Летом 42-го в деревне Тюхменево, что в глубинке Пензенской области, здоровых мужиков почти не осталось. В первые же дни войны батя ушел добровольцем на фронт. Толик, младший в большой семье, почти не видел и мать, работавшую в колхозе от зари до зари. Окончившего 5 классов пацана, «чтоб не болтался», посадили на проходящий поезд и отправили на каникулы к тете в Сталинград. Доярка Курышова, ухаживая сутками за коровами, имела, увы, смутное представление о положении на фронте. ...Позагорать на песчаных отмелях мальчишке не пришлось. Город на глазах превращался в единое военное укрепление.
С 20 по 23 августа Сталинград содрогнулся от первых массированных бомбежек и вспыхнул. Среди мирного населения, ринувшегося с пожитками к реке в надежде переправиться на другой берег, оказался и оглохший от взрывов Толик. Только он пошел против течения многотысячной толпы, чтобы узнать о судьбе семьи тети Екатерины. На месте жилого дома полыхали руины. С неба продолжали падать тонны смерти. Переправа через Волгу разрушена.
– Я побежал и юркнул в уцелевшее здание городской мельницы недалеко от берега, – вспоминает Анатолий Николаевич. – Кроме меня там укрылась многодетная семья дяди Гриши и еще 10-летний мальчик Андрей. Вскоре мы убедились: фашисты рядом. Автоматные очереди и взрывы не утихали. Притаившись в паровом отсеке мелькомбината, я в течение 5 суток наблюдал, как фрицы выгоняют на улицу уцелевших жителей, добивают раненых красноармейцев. Григорий, честно поделив между нами остатки продуктов, предложил пробираться к берегу. Мы с Андреем, несмотря на голод и жажду, не рискнули покинуть укрытие. Затем я видел, как трое детей и дядя Гриша с супругой выбежали из пролома к реке. Через несколько минут их подкосило очередями прямо на наших глазах, их тела так и остались лежать на камнях. Немецкие пулеметчики из окон соседнего дома вели перекрестный огонь, из-за которого не были слышны даже вскрики смертельно раненных. Придавленные ужасом смерти людей, деливших с нами последний хлеб, мы таились в укрытии еще 3 дня... На рассвете голод выгнал моего маленького товарища на улицу. Третьеклассника Андрея тут же убило одиночным выстрелом. Я остался в здании мелькомбината один, ночью ел крапиву, разросшуюся у фундамента.
На восьмой день вторжения фашистов в Сталинград обессилевший мальчик метр за метром проползал между обломками зданий в надежде встретить советских людей. Вдруг его подхватила за шиворот чья-то рука и втащила в подвал дома. В подземелье Толик услышал голос: «Я дед Захарыч. Тебе что, жить надоело?! Здесь кругом немцы! Сиди тихо». Утром старик увидел на шее пацана пионерский галстук и потребовал спрятать в груде мусора все «лишнее», не то «неровен час – немцы сюда нагрянут...». Глаза постепенно привыкали к темноте. Во мгле Толик рассмотрел еще двух мальчишек, а в дальнем углу на полу – красноармейца с кровоточащей раной. Так началось существование по адресу, который останется в истории нашей страны навсегда: площадь 9 Января, торцевая часть дома № 61...
К беспрерывному грохоту боя быстро привыкли, – вспоминает Анатолий. – Но опасения Захарыча были не напрасны. В подвал нагрянули серые мундиры. К счастью, раненый боец за несколько часов до обыска успел выбраться из подземелья в сторону наших позиций. Вскоре счет дням был потерян. Редкие вылазки в соседние развалины за чем-нибудь съедобным не утоляли хронический голод. Затем, в конце месяца, в проеме показалось четверо вооруженных солдат. Старший представился: «Сержант Павлов. Мое разведотделение – Черноголов, Александров и Глущенко. Вы тут тихо сидите, а мы поработаем».
«Работа» вскоре была закончена. Анатолий Николаевич запомнил, как за стеной рвались гранаты, молотили автоматы и с криком вываливались немцы из оконных проемов 4-го этажа. Но вскоре фрицы очухались и опять открыли по потерянному объекту шквальный огонь. Именно с 27 сентября официально исчисляется период обороны Дома Павлова, продолжавшейся 58 суток. До конца ноября перед глазами героических бойцов и их малолетних соратников стоял кромешный ад. Никогда Толику Курышову не забыть бесконечный плач ровесника Леши, которого привалило рухнувшей стеной. Под сплошным градом вражеских пуль и в брызгах смертельных осколков к умирающему в муках пареньку защитники дома в те минуты так и не сумели добраться...
Сержант Яков Павлов с первых же часов обороны начал превращать занятый дом в «крепость людей, не ведающих страха». Об этом бастионе, который летописцы назвали «сталинградским волнорезом на пути фашистов к переднему краю нашей обороны», сказано, казалось бы, уже немало. Одна официальная историческая статистика чего стоит: в боях за Париж гитлеровцы потеряли живой силы в десятки раз меньше, чем при штурме здания на сталинградской площади 9 Января.
