Картина Константина Савицкого "На войну" (1888) посвящена Русско–турецкой войне 1877–78 годов и изображает станцию железной дороги с деревянным навесом над дебаркадером, у которого стоит предназначенный для мобилизованных поезд. Жандармы пропускают на платформу только солдат, а провожающие их домашние остаются внизу, под дебаркадером. Разнообразные сцены расставания отправляемых на войну с семьями и составляют основу картины. У паровоза стоит старший офицер, за порядком на платформе приглядывают станционные жандармы в характерных касках (жандармерия, среди прочего, была полицией на путях сообщения). Вокзал большой, городской, с навесом над дебаркадером (это сделано исключительно для улучшения композиции, в первой версии картины навеса не было), но народная толпа — чисто деревенская, в ярких праздничных одеждах (а не в городском "немецком" платье).
Для понимания изображенного попробуем, как всегда, разобраться в деталях полотна. Первое, за что цепляется внимательный глаз — странный наряд отправляющихся на войну. Мы видим какое–то нелепое сочетание военного мундира с крестьянской одеждой: под китель с погонами надета кумачовая рубаха и т.д. Как так могло получиться? Ответ однозначен: перед нами не призывники, а мобилизованные запасные. Уходящим в запас нижним чинам выдавался полный комплект обмундирования, в случае мобилизации они были обязаны в нем явиться на службу, что и изображено на картине. Новобранцы (то есть призывники) и ратники ополчения отправлялись в войска, разумеется, в собственной гражданской одежде.
Это обстоятельство позволяет установить, когда именно происходит изображенное. Мобилизация в русско–турецкую войну проводилась в три приема: первый раз до начала войны, в ноябре 1876 года, второй раз одновременно с ее объявлением, в апреле–мае 1877 года, третий раз — в разгар военных действий в августе 1877 года. Поскольку картина называется "На войну", на ней явно не изображена довоенная мобилизация. Погода на картине (это видно по одежде) куда более подходит к апрелю–началу мая, чем к августу, следовательно, перед нами весенняя мобилизация 1877 года.
Кто такие запасные и откуда они появились? С 1874 года в России действовала всеобщая воинская обязанность. Призыву подлежали все, направляемых на действительную службу отбирали жеребьевкой, прочих зачисляли в ратники ополчения. После 6 лет действительной службы солдаты уходили домой и еще 9 лет находились в запасе, то есть могли быть снова призваны на службу в случае войны. К началу Русско–Турецкой войны лиц большинство солдат на действительной службе было призвано по всеобщей воинской повинности, но нижние чины, дослуживающие последние годы, и все нижние чины запаса попали в армию по старой схеме — по рекрутской повинности. Рекрутская повинность, в старые времена почти что пожизненная (25 лет службы), с началом царствования Александра II существенно смягчилась. Солдаты, изображенные на картине, прослужили 7 лет, после чего были уволены в запас, длившийся 8 лет. Это позволяет нам точно узнать возраст изображенных на картине призывников. Самому молодому (пьяный парень, которого тащат два товарища) — 27–28 лет, самому старому (суровый мужик с длинной бородой слева) — 35 лет.
Как ни удивительно, мы находимся не очень далеко от персонажей картины (хотя они и родились при крепостном праве) — самые долголетние из них умерли в 1930–х годах, а это значит, что ныне живущие люди (80+) в раннем детстве еще видели некоторую часть это поколения живым.
Очень важно, что мобилизация запасных на войну — новое, невиданное для России явление. В принципе, на Крымскую войну тоже был призван запас армии, но он был еще так малочислен, что народ его не заметил. Но теперь ситуация изменилась — война теперь не забота одних лишь властей и оторванной от населения профессиональной армии с почти пожизненной службой, война стала общенародным делом. Государство теперь опирается не только на солдат, проходящих действительную службу, но еще и на мобилизованных запасных. Переходя на мобилизационную схему, правительство рисковало — не разбегутся ли запасные. Народ оправдал доверие — от мобилизации уклонилось менее 1% от получивших повестки.
Разумеется, следует понимать, что по массовости мобилизация 1877 года еще далеко не доходила до уровней, достигнутых двумя мировыми войнами. В России на тот момент проживало 92 млн. человек. В семи возрастных когортах действительной службы было 5.0 млн мужчин, с восьми возрастных когортах запаса армии — 5.2 млн мужчин. На войну же (точнее, в армию во время войны) попало 1.8 млн человек, то есть каждый пятый–шестой мужчина в возрасте 20–35 лет. В их числе из запаса было призвано 550 тыс., из ополчения — 170 тыс., то есть в положение, изображенное на картине, попал каждый девятый–десятый крестьянин в возрасте 27–35 лет. Так что у платформы пока что стоит не весь народ; эти тяжелые годы еще впереди.
