Риски новой войны на южных рубежах России стремительно растут

Риски новой войны на южных рубежах России стремительно растут. Чтобы остановить дестабилизацию Средней Азии, нам требуется нарастить политическое влияние с помощью крупных экономических и инфраструктурных проектов.

Вступление России в локальные военные конфликты было неминуемо. Глобальный игрок на мировой арене не может проводить исключительно пацифистскую политику, когда соперники наступают на его национальные интересы либо угрожают государственному суверенитету. Войну на Украине можно считать первым фронтом, который открыл Запад во главе с США, во многом для того, чтобы замедлить интеграционные процессы на постсоветском пространстве и остановить перезагрузку отечественной экономики. Второй фронт Россия выбирала сама, хотя и вынужденно. Разложение Сирии должно было окончательно вытеснить Москву из Ближневосточного региона, а российские бойцы «Исламского государства» (организации, запрещенной в России) вернули бы нам воспоминание о терроризме и северокавказском сепаратизме. Также можно предположить, что, послав военно-воздушный контингент на помощь Башару Асаду, Кремль сыграл на опережение и на время отсрочил другую конфликтную ситуацию на своих южных границах — в странах Средней Азии: Казахстане, Киргизии, Туркменистане, Узбекистане и Таджикистане. С высокой долей вероятности этот регион все равно станет нашим третьим фронтом, хотя еще можно воспользоваться мягкой силой и экономическими рычагами, чтобы затушить тлеющий фитиль.

Повод для войны

Уникальное географическое положение между Китаем и Европой, Россией и побережьем Индийского океана делает Среднюю Азию сильно зависимой от геополитических интересов региональных и мировых держав. Вместо России, которая в бардаке 1990-х мало интересовалась делами бывших братских республик, пришел Китай со своим невероятным капиталом. В Афганистане по соседству обосновались англосаксы с натовскими союзниками. Есть далекоидущие планы и у арабских государств. Регион как будто бы на время выпал из под чьей-либо сферы влияния. И пока он остается «бесхозным», многим выгодно, чтобы Средняя Азия погрузилась в хаос и на некоторое время потеряла стратегическую привлекательность для конкурентов. Это уже хорошо знакомая миру теория «управляемого бардака», реализуемая американцами последние три десятилетия – и в Югославии, и в Ираке, Ливии, Сирии.

Кураторами дестабилизации региона могут стать основные модераторы «арабской весны» — Катар, Саудовская Аравия и Турция. Монархии Персидского залива заинтересованы в усилении суннитского исламизма и ликвидации светских режимов в Средней Азии, кроме того, нелишним будет и простое ослабление соседей и партнеров Ирана. Аравийские королевства легко возьмут на себя финансирование и политическое прикрытие боевых отрядов местной исламской оппозиции. Турция же продолжает выстраивать «большой тюркский мир» в рамках модели «Новой Оттоманской Порты». Пантюркизм как идея объединения тюркоязычных народов довольно популярен во всех государствах Средней Азии, за исключением разве что Таджикистана, который входит в иранскую языковую и культурную семью. Более того, тюркские племена населяют большинство регионов Северного Кавказа, Татарстан и Башкортостан, то есть экспорт турецкого проекта гипотетически способен породить опасные сепаратистские настроения уже в самой России. Даже сложно сказать, что в большей степени угрожает нашим интересам в регионе: идеи исламского радикализма, поддерживаемые Эр-Риядом и Дохой, или идеи пантюркизма, пестуемые Анкарой.

Беда в том, что даже локальная эскалация насилия в регионе довольно быстро выльется в масштабный вооруженный конфликт. Под боком воюющие Афганистан и Сирия, которые немедленно поставят боевиков, «ловцов удачи», религиозных фундаменталистов. Хватает и местных, выброшенных из жизни граждан. Столкновения будут отличаться особенным восточным коварством и жестокостью, так что действия «Правого сектора» на Украине покажутся детским лепетом. Это уже показала война в Таджикистане, которая вспыхнула в начале 1990-х и длилась долгих семь лет. По приблизительным оценкам, тогда погибли около 200 тыс. человек, что превосходит общее количество павших во всех вместе взятых конфликтах на постсоветском пространстве.

Предпосылок для дестабилизации внутриполитической обстановки во всех странах Средней Азии более чем достаточно: это и низкий уровень жизни, и пограничные споры, борьба за водные ресурсы, исламизация.

