Несломленный Донбасс
По телевизору война в Донбассе, как в музее-панораме. А в соцсетях — синдром попугайной речи: «русские напали на Украину», «белорусы помогли напасть», «люди гибнут ни за что», а «донбассовцы — сплошь террористы». Хочется вернуться, рассказать и показать, что все не так, все — наоборот. За плечами белорусского прозаика Николая Гаврилова не один десяток поездок в эту горячую точку с гуманитарной помощью. Я напросилась с ним в ДНР волонтером.
Пекло
Вдоль продавленных танками и бэтээрами дорог — блок-посты и черные от копоти изможденные люди. А еще сотни, тысячи беженцев, пропитавшихся кострами и пожарами, в местах временного размещения и на фильтрационных пунктах. По обочинам российские военные несут к технике мирных раненых. Так встречает донецкая земля. О том, что мы не внутри картины о Великой Отечественной войне, напоминает колонна современных израненных легковушек. Это из пекла Мариуполя выходят жители. Мы в пекло заходим.
Чем ближе к фронту, тем громче эхо артиллерии и ярче над степью всполохи огня.
— Если увидишь, как поднимается в воздух «Искандер», загадывай желание — сбудется, — верит в примету водитель Егор.
Администрация Новоазовска везет в освобожденные районы Мариуполя хлеб, воду, медикаменты. В нашей машине тоже лекарства и предметы личной гигиены.
У Юрия, теперь военного медика, в России было свое дело. Бросил все и почти поселился в Мариуполе. Зачем?
— Я в Чечне служил, Осетии, но там не били детей головой о стену. А здесь сколько во дворах похоронено за блокаду.
В подвалах кислый запах адреналина, малыши синие. Жители выходят на свет — руки дрожат. «Азовцы» — звери. Насилуют женщин. Расстреливают показательно детей. Готов их зубами рвать на куски.
Но Юра достает людей из-под завалов, раздает гуманитарку — человеческое в человеке перевешивает.
Нас догоняют хлопки — отзвуки боевой работы.
— Молись, — советует Николай. — И относись к ситуации философски: если надо, твоя пуля тебя нагонит.
Боец из конвоя не философ и не фаталист, он — реалист. Снимает бронежилет и передает мне: «Вернешь потом, личный». Мы даже незнакомы.
Пробитые купола церквей. Груды переработанных орудиями зданий на перепаханных военной техникой улицах. Редкие люди-призраки в городе-призраке. Мы на улице Курчатова. Рядом улица Машиностроителей. Здесь еще не было ни волонтеров, ни журналистов. Силы республики и России освободили коридор — приехал первый хлеб. В соседних кварталах продолжаются бои. Стрекочут автоматы, щелкают винтовки, где-то работает тяжелая техника. Звуковой фон войны постоянный и однообразный, порой вводящий в транс…
«Позвоните сыночку, я выжила»
Растерянные слабые женщины и старики бредут за помощью. В глубоком мужском кашле западают отдельные звуки: «Я буду ждать компенсации за дом!» Жители наперебой просят передать родным, что живы.
Почерневший парень Виталий — черный тут вообще основной цвет, цвет людей, домов и трагедии:
— Обращаюсь к Александру Свирину. Папа, как только найду маму, сразу тебе сообщу.
Виталий передает привет отцу.
Бабушка с Машиностроителей протягивает листок с номером.
— Позвоните сыночку, я выжила, как обещала, — Анна Викторовна Мазуренко плачет. Я вместе с ней. — Оля, нас ни за что. — Гремит часто. Местные бранятся в сторону грома войны, значит — прилет. Брань — это все, чем мирные могут ответить тяжелым дальнобойным орудиям. — Я тут одна. Как-то лежу в кровати, выглядываю из-под одеяла, а стенку как вроде кто рукой смел. С тех пор в подвале. Олечка, буду молиться за вас.
В эту минуту мне кажется, что даже мама так за меня еще не молилась.
Петр Плахотник пытается включить телефон, чтобы найти контакт родственников в Комсомольске-на-Днепре:
— У меня там сестричка Лариса. Сел мой аппарат.
Сообщить о себе просит беременная Валерия Кучеткова с улицы Курчатова, 41. Любовь Киринис передает в Запорожье, что здорова.
Высохший молодой человек прижимает буханку к сердцу. Кажется, только глаза остались, помутневшие:
— Я постараюсь этот хлеб четыре дня есть. Я ж не свинья, чтобы опять заказывать. А если неделю не появитесь, взял бы еще.
— Папа, пойдем, — тянет его за руку девочка лет шести.
— Потерпите, будем ездить, жизнь наладится, — успокаивает глава администрации Новоазовска.
