мне терять? Ведь сказал правду. Да и от них теперь то уже ничего не зависит — ни я, ни моя дальнейшая жизнь. Однако обидно одно, что блатных на теплые места, а других, обыкновенных, подальше от дома, на тяжелые участки работы. Ладно, бог с ними, завтра уже сбор в военкомате, пошли, пацаны, обмывать это дело. — Все дружно потянулись на студенческий прощальный банкет в институтскую общагу.

На следующее утро Семен и еще пятеро его однокурсников отправились в городской военкомат. Там собрались призывники со всего города и ждали дальнейших распоряжений военкома. Когда во двор заехал большой автобус, всех выстроили, вышел военком, провел перекличку, обменял паспорта на военные билеты и объявил посадку. Через несколько часов автобус прибыл в областной военкомат, где народу добавилось в разы, и все призывники ожидали так называемых «покупателей», представителей военных частей, которые забирали своих отобранных призывников. Часа через два наших ребят забрал прапорщик с двумя сержантами и отвезли их на железнодорожный вокзал. На вопросы, куда их везут, сержанты отшучивались и говорили, что сами не знают.

Расселившись по вагонам, сдружившиеся братва начала пиршество. Поезд тронулся, а несчастные «покупатели» забились в свои купе и не высовывали носа аж до самой конечной станции. Да и что они могли сделать втроем против разгулявшейся выпившей толпы. А гулять-то было на что. Каждый из дома прихватил с собой не только еду, но и выпивку. Всю дорогу только и делали, что ели и пили, прикупая провизию и выпивку на попутных станциях. Все гудели на последние. Семен разошелся так, что на одной из станций продал за пять рублей свой вельветовый пиджак и купил бутылку водки. Правда, на конечной, рано утром, когда стояли туман и сырость, он продрог и пожалел об этом, но было уже поздно.

В сопровождении прапорщика и двух приунывших сержантов, призывники неровным строем прибыли в расположение воинской части, которая оказалась учебкой сил противовоздушной обороны. Всех прибывших разместили в клубе полка и начался отбор призывников по взводам. Тут же, в клубе, крутились какие-то старослужащие грузины и у призывников выманивали более-менее хорошие гражданские вещи, объясняя всем, что им они уже не пригодятся, а им, якобы, они нужны для дембеля. После бани выдали армейскую форму, и все институтские товарищи попали в разные взводы и казармы. Так армейская жизнь развела всех друзей и товарищей повзводно.

Первые два месяца ребятам давались нелегко. Во-первых, жесткий распорядок дня, во-вторых, физическая нагрузка и в-третьих, еда по расписанию. Для разбалованных студентов это было сложно. Семен за это время скинул одиннадцать килограмм. Другие ребята, при встречах, говорили то же самое. Однако время шло, и служба продолжалась. Поначалу Семен на зарядке всегда еле бежал в хвосте взвода из-за набитых мозолей на ногах. Затем, купив себе резиновые сапоги по форме кирзовых, он начал бегать всегда в первых рядах. После принятия присяги новобранцы стали, помимо ежедневных армейских занятий, нести еще и караульную службу.

Вот здесь, с этого момента и до конца службы в рядах Советской Армии Семену Переделкину было так и непонятно, почему они охраняют только боевую технику, а не казармы с личным боевым составом. Получалось, что министерству обороны дорогостоящая военная техника была важнее человеческой жизни. Ну, а с другой стороны, если враг уничтожит личный боевой состав, то техника сама по себе сразу становится простым набором металлолома и легкой добычей. Здесь Семен опять столкнулся и впервые понял, что для громадной армейской махины человеческая жизнь ничего не стоит, впрочем, как и для государственных структур человеческая судьба. А ведь в школе их учили и воспитывали совсем другому, где во главе всего стоял простой советский человек. Это было неприятно, но после неадекватного распределения на работу по окончании института, Семен на все происходящее с ним начал смотреть по-другому, с каким-то недоверием, осторожностью и придиркой. Но это было только началом и, хотя он сам являлся продуктом этой эпохи, его аналитическое мнение всегда вступало в противоречие с неадекватностью и несуразицей.