Как мы уже разобрались, картина изображает мобилизацию в самом начале войны. Убитых еще нет, количество возможных жертв войны неясно. Страшно ли крестьянам, отправляющимся на войну? Да, страшно, но не так, как это представляется нам, имеющим опыт двух мировых войн. На войне того времени кровь проливается нечасто, а вот люди мрут как мухи. Опыт крестьян на картине сформирован воспоминаниями о Крымской войне, на которой русская армия потеряла убитыми и умершими от ран 30 тыс. человек, а умершими от болезней — 90 тыс. человек. Разумеется, крестьяне не знают этих цифр. Но они слышали кое–какие воспоминания отставных солдат и понимают, что война — это бесконечные пешие переходы, плохая кормежка, антисанитария, дизентерия и тиф.
Более того, существенную опасность для жизни и здоровья представляет не только война, но и военная служба мирного времени. Армия николаевской эпохи теряла умершими от болезней и списанными по инвалидности около 10% в год — то есть была столь же опасной для жизни и здоровья, как лагерь сталинской эпохи. Военный министр Милютин, деятельный и уделяющий много внимания быту солдат, сумел существенно улучшить положение — к началу Русско–турецкой войны в армии за год умирало 0.9% солдат, списывалось по инвалидности 1.7%. Но и этот уровень был опасным — за шесть лет службы умирал каждый шестнадцатый, инвалидизировался каждый десятый. Шанс умереть в армии был по–прежнему выше, чем дома — а ведь в армию отбирали только здоровых.
Если крестьяне на картине предполагают, что опасности начинающейся войны приблизительно равны опасностям последней Крымской войны, то они в этом правы. Улучшить санитарное состояние воюющей армии по отношению к прошлой эпохе не удалось. На Русско–турецкой войне было убито и умерло от ран около 30 тыс. человек (теперь–то мы понимаем, что генералы берегли солдат, хотя в то время это никто не осознавал), а от болезней, преимущественно от тифа, умерло 80 тыс. человек. С войны не вернулся каждый шестнадцатый из ушедших на нее.
И наконец, самый важный, хотя и самый малозаметный для нас элемент картины — это семьи, окружающие уходящих на войну запасных. Пока рекрутская служба продолжалась 25, а затем 20 и 15 лет, призыв в армию автоматически означал для женатых солдат разрушение семьи. Жены рекрутов шли по рукам (солдатка — это такая деревенская профессия), либо просто находили себе других, неофициальных мужей. В общем, к рекруту относились как к покойнику — его помнили, но к текущей жизни он уже не имел отношения. При сокращении срока службы до 7 лет дело резко переменилось — 18–20 летние жены новобранцев стали дожидаться их прихода из армии, солдаты сохраняли связи с семьей, писали письма. Ушедшие в армию холостыми возвращались в деревню еще достаточно молодыми для того, чтобы завести семью и хозяйство. Армия обрела связь с народом — и эта связь как раз и является основной темой нашей картины.
Итак, после внимательного рассмотрения всех обстоятельств, для нас становится более заметным оптимизм картины — на мой взгляд, именно этот оптимизм и заставил Александра III заказать у Савицкого вторую, дошедшую до нас, версию полотна. Отправление новобранцев на войну — еще один успех Великих реформ. Правительство отнеслось к подданным, как к разумным и законопослушным людям, поверило в их добрую волю — и в критический момент народ оправдал доверие. Да, людям страшно. Да, на войне их ждет много опасностей. Но все они исправно явились по мобилизационной повестке, никому не надо забривать лоб, волочить в войска под конвоем, как то происходило с рекрутами николаевской эпохи. Да, семьи мобилизованных переживают — но в происходящем есть и праздничная нотка, не случайно все вырядились, как на свадьбу. В конечном счете, люди доверяют правительству, и, не впадая в особенные размышления, считают эту войну оправданной. Они идут на войну сами, как граждане, а не как рабы — на картине это подчеркнуто тем, что мобилизованными никто не командует: жандармы просто не пускают на платформу родных, офицер занят какими–то делами.
Да и Русско–турецкая война в целом тоже оказалась для России весьма удачной. Не представлявшая в чисто военном отношении ничего выдающегося, она тем не менее застряла в народной памяти как череда великих подвигов и побед — лубочные картинки со Скобелевым и Драгомировым еще сорок лет украшали крестьянские избы. Простой народ по–доброму вспоминал эту войну, гордился, уважал ветеранов. Столь же благоприятной была война для России и во внешнеполитическом смысле. Россия разумно и ловко подняла международный авторитет тем, что от начала и до конца сумела провести в отношениях с Турцией свою политику, но не через наплевательство на позицию всех остальных держав, а путем непрерывных переговоров и консультаций с ними. Да, с войны вернулись не все. Но, по суровым понятиям несентиментального 19 века, эта цена была заплачена не зря — политические и военные результаты стоили понесенных жертв.
Оценили 24 человека
26 кармы