Знакомимся с Ириной Охрименко. Ее квартира была по улице Машиностроителей, 86. В один день жуткий звук налетел — и темнота упала. Посыпался бетон. Голову накрыла — и в подвал. Как дало опять — плита рухнула, пожар начался, но выбралась. Мама после инсульта осталась в другом районе. Забыла ее номер, а телефон расплавился.
Позже узнаю от брата Иры из России, что телефон их мамы, которая жила в сторону «Азовстали», замолчал навсегда. Соседи, уезжая, зашли покормить больную женщину и нашли ее умершей.
Мама Светланы Литвиновой с внуками на левом берегу.
— Мы с братом здесь. Офицер сказал подождать. Заминировано там.
Тут очень страшно было. Украинские солдаты бегали по квартирам. Из домов людей выгоняли, стреляли. Вроде защитники, а какая защита. От них не было ни хлеба, ни покоя. Нам не давали уйти. Вот это все из-за них.
У Светы всегда с собой Библия. Она уверена: их спасает Бог, а сейчас и освободители.
«Мы не такие, чтобы мараться»
К конвойному подходит женщина, просит сходить на другую улицу к раненой. Срезаем дворами.
Остовы снесенных снарядами домов. Глазницы окон на обожженных фасадах. Высотки, смятые в хлам. Скелеты сгоревших машин. Разлетевшиеся останки зданий.
На осиротелых улицах встречаются смотрящиеся сюрреалистично единичные горожане: проезжающий велосипедист, бормочущая прохожая, собирающая хворост женщина.
На стихийном кладбище лежат в ряд наспех прикрытые тела. Из-под покрывала видны культи. Пожилой мужчина роет могилу для сестры.
Соседка жильцов по указанному адресу говорит, что ребенка и женщину с осколком в голове увезли в Новоазовск. Конвойный подозревает засаду, командует уходить не оглядываясь. Медик Юра на всякий случай оставляет детское питание и лекарства.
Под ногами хрустит стекло, звенят осколки снарядов, режут подошву куски шифера. У военных автоматы на взводе.
Идем к машинам. Возле подъезда мужчина средних лет на костре кипятит воду.
— Чай нужен? — спрашивает на ходу писатель Николай. Конвойный запрещает останавливаться — обстановка непредсказуемая.
Огибая взрывную воронку, местный догоняет и рассказывает:
— За хлебом стояли, военный подошел: «Укроп вам нужен?» Думаю, зачем зелень. А он: «Да корректировщик, «укроп», который на ваши дома оружие направлял». Мы ж не такие, чтобы мараться. Спокойно дождались ребят. Уже легче. Самое главное, хлеб есть и вода.
Женщина в тапочках и халате поверх кофты ищет медика. У дочки ранка нагноилась — средства нет. Извиняется за внешний вид. Одежду дали люди. Остатки своей выбросила после взрыва в драмтеатре:
— В драмтеатре были в бомбоубежище. Бомба попала. Меня слегка зацепило. Дочери осколок в больнице достали, а ночью больницу разбомбили. Мы к брату в подвал перебрались. Еще в 2014 году в Сартане почувствовали ВСУ. Хамло. Муру водили, оружием бряцали перед детьми в песочнице. Ни одна падла не помогла возле драмтеатра.
А ведь когда слухи о Холокосте расползались по миру, люди тоже не верили, пока сами не увидели.
— Твари, — подхватывает жительница из соседнего дома.
— Зашли в нашу квартиру, застрелили зятя в висок, а брата — в живот. Вся квартира в гильзах. Внук постоянно кричит, где папа. Я сказала: на заработки уехал. Папочка для него всем был. Соседка от них еле вырвалась. К другой одинокой с новорожденным ломились. Та кричала, чтобы не трогали. Беспощадные.
Спасибо ребятам, что приезжают.
Жадно смотрит на воду худощавая повитуха:
— Стреляли тут, крали наши жизни. Солдатик, плесни в ладошку, я хлебну, — военный отдает ей свою бутылку. Отпив, женщина просит Юру осмотреть ребенка в подвале, минут десять ходьбы. Она сама принимала роды.
Конвойный узнает по рации:
— Там прострел, прямая линия. Если мы сейчас туда пойдем, завтра везти лекарства будет некому. Возьмите детское питание.
Горячий хлеб
Едем в частный сектор. Там тоже ждут хлеба для целого поселка. Вынужденная остановка. Прижимаемся к стенке киоска, пока конвой осматривается.
Безлюдный, но неугомонный проспект. Почти не переставая бранятся пулеметы. Кажется, перебранка оружия слышится из каждого оконного проема. Обугленные высотки будто взяли в плотное кольцо и уставились потерянным взглядом безжизненных орбит, из которых того и гляди брызнет огонь. Ухает артиллерия. Удары частые и громкие. Рядом. «Заметили, что много людей, и начали», — военные решают двигаться дальше.