Спасали же его всегда от бед внутренний механизм самосохранения, находчивость, смелость и острый ум. Так, на протяжении всего периода нахождения Переделкина в учебке он научился не только боевым знаниям, армейскому быту, но и понял службу как таковую. Он знал, где и в чем себя проявить, но а где и не выпячиваться. Словом, жил по правилам уже давно сложившейся армейской системы, приобретая тем самым не только знания и физическую силу, но и опыт армейской службы. Оказалось, что помимо устава среди военнослужащих существовали и другие общечеловеческие отношения. Кто-то кому-то не нравился, а кто-то кому-то благоволил и имел симпатию. На этом в армейской среде четко выстраивались взаимоотношения, иногда просто минуя или игнорируя устав как таковой. Ничего с этим поделать никто никогда не мог, да и не желал, так как военные это такие же люди, как и все, и ничего человеческое им не чуждо. Именно поэтому, как не раз убеждался Семен, путь от маленьких недочетов и нарушений вел всегда к более грубым нарушениям правил и дисциплины, но, в процессе движения, уже просто не замечался. Особенно Семен ощутил на себе это в полной мере, когда оказался после учебки в боевой части.

Однажды в учебке, общаясь в свободное время со своими друзьями по институту, Семен услышал, что один из сослуживцев собрался домой, в отпуск:

— А как ты поедешь в отпуск, отслужив три месяца? — спросил его удивленный Семен.

— У моего отца знакомый военком дома. Он прислал справку в часть, что мой отец тяжело болен, лежит при смерти, и мне необходимо предоставить внеочередной отпуск. Так что на следующей неделе отправляюсь, — ответил тот.

— Ничего себе! — пробурчал ошарашенный Семен. — Вот повезло так повезло!

Однако он не забыл этот разговор, взял его на заметку, а позже, когда находился уже в боевом гарнизоне, при первой же возможности поговорил по телефону с отцом и предложил ему использовать такой же вариант под Новый год. Отец, конечно же, дал добро, маховик закрутился, и отпуск на Новый год состоялся.

Еще один момент запомнил Семен под конец учебки. Это был добровольный набор военнослужащих в Афганистан. Молодым солдатам, заканчивающим учебку, предлагалось написать добровольно заявление для прохождения интернациональной службе в Афганистане. Однако в окружении Семена Переделкина таких не нашлось. Да и он сам не изъявил должного желания, но вспомнил эпизод, когда после школы он хотел пройти службу со своими одноклассниками именно в Афганистане, но вмешался отец, и этому не суждено было случиться. Семен чувствовал, что он стал другим, совсем не таким простым, доверчивым и честным парнем, каким его воспитала школа и родители. В нем появились хитрость, изворотливость и эгоизм на грани какой-то непонятной гордыни. Все-таки честная и патриотичная система школьного образования и семейного воспитания имела большой разрыв со всей остальной взрослой жизнью. Вот этот разрыв медленно, но уверенно разъедал, как ржавчина, все основы существующего Советского общества и вносил в его ряды разброд. Именно здесь, с этого момента начиналась трагедия сильной и могучей страны. Вот такие идеологические разрывы между словом и делом творили свое черное дело годами, десятилетиями, меняя людей вокруг Семена, самого Семена, да и всю страну, ведя ее к неизменной гибели.

Очень нравилось молодым бойцам, когда их отправляли за пределы части на уборку сахарной свеклы в поля или на заводы как разнорабочую силу. Здесь, в столовых этих заведений, они могли пообедать нормальную гражданскую пищу. Ну, а при случае, а такие случаи были практически всегда, они скидывались на бутылку-две водки и через местных жителей получали желанный продукт. Назад, в часть, возвращались всегда навеселе и в приподнятом настроении.

Под конец учебки, втянувшись в этот монотонный ритм, все чувствовали себя вольготно и, в общем-то, не хотели разъезжаться по воинским частям, где их всех ждали неопределенность и пугающая неизвестность. Семен Переделкин желал бы остаться в учебном заведении дальше, вместо увольняющего в запас одного из сержантов своего взвода. Однако другой сержант уже присмотрел среди выпускников себе напарника и договорился о нем с командиром взвода.

