Сказочник

Продолжение

Сентябрь

Субботним утром Алисе захотелось яблока сладкого и сочного, красных сортов, из таких, знаете, которые откусил — и сок брызнул. Она выпорхнула из дома в ближайший магазин и у перехода чуть не врезалась в широкую мужскую грудь, преградившую ей дорогу.

—Не подскажете, какой сегодня день? —  Произнёс над ухом смутно знакомый баритон.

— Двенадцатое. — Машинально ответила Алиса, отступая на шаг назад, и узнала в неожиданном препятствии Захара.

— Сегодня —  самый лучший день для прогулки. — Произнёс он с интонацией, которой поправляют ребёнка, забывшего счёт до десяти.

— Ты всегда вот так нападаешь на людей? Ведь можно же заранее позвонить, узнать планы, договориться.

— Если у меня деловая встреча, я так и поступаю. А иногда надо просто поймать удачный момент, как сейчас — хорошая погода и хорошая идея поделиться впечатлением.

Тут, надо сказать, Захар не прогадал, и фокус удался, — место представленное Алисе, было и впрямь необычное. За пределами города, в глуши, где когда-то бойко жила деревня, возвышается старая полуразрушенная церковь красного кирпича с прорехами в куполах и колокольней рядом. Буйная растительность съедает кирпичный остов забора и пытается скрыть от непрошенных взоров строения. Слева едва угадывается погост по наполовину раскрошившимся каменным плитам. Дверей и окон в храме давно нет, но добраться до входа было непросто — ни следов, ни тропинок.

— Добро пожаловать! — Захар сопроводил приглашение театральным жестом с поклоном, словно король, предъявляющий свои владения.

Внутри ностальгическая заброшенность и забытость ощущалась ещё острее, — линялые росписи и выщербленная кладка, кое-где мшисто-зеленоватая. Косые солнечные лучи, льющиеся сквозь дыры в кровле, как софиты, высвечивали беловатые островки на кучах из обломков кирпичей и стекла. Звуки и шорохи повторялись гулким странноватым эхом. Казалось, время здесь замерло, заблудилось в тумане чего-то не произошедшего. Снаружи жёлтая и уже начинающая опадать листва возвещала о смерти лета. А увядание и разрушение как нельзя лучше позволяют заметить движение времени и ощутить полноту мгновения.

—Жди здесь. — Сказал Захар и исчез. Алиса осталась на небольшом пятачке из кирпичной крошки. Чувство прекрасного и обувь на каблуках не позволяли ломиться сквозь заросли и изучать местность. Но ей достаточно было слышать, как звенят сверчки, ощущать на лице и в волосах свежий осенний ветер. И осознавать, как много мы упускаем, забывая смотреть вокруг. И как легко почувствовать себя свободнее, вырвавшись из привычной обстановки. Вскоре её спутник неожиданно вынырнул с противоположной стороны и позвал:

— Пойдём на колокольню. Лестницы крепкие, я проверил... Не страшно ли тебе, девица? — Не выходя из образа Мороза-воеводы, поинтересовался Захар, помогая забраться в проём и шутливо похлопав Алису по бедру. Та лишь отрицательно мотнула головой, предвкушая новую порцию впечатлений. А его пальцы чувствуют под складками платья рукоятку ножа, спрятанного за резинкой чулок. Что ж, он и сам недоверчив и колюч, не расстаётся с ножом, пусть и воображаемым — с ножа ест, с ножом спит, ножом причесывается. 

На вершину колокольни, действительно, стоило карабкаться, чтобы постоять там, откуда раньше разносился гулкий раскатистый звон, а сейчас заглядывает только лунный и солнечный свет. Где небо огромно, убегающие вдаль просторы притягивают взгляд, а горизонт кажется краем земли. Восторг!

— Я теперь знаю, почему тебя так тянет бродяжничать. — Нарушила тишину Алиса.

— Мм?

— Есть в этом своеобразная прелесть. И имени домашнего и короткого у тебя нет.

—Ну, раньше это никого не смущало. Мама звала Сахарок, одноклассники Заря и Харя, в зависимости от отношений.

—Нет.  — Она пристально посмотрела в выгоревшие голубые глаза. — Ты — Завр.

— Это почему ещё? Я тебя старше всего на четыре года. — С наигранной обидой потянул он.  — И чешуёй, вроде, не покрыт.

— О, ты старше на тысячу лет. И покрыт не чешуёй и даже не костяными гребнями, нет — зубами дракона. Теми, которые вырастают в воинов с инстинктами боевой тактики.

— Возможно, ты и права.