Особенно взрывоопасная ситуация складывается в треугольнике Узбекистан—Кыргызстан—Таджикистан. До сих пор не демилитированы и не демаркированы 371 км киргизско-узбекской и 471 км таджикско-киргизской границы. Есть спорные таджико-узбекские участки. Уже более десяти лет как Узбекистан вообще заминировал проблемные территории с Таджикистаном и Киргизией. И это не тлеющие конфликты, а вполне реальные. Споры по пограничным вопросам в последнее время все чаще сопровождаются боестолкновениями с применением тяжелой техники и вооружений. Соседи не в состоянии решить как банальные вопросы транзита населения (учитывая множество анклавов на сопредельной территории трех государств), так и договориться о доступе к источникам воды.

Водный вопрос вообще один из ключевых для региона. Дело как в бытовом потреблении, так и в запросах промышленности. Давний спор между Таджикистаном и Киргизией с одной стороны и Узбекистаном с другой по вопросу строительства крупных ГЭС может быть использован третьими сторонами для разжигания войны в регионе. И такое развитие событий уже допустил узбекский президент во время своего визита в Казахстан в сентябре 2012 года.

Все большую популярность в регионе набирают националистические настроения, подчас радикального характера. Причем эта тема тесно переплетена с критикой евразийской интеграции, основного российского проекта в настоящее время. Таких взглядов чаще придерживаются представители культурной интеллигенции и молодежь, которая уже не помнит общего советского прошлого. Опасно, что носители идеологии национального превосходства уже не менее пассионарны, чем радикальные исламисты, а их количество позволяет формировать и политическую повестку.

Скорость, с которой исламизируется население всего региона к югу от российских границ, поражает воображение. Число мечетей в Таджикистане превысило количество общеобразовательных школ — свыше 4 тыс. на 8 млн человек. В 17-миллионном Казахстане зарегистрированы 2228 мечетей, в Узбекистане с населением свыше 30 млн человек функционируют 2050 мечетей, в пятимиллионных Киргизии и Туркменистане — 2200 и 400 мечетей соответственно. Особенно беспокоит ситуация в Ферганской долине, разделенной между Киргизией, Таджикистаном и Узбекистаном. Ее территория составляет менее 5% всего региона, но плотность населения — одна из самых высоких в мире. Для сравнения, если в Средней Азии этот показатель составляет 28,8 человека на квадратный километр, в Ферганской долине — 1150 человек на квадратный километр. За последние 10 лет демографический рост здесь показал 32%. При этом здесь чрезвычайно низкий уровень жизни и особенно заметно влияние исламского радикализма. Даже в советские времена тут активно действовала сеть подпольных медресе и мечетей. В конце 1980-х зародилось Исламское движение Узбекистана (ИДУ), первых последователей обрело движение «Хизб-ут-Тахрир». Сегодня в долине популярны учения салафизма и ваххабизма, активно работают иностранные проповедники и вербовщики. Выходцы из Средней Азии составляют один из самых многочисленных интернациональных контингентов в военных конфликтах по всему миру. Показательно, что в августе прошлого года эмиром «Исламского государства» в провинции Ар-Ракка был назначен уроженец Таджикистана. Не удивительно, что среднеазиатские территории были включены в планируемые границы халифата. Если ИГ продолжит существовать, практическая реализация этого проекта не за горами.

Дороги открыты

В чем непосредственная опасность дестабилизации Средней Азии для России, помимо исключительно геополитических соображений? Прежде всего мы столкнемся с нарастающим потоком беженцев. А в регионе сегодня проживают ни много ни мало 70 млн человек. Сегодня Россия плохо справляется с нелегальной трудовой миграцией, с трудом переваривает сотни тысяч человек, покинувших Донбасс. Взрывной рост численности беженцев из Средней Азии потребует многомиллионных затрат на их обустройство и социализацию, обрушит рынок труда и напряжет сферу межэтнических взаимоотношений. Одновременно в Россию хлынут экстремисты, вербовщики, проповедники, боевики. Велика опасность того, что проснется исламистское подполье на Северном Кавказе и в Поволжье.

Не стоит недооценивать и угрозу непосредственного военного вторжения отрядов Исламского государства в Среднюю Азию. Гипотетически они могут докатиться до российской границы. Казахстан напрасно считают этаким гигантским буфером, способным остановить боевиков на дальних подступах. Представители европейских народностей этой страны просто уедут, поскольку не захотят участвовать в чужой войне. А вот значительное население южных областей, напротив, примкнет к исламским радикалам, особенно в местах компактного проживания узбекской общины. При этом Казахстан – это в основном равнинная территория, по которой комфортно передвигаться «с ветерком», а для контроля оперативных районов достаточно захватить логистические узлы, дороги и транспортные коммуникации. Этакий аналог сирийской пустыни, которую быстрые механизированные отряды ИГ «отъели» у регулярной армии всего за год.