Пробил час, и все простившись друг с другом отправились для прохождения своей службы в новые места. Семен Переделкин, как и все, отправлялся в неизвестность, навстречу новым приключениям и событиям.

На утреннем разводе, на плацу, выстроился дивизион сил противовоздушной обороны. Дежурный офицер доложил командиру обстановку на утро, после чего тот взял слово и представил всему составу новых сослуживцев, в числе которых был и Семен Переделкин. Командир дал краткую характеристику каждому из прибывших военнослужащих, а потом подошел ближе к строю, внимательно всех осматривая.

— Товарищ рядовой! Почему у Вас сапоги не по уставу? — спросил он Семена, нависая над ним своей высокой долговязой фигурой, а его карие глаза навыкате буравили Переделкина аж до земли.

— От кирзовых сапог натер себе мозоли, купил эти, — ответил Семен, опустив глаза.

— Товарищ прапорщик! Подберите ему сапоги, чтоб он был как все, а не как девица на танцах.

— Есть, товарищ майор, — отчеканил прапор. — После развода займусь им.

Командир напоследок кинул на Семена ледяной взгляд, повернулся и пошел на свое место. Семен всеми фибрами своего тела понял, что командиру он не пришелся по душе, что между ними пробежала черная кошка, и не просто так, а по какой-то неведомой еще для Семена причине.

Ночью старослужащие, так называемые «деды», попытались прибывшим молодым бойцам устроить Варфоломеевскую ночь и начали с Семена. Однако они были не готовы к его упертости, дерзости и здравомыслию, от злобы ударили пару разу ногой по сетке второго яруса кровати, где лежал Переделкин и отступили, чтобы не поднимать шум в небольшой казарме, где рядом в комнате спал дежурный офицер.

На следующий день, в курилке, они толпой тормознули Семена, где примерно состоялась следующая беседа:

— Ты , что молодой, стучать собрался? — последовал вопрос.

— Спасибо за комплимент, но я не моложе Вас, а, наверное, даже постарше каждого года на три-четыре. Будете бить — молчать не буду, сдам всех в особый отдел. Ну, а так — согласен играть по вашим правилам. Думаю, что всех устроит.

От такого напористого, нестандартного и неожиданного ответа вся компания оторопела. В итоге старший из них вымолвил:

— Ладно, иди, посмотрим дальше...

Семен сдержал слово и выполнял их задания по службе, а они к нему, в свою очередь, вообще больше не прикасались в отличие от других молодых солдат. Служба потекла дальше, но Семен Переделкин с тех пор был у старослужащих на особом контроле. Однажды в зимнюю стужу они на нем все-таки отыгрались, когда, при минус тридцати градусов мороза его не меняли с патруля на военном объекте более четырех часов. Потом ехидно извинялись, боясь, что он проделает с ними то же самое, после двухнедельных сержантских курсов, на которые его вынужденно отправлял командир.

Старослужащие — это бытовая проблема армии, которая со временем сходит на нет по мере их в увольнении в запас. Другое дело офицерский состав, он существует на постоянной основе, и все в армии зависит от их профессионализма, дисциплины, морального духа и воспитания. Даже такое уродливое явление в армии как «дедовщина» зависит полностью от офицерского состава и существует только благодаря ему, потому как здесь не все благополучно обстоит со многими из них. Начнем с того, что дежурный офицер обязан спать в казарме с солдатами в одном помещении, а не в отдельной комнате или кабинете. Его отсутствие уже дает повод для «дедовщины», так как в основном в ночное время после отбоя и происходят все ужасы издевательства над молодыми солдатами. Все офицеры это знают, но морозятся в нарушении устава, где четко прописано, что дежурный офицер несет службу вместе с солдатами, полностью находясь с ними на казарменном положении. То есть он не только спит с ним в одном помещении, но и, руководя ими, несет совместно ратную службу, начиная от совместной зарядки утром и до отбоя. На это время офицер такой же солдат, как и его подчиненные. На деле ничего близкого никогда не было. Это только один пример, дальше их будет больше и больше….