— Только ты это... Лисой меня не зови. Бесит.

— Разумеется. Разве можно, тебя — и Лисой?

— Спасибо.

— Будешь Енот.

Восприятие красоты всегда действует умиротворяюще и медитативно. Они замолчали и просто смотрели вдаль, следили, как изредка взвиваются, пролетают мимо и пикируют вниз буро-желтые листья. Захар заключил Алису в кольцо из рук, словно боялся, что она сейчас возьмёт и улетит, как птица, и не хотел никуда отпускать. Он застыл на время, уткнувшись носом в её волосы и вдыхая отголоски мягкого цветочного аромата, боясь спугнуть рождающееся внутри тепло. Она слушала, как глухо стучит его сердце.

— Енот, замри. Я тебя сфоткаю. — Воскликнул Захар, когда они спустились с колокольни и отошли на расстояние, где она стала восхитительным фоном.

— Нет! Я ужасно выгляжу. Подожди минуту. — Алиса откинула с лица спутанные ветром прядки, нащупала в боковом кармашке тюбик помады (это его Захар опрометчиво принял за опасный кинжал), привычным жестом провела по губам, сняла кленовый лист с каблука и придала складкам на платье симметрию.

Всё хорошее имеет свойство заканчиваться. И этот день оказался позади. Длинный-длинный, полный неожиданностей, ярких впечатлений, ещё тёплого сентябрьского солнца, падающих листьев и щемящего чувства скоротечности и хрупкости жизни. 

Октябрь

Вот кто может звонить в субботу в восемь утра?  Завр. "Енот, сиди в своей норе. Никуда не уходи. Сейчас приеду." Опять как снег на голову. А в планах было проваляться в кровати до обеда с детективчиком леди Агаты. Теперь придётся вылезать из пижамы и красить реснички. А в холодильнике творожок и жёлтые груши. И успеваю только Горди выгулять... 

Приехал. С одуряющее пахнущим букетом из шашлыков.

— Съесть надо всё. И очень быстро, пока тёплые. Я помогу. —  И, оценив скептическое выражение лица хозяйки, спешно добавил. — Сам сделал только что. У приятеля на даче.

— Мясо на завтрак?

— А что это табу? Блин, где ты берёшь все эти правила?

— А шампуры зачем увёз? Вдруг  понадобятся? Ещё и возвращать надо. Сложил бы в тарелку.

— А это чтобы не просто мясо жрать, а вкушать радость жизни, урча и подхрюкивая от удовольствия. Представляя себя очень дикими и очень древними людьми, которым снизошла высшая радость. Разница вроде бы не большая, но принципиальная. — Захар вошёл в кухню, пытаясь не наступить на мелкого пса, что повизгивал и суетился под ногами, взял со стола графин, выплеснул кипяток в раковину, водрузил в него шампуры, а сам графин —  в центр стола. Алиса вздохнула, убрала на место тарелки, демонстративно пополнила салфетницу и поставила её рядом с импровизированной вазой.

Мясо оказалось настолько вкусным, мягким и сочным, что случайно, но так кстати найденное в шкафчике имбирное печенье осталось невостребованным. Есть больше уже ничего не хотелось. Запивали сытный завтрак горячим чаем. Сделав пару глотков, Захар неожиданно хлопнул по столу ладонью и со словами " у меня для тебя подарок" утопал в коридор и вернулся с чем-то пёстрым в руках.

— Это что за безобразие?

— Ловец снов. Тебе от бессонницы. — Захар переместился в комнату, и там деловито оглядел стены, прикидывая куда лучше повесить.

— Из Бразилии?

— Нет. Здесь купил. Кто-то из местных умельцев смастрячил.

— Нееет, делали его явно дикие обезьяны. И выбирали тоже. Сюда подойдёт только белый. —  Алиса обвела глазами комнату — ванильного цвета стены, белая мебель, плюшевый плед невнятного пудрового оттенка. — А не этот... взрыв в клетке с попугаями.

— Бесстыдно разноцветное для тебя — самое то. — Возразил Захар. —Посмотри — живёшь тут, как в сыре с плесенью.

— Издеваешься?

— Сарказмирую. —  Тут его губы расплываются в совершенно беспардонной улыбке. — И вообще, заранее иметь представление о том, как всё должно быть — это прерогатива всевышнего. А тебе не обязательно загоняться в матрицу из своих дурацких правил. Так можно.

