Дочь украинской поэтессы и польского писателя Оксана Пахлевская, окончившая МГУ, а ныне работающая в Римском университете, взялась за «исторический» разбор российско-украинских отношений. Увы, ее тезисы не выходят за рамки представлений украинских пещерных националистов, убежденных, что между Россией и Украиной существует цивилизационный конфликт, а российская ксенофобия коснулась Украины самым драматическим образом.
Великий киевский князь Владимир выбрал конфессию не по теологическим убеждениям, богословским поискам или страданиям из-за веры. Его выбор был сведен к прагматическим критериям, утверждает проживающая в Италии и специализирующаяся на пропаганде русофобии и зомбировании бывших сограждан и европейцев тезисом, что Россия якобы родина оголтелой украинофобии, «(и)сказитель древней украинской истории» пани Пахлевска.
Украинофобия в России от первого Романова до последнего «Августа»
20.09.2021
Оксана Пахлевска
Фаланга — строй тяжеловооруженных древнегреческих пехотинцев-гоплитов. Это воины, которые знали, что защищают Родину, победно проявили себя в греко-персидских войнах. Именно победа Греции в этом бою стала началом цивилизованной Европы, столь ненавистной Кремлю.
Ксенофобия — это черный скульптор, веками лепящий российскую идентичность. В этом плане мы имеем дело с уникальным историко-культурным феноменом. Нелюбовь, а то и ненависть между народами — к сожалению, неотъемлемая часть человеческой истории. Однако эта ненависть всегда контекстуальна, привязана к конкретным событиям и обстоятельствам. Острые эпизоды ненависти — этнической, языковой, религиозной — были всегда источником, спутниками или результатом династических, территориальных, идеологических и других конфликтов. Но после полосы безумия наступала полоса прозрения, и народы, вчера бывшие врагами, пытались вернуться к цивилизованному общежитию.
В конце концов, уникальным примером этого процесса является создание ЕС. История Европы — это также история не только внешне-, но и внутриевропейских войн, часто трагически затяжных и неизбежно разрушительных (вспомним хотя бы Столетнюю войну между Англией и Францией 1337-1453 гг. или Тридцатилетнюю войну 1618-1648 гг. между католиками и протестантами). Многовековые исторические противостояния были вызваны двумя мировыми войнами. И вот тогда в европейской истории победил концепт, который веками разрабатывался в философской и юридической мысли Европы: создать пространство содружества стран, где будет невозможна война благодаря доктрине политического равновесия, основанной на принципах строгого соблюдения механизмов представительства и равноправия. Это позволило реально маргинализировать и контролировать любое измерение ксенофобии, концептуализированной как общая угроза для стран Европы.
Российская ксенофобия иная — она системная, полиморфная, эволютивная. Локальная и цивилизационная, ареальная и мировая. В то же время она и парадоксальная, ведь эта ксенофобия часто соседствует с разными формами экзальтированного, инфантильного или униженного увлечения иностранным, присущего в основном провинциальной ментальности.
В этом плане Украине «повезло» больше всех: на ней сошлись все формы ненависти России! Эта ненависть является индикатором эволюционных парадигм российской идентичности. Россия тем больше ненавидит Украину, чем сильнее становится Украина, но и чем слабее становится Россия. Сейчас приходим к определенному пику, а апогей — еще в перспективе. После первого Майдана началось ускорение, а после второго украинцы уже соревнуются с американцами за первенство в списке «врагов» России, оставив позади даже традиционно «внеконкурентную» в этом плане Польшу.
Но если взглянуть на это явление с цивилизационной точки зрения, то видим картину значительно более сложную. Мир Первого Рима трансформировался в демократический мир ЕС. Мир Второго Рима с ним в большей или меньшей степени сотрудничает. Мир, над которым Третий Рим хочет распространить свое властвование — это пространство, где царят войны, враждебность, отсталость, где воспроизводятся одни и те же анахронизмы и перманентные опасности. Поэтому речь идет не только о бинарных отношениях, а о сложных формах современной эволюции масштабных историко-культурных парадигм.