После двухнедельных курсов при штабе своей воинской части Семен Переделкин получил звание младшего сержанта и был вновь отправлен в свой дивизион. За это время в дивизионе практически ничего не изменилось, лишь вместо уволенных в запас «дедов» поступили на службу новобранцы. Надо отметить, что дивизион хоть и был боевой, стоял на первой линии обороны, но имел небольшой, сокращенный численный состав. Солдат и сержантов-срочников в нем было двадцать пять человек и столько же офицеров да прапорщиков. Поэтому вместо караульной службы здесь была служба патрульная, что ложилось дополнительной нагрузкой на солдат. Кроме того, что дивизион находился на первой линии обороны и часто по боевой тревоге сопровождал взлетающие шпионские самолеты противника, весь рядовой и сержантский состав еще каждодневно привлекался командиром на строительство двухэтажного дома для офицеров. Все это, конечно же, сказывалось на эффективности боевой работы всего дивизиона. Часто и густо было так, что во время очередной тревоги весь персонал находился на боевых местах, но станция по приказу командира дивизиона не включалась, а сопровождение цели происходило вручную по карте, с корректировкой по радиоэфиру между дивизионами. Самое ужасное состоит в том, что весь офицерский состав воспринимал это молча, как должное, подавая пример преступного поведения своим подчиненным солдатам, от которых они каждодневно, на словах, требовали дисциплины, законности и исполнения воинского устава.

Дивизион противовоздушной обороны располагался на краю леса, возле большой реки. В его задачу входила охрана гидроэлектростанции, которая вырабатывала электричество для целого региона. Так что перед дивизионом стояла задача государственной важности, и весь личный состав дивизиона обязан был быть нацелен только лишь на выполнение этой поставленной перед ним задачи. Однако преступное поведение командного состава вызывало по этому поводу сомнения не только у Семена Переделкина, но и у его сослуживцев. Доходило до того, что командир в ущерб несению службы отдавал солдат гражданским лицам для выполнения работ на их частных огородах, либо на строительстве их частных домов. Взамен они ему не только платили, но и поили. Бывало так, что, нажравшись до поросячьего визга, он приезжал со своими дружками в дивизион, выстраивал на плацу весь личный состав срочников и начинал перед развалившимися на скамейке дружками представление в форме следующей экзекуции:

— Ахметка! — кричал он солдату, который занимался с утра и до вечера на хоздворе коровами и бычками. — А ну еси нам наши бараньи ножницы, будем стричь баранов!

— Слушаюсь, товарищ майор! — раболепски причитал Ахметка, ставя на середину плаца стул и беря станок для стрижки.

—Ну, с кого начнем? — вопрошал он пьяным взглядом, выискивая жертву на заклание. — О! Младший сержант Переделкин, давай садись! — Семену было все равно, он молча сел, и Ахметка обстриг его налысо. Потом еще двоих, а потом командиру надоело, и он, удовлетворенный, со своими собутыльниками погнал гулять дальше.

Такое отношение к своей службе и к подчиненным были для него не исключением, а правилом. Он в нетрезвом виде выкидывал такие фортели, что все только диву давались. Один раз в пьяном угаре он сел за руль грузового автомобиля и чуть на скорости не улетел с ним в обрыв, гоняя по территории дивизиона. Чудом успел затормозить на краю пропасти, затем, выскочив из машины, схватил лежащую дубину и со всего маха начал бить пасущегося рядом бычка по яйцам, будто тот был в чем-то виноват. Затем развернулся, заматерился и пошел, шатаясь, домой спать. А ведь за этой картиной наблюдал весь дивизион вместе с офицерским составом.

Короче, командир вел себя как барин, а к солдатам относился вообще как к крепостным, не жалея их ни в чем. А чего их жалеть, ведь завтра вместо них пришлют другую рабскую силу, и ему наплевать, что кто-то надорвется или потеряет здоровье, ведь замена-то всегда есть.

Однажды Переделкин с таким же срочником из института, как и он сам, угощался у него в кабине станции разведки и целеуказания кофе. Они сидели, пили кофе, мирно беседовали, вспоминали гражданскую жизнь, когда услышали снаружи крик командира:

— Где эти две мандовошки? Найдите мне их, а то людей не хватает.

