Владимир Иванович Даль, или о чём не расскажут в школе

БИТВА С ИН­ДЕЙ­ЦА­МИ ( Из Мат­рос­ских До­су­гов)

Лет 30 тому, на севере Аме­ри­ки было еще мало по­се­ле­ний и ку­пец­кие ко­раб­ли ходили к этим бе­ре­гам только для про­ме­на бус, бисера, ножей - и на беду свою также ружей и пороха, - на рух­лядь. Ко­рабль, на ко­то­ром я служил штур­ма­ном, за­ни­ма­ясь уже несколь­ко ме­ся­цев этою меною, по­дви­гал­ся из бухты в бухту далее на север. Старик индеец, при­быв­ший к нам на чел­но­ке, вы­звал­ся при­ве­сти нас в без­опас­ную бухту, где обещал очень вы­год­ную мену. И точно, он привел нас к удоб­но­му якор­но­му месту, при­кры­то­му с моря ост­ров­ком. Но место было тесное, и мы стояли не далее трид­ца­ти сажень от бе­ре­гов.

Индеец, ко­то­ро­го мы про­зва­ли При­се­да­лой за то, что он при­па­дал каждый раз, когда мы стре­ля­ли из ружья, оста­вил нас, а мы, осмот­рев­шись, взяли кой-какие осто­рож­но­сти, зная, что здеш­ним ди­ка­рям нельзя класть пальца в рот. Вскоре он во­ро­тил­ся с то­ва­ри­ща­ми, и мы вы­год­но вы­ме­ня­ли у них до сотни бобров и выдр; они обе­ща­ли при­вез­ти еще много товару, и шкипер ре­шил­ся про­сто­ять тут несколь­ко дней. При­се­да­ло и то­ва­рищ его Рус оста­лись на судне, прочие во­ро­ти­лись на берег, куда от­пра­ви­лась и часть наших. Но весь берег был покрыт непро­хо­ди­мым, ве­ко­вым лесом, почему мы сели опять в шлюпку и пе­ре­еха­ли на остров, за ко­то­рым стояли.

Здесь мы нашли следы ин­дей­ско­го стана и много огнищ; а рас­ха­жи­вая по ост­ро­ву, мы вскоре нашли дурные для себя при­ме­ты: здесь, оче­вид­но, со­жже­но было по частям ев­ро­пей­ское судно: по остат­кам видно было, что все железо, гвозди, петли, крючья были ото­дра­ны и вынуты. Я, при­за­ду­мав­шись, сел на плиту, ко­то­рая подо мною по­кач­ну­лась; желая по­пра­вить ее, я увидел под нею кусок ас­пид­ной же плиты, с над­пи­сью. Вы­та­щив ее, я созвал то­ва­ри­щей и про­чи­тал:

"Дикие за­ма­ни­ли сюда 9-го июня 1784 года аме­ри­кан­ский про­мыс­ло­вый бриг Бобер, напали и вы­ре­за­ли его ночью, а потом сожгли".

По­ло­же­ние наше было не за­вид­но. Шкипер хотел бы снять­ся с якоря и уйти, но ветер был про­тив­ный. Оста­ва­лось уте­шить­ся тем, что Бобер, ве­ро­ят­но, был вы­ре­зан другим пле­ме­нем, а наши при­я­те­ли, При­се­да­ло и Рус, были на вид про­сто­душ­ны и, ка­за­лось, зла не за­мыш­ля­ли. Шкипер при­ка­зал нам однако же осте­ре­гать­ся, не пус­кать вдруг более трех гостей на судно и дер­жать ночью стро­гий караул.

