Хорошо летом в лесу. Воздух напоен дурманящими ароматами хвои, грибов и земляники. Солнечными брызгами щедро осыпано зеленое буйство красок: березовой листвы, изумруда рябинового подлеска, яркими кончиками сосновых лап и угрюмой темени ельника.
Под ним тихо шелестит муравейник, кипит работа, остановиться даже на миг нельзя никак. А вот чем-то озабоченный шмель, громко гудя, совершает безумные виражи вокруг кивающего головой колокольчика. Шепот листьев и заливистое пение малиновки дополняет мелодичное журчание родника, ручеек от которого старательно пробивает себе дорогу куда-то вглубь леса.
Вода. Чистая, свежая, холодная. Что может быть вкуснее! Разве что кусок черствого хлеба. Но Иван был рад и такому подарку. Наконец-то можно утолить жажду, терзавшую вот уже который день. Напившись и с наслаждением ополоснув лицо, он закурил.
Что происходит? Это и есть обещанная «война малой кровью на чужой территории»? Куда исчезли наши самолеты и танки? Где командование? Почему он, сержант, каким-то чудом выживший в том аду, который творился на границе, оказался самым старшим по званию среди трех десятков измученных и растерянных бойцов? Эти вопросы появились уже в первый день.
Ответов не было, как и приказов. Поэтому они воевали на свой страх и риск, то закрепившись на какой-то высотке, то удерживая хутор. Переходили в безумные контратаки и собирали с убитых оружие и боеприпасы. Сражались, как могли. Теряя людей и отступая.
Иван вспомнил последний бой. Когда патронов не осталось, он отдал приказ – уходить и прорываться поодиночке. Глядишь, кому-то и повезет. Это было не малодушием, а трезвым расчётом грамотного командира, понимавшего, что если пехоту ещё можно душить голыми руками, то танки – нет.
Он отступал последним и видел, с какой яростью бронированные коробки утюжили их жалкий окоп. Сержант усмехнулся, представив лица немцев, когда те увидят, что никого нет, даже убитых (ребят похоронили в лесу).
Может, подумают, что против них воюют духи? А что? Это вам не по Парижу гулять. Здесь всё может случиться: ромашка выстрелит, кочка луговая лицо разобьёт, а то и прилетит бабка Ежка на Змее Горыныче, да как шарахнет из трех голов.
Иван рассмеялся. Придет же в голову такая ерунда.
- Конечно, ерунда, Горыныч себя оседлать не даст, - неожиданно раздалось сзади.
Сержант резко обернулся и замер.
- Смотри, Виссарионыч, какие нонче богатыри пугливые пошли. У самого кулаки пудовые, косая сажень в плечах, а шарахается, как девица малая.
От мягкого голоса на минуту Иван забыл о войне и вновь оказался босоногим сорванцом, сидящим на коленях у деда и с замиранием сердца слушающим сказки о бабе Яге и Змее Горыныче, Кощее бессмертном и Добрыне Никитиче.
- Мяв.
- И то правда, а я иду по водицу, слышу, вроде говорит кто-то, думала, опять Леший за старое взялся и русалку в кусты заманил, али Водяной с Болотником бражничают, от жен схоронившись, а тут…
- Мяв.
- Видать, сильно испужался - то, молчит, вот как ты, Виссарионыч, когда сметанку из погреба воруешь.
Ивану показалось, что третий «мяв» был каким-то смущенным.
- Здравствуйте, - наконец выдавил из себя сержант, широко открытыми глазами глядя на неожиданных визитеров.
Перед ним, опираясь на гнутую клюку и улыбаясь, стояла сухонькая древняя старушка с горбатым носом и гордо торчавшим клыком, надо полагать, единственным. А рядом с самым серьёзным выражением на морде гордо восседал огромный черный кот, размером с добрую овчарку.
- И ты здрав будь, воин, - улыбнулась бабка, - как звать-то тебя?
- Иван, а Вас?
- Ванюша, значит, хорошее имя. Меня люди Ягой кличут, слыхал поди, - она неожиданно залихватски подмигнула.
- Из сказки, Вы серьёзно? Да ну, разыгрываете, - сержант понимал, что его не обманывают, но разве можно поверить в невозможное, хотя, по правде говоря, очень хотелось.
- Из нее самой, - кивнула старушка.
- Мяв, - обиженно подал голос черный красавец.
- Прости, родимый, - засуетилась Яга, - запамятовала тебя воину представить. Это Виссарионыч мой, кот породы редкой, ума недюжинного, сообразительности лисьей, нахальства воробьиного, а доброты – немерянной.
- Мяв, - пушистый хвост смущенно мотнул несколько раз.