«Восток Ксеркса» versus «восток Христа»
Евромайдан 2014-го стал новой точкой отсчета для пересмотра смыслов российской истории. «Киев капут» — триумфально называлась «яростная книга» российского писателя Эдуарда Лимонова. Примечательно звучало немецкое слово «капут». На обложке пламя горящего Майдана коварно подкрадывалось к статуе Владимира Святого и, так следует полагать, готовилось ее поглотить. Обгоревший в пламени Майдана Владимир Святой — это уже не был тот Креститель, который крестил киевлян, а следовательно, и Русь, в 988 году. В том же 2015 году в Москве был возведен «истинный» Креститель — «святой равноапостольный Владимир Красное Солнышко». Осталось объявить, что апостол Андрей Первозванный освятил не Киевские горы, а Воробьевы.
При всей драме тех лет, с точки зрения культурологической, можно холодно констатировать: произошли события, которые исчерпывающе иллюстрируют, как пишется идеологическая история — и создается историческая политика. Формулы средневековые пересекаются с сегодняшними, знаменуя застывшую форму исторического времени России. Но конфликт России с Украиной не бинарный, а цивилизационный. Это конфликт России с Европой, а в эпицентре этого конфликта оказалась Украина, как в XIX в. — Польша.
Аннексия Крыма объясняется в России тем, что в Корсунь-Херсонесе крестился Владимир, а Херсонес — он же Севастополь — «город русской славы». А значит, и Путин — спаситель христианства. Средневековье императивно ворвалось в XXI век.
Изменение парадигмы, однако, крайне интересно. Киевский Владимир теперь привязан к Евромайдану, российский — к антитетической российской традиции. В то же время Россия — вследствие автокефалии украинской церкви — в 2018 году официально разорвала отношения с Константинопольским патриархатом, то есть единственным наследником Второго Рима. Ныне идеолог Путина Сурков объявил президента России новым «Октавианом Августом», который якобы соединил имперскую традицию с демократической, то есть привязал президента РФ к традиции дохристианского Древнего Рима. Кроме всего прочего, в России обвинительный дискурс в отношении «зачинщиков» «цветных революций» — с 2004 года и далее — касается не только Вашингтона, но и Ватикана. Поскольку христианство является одним из идентитарных измерений Европы, то Россия бы вывела российское православие за пределы европейской парадигмы христианства, ведь тем или иным образом противопоставила себя и Первом Риму, и Второму.
После Крыма экспансия «русской святости» коснулась Ближнего Востока, где Россия стала «спасать» христианство и в Сирии, вместе с Ираном и ливанской «Хезболлой» (тоже «партией Бога») — и при поддержке Китая, — защищая режим Асада. Российская церковь назвала бомбардировки Сирии «священной борьбой» России против терроризма. Разумеется, этот терроризм, в российском представлении, поддерживает Запад. А российские добровольцы, оказывается, спасают судьбу христианства, так как именно в Сирии появились первые христиане, а «у русского человека во все времена было осознание того, что именно на нем и его стране лежит Божья миссия по защите мира». «Равнодушие» привело к падению и Римской, и Византийской империй, а вот Сирия, благодаря России, стоит твердо.
Такое свободное жонглирование историческими фактами вызывает пролиферацию разрушительной эклектики российской идентичности, превращая ее в совершенно безразмерное пространство, интегрирующее в себя только концепции насилия, отвергая идеи закона и дифференциации, которые являются незыблемыми нравственными и юридическими координатами демократического мира.
В этой связи интересно актуализируется сакраментальный вопрос Владимира Соловьева в стихотворении «Ex Oriente lux» (1890). Представляя «Свет с Востока», поэт спрашивает:
О, Русь! в предвиденье высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким же хочешь быть
Востоком:
Востоком Ксеркса иль
Христа?
Собственно, с похода могущественной Персии Дария, а затем его сына Ксеркса на Грецию появилась Европа: в V в. до н. е. маленькая Греция, скалистые Афины и Спарта победили всемогущего восточного врага. Эта победа досталась благодаря не численности и не технологическому преимуществу греков, а благодаря стремлению к свободе, патриотизму и организации гражданского общества. Греция защищала не тирана, а родину. Так родился Запад: через чувство свободы, ответственности гражданина, защиты полученных прав греческой демократии. «Востоку Ксеркса» пришлось признать поражение. В трагедии «Персы» Эсхила тень Дария наведалась к своей супруге царице Атоссе и сокрушенно отговорила в дальнейшем ходить походами на Грецию. Потому что страны, которые любят свободу, невозможно победить.