В свою очередь куда более гористые и неприступные соседи Казахстана за минувшее десятилетие невольно растеряли часть стратегических преимуществ, реализовав масштабные инфраструктурные проекты «двойного назначения». Спонсорами при этом выступили страны Запада. К примеру, если раньше Южную Азию с советской Средней Азией связывал лишь один мост через Амударью в районе афгано-узбекской границы, то к настоящему времени построено шесть новых мостов, связывающих Афганистан с Таджикистаном. Четыре из них построены в Горном Бадахшане, через который можно напрямую выходить на Ошскую и Баткентскую области Киргизии, нависающие над самой густонаселенной узбекской частью Ферганской долины.

Афганский город Хохон с таджикским Шуробадом соединяет мост протяженностью 162 метра и грузоподъемностью 30 тонн. Работы оплатила Германия. Другой мост имеет длину 672 метра и ширину 11 метров. Деньги выделили правительства США и Норвегии, проектные и строительные работы провели корпуса американских и итальянских военных инженеров. Мост способен пропускать тяжелую военную технику в два ряда. В северном направлении через Узбекистан вплоть до границы с Казахстаном построены отличные магистральные автодороги, другие мосты большой грузоподъемности и тоннели. Наши военные стратеги должны понимать: с учетом созданной инфраструктуры и новых логистических коридоров среднеазиатские государства больше не являются труднопреодолимым буфером для боевиков из Южной Азии.

По всему выходит, что в случае вероятной скоординированной атаки экстремистов на государства Средней Азии Россия будет вынуждена вмешиваться уже на начальной стадии войны. Не только в рамках союзнических отношений с государствами бывшего советского блока, но и для предотвращения реальной угрозы своей национальной безопасности. Наши южные соседи слишком слабы, чтобы в одиночку справиться с экспансией «Исламского государства». Проблема в том, что сегодня российского влияния в регионе недостаточно для того, чтобы скоординировать усилия местных лидеров в борьбе против исламского экстремизма: слишком велики между ними противоречия, слишком хитры партнеры с Запада и Востока, слишком невесом наш вклад в региональную экономику.

Сотрудничество со вкусом конкуренции

Отсутствие долгоиграющей стратегии взаимоотношений России с государствами Средней Азии практически нивелировало все дипломатические бонусы, которыми Москва располагала в регионе сразу после развала Советского Союза. Пока Москва и Вашингтон «мерялись» количеством своих военных баз в регионе и дипломатическими па на местных светских раутах, Пекин потихоньку наращивал экономическое влияние. Уже в 2008 году товарооборот КНР со среднеазиатской пятеркой превысил российский (см. график), и это несмотря на невероятные суммы денежных переводов трудовых мигрантов домой и дивиденды от наших совместных нефтегазовых проектов. Впрочем, Китай вырывается вперед уже и в сырьевом секторе. В Казахстане на долю китайских компаний приходится четверть нефтедобычи. В Туркмении «Газпром» уступил коллегам из КНР статус главного покупателя местного газа. В итоге сегодня в интеграционные проекты России — Евразийский экономический и Таможенный союзы — Средняя Азия делегировала лишь Казахстан и Киргизию. Остальные страны пока не видят внятной российской стратегии в регионе, которая была бы выгодна всем участникам, а потому не хотят отталкивать других перспективных партнеров и проводят многовекторную политику.

Китайские инвестиции могут оказаться нам на руку лишь в одном случае: если Пекин встанет на защиту своих вложений от исламистской угрозы. Перспективы нового транспортного коридора КНР «Экономический пояс Шелкового пути» напрямую зависят от стабильности государств-транзитеров. При этом сегодня Китай еще предлагает развивать этот проект общими усилиями, но если мы будем терять позиции в регионе, то станем лишь обузой красному дракону. Пусть сегодня это кажется нелепым, но в перспективе 10–15 лет государства Средней Азии способны образовать очень аппетитный потребительский рынок, а главными конкурентами за выход на него являются как раз Россия и Китай. КНР давно это поняла: если раньше основные инвестиции направлялись в сырьевой сектор, то сегодня идут в инфраструктуру, сферу услуг, промышленность, сельское хозяйство. Мы же рискуем упустить выгодный рынок сбыта для нашей промышленности, которая только вышла на рельсы импортозамещения и не способна конкурировать по качеству товаров на западных рынках.

