Соприкоснувшись с «гоголином», сложно остаться другим; первого апреля во времена Гоголя вряд ли ассоциировалось с днём смеха; так же как Гоголь, окажись он в наших временах, проассоциировал бы жизнь со справедливой едва ли…
Чичиков пересел из брички… марку машины назовите сами: великолепный шармёр, разработавший ловкую аферу, осуществил её, наконец-то, заработав уйму денег, как и мечтал.
Ад будет повсеместен: русский ад, планировавшийся первым томом «Мёртвых душ», продолжается разнообразно; русский рай, вылившийся в «Выбранные места из переписки с друзьями», не вызрел… Религиозность Гоголя — вибрирующая, призывная, он так хотел идти монашеской стезёй, не мысля — другой, приводящей к цели религиозности. Если у неё есть цель.
Есть ли подобная у Хлестакова, не способного сосредоточиться ни на чём: даже ворон бы не посчитал, коли б вознамерился, бросил бы… Фитюлька, носимая ветром случайности: хлопается о монументальный живот Городничего, однако, не расшибёшь — фитюлька-то — от веков, сколько таких Хлестаковых вокруг. В смутные времена могут преуспевать, выбиваться в начальники, коловращаясь в верхах, набирать вес, чуть ли меняясь местами с Городничим. …страшный старик, выйдя из «Портрета», докажет, что золото губит талант. А его отсутствие? В мире, где гонорары не платят, можно ли выжить писателю? Старик, потерявший увесистый свёрток червонцев, не ответит…
Гоголь в Италии…
Солнце её — волшебно: словно плавит небо, и, природно-алхимически совмещённое, изливается в души, преобразуя их. Песня уличная слышна. Гроздья винограда туго переливаются на солнце. Зачем ещё литература? В траттории Гоголь с аппетитом поедает гору макарон, засыпанных тёртым сыром. Гоголь, придумавший гугль: а то кто же? Могучий Тарас, не боящийся смерти, убеждённо-знающий — есть вещи пострашнее её, не говоря про боль, — она-то совсем привычна; Тарас, верящий, что неправославных можно убивать, — не ведает заповедей…
Бричка… Ах, да, Чичиков же пересел в лимузин. Собакевич? Он теперь директор банка: и банк не покачнётся, стоит не шелохнется, что ему онтологический ветер, вечно продувающий реальность. Ноздрёв? Играет, как ему положено, брешет, в журналисты подался, может быть? Кто сегодня будет сострадать Акакию Акакиевичу, не говоря — поможет?.. Зачем вы меня обижаете! — вибрирует безответно, и сыплют опять ему бумажки на голову: снег пошёл.
Много Акакиев, всегда много, и не меняет литература людей, сколько бы сострадания не вливала в души русские. Не оттого ли Гоголь хотел, двинувшись по церковной стезе, идти в монастырь? Роскошь его языка: хлёстко-своеобычного, словцо ко словцу, множественность колорита. Воздух летний течёт, пронизанный солнцем. Скрипы зимы разносятся синевато. Днепр течёт — вечной своей глубокой, тотальной неподвижностью… Современность, отразившаяся в Гоголе. Гоголь, ускользнувший от скверны в запредельную чистоту, жаль, формулу «гоголина» не вывести, и тайну, глобальную тайну Гоголя — не расшифровать.
Оценили 9 человек
10 кармы