Выходим по адресу и тут же приседаем — прожужжала, как муха, пуля.
Мужчины спешно разгружают хлеб, чтобы опередить оружие.
Свистит металл. Боец, отдавший мне свой бронежилет, прильнул к биноклю:
— Снайперы работают в многоэтажке на краю.
Хозяева отстреливаются ругательствами. Крыльцо уже в решето. Фасадная стенка поточена осколками — снаряд разорвался близко.
Я ищу пятый угол во дворе и молюсь за военного, который сейчас «голый»: защищает нас без защиты. За всю команду, которая, подгоняемая звуками войны, разгружает еду, чтобы мариупольцы, брошенные украинской армией и властями, могли жить дальше.
Впереди еще многострадальный голодный левый берег Мариуполя.
— Дай булочку, — просит водитель.
Николай:
— А мне чаю.
Я не хочу ни есть, ни пить.
— Отпустит тебя, может, только под Таганрогом, — философствует Егор.
— Зачем вы приезжаете в горячую точку снова и снова? — только испытав на себе, понимаю, насколько это опасная миссия.
— Мы возвращаемся, чтобы быть там, где больше всего нужна помощь.
За время поездки увидела, для многих в ДНР они стали родными. Восемь лет делили с дончанами горе войны. Помогали восстанавливать больницу, церкви, эвакуировали жителей, привозили гуманитарку.
За плечами кадыровцев
На воротах дворов надписи: «дети», «люди». Судя по разбитым и сгоревшим домам, нелюдей они не остановили. По острию одной из крыш ходит не птица — пес. Похоже, если надо жить, судьба даст крылья и собаке.
По Новороссии ROKS-включение: российские и чеченские военные призывают славянских братьев сложить оружие — город окружен.
Столбы бывшего заслона. На одном: «Слава Украине». На другом: «Ахмат — сила. Аллаху акбар». Заходили кадыровцы.
«А ты знаешь, чеченцы — звери», — вспоминаю слова приятеля, который судит о народе по нацистским роликам. Знаю теперь — даже собаку не обидят.
Староста из поселка, приехавшая с нами на Морской бульвар, 58, гладит белого ретривера. Хочет забрать.
— Стоп, женщина, Аврора из моего подъезда, — вступается кадыровец, что на охране.
Выясняется, хозяева уехали. Сосед, присматривающий за собакой, с радостью передает ее в семью. Одним бездомным существом стало меньше. Решили вместе: трофейная Аврора будет символом общей победы.
Судя по разрушениям, эту часть города помяло еще больше. Но люди живее, чем на Курчатова. Чувствуют защиту.
— Хорошо нас приняли, — говорит чеченский военный. — Мы пока не появились, они вообще не выходили. А теперь смотрю — и откуда столько жителей взялось. Сейчас хоть в свои квартиры попасть могут.
На фоне раскатов рождается нарастающий шелестящий звук. Что-то высоко в воздухе набирает высоту.
— Бух, — предвосхищает итог траектории прохожая женщина с кубышкой. Что-то набравшее высоту с грохотом ударяется о землю.
— Не бойтесь, просто ракета, — успокаивает со знанием дела прохожая.
— Правильно, что надела броник, — большие глаза немолодого горца видят дальше из глубины боевого опыта. — Тут самое опасное место. Еще много снайперов.
Его брат по службе глазами дает понять: очень напряженно.
— Страшно? — спрашивает.
— Страшно. А вам?
— Сплю два часа в сутки, автомат на мне. Люди еще вчера вас ждали, — печется о своих подопечных кадыровец. — В основном хотят питания. Трубы перебило — беда с водой.
— Садись, руки погрей, — махает другой чеченец девушке возле первого подъезда.
Скоро по графику приготовление ужина. Костер тут по расписанию — экономия дров. Кастрюля, чайник черные от гари. Некоторые жители, как эти чайник и кастрюля.
Быть добру!
Пока мои друзья достают коробки с лекарствами, прохожу в дом. Стены создают ложное ощущение безопасности. На входе тумба с книгами, зеркало, стол — порядок нетипичный для подъезда. Для подъезда военного времени еще нетипичнее. А как иначе убить время бесконечного ожидания тишины. Заглядываю в открытую дверь. Уцелевшая комната на фоне массовых разрушений выглядит причудливой. На кровати раскрытая книга. Хочется верить, хозяева уехали, прячутся или вышли за хлебом.
— Мама, когда перестанет греметь?
— Тише, — успокаивает сына поднимающаяся по лестнице женщина.