Стены от бесконечных выстрелов трещали по швам, но круговая оборона без сна и перерыва продолжалась, хотя уже и трофейные боеприпасы были на исходе, – продолжает Анатолий Николаевич. – По просьбе командира Павлова я разыскал в доме раненого санинструктора Калинина и передал приказ: добраться до штаба полка, доложить полковнику Елину о взятии важного объекта и передать ему просьбу о срочной поддержке. Но подкрепление прибыло только через 3 дня беспрерывного боя. Фамилии большинства бойцов этой легендарной интернациональной группы 42-го гвардейского полка 13-й дивизии потом стали хорошо известны по фильмам и газетам. Я помню многих из них. ...Александров, Мосиашвили, Афанасьев, Цумба, Довженко, Мурзаев, Демченко, Степананошвили. И, конечно, чудом выжившая тогда тройка героев – кавказец Гаря Хохолов, узбек Камолжан Тургунов и пулеметчик с орловщины Илья Воронов, об огневом мастерстве которого писали в своих мемуарах маршал Василий Иванович Чуйков и генерал Александр Ильич Родимцев.
Сержант Павлов, видя, как энергичный паренек рвется в бой, пытался сдерживать и беречь ребенка, подносившего почти без сна и отдыха боеприпасы к смертельным позициям. Но однажды Якову все же пришлось доверить ему рискованное задание «по размеру» – пробраться через подвальное оконце по разрушенной траншее к ближнему дому разведать на дистанции обстановку. «Но в фашистское логово даже не заглядывай»! – предупредил командир.
Через канализационный люк я выбрался к соседнему зданию, – рассказывает Анатолий Николаевич. – Но не удержался и пробрался в подъезд. В одной из квартир первого этажа я схватил со стола папку с немецкими бумагами. «Будет на чем после боя рисовать», – прикинул я в первый момент, так как с малых лет художничал. Тут послышались шаги, чужая речь и я выскользнул обратно, доставив Павлову трофей. Яков тогда сильно отругал меня за инициативу, ведь задача была только осмотреться. Заглянув в папку, Павлов задумался и ночью отправил меня и добытые документы в штаб полка при сопровождении опытных разведчиков. Сержант давно пытался обезопасить меня, убрать из-под огня, переправив в тыл. Вскоре я узнал, какой ценности «листочки» попали мне в руки, а именно – план захвата немцами одного из районов Сталинграда. Тогда же комполка полковник Елин распорядился найти способ переправить меня живым через линию фронта.
Маленький разведчик, подслушав разговоры командования, сбежал из штаба, спрятался в руинах и на вырванном из старого журнала листке нацарапал огрызком карандаша командиру письмо: «Дядя Яша! Если со мной что случится, сообщите в мою деревню Тюхминево маме Елизавете Никитичне. Курышов». Когда Толик благополучно вернулся до рассвета в дом-крепость на площади 9 Января, переволновавшийся Павлов в сердцах влепил ему за самоуправство увесистый подзатыльник. Продолжая вести огонь по противнику, сержант с мальчишкой несколько часов не разговаривал. А записка вместе с красным галстуком так и осталась лежать в руинах.
Силы крошечного гарнизона Павлова к середине октября, казалось бы, иссякали. Поддержки ждать уже не приходилось. Торцевая стена от обстрела полностью рухнула, оголив прежнюю позицию. Израненные, изможденные солдаты между боями пытались сделать в фундаменте подкоп, чтобы продолжать бой из оконных проемов соседнего подъезда. Но лаз оказался слишком мал. И здесь опять-таки, как констатировал потом сам Яков Павлов, «все решила инициатива пионера Курышова». Мальчик, не сказав никому ни слова, пробрался по узкому тоннелю в затопленный подвал и по пояс в холодной воде расширял саперной лопаткой спасительное отверстие.
Остатки группы благодаря Толику смогли сменить огневые позиции и продолжать ожесточенный бой. В это время о переправе пацана в тыл речи уже не шло. Павлов смирился с присутствием ребенка на огненном рубеже. Хотя героический хлопчик, продрогнув в ледяном подземелье, окончательно простыл. Пылая от внутреннего жара, продолжал сражаться вместе со всеми. Лечиться было нечем и некогда. Наступила кульминация сталинградского чистилища.