Приехал. Накормил. Выслушал. Развеселил. Прибил на самое видное место жуткий подарок. Уехал. Собака сидит рядом, прижимаясь тёплым боком. За окном дождь шелестит и легонько постукивает по стёклам. Алиса теперь точно знает, что ей нравится мясо, беспричинные оптимисты и события, которые случаются не будучи запланированными. В этом столько радости и азарта жить, что хочется совершать диковинные прыжки и выкрикивать что-то на пиратском сленге. И чтобы всё это было навсегда и вечно.

Пятница

У меня опять приступ творческого паралича — отсутствие вдохновения сменилось писательскими терзаниями. Я снова и снова мучительно правлю текст, вычёркиваю, переиначиваю, пытаюсь подобрать единственно верные слова. Да где их взять? Вот какое должно быть небо? Голубое или бархатно-чёрное  — это до зубовного скрежета банально, лазоревое или аспидное — замшело, селёдочное небо — эпигонство. Небо цвета грязного голубого британца (кошки, не человека) — это, может и свежо, но так, чёрт возьми, дебильно!

Да и в целом не роман получается, а кандидат в мусорный бак. Сюжет на спичечном коробке уместится, хронологию —  будто собаки рвали. Оригинальность? Куда уж там, её вовсе нет. Сразу всплывает масса аналогий. Неистово несбывшаяся любовь и тоска по взаимопониманию — темы вечные и надрывные. Как же не отдать должное безумным страстям, реагируя на их ощутимый дефицит в современной жизни? Но сколько можно вампирить эту самую избитую тему? Всё это было, было, было, в десятках вариантов. Это уже моветон — стремиться непременно соединить в брачном союзе двух главных героев. А иначе — зачем писать книгу, если не веришь в счастливый конец?

Ну, а вот это что? Что??? Отличная фраза для дешёвого романа! Почему так нелепо звучит то, что должно звучать пронзительно?

Да такому автору любой читатель пожелает пятнадцать суток расстрела без права переписки и не простит ни тривиального амурного приключения, ни пошловато-глянцевый стиль. Читатель же ждёт, чтобы волосы дыбом и холодный пот, ком в горле и вдохновенные мурашки по телу. И историю захватывающую, но не шаблонную, тонкий психологизм хрестоматийной классики, языковую алхимию.

Переписать надо всё, но как?

Я закипаю. Вскакиваю с банкетки. Разрываю на клочки исписанные и исчёрканные листы, почти театральным жестом бросаю их на пол в пустом холле Дворца культуры (именно здесь меня застали творческие раздумья) и вижу в десяти шагах от себя пожилую уборщицу в платке и халате. При одном только взгляде на неё в ушах уже звенит воображаемый окрик — "куда по помытому?!"  А передо мной на полу целый ворох бело-бумажного безобразия.

— Не карайте, о богоравная Эриния. — Взмолился я, покорно склонив голову и сделав успокаивающий жест вперёд ладонью. Неготовность быть убитым мокрой тряпкой заставила меня по полной программе включить воображение и зачатки артистизма. Эриния понимающе кивнула, подошла и вручила мне свой скипетр. Швабру то есть. Сочувственно поинтересовалась:

— Совсем дела плохи?

— Отвратительно. — Ответил я в кураже безжалостной расправы над самим собой. А через полминуты так же безжалостно ссыпал свои мучения в мусорку. Так все идеи, пробы, варианты, сомнения безвозвратно канули в Лету.

Стоп… Я, кажется, понял, что можно сделать — простодушие и страстишки мелодрамы, поднять до уровня античного эпоса. Современного человека уже не уморить даже не взаимной любовью, разлукой и тоской. А если сменить неумение договариваться на фатализм, обречённость, злой рок? Влечение на одержимость. Когда люди совершенно определённо предназначены друг другу, но предназначены, чтобы принести друг другу боль и погибель. И не отвертеться. С неба на тебя падает страшное, неистовое, роковое, а ты жалок и ничтожен перед его равнодушием. Вот она — драма, вынимающая не только душу, но и и печёнку с селезёнкой. Вот он — масштаб античной трагедии.

Тут на меня снизошло какое-то уверенное спокойствие небожителей, знающих, что всё для них сбудется. И всё будет. Да, да, "буфет" картаво поддразнила меня вывеска, в которую уткнулся мой взгляд.

— Не знаю, как вас зовут, но позвольте пригласить вас в буфет. Я просто обязан угостить вас нектаром и амброзией за инсайдерскую информацию. Вы вселили в меня надежду на победу над творческим кризисом. — Сказал я уборщице, возвращая совок и швабру.

— Надежда Викторовна я. — Отозвалась моя неожиданная Муза. —Нектара не надо, а лимонный пирог у них хорош.