Пока мы даже не способны воспользоваться последними постсоветскими ресурсами для политики «мягкой силы». В Средней Азии еще есть спрос на русский язык и культуру, они востребованы населением и в Киргизиии, и Таджикистане, но там катастрофически не хватает русскоязычных школ и центров. Продуманная нами программа повышения грамотности в молодежной среде решала бы сразу несколько проблем: ориентировала на русский мир, предупреждала социальные катаклизмы, способствовала иному восприятию религиозных догм. В конце концов, 30–40 лет назад в Ташкенте или Душанбе и речи не шло о противопоставлении европейского склада жизни и мусульманских традиций. Советский рецепт сосуществования ислама и светского государства изучается по поваренным книгам русской культуры.

Инструменты влияния

От мягкой силы — к энергии капитала. Прежде чем наращивать российские инвестиции в Среднюю Азию, необходимо понимать: ключевым ресурсом региона являются не нефть и газ, а вода. Контроль за водными ресурсами даст возможность выстроить оптимальную систему взаимоотношений между государствами региона. Для начала стоит нарастить российское участие в гидроэнергетике Таджикистана и Киргизии. В связке они способны стать «энергетическим кулаком региона». Таджикистан, скажем, может за год выработать до 527 млрд квтч электроэнергии при общей установленной мощности гидроэлектростанций в 4070 МВт., однако на сегодняшний день используется всего до 5% этого потенциала. Гидроэнергетический потенциал Киргизии составляет от 140 до 160 млрд кВт·ч в год, и он также освоен лишь на 10%. Развитию этих отраслей препятствуют соседи: Узбекистан и Туркменистан опасаются, что при активном заборе воды ее не хватит для нужд сельского хозяйства и главным образом для выращивания монокультуры — хлопка.

И здесь было бы нелишним воспользоваться определенным политическим авторитетом России в регионе. Например, с помощью инструментов ЕАЭС, куда уже входит Киргизия и где в перспективе может оказаться Таджикистан. Россия могла бы поддержать естественное стремление этих стран развивать свою гидроэнергетическую отрасль посредством вхождения в уставной капитал инфраструктурных проектов. А их обеспокоенным соседям гарантировать бесперебойную поставку воды в рамках согласованных квот. Таким образом, Бишкек и Душанбе получат дешевую энергию для развития смежных отраслей экономики, связанных с выпуском продукции высокой добавленной стоимости и развитием горнорудной промышленности. Москва останется арбитром, гарантирующим чистоту сделки.

Стратегический интерес для российского государства и бизнеса в частности, представляет инвестирование отечественного капитала в развитие контролируемой сырьевой и перерабатывающей базы региона. Легкая и пищевая промышленности в перспективе должны стать локомотивами экономического восстановления Средней Азии. Особая надежда на традиционный хлопок. Здесь все прекрасно понимают, что переработка хлопка-сырца с созданием производств полного цикла (от производства волокна до выпуска готовой продукции) выгоднее банальной продажи сырья. Международный опыт свидетельствует о том, что совокупный доход от экспорта готовой текстильной продукции в 13 раз превышает доход от экспорта хлопкового сырья. А на примере Китая известно, что одновременное развитие текстильного, химического, швейного и ряда машиностроительных секторов способно в 50 раз увеличить трудовую занятость населения в пересчете на единицу переработки условного текстильного сырья. И такие цели вкупе с мерами поддержки законодательного и финансового характера давно взяты на вооружение среднеазиатскими государствами. Не хватает технологий, компетенций и инвестиций, которыми могут поделиться не китайские, а наши предприниматели при активной поддержке торгпредств. Можно поставить и более амбициозную задачу: проведение скоординированной межгосударственной политики России и стран Средней Азии поспособствует успешному развитию текстильного комплекса стран ЕАЭС, появлению общего текстильного рынка, что в конечном счете защитит российских производителей от конкуренции с китайскими и индийскими конкурентами.

