Утро 18 декабря началось с небольшого разлада: !1ляскин взорвался, когда Алексейников пытался его что-то спросить. Потом кто-то ещё вывел его из себя. Наверно виной всему то, что Серёжа не умеет контролировать обстановку. Каждый вопрос, связанный с организацией работы быта выводит его из себя. Пытаясь подлаживаться под каждое мнение, он постоянно дёргает людей, не уверен в каждом действии, по нескольку раз меняет свои решения. Из всего коллектива только 4-5 человек смотрят ему в рот, считая его своим кумиром, а остальные, в лучшем случае, спокойно воспринимают его, а в худшем - готовы разорвать на куски и смешать с грязью. Наша ночь прошла без происшествий. Ночью намного спокойнее работать, так как на завале никого не бывало в последнее время. Днём слишком много армян собиралось, мешая работать. Поэтому ночью было работать приятнее: вот только иногда не было самосвалов, но мы приспособились в это время греться и сушиться у костров. После смены делать было нечего, Володя Гудков предложил пойти на завал, чтобы найти замок для двери комнаты, в которой мы жили. Несмотря на его уговоры, мы с Колей наотрез отказались. Тогда он пошёл сам. Через 30-40 минут возвратился бледно-зелёный с трясущимися руками: на нашем участке нашли труп девушки, и он помогал её откапывать. Ему сделалось дурно и он спустился с завала, родственники стали расспрашивать, что и как, а он не может рта раскрыть. Пляскин стал тянуть труп за руку, чтобы вытащить, рука стала отрываться, пошёл сильный трупный запах, ему тоже стало дурно. ..
После этого случая он пытался узнать в штабе, нет ли специальных команд для вынимания трупов, сказали, что нет, но обещали дать резиновые костюмы для нескольких человек. Доктор запретил нам самим вытаскивать трупы в связи с опасностью эпидемии. Весь оставшийся день проспали, только Володя стонал во сне, - потом признался, что снились кошмары.19 декабря почти весь день спали, набираясь сил к своей смене, но около 12 часов ночи пришёл доктор и сказал, что какая-то машина возле нашего дома сбила столб, поэтому там нет света, и ночью там делать нечего. Утром решил пробежаться по городу, но так как была неясна ситуация, пошёл к Пляскину, чтобы отпроситься до обеда. Серёга уже не спал, а доктор лежал, укрывшись с головой и на протяжении всего разговора не подавал признаков жизни. Я рассказал Пляскину. что в коллективе назревает бунт, - народ очень обеспокоен полной неопределенностью в своём ближайшем будущем, Для того, чтобы народ успокоился, нужно точно определить сроки отъезда. Для этого предложил бросить все дела и сходить в штаб, чтобы узнать там сложившуюся обстановку, а также узнать возможные сроки отъезда. Серёга ответил, что никуда не пойдёт. Всё что ему говорил он воспринял очень болезненно. В конце разговора сказал, что до обеда меня отпустить не может, тогда я сказал, что вернусь к 10 часам. За два часа можно обежать не так уж и много, поэтому на плёнке удалось запечатлеть только часть города. Везде, где я был стояли дома до 5-ти этажей. Весь высотный город лежал кучей хлама. Иногда у 4-5 этажных домов были вывалены боковые стены. Тогда была видна утварь, обстановка. Квартиры стояли вскрытыми, как на витрине, а в нашем районе уцелел только один высотный дом, но он наклонился на несколько градусов, поэтому его тоже позже взорвали. Многие из оставшихся жителей жили в палатках. Частные одноэтажные дома в Ленинакане остались целыми ( по-крайней мере, снаружи), но многие просто боялись в них жить: после 7-го декабря было зарегистрировано более 400 подземных толчков. Много толчков слышали и мы, но они были очень слабыми. В центре города во время землетрясения остановились городские часы. Они показывали 11 часов 42 минуты местного времени. Город, как и любой большой город, был заполнен народом, который куда-то спешит. Иногда это спасатели, которые идут на работу или с работы, но чаще это местные жители. Если попасть в эту толпу, то невозможно сказать, что в этом городе произошла страшная трагедия. Обычная, куда-то спешащая толпа, хотя спешить-то там и некуда: на работу люди не ходят, - её просто нет, никакие учреждения в городе не работают.
Из продуктов привозили хлеб, воду и молоко. Можно было встретить на улице машину, из которой всем желающим раздавали продукты. Первое время можно было видеть иностранные машины, которые тоже что-то раздавали: набегала толпа, и счастливчики расходились, унося 1 – 2 бутылки какой-то жидкости голубого цвета, а также какие-то консервы. Неприятно было видеть, что на улицах во многих местах валяется хлеб. Значит народ не голодал, но зачем же разбрасывать продукты! Нет, всенародного горя в городе не было видно. Иногда на глаза попадались женщины в тpaypе, нo это было скорее исключением, чем правилом. Город продолжал жить. Эта жизнь, - страшная но своей сути, стала жестокой его обыденностью: суетливые легковушки с гробами в багажниках, заполненные скарбом грузовые машины с довольными владельцами, которым удалось уже вырваться из этого ада, спасатели на завалах и бесконечные костры с сидящими вокруг женщинам и мужчинами. По злой иронии судьбы все местные машины имели серию АД. В городе много военных, милиции. Нужно отметить, что власти четко контролируют обстановку, и постепенно жизнь в городе налаживается, но в городе по-прежнему существует комендантский час. Ночью на улицах можно встретить только спасателей, которые идут на смену и со смены, да военный, либо милицейский патруль с собаками.