В помещении мариупольская катастрофа удушает еще сильнее. Бегу на воздух.
В углу между стенкой подъезда и здания две девушки из дальнего дома. Пристраиваюсь.
— Лекарства привезли? — интересуется одна. — А у меня лоперамид есть, да все диарея не берет. Хлеб взяли и воду, ребята чеченские нас домой не пускают — пока опасно.
Девушка приехала к родственнице на день рождения. Тут и застала ее спецоперация. Мама с детьми в другой части города. Муж в Волновахе. Без своих эвакуироваться не хочет.
Рядом навязчиво кружится вокруг себя овчарка Вася и с остервенением кусает хвост. От безостановочной карусели перед глазами меня укачивает.
— Кормим ее, это от обстановки, — объясняет названная хозяйка. — К нам прибилась. А еще я пригрела двух хомяков.
Люди спасают животных, животные людей от безумия.
— Нам хоть спокойнее теперь с кадыровцами. Порядок наладился. Понимаем, как себя вести, — говорит девушка, одергивая овчарку.
Уходя, с нами прощается соседский парень:
— Быть добру! — и тут грохает. Закладывает уши.
Позже поодаль обнаружат воронку. К счастью, в ту минуту рядом никого не оказалось. Чеченцы вовремя придержали девушек, а молодой человек еще не успел отойти. Все-таки быть добру!
Друзья зовут раздавать лекарства.
Одни кадыровцы относят больным детям препараты. Другие открывают коробки с медикаментами, оттесняют напирающую очередь и поддерживают: «Не бойтесь». Странное ощущение. Брат из Волгоградcкой области воевал в Чечене в 1996 году, а теперь нас охраняют чеченцы. Не зря воевал.
Взрывная волна ударяет по верхним окнам рядом стоящего дома. Падает стекло. Женщина, протянувшая руку за лекарством, замерев, поднимает глаза и выдыхает: «Мои окна целые».
— Слышала, хлеб привезли, — проходит жительница средних лет. У нее в эту минуту другая забота.
— Ага, хороший, мягкий, — советует пожилой сосед. — Гады, скорей бы их отсюда выгнали, — ругается он в сторону прилета и вытирает давно немытыми руками слезы. — Почку недавно удалили, все болит, внучеку полтора годика.
Малейшее скопление привлекает огонь. Поэтому жителей эвакуируют постепенно.
— Ты поняла, зачем тебе броник, видела, как летало, — подбегает хозяин бронежилета.
Когда летало, переживала: бронежилет нужнее военному. Логично, что противник целится в первую очередь в человека в форме. Но у той стороны на этой войне другая логика: действовать по беспределу, когда любой человек — расходный материал.
Вспоминаю выжившую в драмтеатре:
— Стояли, когда взорвало бомбоубежище. Украинские военные ехали мимо. Мы кричали: «Остановитесь, помогите людей вынести!» Они объезжали, и ни один не подошел.
На войне понимаешь, христианин — не значит пацифист. Грибницу всепожирающего зла, которая ветвилась в Украине годами, едва ли можно заговорить красивыми речами о мерзости оружия.
Не каждый может схватиться с нацистами на фронте, но любой в состоянии помочь фронту и тылу: передать гуманитарку, приютить беженцев, пожертвовать на восстановление больниц. Или хотя бы не лить ушатами грязь в мессенджерах на тех, кто сегодня на краю, когда сам не видел края, потому что все наоборот.
Группа, с которой мы ехали в горячую точку, советовала взять успокоительное. Волонтеры купили много сердечных лекарств для гражданских. Но жители их спрашивали реже, чем парацетамол. Наверное, люди устали бояться или весь адреналин вышел в подвалах. Валерьянка мне не пригодилась. Повидавшие больше, чем может вместить зрение, глаза мирных, военных, чеченцев, волонтеров успокаивали сильнее самых сильнодействующих средств.
Я не увидела в Донбассе взлетающий «Искандер», который по примете исполняет желание. Сомневаюсь в сверхъестественных способностях ракеты, но верю в чудотворную силу молитвы мариупольской бабушки. Мы вернулись домой. Уверена, ее главная молитва о мире сбудется.
Донбасс измучен взрывами. Этим людям хочется помочь. И в этом смысле ДНР не отпускает. Туда тянет вернуться. А с другой стороны, хочется напитаться несгибаемой мощью донецкой земли и ее исполинов, готовых отдать жизнь за случайного человека и даже малой силой отстоять георгиевскую ленточку — символ всенародной победы над фашизмом. Такой Донбасс, как в песне, стоит несломленный и будет стоять.
ОЛЬГА КОСЯКОВА
Оценили 0 человек
0 кармы