- Очень приятно, - улыбнулся Иван.
- Куда путь держишь, молодец, вижу, смурной ты какой-то.
- А чему радоваться, отступаю я, к своим думаю прорваться, - смущенно ответил сержант, - патронов нет, только вот граната одна осталась, а с ней много не навоюешь.
Иван достал из подсумка «лимонку».
- Неча стыдиться-то, - строго поправила Яга, - виданное ли дело, одному против рати несметной да с камнем идти.
Старушка явно не понимала, что в руках Ивана, но он решил не объяснять, тем более пока они беседовали, Виссарионыч деловито набрал воды и требовательно мявкнул.
- Вот что, солдатик, - бабка решительно стукнула по земле клюкой, - донеси до избушки, отдохнешь у меня немного, покормлю дорого гостя, а там и думу думать будем, как тебе помочь. Поди, давно не ел.
- Дня три точно, - согласился Иван и, подхватив ведра, добавил, - показывайте дорогу, товарищ Яга, кстати, а как Вас по отчеству?
- Елисеева я, - зарделась старушка, - пойдем.
Глядя на неспешно шагающего впереди Виссарионыча, сержант спросил:
- Вы говорили, что Горыныча оседлать нельзя, а почему?
- Знамо дело, почему, - хмыкнула Яга, - Калистратушка никому не дозволит себе на шею сесть.
- Калистратушка? – от неожиданности Иван споткнулся и чуть не расплескал воду, - Вы о ком?
- Эх, молодежь, - снисходительно улыбнулась старушка, - змея Горынычем – то по батюшке кличут, а наречен он Калистратом.
- В сказках про это не говорилось, - удивленно протянул сержант, - насколько я помню, змей похитил девицу, а Добрыня победил его в страшном бою, освободив пленницу.
- Врут сказки, – неожиданно смутилась Яга, - не так все было, и змеюшка не виноват.
- А кто, - Иван на всякий случай замедлил шаг.
- Бражка, - твердо отчеканила Елисеевна, - малиновая, давай передохнем маленько, Ванюша, стара я уж по лесам бегать.
Присев на пенек, Яга вздохнула и зачем-то пару раз взмахнула клюкой.
Сержант аккуратно поставил ведра и, набив самокрутку, закурил, глядя на пень. Старый и кривой, весь в зелени мха и серебре лишайников, он пах прелью, истлевшей листвой и землей. Иван видел, как вокруг снует, спешит по делам или неторопливо переставляет тонкие лапки насекомая живность.
Все происходящее – просто сон, это очевидно. Он сейчас лежит возле родника и видит сказку, самую настоящую добрую сказку, в которой нет войны, нет крови и смерти, а есть тихий лес, муравьи, где-то вверху верещащая белка, фольклорная баба Яга и её неизменный спутник…
- Мяв.
Иван вздрогнул.
- Спишь что ль, - укоризненно буркнула старушка, - видать, сильно устал ты, солдатик. Так вот я спрашиваю, рассказать?
- Простите, пожалуйста, - сержант явно смутился, - просто здесь так спокойно и тихо, что забылся на минуту. Конечно, расскажите.
Он присел перед Ягой и опять вернулся в босоногое детство.
- Оно ведь как на самом деле было-то, - начала бабка, - Калистрат, Горыныч то бишь, людям завсегда помогал, ну там, по делам слетать, али поле вспахать. За то чтили его и, что греха таить, наливали частенько. Раз помогал змеюшка лес рубленый перенести Добрыне Никитичу. Богатырь надумал жениться и дом строил, чтобы суженую после свадебки в светлицу новую ввести. За день намаялись, страх. Ну а вечером дорогого гостя за стол усадили. Выкатил хозяин бочонок браги, на малине настоянной. Мужики носы поворотили. Дескать, для девок питье, и медом пенным разговелись. А Горыныч – то возьми и распробуй, да так, что в три горла бочонок и вылакал. Добрыня сам уже хороший был, возьми и пристань, а что тебя все по батюшке кличут, неужто имени нет. Первая голова спьяну и ответь – как нет, есть, только говорить не буду.
Тут все уговаривать стали – скажи да скажи. Вот Горыныч и сказал.
Бабка замолчала.
- И, что дальше? – Иван, как маленький ребенок, открыв рот, смотрел на Ягу.
- Всё, - удивленно ответила старушка, - неужто не понял.
- Нет, - честно признался сержант.
- Эх, голова два уха, - улыбнулась Яга, - ну сам подумай, выпимши, три головы?
Иван недоуменно пожал плечами:
- Сдаюсь.
