Чокнутая

Альберт в третий раз перечитал абзац, закрыл глаза. Мысли были совсем не о работе, он оторвался от бумаг, потянулся, встал из-за стола и подошёл к окну. Приближающиеся сумерки уже поманили домой, — очередной рабочий день почти завершён. Напротив было кафе, и Альберт привык наблюдать за посетителями — такое своеобразное немое кино про обычную жизнь. Погода испортилась, с утра прошёл дождь, а сейчас явно похолодало. В этот раз под полосатой маркизой веранды сразу же бросалась в глаза хрупкая одинокая фигурка светловолосой девушки — остальные посетители предпочли сидеть внутри, в тепле и уюте. Разлетающиеся волосы, кокетливые каблучки, тонкие женские запястья. Очень худенькая, очень молодая. Хорошенькая. Кого-то ждёт... Нет, вроде, нет. Нетерпения не проявляет, на тротуар ни справа, ни слева не смотрит. Смотрит... Да как раз на окна их редакции и смотрит, пытаясь спрятаться за кофейной чашкой. Улыбается мечтательно. Она словно бы не верит, что летний сезон уже закончился и не замечает, что ветер настойчиво треплет тонкое цветастое платье. Альберту захотелось узнать о ней побольше. Он, будучи редактором, занимал отдельный кабинет и за информацией отправился к сотрудникам, точнее подошёл к своему приятелю Грегору.

— Случайно не знаешь, что там за девушка? — Спросил он, кивнув на окно. 

— Знаю. Это Анна. Она чокнутая. — За соседним столом явно хихикнули. Грегор невозмутимо продолжал что-то печатать, Альберт же вытянул губы и выгнул брови, что означало крайнюю степень удивления, затем вздохнул и тихо сказал, обдумывая услышанное:

— Жаль. Такая симпатичная. И совсем молоденькая. Ей, наверное, не больше двадцати.

— Двадцать два.

Альберт молча кивнул и замер на некоторое время, присматриваясь к девушке за окном. Не заметил ничего подозрительного и снова обратился к Грегору:

— Слушай, а с чего ты решил?

— Ищет встречи, подкарауливает. Или, как сейчас, сидит, ждёт. Звонит и молчит. Заваливает нескончаемыми письмами. В общем, преследует.

— Тебя? — Редактор аж поперхнулся от удивления — Грегор и на работе не крутил романчики, и вообще не славился любовными победами, поэтому подобное пренебрежение показалось ему очень странным.

— Ага, я поначалу был зол, но она вроде не буйная. — Грегор пытался казаться равнодушным, но слегка порозовел то ли от смущения, то ли от гордости. — Синдром Клерамбо. Этот француз описал самый яркий случай подобного сумасшествия — одна пожилая француженка была уверена, что в нее влюблен английский король Георг V. Она приезжала в Англию, следила за Букингемским дворцом и принимала за знаки внимания свет в окнах. Я ж про это статью недавно писал. — Он порылся в ящике стола и протянул Альберту несколько листов печатного текста под броским заголовком —  "Женщины сходят с ума".

— Забавно, но это единственное психическое заболевание у которого есть цель. — Продолжил Грегор. — И почти всегда это расстройство наблюдается у женщин. Безрассудное воображение заставляет женщину верить, что она является объектом страстной, романтической любви другого человека — и ничто не убедит её в обратном. Выбранный «объект» часто даже не подозревает о существовании воображаемого романа — до тех пор, пока не сталкивается с чередой признаний и объяснений. Больная полагает, что этот человек не может открыть ей свои чувства по разным причинам, поэтому он наладил непрямое общение с ней и вынужден вести себя парадоксальным и противоречивым образом. И ещё она убеждена, что избранник не может быть счастливым или полноценным человеком без нее. И всё потому, что "очень сильно влюблён". Дальше чокнутая всё больше отрывается от реальности и тонет в своих иллюзиях. Случайный взгляд —  это свидетельство самых глубоких переживаний, а пауза в разговоре — это от избытка чувств, а значит безмолвное признание в любви. И прочий подобный бред.

— Ну, это же свойственно всем женщинам! Накручивают себя по делу и без дела… А просто потому, что девушка хочет услышать, что она нужна. Или увидеть. Такая наивность и простодушная влюбленность покоряет. Разве нет?

— Нет. Это ужасно вот так возводить отношения в культ.

— Да для её возраста это нормально. Только в юности можно так влюбиться  —восторженно, преданно и безусловно. Все через это проходят, а потом долго помнят как это бывало, этот экстаз от надежды и любви, когда душа просто воспаряет от счастья!

— Вот именно воспаряет. Упорно не воспринимая реальность.

— Иногда упорство восхищает. В этом много азарта и бьющей ключом энергии. На такое способна лишь молодость, когда жизненные силы на взлёте. — Грегор в ответ на это пренебрежительно отмахнулся и парировал:

— Упорство —- это непонимание, вплоть до слепоты… бессмысленность, напрасные ожидания, навязывание своей мечты. И никому не нужные жертвы. А что в итоге? Бред. Болезнь. Сумасшествие. Вот смотри. — С этими словами Грегор протянул другу ворох розовых бумажек, Альберт попытался отвести их рукой, но любопытство пересилило, он их взял и пробежал глазами несколько фраз.