Рус и При­се­да­ло ничего не знали о по­гиб­шем здесь за несколь­ко лет судне, а вы­про­си­лись но­че­вать у нас. Оба ста­ри­ка эти были без­оруж­ны и очень сдру­жи­лись с нами. В ожи­да­нии про­дол­же­ния вы­год­ной мены, им шкипер поз­во­лил пе­ре­но­че­вать на шкан­цах. Они оба давно уже спали креп­ким сном, когда я в пол­ночь вышел на вахту и присев бес­печ­но у борта - не могу ска­зать что за­дре­мал, - но за­был­ся, вспо­ми­ная про­шлое. Вдруг мне плат­ком за­тя­ну­ли рот и в то же время руки мои были за спиною, как ско­ван­ные. Огля­нув­шись с трудом, я увидел за собою Руса и При­се­да­ла. Они свя­за­ли меня по рукам и по ногам, а платок во рту не давал мне подать голоса. Я был один на­вер­ху; матрос, на­зна­чен­ный на часы, сошел вниз, и этою-то оплош­но­стью враги наши вос­поль­зо­ва­лись. Вы­ве­сив для знака то­ва­ри­щам своим фонарь за борт, они сами стали на часы у люков. Не прошло десяти минут, как кругом из-за борта, молча, стали по­ка­зы­вать­ся дикари, как тени; они при­ста­ва­ли к судну и под­ни­ма­лись на него так тихо, что я их только видел, но почти ничего не слышал. Они заняли люки и пе­ре­шеп­ты­ва­лись.

Я услы­шал голос шки­пе­ра, ко­то­рый меня звал; я едва мог про­мы­чать горлом, и несчаст­ный на­чаль­ник наш, не слыша ответа и не зная, что де­ла­ет­ся, стал поды­мать­ся по трапу... каждая ступня его от­да­ва­лась у меня, как нож в сердце, я знал, что его ждет. Едва по­ка­за­лась непо­кры­тая голова его сверху люка, как раз­дал­ся по ней глухой удар ки­сте­ня, ко­то­рым можно было сва­лить быка. Раз­бой­ни­ки, не дав уби­то­му упасть, под­хва­ти­ли его под руки и вы­ки­ну­ли за борт.

Убив ка­пи­та­на, дикари за­кры­ли и за­ко­ло­ти­ли все люки. В палубе сде­ла­лась тре­во­га, но поздно. Уве­рив­шись в победе своей, раз­бой­ни­ки раз­вя­за­ли мне ноги, осла­би­ли ве­рев­ку на руках, сняли по­вяз­ку со рта и, под­ве­дя к люку, зна­ка­ми при­ка­зы­ва­ли мне объ­яс­нить­ся с плен­ны­ми то­ва­ри­ща­ми.

Я подал голос - по­мощ­ник шки­пе­ра ото­звал­ся и спра­ши­вал, что ста­лось?

- Ка­пи­тан убит, - сказал я, - люки за­ко­ло­че­ны, а я здесь в плену. Думай и будь осто­ро­жен!

По­мол­чав несколь­ко, то­ва­рищ мой спро­сил:

- Волен ли ты в словах своих, можешь ли го­во­рить?

- Меня двое держат, - от­ве­чал я, - и за­став­ля­ют го­во­рить с тобой, но может быть, они несколь­ко по­ни­ма­ют язык наш.

- Так и мы по­ни­ма­ем друг друга, сказал тот: много ль вам лет на шкан­цах?

- Годов три­на­дцать будет, - от­ве­чал я, поняв, что он спра­ши­ва­ет, много ли диких.

- С хло­пуш­ка­ми, - про­дол­жал он, - или только с иг­руш­ка­ми?

- С пяток хло­пу­шек будет, но иг­руш­ка­ми также не шути: к рукам при­шлись.

Ин­дей­цы, видно сметив, что мы го­во­рим лишнее, от­та­щи­ли меня опять и по­са­ди­ли на ют. Рус был стар­ши­на, ему все по­ви­но­ва­лись; он ждал рас­све­та и под­креп­ле­ния. Так прошла ночь. Со светом по рез­ко­му свисту Руса, ко­то­ро­му от­ве­ча­ли из лесу, ин­дей­цы стали при­бы­вать тол­па­ми; я на­счи­тал их более сотни. Меня раз­вя­за­ли вовсе; я за­ви­до­вал то­ва­ри­щам своим, ко­то­рые, сидя внизу, могли бы за один раз под­нять и себя и раз­бой­ни­ков этих на воздух.

Они со­бра­ли несколь­ко концов, спу­сти­ли их на ял наш, при­вя­за­ли один конец к мачте нашего судна, взяли ял лод­ка­ми своими на буксир и, пе­ре­дав конец на остров, при входе в бухту, при­ня­лись тащить туда судно наше. Они недо­гля­де­ли, что оно стояло на якоре; но сметив скоро, в чем дело, отыс­ка­ли топор, от­ру­би­ли канат и опять при­ня­лись на ост­ров­ке за ве­рев­ку.