- Ванюша, Ванюша, - бабка ласково потрепала голову бойца, - имя Калистрат и трезвый не каждый выговорит, а тут три головы пьяных разом сказать пытались. В общем, услыхали люди вокруг «Едреня феня». Добрыне так понравилось, что полночи орал на всю деревню «Едреня Феня Горыныч, Едреня Фена Горыныч». А Калистратушка, не будь дурак, в ответ его Ноздрыней Дубинычем окрестил. В общем, повздорили крепко.
- А про девицу и битву правда? - сержант весь превратился в слух.
- Истинная, - кивнула головой Яга,- Добрыня великим воином был, о подвигах его сказки слагали и песни пели, а вот с Горынычем неувязочка вышла. Как дом сладил Никитич, то и женился вскоре. Дело молодое, однажды поссорился он с зазнобушкой своей, да так крепко, что супруга решила к маме уехать, пока муженек не остынет.
Вот, слезами умывшись, вышла поутру девица на дорогу, теща-то на хуторе жила у леса, от соседней деревни версты две. Путь неблизкий, а тут Калистратушка мимо пролетал. Отчего ж и не помочь-то, подкинул до порога отчего, жалко что ли. А на следующий день Добрыня уже дверь избы ломал и кричал, дескать, мама дорогая, верни дочь мужу законному. Теща не промах была, да кочергой так зятя своего воспитала, что пришлось в дом заносить примочки ставить.
-А, а Горыныч?
- Так он и помог. Выпили мировую, обиды простили друг другу, пожали руки, и пообещал Калистратушка выручить. В деревне все видали, как змей девицу нес и как богатырь её вызволять ушёл. А что на хуторе творилось, никто не ведал. Потому и пустил слух Горыныч, будто раны у молодца от зубов его, в битве страшной полученные. Ибо хотел змей в плену держать жену Добрыни, в отместку за "едреню феню", да не обломилось.
Иван от неожиданности вздрогнул.
- Как вы сказали?
- Мяв? – поддержал бойца не меньше пораженный услышанным Виссарионыч.
- Что сказала? - не поняла Яга.
- Обломилось, - уточнил сержант.
- Ах, вот ты о чем, - старушка рассмеялась, - это я у Горыныча научилась. Сама-то целыми днями в избушке своей обитаю, да по полянке хаживаю, за водицей с Виссарионычем и то нечасто выходим, а Калистрат по свету летает, слушает, вот и набирается слов новых диковинных. Пойдем что ль?
- Елисеевна, а как вы здесь живете, - Иван чувствовал себя мальчишкой, которому первый раз доверили помочь в ремонте мотоцикла. Было одновременно страшно, необычно и безумно интересно.
- Да по-тихому, - начала рассказ Яга…
Кот, неторопливо перебирал лапами впереди, а Иван, стараясь не расплескать воду, шел и слушал.
О том, как повезло с Домовым, старательным, работящим помощником, «а то ить куда мне старой со всем управиться».
И гостях, периодически забегающих – заходящих – залетающих – заползающих в избушку. «Каждый ведь с подарочком, чтобы бабушку уважить, а мне приятсвенно».
Как Горыныч пролетал вечером мимо церквушки и «заприметил мужичков лихих мерзопакостных, в замке ковырявшихся». Понял змей, что хотят они ограбить «место святое, дабы на зелье хмельное копеечек получить». И как «Калистратушка беседу с ними провел нравоучительную, задницы подпалив самую малость». С тех пор неудавшиеся воришки капли в рот не берут и «служат батюшке, за порядком смотрят, забор отремонтировали, стены красят, а Горыныч полюбил притаиться за стенкой и слушать проповеди, уж больно душевно отец святой их читает».
О гусях – лебедях, которые, не похищали детей, а наоборот возвращали сорванцов домой и больно щипали нерадивых мамаш, забывавших, что детишек малолетних нельзя оставлять без присмотра. Но «разве кто из этих дурёх непутевых сподобится вину свою признать, вот и придумали они сказку неправдивую о птичках заботливых».
Скрипучий, но мелодичный голос старушки слушал весь лес. Белка грызла орешки, боясь случайно хрустнуть скорлупой, огромный майский жук, крадучись, на цыпочках пробежал мимо и только потом, натужно гудя, снова взлетел.
Даже ветер притих, чтобы не пропустить ни слова из невероятной истории о том, как Горыныч заметил посреди болота крохотный островок и просил у Водяного разрешения пользоваться иногда «запасным аэродромом на случай форсмажорных обстоятельств, возникающих в ходе резкого изменения погодных условий, приводящих к появлению зон турбулентности и, как следствие, легкому травматизму. Данное обстоятельство способно спровоцировать экспоненциальное снижение подъемной силы крыльев, а это грозит крушением воздушного судна, что, учитывая его боевую мощь, чревато разрушительнейшими последствиями для окружающей среды, которые могут выражаться как в глобальном изменении климата, так и в несезонном выпадении осадков, например, лягушек в зимний день».