Выглянув из кабины станции, ребята увидели следующую картину, как весь личный состав дивизиона, подняв вручную деревянный вагончик, переносил его на другое место. Рядом с палкой стоял командир и командовал. Ребята кинулись на помощь.

— Где Вас носит? А ну быстро подпрягайтесь! — вопил он, вращая свои выпуклые, налитые кровью глаза.

Семен вцепился в край вагончика, чтоб это чудовище успокоилось, и, делая вид глубокого усердия, поплелся со всеми. У него уже хватало ума беречь себя, а не надрываться, ради дурости этого полупьяного идиота. Ведь надо было просто вызвать из части автомобиль с автокраном да перевезти вагончик с одного места в другое. Однако зачем где-то светиться и создавать себе проблемы с вопросами от начальства, если есть такая дармовая сила как солдаты.

Своеволие командира было безгранично. Однажды он дал команду, и ночью после отбоя несколько солдат во главе с прапорщиком выехали на дело. А дело заключалось в том, что на одной из строек они украли бетономешалку, и заехали по пути — украли в поле капусты. Семен Переделкин был участником этих вылазок во имя развернувшейся стройки в борьбе с якобы солдатским авитаминозом. Когда на территории дивизиона созрела облепиха, то командир Крутнин заставил всех солдат собирать ягоды, но не для борьбы с авитаминозом бойцов, а для семьи командира полка. Он старался для него как мог, ну, а тот благоволил к нему и тянул его по службе вверх, закрывая глаза на все его «шалости».

Как-то раз, когда младший сержант Семен Переделкин возглавлял в наряде патрульную службу, а на плацу с утра выстроился весь личный состав дивизиона, включая офицеров, командир, как всегда, опаздывал. Где-то минут через двадцать он появился на пороге казармы, и Семен Переделкин доложил ему по форме о несении службы. Тот молча прошел в кабинет и минут через пять позвал Переделкина к себе. Когда Семен вошел, то он попросил его сбегать к нему домой за фуражкой, которую он там забыл. На виду всего дивизиона, Семен побежал к дому офицерского состава, который примыкал к их территории. Удивленная жена командира обшарила весь дом, но фуражки так и не нашла. Прибежав назад, Переделкин доложил об этом командиру. Тот матюкнулся и пошел на утренний развод не по форме, без головного убора, так как ожидание личного состава на плацу сильно уж затянулось. Когда же он вышел на плац, то даже офицеры качали головами и тупо опускали глаза. Всем было видно, что командиру не совсем хорошо. Он стоял бледный, чуть пошатываясь и было видно, что вся эта обстановка очень его напрягает. Он быстро провел развод, дождался своего водителя, который по утрам отвозил офицерских детей в городскую школу, сел в машину и умотал в неизвестном направлении то ли искать утерянную фуражку, то ли просто опохмеляться со своими местными дружками…

Отдельный разговор — это строительство жилого двухэтажного дома для офицеров, который возводился в основном собственными силами дивизиона за исключением котлована и бетонных межэтажных перекрытий. Конечно же, это были не прапорщики и офицеры, а солдаты-срочники, кроме повара, патрульного наряда, солдата на хоздворе, двух водителей и кочегара по отоплению казармы и бани, который все свое свободное время занимался восстановлением командирского личного автомобиля. На строительство дома были прикомандированы два солдата, которые по гражданской профессии были каменщиками. Работа ускорилась, однако ее темпы не устраивали командира и здесь он, как всегда, всунул свое сурло. Крутнин в нарушении воинского устава снимал днем всю патрульную службу, оставляя только лишь дневального, и отправлял уставших солдат на стройку. Надо отметить, что ограниченная численность рядового и сержантского состава заставляла каждого нести патрульную службу практически через день.