О, это нельзя сказать словами...нельзя перестать любить, как нельзя перестать думать

ах, этот ужас... ужас, что ты меня покинешь...

неопределённость терзает

ведь нет ничего без тебя и всё полно тобой...

какой стыд эта ревность — а вдруг кто-то... и ты

и эти мысли способны спалить заживо

вот все живут как ни в чем не бывало а я... моё прошлое, настоящее и будущее спаяны в одно измерение - любовь...

какой священный трепет и каждая встреча, как праздник...

пьянит, лишает рассудка, окрыляет...

смотри — что ты со мною делаешь

хочется оторвать от себя это томление, оно так выматывает

полу печаль, полу счастье, точнее, вынырнуть-утонуть из одного в другое

ну почему ты меня не любишь?

мои письма, как способ прикоснуться

а ты читаешь, ты меня слышишь... какое счастье, бесконечное счастье

всего лишь хотелось сказать - я думаю о тебе, я скучаю без тебя

и эта история тоже станет мифом...

Альберт перевёл взгляд с писем на статью, вернул письма Грегору и возобновил разговор, бросив явно недоумевающий взгляд на собеседника:

— Так ты с ней переписываешься?

— Нет, что ты. Я всеми силами стараюсь не поддерживать ложных надежд. — Возразил тот, помотав головой. Затем решительно подошёл к окну, распахнул его и крикнул:

— Анна, уходите, пожалуйста! Хватит меня преследовать! Я не собираюсь с вами встречаться! Вы всё придумали.

Лицо Анны утратило задумчивость и теперь просто лучилось от удовольствия. Она дарила миру улыбку — взволнованную и радостную.

— Зайдём ко мне. — Скомандовал Альберт, и, едва дождавшись, пока за Грегором закроется дверь, поспешил пригвоздить приятеля вопросом:

— Зачем ты это делаешь? — Сопроводив вопрос таким пристальным взглядом, словно впервые его увидел или что-то пытался разглядеть.

— Пытаюсь объяснить, что она зря тратит время. Я не откликнусь. Меня это не радует.

— Ты не понял. — Он снова повторил вопрос. На этот раз медленно, внятно и пословно.

— Зачем? Ты? Это? Делаешь? — Грегор явно сник под испытующим взглядом начальника, но нахмурился, а его губы сложились в упрямую складку. Альберт, видя упорство, тихо добавил:

— Я точно знаю, что чокнутый здесь находится внутри, а не снаружи.

Тот вскинулся возразить, но не стал, просто выдохнул и улыбнулся. Затем примирительно ответил:

— Хорошо. Я попытаюсь тебе объяснить. Только скажи, как догадался?

— Просто. Ты, конечно, гад, но в стёклах всё ещё отражаешься. Воздушный поцелуй видела не только Анна... Ну, и письма...

— Что письма?

— Ты писал. "Фрагменты любовной речи" только Барта сделали знаменитым, а тебя сдали с потрохами. Уж твои-то тексты я всегда узнаю. Даже замаскированные под речь истеричной барышни. Характерное построение и длина фраз, излюбленные обороты, индивидуальный набор ошибок. Каждый раз, когда мой глаз спотыкается о разодранные половинки или перепутанные приставки, мне хочется ударить тебя орфографическим словарём.

— Понятно. Теперь моё признание... Эммм...— Грегор заговорил нехотя, с трудом подбирая слова, словно они прилипали к языку. — Если бы можно было объяснить в двух словах это "зачем"?.. Это всё из-за Виктора. Он был моим отчимом, прожил с нами полтора года, а потом ушёл к ней. Точнее к её матери. Они жили на соседней улице. Она была хороша. Анна, в смысле. Её мать я уже не помню, а она прямо пред глазами стоит — глазищи в пол лица, щёчки пухлые, локоны и бант огромный. Куколка. Два года ей было. А я был обычный восьмилетний сорванец. Тогда я был уверен, что Виктор из-за меня ушёл. — Альберт молчал, а Грегор, выглядел задумчивым и усталым.

— Когда затевал это всё, казалось, что эта игра компенсирует то, что пришлось принять мне. Просто надо было скинуть, как камень то давнее чувство ярости и беспомощности.

— Разве стало легче? — Это было сказано с явной ноткой осуждения.

— Нет, конечно. Только ещё больше запутался.

— Тогда иди и распутывай.

Грегор послушно кивнул и вышел.

Как же легко было читать по губам, по глазам, по лицу Анны. Она забыла про кофе, про надоедливый ветер, про несколько пар наблюдавших за ней глаз — идущий ей навстречу Грегор полностью завладел ее вниманием. А её переполненность надеждой была такой естественной, трогательной и беззащитной.

Альберт повертел в руках листы со статьёй, которые всё ещё держал в руках. Усмехнулся, а затем привычным редакторским росчерком сменил заголовок — теперь он гласил — "Женщины сводят с ума". И едва слышно пробормотал: 

—Так-то честнее, приятель.