- И ведь говорит слова вроде знакомые, стервец, а ничего непонятно. Вот Водяной и отказал в просьбе, решив, что Калистратушка послал его по матери. Опосля хозяин водный ко мне приходил за отваром целебным, ибо от речи той голова у него разболелась.
А Горыныч сильно обиделся и решил отомстить по интели,по интили, а, по интелихентному. Мол, коли не понимаешь ты, водомерка, языка современного, будет тебе язык древний. Собрал он хухликов, то бишь чертиков речных да болотных, и учил их неделю чему-то.
Потом Водяной сам уговаривал змеюшку:
- Забери этот островок себе, хоть под «еродром» диковинный, хоть под палаты каменные, а хошь – сожги его, только пусть заткнутся воспитанники твои, ибо моченьки нету кожный день слушать, как мелочь хулиганистая орет.
Ведь хухлики-то, Калистратушкой обученные, цельными днями верещали на бережке:
- Кто на ближнего соседушку овощ огородный, корнеплод всезнающий, положимши и в дозволении посадки аварийной отказамши, тот есмь символ плодородия языческого у зверя, моржом званого, и надобно тому всяко зверско глумление учинити, в тыл бабий дебелый посылати, мужиком девкообразным называти, дабы рыло его некошерно искривилося. Аще и се не споможе, то слово оному срамное изречи, чудаком на букву «м» назвати и перст серединный показати.
- Я смотрю, Калистрат Горыныч, у вас самый прогрессивный и образованный, - подавив вырывавшийся хохот, сказал Иван.
- А то, - охотно подтвердила Яга, - вот ты, Ванюша, гляжу, молодец властью облеченный?
Сухонький пальчик указал на воротник гимнастерки:
- Знаки воеводы небось?
- Да ну, - улыбнулся сержант, - какой я воевода, бабушка, это петлицы обычные, цвет зеленый, потому что пограничник.
- А треугольнички для чего, - не унималась Яга.
- Звание показывают, я командиром отделения был, десятником, по-вашему, - быстро уточнил Иван.
- Всё одно богатырь ты грамотный, вот и объясни бабушке темной, до трех на пальцах считающей, слова иноземные. Давеча змеюшка прилетел и орет:
- Мать, наливай фронтовые, я двух худых завалил, хотели наших ишачков в штопор отправить.
- Я налить-то налила, а сама думаю, что это за недокормыши такие диковинные, коих валить аки лес надобно, да из каких краев ишачки на земле нашей взялися, которым лиходеи тощие штопором грозили.
Уже с немалым трудом справившись с приступом смеха, сержант выдохнул и ответил:
- Ишачки – это И-16, истребители наши, птицы железные, а худые, их еще мессерами называют, мессершмиты то есть, - истребители вражеские, немецкие. Видно, ребята летели с задания, а ни снарядов, ни патронов не осталось, может, подбитые вдобавок, вот и подкараулили их.
- Значит, не зря бочонок выставила, - довольно улыбнулась Яга, - спас души воинов наших поднебесных.
- Не зря, - кивнул Иван, и добавил, - за такое орден полагается. А Горыныч рассказывал, как бой проходил?
- Знамо дело, да только я не поняла ничего, вроде и хвалить его надобно, а в голове каша от форсажей, парашютов и эрэсов, которых не было, а то наши летуны натянули бы мессеров по самый вечер добрый в позиции березки сломанной.
- Ого, - искренне удивился сержант, изо всех сил стараясь откровенно не рассмеяться, - оказывается, вы все помните?
- А ты что ж, совсем меня за старушку беспамятную держишь, - усмехнулась Яга, - память у меня ещё ого-го.
- Расскажите про бой, пожалуйста, - поддержанный мявом Виссарионыча, попросил Иван. Ему было безумно интересно услышать, что такого сделал сказочный Горыныч, чтобы отправились в последний полет немецкие истребители.
- Ну, коли интересно, слушай, как он мне говорил, - и, немного прикрыв глаза, старушка начала рассказ.
- Мать, я ж законов-то наших не нарушаю, никому не показался, летел на запасной аэродром, братии своей мелкой на пробу шнапс трофейный доставить обещался (спасибо овиннику, спер у вражин, а ночью вынес из амбара, ниче, не подохнут без пойла своего рыла иноземные).
Версты две оставалось, гляжу – наши ишачки летят. Первый дымит слегка и еле движется, видно, что подбитый, а второй его охраняет. Молодец, думаю, не бросил друга. Порадовался за них, а тут – мать честна, худые, сразу два.