В это самое время из шки­пер­ской каюты раз­дал­ся ру­жей­ный залп: я вско­чил - крик и вой диких указал мне, куда гля­деть; я увидел, что наши под­сте­рег­ли и пе­ре­би­ли их один­на­дцать че­ло­век, про­ез­жав­ших мимо на двух лодках. Неко­то­рые из диких бро­си­лись было на меня, но Рус, ве­ро­ят­но пред­ви­дя, что я им еще нужен, или считая меня неволь­ни­ком своим, по­гро­зил им, и они отошли. Часть диких ки­ну­лась на берег, под­хва­тив убитых и ра­не­ных; другая была на ост­ро­ве и тащила туда судно наше, но обе шайки были раз­де­ле­ны, и первые не смели при­бли­зить­ся к корме нашего судна, ни пройти мимо его к ост­ро­ву.

Дикари на ост­ро­ве, в злобе своей, стали тянуть бечеву с такою силою, что по­рва­ли ее; судно было на ходу к ост­ро­ву и от­ли­вом несло его туда же; стоя у штур­ва­ла, среди диких, я неволь­но по­ло­жил право руля - и судно наше не уда­ри­лось на мель, а по­ка­ти­лось влево и вошло в пролив, ве­ду­щий в от­кры­тое море. Я и сам не знаю, как и почему я это сделал; я не мог на­де­ять­ся спасти судно; но при­выч­ка - ве­ли­кое дело: мы шли прямо на берег, руль был у меня в руках, и я по­ло­жил его право, чтобы не уда­рить­ся о берег. Дикари были пе­ре­пу­га­ны, не совсем по­ни­ма­ли то, что я сделал, и сами не знали, что начать. Боль­шая часть их бро­си­лась за борт и по­плы­ла к ост­ро­ву, но до 25-ти че­ло­век и с ними Рус оста­лись, хотя судно наше несло те­че­ни­ем мимо ост­ро­ва в море. Я был в страхе и на­деж­де, не знал, что будет, и про себя мо­лил­ся. Я хотел было от­крыть один люк, но толчок ки­сте­нем и нож в руках Руса за­ста­ви­ли меня отойти.

Между тем судно вышло из про­ли­ва и легкий ветер понес его далее от берега. Дикари опом­ни­лись: Рус по­до­шел ко мне и, за­мах­нув­шись несколь­ко раз ножом, при­ста­вил его к груди моей, требуя зна­ка­ми, чтобы я правил к берегу. Я объ­яс­нил ему, что ветер от берега, и что во всяком случае без па­ру­сов ничего нельзя сде­лать. Он понял меня и, требуя ука­за­ния, какой парус и как от­да­вать и ста­вить, тотчас сам с то­ва­ри­ща­ми при­нял­ся за работу, про­дол­жая, впро­чем, гро­зить мне по вре­ме­нам ножом.

Таким об­ра­зом по­ста­ви­ли мы грот, фок и бизань; дело шло очень мед­лен­но, потому что дикари не умели за него взять­ся, хотя и ста­ра­лись всеми силами, и Рус видел, что не по моей вине нас от­нес­ло уже на пол­ми­ли от бе­ре­гов. Он был в ви­ди­мом страхе, но на­де­ял­ся на меня и на страш­ные угрозы свои. Ко­неч­но, они бы давно меня убили, если бы только сумели без меня спра­вить­ся с судном. Они стали нудить меня все более, а я ста­рал­ся объ­яс­нить им на­прав­ле­ние ветра и дей­ствие па­ру­сов, до­ка­зы­вая, что не в моей власти пе­ре­ско­чить на берег и что надо еще при­ба­вить один парус - а именно, кливер. Они поняли меня, и когда мы раз­вя­за­ли его и я им по­ка­зал кливер-фал, то они все толпою ки­ну­лись поды­мать его с таким усер­ди­ем, как лучшие мат­ро­сы.