Солдаты на стройке после такого просто валились с ног и на ходу засыпали. Офицеры и прапорщики все это видели, но тупо морозились, покрикивая по-солдафонски на бедолаг. Семену все это очень не нравилось, и он начал мстить им по-своему. Вдвоем с сослуживцем он работал на бетономешалке, замешивая раствор под присмотром прапорщика. Куча песка и вода из под крана находились рядом, под рукой, а вот цемент приходилось на носилках носить из сарая, стоящего немного в стороне. Так вот, когда прапор стоял рядом, приходилось всю эту работу по замесу бетона и подачи его с помощью подъемника на этажи, для кладки внутренних стен, выполнять полностью. Как только прапор удалялся, из замеса удалялся цемент, так как за ними просто никто не ходил. Вот так от командирского беспредела со злобой поступали отчаянный Семен и его товарищи по службе. Они осознавали неправоту своих действий, но от такого ответного поступка на душе у всех почему-то становилось легче.

Командир дивизиона майор Крутнин очень любил проводить политзанятия с ребятами срочниками. Здесь он всегда старался поразглагольствовать о современном положении дел в мире, о Североатлантическом альянсе и противостоящих ему странах Варшавского договора. В конце он любил позадавать вопросы солдатам и послушать их ответы. В этот раз он повесил большую политическую карту мира и вызвал младшего сержанта Бычохина показать на ней страны Североатлантического альянса.

— Молодец, Бычохин! — юродствовал он. —Ты же у нас учитель физики?

— Так точно, товарищ майор! — отвечал Бычохин.

— Садись, пять, постарался, — ухмыляясь, бросил он. — Хотя я всегда говорил, что высшее образование ума не дает, но вот Бычохин как-то это опровергает. Я вот сам закончил трехгодичное военное училище, высшего образования не имею, но это не мешает моей службе и росту по карьерной лестнице.

После этих его слов Семена Переделкина как молния пронзила, он вдруг понял, почему у командира такая неприязнь к нему и к младшему сержанту Бычохину. Они вдвоем в среде срочников имели высшее образование, а это давило и угнетало этого недоучку Крутнина, который при любом удобном случае это подчеркивал и, унижая, попрекал.

— Так, продолжим дальше, — наслаждаясь, проговорил командир. — Младший сержант Переделкин, а ты у нас по чему учитель?

— По колбасе и водке! — в шутку отчеканил Семен, закончивший торговый институт.

Вдруг от такого ответа выпуклые глаза майора налились кровью, лицо побагровело, и он заорал, что есть мочи:

— Вон! На говно! Вон!

Семен встал и молча вышел в коридор, а затем зашел в каморку. Политзанятия на этом закончились, и только по всей казарме разносились вопли, непонятно от чего обиженного командира. Зашел в каморку дежурный сержант и вновь передал Переделкину приказ командира идти выгребать в туалете яму от говна.

— От чего он так разошелся? — спросил Переделкин сержанта, — я ведь на самом деле по образованию товаровед-продовольственник.

— Ну, а он подумал, что ты намекаешь на то, что он местных солдат отпускает домой в отгулы, а те ему взамен приносят колбасу и водку.

— Фу, как глупо. — ответил Семен и пошел на улицу посмотреть в туалете на поставленную ему задачу. Задача оказалась невыполнимой, так как все говно на морозе сковал лед.

— Там все говно замерзло, черпать невозможно, зима все-таки на дворе, — вернувшись назад в казарму, проговорил Переделкин сержанту. — Доложи об этом командиру.

Семен слышал через деревянные стенки казармы гул голоса дежурного сержанта и вопли взбешенного командира. Через время тот вернулся и сказал, что командир вызывает Семена к себе в кабинет. Войдя в кабинет, Переделкин выслушал тираду матов и оскорблений, а затем получил вопрос по существу:

— Почему говно не черпаешь?

— Его нельзя черпать, товарищ майор, оно замерзло, — отчеканил Семен.

— Бери долбай его, но приказ командира выполняй! — горланил свое Крутнин.

Вдруг Семена осенила блестящая мысль и он сходу ее выпалил командиру:

— Товарищ майор, если Вы меня не уважаете, то уважайте хотя бы мое звание. Снимите его с меня, чтобы солдаты не смеялись, тогда пойду долбать, — твердо и жестко ответил Переделкин командиру.