Падальщики трусливые, в бою честном побоялись ратиться, так раненых добить решили. Вздохнул я тяжко, эх, прощевай шнапс трофейный, с ящиком в лапах не помочь мне воинам поднебесным. Ничего, мелкота трезвой побудет, да и Водяному спокойнее. Пока я от водки-то избавлялся, диспозиция изменилась, раненый ишачок тихохонько далее подымил, а вот второй, мыслю, жизнь за друга положить надумал и к атаке изготовился.
Э нет, думаю, рано тебе помирать, воин. Развернул я самолет его аккуратненько и подтолкнул, а он, вот же упрямый, из крыльев вырвался, петлю сделал и назад. Что ж ты к смертушке сам просишься, голова твоя еловая, земле нашей такие храбрецы живыми нужны. Повернул его опять да дунул посильнее и подтолкнул еще раз, лети к своим, дескать, а я уж тут сам повеселюсь. Кажись, понял меня герой небесный, а я завертел хвостом и давай высоту набирать.
Мессеры-то уже газы пущать начали, задымили то бишь. Эге, думаю, поди двигателя перевели на форсированный режим для сближения и атаки. Где ж такое видано – двое против одного, и знают же, гады, что ни эрэсов у нашего, ни иного боезапаса не осталось.
Стыда нет и совести у плодоножек иноземных, ведь уже на курс выходят, паренька нашего догонять собрались, потом зажмут в клещи и все, «прощай, гармонь любимая, никто не узнает, где могилка моя».
Только не бывать этому, ой ты, гой еси, забава молодецкая. Выбрал левого мессера, больно наглый, все виражи закручивал, так дымил, я аж расчихался. Взял его крыльями и тюююююююююю, запустил самолётик. Сразу детство шаловливое вспомнил, когда тятенька мне еропланы из листиков мастерил. Хорошо пошел ворог в высь небесную, я за ним, глядь – а летчик уже катапульту собрался включить.
Куда ж ты, родимый, да без моего благословения. Присел я на кабинку, передохнуть, запыхался махину эту толкать. Чую, тюк мне под хвост, ага сработала эвакуация экстренная, да не так, как хотелось нехристю. Заглянул – у летчика глаза на переносице, знатно маковкой-то приложился, но дышит, кажись. Забавы ради я мессера по крылышку шмякнул хвостом. А потом ещё разик и ещё, он ить так вертится забавно, чисто игрушка детская, юлой именуемая. Хорошо раскрутил, немец в кабине, как жук в коробке болтается и верещит чего-то. Благодарил, наверное, что вернул его к сознанию. Поиграл я минутки две, а потом пнул худого под хвост и молвил вслед «лети лети, лепесток, через запад на восток». Красиво в штопор вошел, полюбовался я на это минуту - другую. И тут меня как обухом по колокольчикам молодецким стукнуло.
Батюшки, а где второй? Он же в стороне держался. Гляжу – улепетывает, басурман. Эх, думаю, была не была, первая и третья головы развелись в стороны, вторую вперед, делаю резкий с предельной перегрузкой левый боевой разворот для выхода на встречный курс. Заканчиваю маневр на высоте с половину версты, крылья растопырил, да как сделаю второй боевой разворот.
Чую – прямо надо мной друг любезный. Я ему в брюхо с трех голов так жахнул, что летчик из кабины сам выскочил, припекло, видать, седалище. Самолет вниз закувыркался, а этот хмырь уже на стропах повис.
И так мне вдруг обидно стало, подумал, вот прилечу, а хухлички ко мне прибегут с глазоньками красными, вопрошать станут «принес ли чего горячительного для сугреву, отвечай, ящерица трехголовая». А мне и сказать – то нечего. Заныло сердечко ретивое, и не заметил, как видимым стал для немца. Тот гляделки свои вылупил, и затих.
Но я-то динозавр приличный, хоть и кличут некоторые птицей – мутантом или пресмыкающимся с гиперактивной системой регенерации тканей, поздоровался вежливо и спрашиваю: «Тепло ли тебе молодец, тепло ли тебе красный». Слышу – вроде шепчет чего-то.
Что ж ты, говорю, дурилка, стишок мне рассказываешь, чай, не Дед Мороз со Снегурочкой, подарочка не дам. Громко спросил, испужал, наверное. Обмер бедолага и так запах, так запах, как самогонка у кикиморы.
Кстати, мать, ты проверь популяцию мухоморов. Чует мое сердце, что эта выдра болотная их в питье хмельное добавляет, а мы ведь боремся за звание леса экологически чистых продуктов. И какая будет экология, если химию грибную пользовать станут, это ж сплошные канцерогены.