Мы отошли от берега на целую милю; мно­же­ство лодок с дикими вы­еха­ло, но все они в страхе и недо­уме­нии дер­жа­лись кучкой на по­ло­вине этого рас­сто­я­ния. На­доб­но ска­зать, что я с от­ча­я­ния за­ку­рил ци­гар­ку, подав другую Русу, ко­то­рый также курил; мне пришло в голову, что дикари в лодках не могли знать, что у нас де­ла­ет­ся и что по­ста­нов­ка столь­ких па­ру­сов должна была их оза­да­чить; пушки наши были за­ря­же­ны кар­те­чью, и в то самое время, когда судно при под­ня­тии кли­ве­ра по­ка­ти­лось к ветру, а все дикари про­дол­жа­ли с криком на­дра­и­вать фал его и шкот, одно из орудий, к ко­то­ро­му я под­ско­чил от руля, при­ш­лось прямо по на­прав­ле­нию лодок: недол­го думав, я при­ло­жил ци­гар­ку к запалу - и сам от­ско­чил назад к штур­ва­лу.

Кар­течь легла очень близко от лодок; все они, по­ла­гая, что мы овла­де­ли судном, быстро пу­сти­лись к берегу. Мои дикари со страш­ным визгом бро­си­лись ко мне; но они оста­но­ви­лись в страхе и недо­уме­нии, не зная, я ли при­чи­ною этой су­ма­то­хи; а я указал им в палубу, ста­ра­ясь уве­рить, что не я вы­стре­лил, а за­пер­тые то­ва­ри­щи мои. Ничего не по­ни­мая - хотя в палубе ни портов, ни пушек не было - дикари со стра­хом и бе­шен­ством на меня смот­ре­ли и не знали, что делать.

Ветер был слабый, но из­ряд­ная зыбь, и к край­ней ра­до­сти моей я за­ме­тил, что многих незва­ных гостей моих, с непри­выч­ки, стало ука­чи­вать. Время шло, мы ухо­ди­ли от бе­ре­гов, и в ответ на страш­ные угрозы Руса с бра­ти­ею, я от­сту­пил­ся от руля, по­ка­зы­вая, что необ­хо­ди­мо по­ста­вить мар­се­ли, без ко­то­рых ла­ви­ро­вать нельзя. Я, на­ко­нец, однако же, должен был сде­лать что-нибудь, иначе они бы меня, без со­мне­ния, убили; при­ве­дя к ветру, я стал по­во­ра­чи­вать и к неожи­дан­но­сти моей по­во­ро­тил с этим бес­тол­ко­вым эки­па­жем и лег на другой галс.

Убе­див­шись, что судно идет к берегу, ин­дей­цы ревели и пля­са­ли от ра­до­сти, а в то же время других рвало, че­ты­рех так ука­ча­ло, что они рас­тя­ну­лись на палубе и сто­на­ли.

Дикари дер­жа­лись между грот и бизань-мач­та­ми и неохот­но стояли на баке, потому что нос более качало и им страш­но было смот­реть, как по вре­ме­нам волна об­да­ва­ла гальюн. Я по­сту­чал в задний люк - штур­ман ти­хонь­ко от­ве­тил: идите все к фор-люку, сказал я, и стойте на трапе. Сам я пошел на бак, брался за разные снасти, будто для управ­ле­ния; ча­со­во­го у этого люка сильно ука­ча­ло, но он был во­ору­жен от­ня­ты­ми у меня пи­сто­ле­та­ми. Люк этот был только покрыт глухой крыш­кой, и через нее пе­ре­ки­ну­та же­лез­ная полоса с на­мет­кой; я вдруг на­гнул­ся, вы­дер­нул кляпыш и от­ки­нул полосу; ча­со­вой припал, чтобы удер­жать люк, за­кри­чав изо всей мочи, но крышка уже сле­те­ла, весь экипаж наш вы­ско­чил, а я, обняв ча­со­во­го с пи­сто­ле­та­ми, ка­тал­ся с ним по палубе.

Наши встре­ти­ли толпу ди­ка­рей таким от­ча­ян­ным на­тис­ком, что не далее как в десять минут вся палуба была очи­ще­на. Убитых было не более семи, осталь­ные в страхе сами ки­ну­лись за борт, и все пе­ре­то­ну­ли; одного только Руса мы вы­та­щи­ли и, по­ве­сив на рее, по­до­шли к ост­ро­ву, чтобы по­ка­зать его диким, с ко­то­ры­ми про­сти­лись кар­те­чью.

К закату солнца мы уже все при­ве­ли в по­ря­док и, опла­кав несчаст­но­го шки­пе­ра своего, пу­сти­лись в даль­ний путь. Если и моя неосто­рож­ность чуть не по­гу­би­ла нас всех, то по край­но­сти оста­ва­лось мне то уте­ше­ние, что мне же уда­лось и спасти судно.