Семен попал в десятку. Майор понял, что зарвался и слишком перебрал, как-то весь сразу сник и заговорил по-другому, с хрипотцой в голосе. — А ты меня уважаешь? Такое болтаешь…

— Я ведь на самом деле товаровед-продовольственник, и ответил в шутку, не имея ничего дурного в мыслях. — продолжил Переделкин.

— Ладно, свободен, можешь идти, — уже совсем кисло закончил Крутнин.

После этой истории вроде все успокоилось, однако недовольство командиром в дивизионе стало нарастать в геометрической прогрессии, и не только среди солдат, но и в офицерской среде.

Как-то раз в свободное время к Семену Переделкину подошли ребята его призыва и завели разговор о том, что в дивизионе творится командирский беспредел, и что они этим давно не довольны, а также всем этим недовольна часть офицеров. Они поведали ему о том, что готовы написать коллективную жалобу в соответствующие органы и спросили, готов ли он, Семен Переделкин, к ним присоединиться. Семен одобрил их порыв, согласился, но предупредил, что согласно Уставу коллективные жалобы в армии не рассматриваются. Он предложил им другой вариант — в формате личного заявления от каждого солдата, что соответствовало полностью Уставу, а в итоге выходило все та же коллективная жалоба. Все сразу согласились, и тут же под диктовку Переделкина накатали заявления единого образца. Все заявления были адресованы в особый отдел полка, представитель которого, в чине капитана, недавно посещал дивизион, встречался с каждым отдельно и пытался всех вывести на откровенный разговор. Было видно, что в их отдел уже поступил какой-то сигнал. Проведя работу, но не добившись результата, он сказал, что вернется через время повторно и просил всех подумать.

Такой разговор был и с Семеном Переделкиным. Поэтому он предложил ребятам спрятать все заявления в оружейной комнате под шкафом и ждать особиста. Дело в том, что оружейная комната контролировалась полностью дежурным сержантским составом, а это как раз были Семен Переделкин и все сержанты его призыва. Это был самый надежный тайник во всем дивизионе.

Время летит быстро, и вот капитан из особого отдела полка появился вновь. Ребята отдали ему свои заявления, и тут все закрутилось. Он опросил под роспись всех солдат, сержантов, а потом очередь дошла и до офицеров. Особист отработал весь рабочий день с самого утра и до вечера и лишь затем уехал. Весь дивизион шушукался от рядовых до офицеров. На следующее утро командир был отстранен от службы на время проведения разбирательств. Три офицера, все в звании капитанов, стали на стороны сержантов и солдат. С ними наш майор тоже обходился похабно, унижал их при всех и ущемлял по службе. Однако в среде всего офицерского состава они оказались самыми порядочными и достойными сынами своего Отечества. Они бесстрашно выступили против преступного произвола и разгильдяйства разошедшегося негодяя. С такими людьми совершенно не страшно идти в бой, они не предадут и не изменят. Жаль, что такие люди всегда оказываются в меньшинстве, а молчаливое, услужливое и трусливое большинство всегда прогибается под начальство. Слава богу, что в этот раз все вышло по-другому.

Скандал принял масштаб целого военного округа, откуда были срочно откомандированы аж три генерала. Комиссия за комиссией стали наезжать в дивизион с разными проверками. В очередной приезд особиста Семен Переделкин подошел к нему и спросил:

— Товарищ капитан, а почему меня не увольняют в запас, ведь время то давно уже наступило?

— Так командование говорит, что Вы занимались «дедовщиной», и Вас даже, как всех после института, по окончанию службы не отправили на месячные курсы для присвоения лейтенантского звания, — сходу ответил ему капитан.

— Кто, я? — удивился Семен. — Я в звании младшего сержанта, и мне «дедовщина» не нужна совсем. Я могу и действую по уставу. Мне его вполне хватает. Пойдемте вместе, опросим всех молодых бойцов и узнаем, занимаюсь ли я «дедовщиной» или нет.

— Согласен, — ответил капитан, и они пошли вместе опрашивать молодых солдат.

На поверку таких не оказалось вообще. Все в один голос утверждали, что младший солдат Переделкин самый лучший командир в дивизионе.