- Ванечка?
Но Иван, ничего не слыша, уперся головой в старую ель и плакал, захлебываясь от хохота, рядом исступленно колотил лапой по земле Виссарионыч. Смеялось все: ветер, старый пень, деревья, трава, мелко тряслась прошлогодняя хвоя, даже вернувшийся послушать майский жук тоненько хихикал, изредка всхрюкивая.
- Ваня? – удивленно переспросила Яга.
- Простите, пожалуйста, - кое как справившись с собой и вытерев слезы, просипел Иван, - я такого рассказа никогда не слышал.
- Растолкуешь? - не унималась старушка, - тоже посмеяться хочу.
- Конечно, тем более, что идти нам ещё долго, наверное, - улыбнулся сержант.
- Не прав ты, солдатик, мы уже пришли.
- Мяв, - согласился с хозяйкой кот.
- Добро пожаловать, гость дорогой, - Яга раздвинула кусты, открывая полянку.
Пораженный Иван замер, затем, с трудом прокашлявшись, прошептал:
- И правда, врут сказки.
Яркое солнце щедро освещало крохотный пятачок земли, окруженный со всех сторон огромными вековыми елями. А в центре стояла известная нам всем с малолетства избушка на курьих ножках. Но какая!
Окна, ставни, пояса, подзоры, спуски с крыши, даже завалинка щеголяли невероятной затейливостью резных узоров. Здесь были и Горыныч с Водяным, и Леший в обнимку с Русалкой, и озабоченный чем-то Домовой, копошащийся с веником. Кощей Бессмертный, подмигивая, подбрасывал монету, к которой, играючи, тянул лапу Виссарионыч. Вот и сама Яга, сидя в ступе, облетает окрестности, а на метле, ехидно улыбаясь, повисли неугомонные хухлики.
Даже крыльцо было изукрашено резьбой, чарующей глаз былинными героями, птицами, зверями, змеями и лягушками, цветами и деревьями. Начищенные курьи ноги сияли так, словно над ними неделю трудился батальон солдат, готовящихся к инспекции оооочень большого начальства.
От избушки веяло теплом гостеприимства, домашним уютом, красотой и… детством. Да, именно детством, добрым, открытым, непосредственным, озорным, щедро наполненным бабушкиными сказками, пахучим медом и парным молоком.
- Мяв? - вывел из задумчивости Виссарионыч.
- Ты прав, дружище, - согласился Иван, - от такой красоты глаза отвести невозможно. Елисеевна, а…
- Чтоб эти, как их, туристы не замучили, и сочинили мы сказку о страшной избушке и злобной бабке, - предваряя вопрос, ответила старушка, - Горыныч баил, больно уж надоедливое племя. Бегают, кричат, визжат, трогают все руками немытыми. А я в возрасте почтенном, мне покой нужен. Поставь ведра здесь. Умаялся поди, Ванюша, Ванюша, опять спишь что ль?
Сержант, не отрываясь, смотрел вверх. Над дверью ухмылялись три отполированных до зеркального блеска черепа. А под ними висел огромный старый топор с потемневшим от времени топорищем.
- Они, они настоящие?
- Кто, где, не пугай бабушку, - неожиданно засуетилась Яга, - тьфу ты, охламон, я уж подумала, опять паразиты какие появились. А это подарок.
- Горыныча? – догадался Иван.
- Его самого, - кивнула Яга, - давно дело было, летал змеюшка в края северные, помогал плотнику известному Нестору строить церковь деревянную в Кижах. Ох и золоторукий человек был, только топором и без единого гвоздя красоту неземную создал. В благодарность мастер предложил Горынычу из дерева, что тот прикажет, вырезать. Вот Калистратушка и учудил.
- Мы с Виссарионычем по воду пошли, вертаемся – батюшки – светы, а над дверью уже прибито и так, что не оторвать. Не пужайся, Елисеевна, говорит, это подарок тебе, из Кижей святых, от любопытного глаза защита. И назвал он черепушки-то эти чудно, как-то, махнитики, говорит.
- Значит, топор?- уже зная ответ, спросил сержант.
- Нестора, - кивнула Яга, - он, когда совсем старый стал, духам лесным его отдал, наказал мне передать, чтобы и после смерти мастерство живым оставалось. Люди завистливые баили, что плотник топор в озеро выбросил, дабы никто красоты, Кижам подобной, создать не смел, да только враки это. Коль руки золотые, то и душа светлая, а рази ж такой человек инструмент зазря губить будет?
- Мяв, - согласился Виссарионыч.
- А ваша избушка, - догадался Иван.