Из Сибири к Индийскому океану

Наконец, России должен быть интересен и геополитически важен транзитный потенциал региона. В данном контексте весьма кстати идут переговоры о сопряжении возможностей ЕАЭС и китайского Шелкового пути. Беспрецедентный по масштабам инфраструктурный проект должен обеспечить транспортный коридор из Китая в Европу через Среднюю Азию и Кавказ, что приведет к значительному удешевлению стоимости доставки товаров из Поднебесной в Старый Свет. Уже сегодня Пекин строит железные дороги в сторону запада через Кашгар и Памир, перекладывает и расширяет автомобильные магистрали, инвестирует в организацию службы транспортировки и доставки товаров. Для реализации проекта учрежден $40-миллиардный Фонд Шелкового пути, а также $100-миллиардный Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ).

Россия в этом банке является третьим крупным держателем акций и просто не имеет права оставаться без собственных знаковых инициатив. Таковой может стать прокладка нового железнодорожного маршрута из Сибири через территорию Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Афганистана до пакистанского порта Гвадар на побережье Индийского океана. Конечная точка выбрана не случайно: глубоководный порт Гвадар имеет уникальное географическое положение. Он расположен в непосредственной близости от входа в Персидский залив всего в 18 милях от Дубая. Это кратчайший маршрут из России на побережье Индийского океана. Для нас этот железнодорожный путь интересен с точки зрения стимулирования товарооборота между странами ЕАЭС с одной стороны и Индией, Ближним и Средним Востоком, Юго-Восточной Азией с другой. Китай же заинтересован в удобном маршруте для транспортировки энергоресурсов и минерального сырья из стран Ближнего Востока и Африканского континента. Если из-за мелководья в других портах залива (в Карачи или Дубае) груз приходится перегружать на малые транспортные средства, то в Гвадаре эта проблема решена полностью: фарватер настолько глубок, что крупнотоннажные корабли могут свободно подходить к причалу. Кроме того, Гвадар — это ближайший океанский порт для Казахстана. Через Афганистан до Алма-Аты всего 2500 км

России важно настоять на принципиальных условиях при реализации этого проекта. Прописать эксплуатацию газотурбовозов (локомотивов с газотурбинным двигателем) отечественного производства, а также использовать российскую колею (1520 см) по всему маршруту. Это вряд ли вызовет серьезные возражения в странах Средней Азии и ЕАЭС, поскольку они уже обладают такой инфраструктурой. Магистраль необходимо спроектировать вдоль густонаселенных пунктов, обеспечивающих интенсивный грузо- и пассажиропоток, с учетом запланированных и имеющихся гидроэнергетических объектов в Средней Азии, перспективных месторождений полезных ископаемых, стоимость которых непременно возрастет после реализации проекта.

Скажем, по этому маршруту совместно с Ашхабадом можно экспортировать СПГ из туркменских месторождений газа. Это полностью укладывается в логику недавно подписанного межправительственного соглашения между Россией и Пакистаном о строительстве к 2020 году газопровода мощностью 12,4 млрд кубометров от портового города Карачи до Лахора на севере страны (см. карту). Газ до Карачи предположительно пойдет из Катара и жизненно необходим для пакистанской экономики. Мы же можем предложить альтернативу, выступив оператором доставки туркменского сжиженного газа до порта Гвадар. Уже в порту мы имеем веер возможностей: либо морским путем отправить на экспорт по региону, либо продать пакистанцам, закачав в другую трубу. Китай уже строит ветку Гвадар—Навабшах, которую в дальнейшем состыкуют как раз с тем газопроводом, который строит (и выступает концессионером) «дочка» российской компании «Ростех» — «РТ — Глобальные ресурсы». Гипотетически, такая схема могла бы стать альтернативой нереализованному ТАПИ.

Проект «Гвадар» объединит четыре государства ЕАЭС единой железнодорожной веткой, сопряжет логистические потоки между Южной Азией и Сибирью (что пригодится при расширении рынка), впервые в истории проложит первую трансафганскую железную дорогу. Если же основной маршрут китайского Шелкового пути пойдет в обход нашей территории, Сибирь окажется в стороне от важнейшего торгового моста между востоком и западом. Россия должна выступить инициатором, оператором и гарантом безопасности проекта — это серьезно упрочит наш вес в регионе.

Конечно, придется договариваться с афганскими талибами. Однако следует понимать, что эти племена вполне договороспособны, весьма далеки от махрового радикального экстремизма Исламского государства и представляют скорее националистические, а не религиозные движения. Более того, замирение и успокоение всего Афганистана лежит исключительно в плоскости диалога с талибами. Если мы хотим мира на южных границах, нам в любом случае придется рано или поздно начинать этот разговор. Подвести под него еще и экономические дивиденды от масштабного инфраструктурного проекта будет весьма кстати. 

ИНТЕРПОЛИТ