Старался скрыть от всех свою болезнь, – признается Анатолий Николаевич, – Ведь мою простуду нельзя было сравнить с состоянием израненных защитников дома, державшихся за счет каких-то нечеловеческих усилий воли. Пулеметчика Илью Воронова, как потом сообщили командованию дивизии госпитальные хирурги, ранило... 30 раз! Как он жил и при этом вел прицельный огонь, медики так и не могли понять. Форма его, помню, была вся черно-бурого цвета. Передвигаться он уже не мог, но смотрел в прицел и давил на гашетку. Я был рядом с ним, когда разрывная пуля раздробила ему тазобедренную кость. Перед тем как потерять сознание, он, словно захлебываясь, прорычал: «Тащи боеприпасы...» Но когда я подтянул к пулемету коробку с патронами, Илья, как мне показалось, уже не дышал. Используя затишье в одном из секторов обстрела, несколько немцев успели добраться до подоконника. Вдруг Воронов резко дернулся, выхватил у меня из рук гранату, вырвал чеку и последним усилием воли бросил лимонку в проем. Через мгновение рядом за стеной грохнул взрыв. Судя по крикам, часть фрицев осталась жива, а наш пулеметчик снова сник. Я пытался выдернуть чеку и прижался к умирающему. Точно помню, как он шептал: «Погибнем, но гадов не подпустим...» Еще бы мгновение – и мы взорвались бы вместе с врагами. Но буквально в эту секунду по противнику открыла огонь прорвавшаяся к нам группа автоматчиков во главе с лейтенантом Афанасьевым. Перед тем как впасть в забытье, Воронов успел вставить чеку на место. Отбив натиск немцев, товарищи перетащили пулеметчика в медсанбат. После ампутации ноги и длительной серии сложных операций Илья Васильевич прожил в родном селе Шаблыкино на Орловщине до конца 2005 года.
Жар и распухшее горло не помешали Толику продолжать защищать вместе с легендарным сержантом дом-крепость почти до полного разгрома немцев на Волге. В один из последних дней Сталинградской битвы Курышов пробирался в соседний подъезд по заданию командира. Вдруг пацаненка пронзила нестерпимая боль, и время для него будто остановилось. Как вспоминал потом сам Павлов, «ударной волной мальчишку отбросило от места взрыва. Он распростерся. Я кричал, кусал руку, но ничего сразу же не мог для него сделать. Казалось, что озверевшие фашисты напоследок решили вылить на окрестности весь оставшийся запас свинца».
Под прикрытием всех огневых средств 11-летнего солдата в бессознательном состоянии все же удалось втащить в укрытие. Осколок врезался в голову пионера, отполосовал ухо, тяжелая контузия сковала мышцы лица. Тогда Павлов вслух подумал, что потерял Курышова навсегда. Но несколько оставшихся в живых солдат, рискуя жизнями, донесли Толика до палатки фронтового лазарета. ...Врачи резали вдоль и поперек окаменевший от гари и крови несоразмерный бушлат, прилипший к изувеченному худенькому тельцу, но сохранили найденную в кармане записку: «Этот мальчик, Толик Курышов, с 28 сентября по 24 ноября находился со мной в торцевом доме № 61 на площади 9 Января. Отражал атаки немцев. Считаю его бойцом своего гарнизона и прошу содействия в спасении его жизни. Гвардии сержант 3-го разведбатальона 42-го гв. полка Я.Ф.Павлов».
Затем был санитарный поезд до Пензы. Таких составов мчалось в тыловые госпитали с Волги в те дни немало. Однако мать Толика Елизавета Никитична, отпрашиваясь у председателя колхоза после круглосуточных отработок, встречала тогда на станции Кузнецка все без исключения поезда со стороны Сталинграда, расспрашивая медсестер о сыне. В одном из вагонов, прибывшем на платформу морозным утром в конце 42-го, находились сразу три тяжелораненых мальчика. Лицо одного из них, лежавшего на нижней полке без сознания, скрывала сплошная повязка. Мать приподняла одеяло и окаменела. Наколка «Толя», сделанная когда-то по глупости его старшим братом на руке, вместе с запиской от героя Сталинграда Павлова явилась прямым доказательством для начальника поезда, которого мать молила выдать сына для выздоровления в стенах родного дома. Опытный пожилой офицер сделал опасное для здоровья раненого и собственной карьеры исключение...
Маленький боец через несколько дней пришел в себя. Детский организм, поддержанный парным молоком, начал крепнуть. Но все близкие и друзья вскоре поняли: Толик потерял память. Амнезия на фоне пережитого многодневного шока прогрессировала. Он называл себя Лешей (имя погибшего на глазах ровесника). И никто поначалу даже не знал подробностей его подвига в Сталинграде. Отец, вернувшись в 1945 году с фронта, призадумался, когда увидел записку, подписанную самим героем Павловым. Но проверить ее подлинность через высшие военные инстанции в то тяжелое время тюхменевцы даже не попытались.
Однажды, катаясь на самодельных коньках, «Леша» с размаху ударился затылком об лед. И в тот же вечер Толик вспомнил все. Такие подробности, как решили сельские фронтовики, просто не могут быть вымыслом. Но земляки только подивились, да оставили прошлое в покое.
После переезда с родителями в Комсомольск, Анатолий Курышов узнал о присвоении ему ордена Красной Звезды и впервые увидел свою орденскую книжку за номером 806357, подписанную секретарем Верховного Совета СССР. Об этой запоздалой награде узнал и сам Герой Советского Союза Павлов, считавший мальчика погибшим, много лет переживая горькую утрату.
Оценили 3 человека
3 кармы