- Истинно, - кивнула Яга, - топором, в котором живет мастерство Нестора – плотника великого, изукрашена. Как только мы с Виссарионычем по делам, сразу за работу принимается. Что ж мы на улице то стоим, заходи в дом, гость дорогой.
Кот по-хозяйски открыл дверь и с поклоном пропустил хозяйку и сержанта, который уже понимал, что увидит не описанные в сказках ужасы а…
Умопомрачительную чистоту. Пол и посуда блестели, небольшая кровать была укрыта вязаными кружевами. Окна сверкали так, что было больно глазам. На стенах с любовью были развешены расшитые разноцветными нитями полотенца. Печь сияла белизной, огромный сундук, притаившийся в углу – невероятным переплетением резных и кованых узоров. А на нём, заботливо укрытая, поблескивала… гармонь.
- Прошу к столу, воин.
Благоразумно решив, что Яга сама расскажет историю появления инструмента, Иван присел.
Старушка, словно забыв о возрасте, порхала, как бабочка, выставляя угощения.
- Елисеевна, у вас тут и ферма с пасекой свои? – сержант во все глаза смотрел на крынку свежего молока, миску с душистым медом, теплый ароматный хлеб, дымящуюся картошку в чугунке, вареные яйца и стрелки свежего лука.
- Ты кушай, милок, кушай, - бабка присела и несколько минут, украдкой вытирая слезы, смотрела, как изголодавшийся воин жадно набросился на еду.
- Куда уж мне хозяйство держать, это Домовые, чтоб им не чихалось, труженики домашние, бабушку радуют. Благодарят за защиту.
Иван вопросительно промычал набитым ртом.
- Ты, Ванюша, ешь, не отвлекайся, а я рассказывать буду. Война как пришла, побежали люди - старики, бабы, да дети малые - от ворога лютого. А тот деревеньки пустые сжигает. Вот Домовые и попросили защиты домов их, ко мне приходили, на жизнь жалились. Мы с Виссарионычем думали – думали, да и решили Потапыча, Кощеюшку то есть, к дело праведному привлечь.
- Он ить добрый, мушку не обидит, а сказки врут. Не воровал он девиц красных, сами они сбегали к нему, и девки молодые, и бабы замужник. Кому жених, родителями нареченный, не люб, а кого муженек спьяну побил. Всяко было.
- Вот и находили они защиту у Кощеюшки. Ибо хоть он и худой безмерно, за что Кощеем-то и прозвали, но с душою доброй и светлой. Приветливый, внимательный, а ухажер – каких поискать. Вот и укрывал он бедняжек, но сам ни одну и мизинчиком не тронул.
- Елисеевна, а как же «над златом чахнет», - не выдержал Иван.
- Дык какое злато, говорю ж, помогал он всем, а денег не брал, и не было их у него никогда, ибо болезнью редкой с малолетства страдает – лихорадкой сенной, её еще розовой называют, аллергия по научному. Не переносит Потапыч серебро и золото, сразу чих одолевает. От напасти этой уходил лечиться Кощеюшка в края далекие, за Великую стену, к лекарям тамошним.
- Помочь не помогло, а вот дракам иноземным обучился. Потому и говорили мужики разобиженные, кои невест и жен своих возвернуть хотели, что великий воин Потапыч, без меча армию разгонит. А по правде, он и не бил-то никого, так, забавы ради покатает по тропике, беседу нравоучительную проведет, да и отпустит с Богом.
- А чтобы впредь невестушек и жен своих ценили и берегли, пустили мы молву о Кощее Бессмертном. Знать должны женихи и мужи нерадивые, что коли девица сбежит, завсегда приют найдет у заступника. Наелся?
- Спасибо большое, - Иван довольно выдохнул, - было очень вкусно. А какую помощь Домовым обещали?
- Ох, запамятовала, - смутилась Яга, - вот мы Кощеюшку и отправили в деревню соседнюю, немца встретить. С утра Потапыч там был, в крайней хате расположился и наказал яиц куриных принести. А уж к полудню завоняли моторами своими вороги проклятущие.
- Остановились у крайней хаты, из повозок повыскакивали, и давай дверь ломать:
«Матка, яйко, шнеллер, шнеллер!».
Вот Кощеюшка – то с полным лукошком яиц к ним вышел, да в уточку поиграл.
- Во что поиграл? – не понял сержант.
- В уточку, - удивилась непонятливости гостя Яга, - в смерть свою, помнишь, небось, игла в яйце, яйцо в утке…
Иван рухнул на пол, захлебываясь от хохота.