— Ясно! — выпалил в конце обхода капитан. — Они Вас оговорили. Я этот вопрос сегодня же решу.

— Да им просто людей на стройке не хватает, вот они и выдумывают всякие гадости. Совсем с ума по сходили, — удрученно и с обидой заметил Семен. — Они распрощались, и особист уехал в штаб полка.

На следующее утро после развода, который временно проводил заместитель командира дивизиона, солдаты потянулись по объектам. В основном для всех эта была злосчастная стройка. Правда, Семену Переделкину и еще нескольким ребятам предстояло дембельское строительство кирпичного КПП, которое с ехидной миной им успел втюхать теперь уже отстраненный командир.

— Семен! Семен! — кричал, подбегая к объекту строительства дневальный. — Тебя капитан к себе вызывает.

Семен вернулся в казарму и постучал в командирский кабинет.

— Входи, — услышал он за дверью.

—Товарищ капитан, младший сержант Переделкин по Вашему приказанию прибыл, — отчеканил по уставу Семен.

— Собирай все свои вещи и с хозмашиной отправляйся в штаб. Только что мне позвонили и дали команду на твое увольнение, — с недовольным видом заявил он.

— Есть! — не скрывая радости ответил Семен и пулей вылетел из командирского кабинета.

Он быстро собрал свои вещи, забрал увольнительный документ, распрощался с ребятами, которые оставались в казарме, заскочил в кузов отправлявшейся машины, и был таков. На выезде из дивизиона он успел лишь прокричать мальчишкам на КПП:

— Ребята! Меня уволили! Прощайте!.. — с этими словами машина увезла его в штаб.

В штабе солдат, сидящий на увольнительных, глазам своим не поверил, что Семен Переделкин увольняется. Он куда-то звонил, узнавал, а потом, после оформления, прошептал Переделкину по секрету:

— На тебя была особая команда, тебя не хотели увольнять, но вмешался особый отдел.

— Я знаю. Спасибо тебе за информацию, и — хорошей службы, — сказал Семен, пожимая парню руку.

Скомканно, безо всякого прощания покидал Семен Переделкин пределы штаба своей части, но он был счастлив, что служба его закончилась и что в таком тяжелом и неравном противостоянии он вышел победителем, потому как правда была все-таки на его стороне.

Прошло три года. Семен Переделкин работал в снабжении у геологов на крайнем Севере. По роду своей деятельности он часто бывал в разных командировках по всей стране. Однажды был откомандирован на Северный Кавказ и в Ставрополь на ряд заводов. В аэропорту Минеральные Воды он случайно увидел на автобусной остановке высокую сгорбленную фигуру своего бывшего командира. Подойдя поближе, но так чтобы он его не увидел, Семен убедился, что это был Крутнин. Он по-прежнему был в звании майора, и по его внешнему потрепанному виду было понятно, что все у него не так, как было когда-то, что все у него плохо. Однако из армии, по крайней мере, его не выгнали, и это тоже, конечно, было плохо.

Семен развернулся и пошел от него прочь. В голове у него бродили дурные мысли и воспоминания, а на сердце было предчувствие чего-то нехорошего. Вспоминая свою прошедшую жизнь и особенно службу, он вдруг явно ощутил во рту привкус горечи, и все его существо пронзила фраза: «Разброд и шатание…». — Он остановился, пораженный этим открытием. Да, именно разброд разваливал страну Советов по всем направлениям и во всех сферах жизни. Ну, а армия явилась сконцентрированным проявлением всех существующих недостатков в обществе, которыми и он, Семен, грешил так же, как и все. Семен Переделкин горько вздохнул и побрел дальше с глубоким ощущением того, что разброд и шатание во власти раздеребанило Советскую страну окончательно и бесповоротно, раз такие крутнины остаются и продолжают работать, да служить во всех сферах ее жизнедеятельности. В этот миг он осознал всем своим нутром, что страна просто гибнет, и в этом виноваты все, в том числе и он.

Семен Переделкин шел навстречу закату, и красное заходящее солнце отсвечивало на его лице слезы…

Степан КИСКИН