Это то, чего никогда не произошло в России: тень Петра не посоветовала Екатерине, а тень Екатерины не подсказала Ленину, а тень Ленина не шепнула Сталину, а тень Сталина — Путину не ходить походом на страны, любящие свободу, — например, на Польшу или Украину, Литву и Грузию, Финляндию и Венгрию… Россия же везде пошла, с каждым «походом» укрепляя ту границу, которая отделяет Россию от Европы, и поражаясь при этом границам «русофобии». Не понимая, что греки были не персофобами — они просто любили свободу. И эти народы — не русофобы, они просто любят свободу.
А вот именно по этой линии и происходит разделение (а зачастую и разрыв) между Европой и не-Европой. На этой линии тектонического сдвига находится прежде всего Украина. Поэтому российская ксенофобия коснулась Украины, возможно, самым сложным и драматическим образом.
Эта ксенофобия имела и имеет много проявлений. Но основным ее модулем является запрет — от жестко бюрократического до мессийно экзальтированного. Собственно, непрерывные, на протяжении веков запреты украинской культуры — симптоматический индикатор того поля конфликта между Россией и Украиной, где обе идентичности становились антитетическими. А чем более антитетическими они становились, тем больше возрастал прессинг (и необходимость) России растворить в себе Украину. Собственно, тип и модальность запретов, которые переживала Украина, — это своего рода механизм, безошибочно диагностирующий кризисные моменты идентичности самой России.
Две идентичности несовместимы, так как российская основывается на измерении государства, а европейская — и украинская в том числе — на измерении народа, различных форм его бытия во времени. В статье «Долгое государство Путина» Сурков различает четыре формы российской государственности — как равноправные (объясняя тем самым потребность в продолжительности и неизменности власти): государство Ивана III, в котором консолидируется централизованная структура и начинается переход от княжества к царству, империя Петра Первого, СССР Ленина, Российская Федерация Путина.
С украинской точки зрения, в этой истории можно выделить четыре этапа формирования российской идентичности, в течение которых различную динамику испытывала и идентичность Украины от первого Романова до Екатерины II, XIX века, советский период и сегодняшний. В той мере, в какой выкристаллизовывалась и становилась все более отчетливой украинская идентичность, пропорционально возрастала ненависть России к Украине, приобретая каждый раз все более патологичные формы, достигая измерений основного исторического кошмара России. Важно и интересно в этом плане проследить за изменением видений и формулировок в официальных документах и/ или текстах российских авторов.
Собственно, доминантная константа в отношениях Украины и России, как уже говорилось, — это запрет. Но не просто запрет. Ведь еще одной константой является непризнание существования Украины со стороны России. Эмблемой этой сюрреалистической картины является Валуевский циркуляр 1863 г.: категорически запрещается язык, который провозглашается несуществующим. А как можно запретить несуществующий феномен?!
Непрерывность этих запретов и их маниакальный характер определяет Украине вроде как основное непреодолимое препятствие реализации российской идентичности. Украинской культуре эти запреты стоили обескровливания, длительных периодов блокировки культурной деятельности и потери времени на преодоление последствий этой блокировки. Самое же главное — это потеря колоссальных человеческих и творческих ресурсов, сотен талантливых представителей украинской культуры.
Но пропорции репрессий отражают страх России перед Украиной. И неспособность понять, что на самом деле отношения между ними — это действительно бесчисленная полоса противостояний. Поэтому значительно продуктивнее было бы определить причины этих противостояний и рационально категориализовать проблемы, чем постоянно архаизировать дискурс с помощью безнадежно и давно искаженных исторических категорий, которые не позволяют этим народам ни иметь «устоявшейся» истории, ни жить нормально в настоящем времени с конструктивными перспективами на будущее.
«Католическая Русь» и «Монгольская Русь» между Первым и Вторым Римом
Прежде чем перейти к векам, где противостояние Украины и России обрело открытые формы, остановимся на отдельных ключевых аспектах Средневековья, которые эксплуатируются в современных экспансионистских парадигмах российской идеологии. Мнимое культурное и языковое единство Древней Руси и акцент именно на православии как незыблемой скрижали этого единства — источник идеологического конституирования и петровской империи, и николаевского самодержавия, и атеистического ленинской СССР, и сегодняшнего «русского мира». «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь», — так начинался гимн СССР. Православная идеология была переплавлена в партийную. Сегодня партийная и православная идеологии — снова целостность, что означает новый этап циничных манипуляций с неисправимо политизированным православием.