Ещё не было десяти часов, когда я вернулся в лагерь. Наша бригада грелась у костра, - оказалось, что на нашем месте работала другая группа спасателей. и мы остались без дела. Народ в лагере был возбуж-дён. В конце концов все собрались в комнате Пляскина и начали на него наседать с вопросами. Основное, что интересовало всех - это сроки отъезда. Всe были напуганы возможностью попасть в карантин (а его, по слухам, обещали в ближайшие дни), поэтому многие предпочитали немедленный отъезд. О чём шла речь ещё с Пляскиным, - не знаю, так как сразу ушёл из комнаты и при разговоре не присутствовал. Только слышал, что разговор шёл на высоких нотах. Народ предложил Пляскину идти в штаб, чтобы оценить обстановку. До возвращения его нз штаба, все слонялись по лагерю, многие собирали рюкзаки. Вскоре после обеда вернулся Пляскии. и все срочно собрались в музыкальной школе на общее собрание. Он рассказал, что карантин никто не собирается устанавливать, что взрывать завалы будут 26 – 28 декабря. Затем заявил, что принял решение отправить домой всех, кто захочет уехать, обосновывая его тем, что часть людей ехала на две недели, часть не совсем по желанию, часть уже успела заболеть. Остаться должны были только желающие. Сразу решили остаться 7 человек вместе с Пляскиным. Много времени потратил Серёжа на препирательства с шофёром, который тоже хотел уехать. Дискутировалось несколько вариантов, но у Жорика был один ответ: "Я уеду вместе со всеми." Тогда Пляскин заявил, что машина останется, на что Жорик ответил, она числится на нём, и он уедет на машине. Я ещё не принял в тот момент окончательного решения - остаюсь я или уезжаю, но больше склонялся к тому, чтобы осгаться. Встал и предложил Пляскину не отравлять часть коллектива, но назначить точную дату отъезда, допустим, 25-го декабря, ведь всей бригадой мы сделаем больше, чем 7 человек. Пляскин ответил, что не собирается менять своего решения, тем более что коллектив не согласился с таким решением. Тогда я спросил, каким образом Пляскин собирается организовать работу оставшейся группы без сварщиков, а также как он думает добираться домой по завершению работ. Выслушав Сергея, понял, что с ним остаться не смогу. На нём была большая часть вины в сложившейся психологической ситуации, поэтому я не мог поддерживать его авантюрное решение. Неприятно было уезжать, - от нас ждали здесь помощи: днём приходил пожилой мужчина, у которого в завале лежал сын. Он спрашивал: "Ребята, почему вы не вышли на работу?" И нечего было ему сказать. Ещё один товарищ принял решение уехать, поэтому оставались 6 человек с Пляскиным. Быстро были собраны рюкзаки, подписаны ксмандировки. Все уже сидели в автобусе, когда пришёл Сергей: « Я принял решение, что уедут все, но я заявлю, что цель командировки мы не выполнили.» Еще час ушёл на сворачивание лагеря, раздачу продуктов проходящим армянам. Часть продуктов занесли в музыкальную школу. Часа в четыре 20 декабря, с трудом разместившись в автобусе, мы тронулись в обратный путь. Так закончилась наша ленинакавская эпопея.
На этом можно было бы поставить точку. Подавляющее большинство считает, что правильно сделали, что уехали, никаких угрызений совести. Но ведь там от нас ждали помощи! Погибшим всё-равно, но ведь их родственники всё ещё сидели вокруг завалов! И мы не смогли, не захотели войти в их положение, не смогли их понять. Кто же виноват в случавшемся? Да, виновата обстановка. Мы не были в зоне бедствия в первые дни и не видели самого страшного, но обстановка давила на психику. Постоянные подземные толчки, которые пробуждали в душе ужас, - его невозможно описать, нет, не страх, это именно ужас, который сидит в тебе постоянно. Испытав такое, я понял, почему солдаты бегут с поля боя во время атаки противника. Справиться с этим, впервые ощутив, почти невозможно. Очень часто видели: мародёрство, фланирующих по городу сытых армянских мальчиков, бардак и неорганизованность на завалах, использование техники в корыстных целях. Но мы не увидели боли в глазах отцов, матерей, ищущих на завалах детей. И это была главная наша вина. И это беда наша, так как уже в первые дни после землетрясения появились в народе голоса, которые были против помощи армянскому народу. Да, много проблем возникло в связи с землетрясением. Много ещё возникнет. Много паразитов используют сложившуюся ситуацию в корыстных целях. но только прошедшие этот ад могут понять истинные масштабы трагедии, которая обрушилась на армянский народ. И не дай бог ещё кому-то получать такую помощь, которую получали армяне!14 января 1989 года
Фото:
https://yadi.sk/d/2mY77VEd4ROl...
Часть 1
https://cont.ws/@erovn/1152246
Часть 2
https://cont.ws/@erovn/1154474
Оценили 2 человека
3 кармы