Итак, Владимир Святой «раздвоился» в глазах россиян на «киевского» и «московского». Подход непродуктивный. Рациональный взгляд на историю подсказывает, что в принципе во Владимире святости было немного. Убийца родителей своей жены Рогнеды, которую принудил к браку, ее даже назвали Гориславой. Обманом убил и сводного брата, князя киевского Ярополка, жениха Рогнеды. Шесть жен имел и восемьсот наложниц.
И в Корсуни не занимался богоугодными делами, а взял осадой город, требуя у византийского императора Василия ІІ Болгаробойца выполнить договоренность и отдать в жены принцессу Анну, которая была обещана за помощь в подавлении восстания феодалов. Император думал, отдавать ли сестру за этого варвара, который угрожал взять осадой и сам Царьград. Наконец ценой стало обращение молодого язычника в христианство. Ведь это означало превратить далекую страну на севере в политическую и культурную колонию Константинополя, наследника Римской империи. Анна же, хотя и предпочла бы и умереть, как об этом пишет летопись, должна была служить Византии, чтобы освободить ее от «злой рати».
Выбор христианской веры на Западе прошел важную стадию «катакомбного христианства», когда общины верующих должны были сознательно выстрадать свою веру в схватке с системой Империи. А христианство в восточном ареале в целом — и также на Руси — пришло «сверху», решением князя. А собственно, и не местного князя, а византийского императора (в конце концов, процесс был подобен христианизации германских племен со стороны Римской империи). Прославленный эпизод о выборе веры это подтверждает. Крестился Владимир в Корсуни или нет, это логистическое обстоятельство второстепенно по сравнению с тем фактом, что Владимир выбрал конфессию не по теологическим убеждениям, богословским поискам или страданиям за веру. Его выбор был сведен к вполне примитивным критериям — или пусть из уважения к факту назовем их «прагматичными». Мусульманская вера не нравилась, потому что требовала не пить спиртных напитков и не есть свинину, католическая — призывала к посту. Хазар-евреев не принял во внимание, поскольку считал, что Бог их отверг, — элементы антисемитизма в христологии (как западной, так и восточной) были, как известно, с самого начала.
И пришел философ от греков Кирилл и, «порицая все законы, а свой восхваляя», так долго рассказывал Владимиру Библию, что тот уверовал. Послы подтвердили Владимиру первые его впечатления. Византия победила блеском храма и убранства, торжественным длительным богослужением, что ввергло послов в эйфорию (не знали, «то ли на небе то ли на земле»).
То есть во всех этих летописных сказаниях нет ни тени богословских размышлений. Не забывайте, что в то время и западная, и восточная традиции уже насчитывали десятки выдающихся богословов, начиная с таких выдающихся отцов Церкви, как Амвросий Медиоланский, Августин Блаженный или Григорий Великий (которого уважает также и восточная церковь), или же Василий Великий Кесарийский, Григорий Богослов или Иоанн Златоуст.
То есть культурный разрыв между Восточной Европой и Западной — это более двух тысяч лет (если считать античность). Рождение литературы в Восточной Европе связано прежде всего с христианизацией. Но если западное славянство имело в своей диспозиции готовый латинский алфавит, то рождением кириллицы славяне православного обряда опять же обязаны грекам — Кириллу и Мефодию, монахам-миссионерам из Солуни (то есть Салоник), которые обращали разные народы в греческую веру (церковнославянский язык появился на основе южнославянского говора Салоник). Братьев призвал в Великую Моравию князь Ростислав (846-870), который пытался уменьшить влияние Восточно-Франкского королевства (то есть стран немецкоязычного ареала) под властью Людовика ІІ Немецкого (ок. 804-876; король с 840 г.). Братья-миссионеры обратились к папе Адриану ІІ (867-872) с просьбой разрешить употреблять в Моравии церковнославянский язык в письменности и литургии (ведь «священными языками» считались только три языка — еврейский библейский, греческий и латынь). То есть собственно Папа Римский освятил первый перевод Евангелия на церковнославянском языке, позволив переход на чужой и далекий язык, что само по себе было впечатляющим шагом. То есть речь шла о сложной культурной генеалогии, в которой западные и восточные элементы постоянно сочетались. В Великой Моравии — государстве (833-907) в Среднедунайской низменности, которая охватывала сегодняшние Словакию и Чехию, а также силезские и сорабские земли, Венгрию, часть Польши и Украины, впервые стало употребляться славянское письмо (от 863 р.) и церковнославянская речь. И благодаря этим синтезам, часто и контрастным, Европа становилась единственным культурным пространством в процессе распространения христианства. Делать из этих исторических генеалогий современную политику означало бы, например, аннексировать Салоники, Болгарию, а заодно и Чехию, поскольку там находились истоки древнерусской культуры.
Что касается генеалогии Украины, то и здесь мы имеем подобный феномен. Культура Киевской Руси — по крайней мере от Крещения 988 года до смерти Ярослава Мудрого в 1054 году — развивалась как восточный фрагмент единого христианского мира, внутренние разделения и конфликты которого еще не были фатальными. Первый Рим и Второй — Новый Рим, то есть (позднее) Константинополь — были наследниками Римской империи, которая разделилась на Западную и Восточную еще в IV веке — в 395 году. Но это разделение — символически именно до 1054 года — не имело окончательного характера. Конечно, в течение шести веков Папы Римские и патриархи между собой не ладили, шли доктринальные споры, римские и византийские хронисты взаимно высмеивали привычки, блюда и вина оппонента. Но Украина-Русь вошла в европейский мир во времена фактически еще единого христианства. Это базовый элемент, который объясняет дальнейшую склонность украинской культуры к синтезам, к объединению различных культурных феноменов без потери их своеобразия.
Великая Схизма 1054 года — это уже раскол христианства на два непримиримых лагеря, на западное и восточное христианство, с перспективой все более глубокой между ними дискразии. Событие действительно роковое, событие, которое системно влияло на формирование славянского мира. Ведь этот до сих пор ощутимый разрыв между двумя Славиями проявляется не только в религиозной сфере, но и культурной и политической традициях. Западная (или латинская, или римская) Славия выбрала точкой отсчета своего христианского времени Первый Рим, а Восточная (или греческая, или православная) Славия — Второй Рим, Константинополь. Не только России, но и Московского княжества в эти времена еще не было, — первое упоминание о нем появляется только в 1147 году. То есть Московская Русь — современница уже совсем других процессов.
Конечно, немало символических парадигм построено вокруг того, что первый разрушитель Киева в 1169 году — Андрей Боголюбский, сын основателя Москвы Юрия Долгорукого. Но речь в то время шла о конгломерате народностей, из которых только дальше появятся современные нации. Поэтому не случайно — в отличие от российских историков — именно Николай Костомаров в статье «Мысли о федеративных началах в Древней Руси» (1860) подробно останавливается на крайне дифференцированной картине древнерусских племен, которые уже были разными по своим обычаям, действиям геокультурных факторов, испытывали влияние соседних народов. Разными были и динамики христианизации. Эти народности часто даже не знали друг друга из-за естественных препятствий для коммуникации. Причем их различия настолько глубоки, что продолжаются веками. Важно также различие политических структур. Киевское и Галицко-Волынское княжества, так же, как и республика Новгород — это демократические «республиканские» образования, основанные на вече, на прямом участии общины в политической жизни. Московское же княжество строилось как структура вертикальная, зависящая от воли и решений князя.
С падения Руси начинается новый отсчет времени, который только усугубляет имеющиеся различия. Собственно, с 1240 г. на этих территориях происходит радикальное размежевание наследия Руси между Украиной и Беларусью, с одной стороны, и Московией-Россией, с другой. Эта последняя попадает на 240 лет под власть Монгольского государства. И не только. Юрий Афанасьев утверждает, что Россия «монгольская Русь» находилась под двойным восточным влиянием — монгольской модели власти, с одной стороны, и византийского цезарепапизма, с другой, то есть двух факторов, составляющих основу самодержавия восточного образца. И эта ситуация фатально повлияла на русскую историю.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Оценил 1 человек
3 кармы