- Смешливый ты, - улыбнулась старушка, - вот и Домовые хихикали, когда мне о том, как с ворогом Потапыч расправился, рассказывали. Баили, что и на самом деле немчура чудно убегала. Враскорячку, чисто уточки. На всех лукошка не хватило, так пока Кощеюшка в дом за вторым сбегал, остальных как ветром сдуло. С тех пор никто деревеньку не трогает. Ты молочка-то попей, свеженькое.
Поднявшись, сержант с благодарностью взял кружку и с удовольствием выпил.
- Спасибо, Елисеевна, вот скажите, у вас каждый день такое изобилие? – он показал рукой на стол.
- Что ты, Ванечка, мне много ли надо? Хлеба корку да яичко вареное, и Виссарионычу сметаны крынка.
- А.., - пораженный неожиданной догадкой, спросил Иван.
- Для гостя дорогого накрыто, тебя я ждала, воин, - Яга не улыбалась, - за тобой и к родничку ходила.
- Вы, вы знали? Но откуда?
- Ванюша, Ванюша, - старушка улыбнулась и потрепала сержанта по голове, - и чин имеешь начальственный солдатский, и опыт, а как ребенок диву даешься. Я ить не просто так показалась, а потому как душа у тебя светлая, открытая, о бойцах по первости думал, а не о том, как себя спасти. С поля боя уходил последним, истинный богатырь, на таких земля наша держится. Таких первыми надобно выручать, ибо они – есть опора, вокруг которой соберутся другие. Думаешь, мы – духи лесные и сказочные, не печемся о вас, людях?
- Знали мы, что грядет война великая и страшная, знали, что горя много будет и крови, предупреждали вас, как могли, но коль были б всемогущи, то и беды такой не допустили бы. А сейчас кожный чертик водяной, кожный полевой дух или домашний, о себе не думаючи, делом благим занят. Кто-то дорогу немцу запутает, кто-то пыль столбом поднимет, чтобы раненые дорогу перебежали незамеченными, кто землицу уговаривает помягче стать, чтоб вам окопы легше рыть было. Да мало ли.
Иван вспомнил, как бойцы, окапываясь, хвалили мягкую почву, как двое вырвавшихся из окружения красноармейцев рассказывали о невесть откуда появившемся роднике, спасшем от лютой жажды измученных солдат.
- И вы, они, всегда рядом? – сержант спросил, в который раз уже зная ответ.
- Испокон веков мы рядом с вами, воин. Вас не будет, и нас не станет. Мы – души предков ваших, в сказках да верованиях сохраненные, - Яга задумчиво посмотрела на гостя, - и не будет ворогу покоя на земле нашей, ибо тот, в ком душа живет, в том сила есть, тот никогда на колени не станет.
- Елисеевна, скажите, - Иван хотел услышать ответ на самый главный вопрос, - почему вы выбрали меня?
- Думаешь, я тебе сказки просто так рассказывала, - хитро подмигнула бабка, - третий мне нужен, честный, о людях думающий и страха не ведающий.
- Третий?
- Богатырь, - кивнула Яга, - помнишь сказки? Молва людская только о трех богатырях говорит, а ить на самом-то деле вокруг молодцев тех собирался люд окольный, в лесах хоронившийся. Обрели они веру в силу свою, и великая армия на ворога двинулась, а впереди – богатыри, воины былинные. Так и изничтожили черную тать, на землю нашу своими ногами погаными ступившую.
- Вижу, Ванюша, вопрос твой, сразу и ответ дам. Три дня тому возле родничка два воина отдыхали, раненые оба, слабые, друг дружку поддерживали, так и шли через лес. Накормила их, напоила, зельем целебным остановила кровушку богатырскую, да зашептала раны солдатские. Схоронила их в шалаше, в ельнике темном, там и мышь не проскочит, да и Леший приглядывает. Чтобы силушки набрались солдатики, Виссарионыч поесть им относил. А вчерась намурчал, уже в бой рвутся. Дескать, некогда разлеживаться.
- И то правда, - неожиданно смутившись, Иван вскочил, - мужики воюют, а я тут…
- А ну сядь, - сухонькая ладошка хлопнула по столу, - ишь удумал, человека в возрасте уважаемом перебивать да гостеприимством брезговать. Никуда вы не пойдёте, пока я не дозволю.
- Силой удержите? – усмехнулся сержант.
- Окстись, какой силой, Соловушка – разбойник вам уйти не даст, - Яга поправила платочек, - пока я слово заветное не скажу, не пройти вам пост тайный, где стражник ентот обитается.
- А то свищет Соловей да по - соловьему, он кричит, злодей-разбойник, по-звериному, и от его ли то от посвиста соловьего, и от его ли то от покрика звериного те все травушки-муравы уплетаются, - продекламировал Иван, - этот что ли.
- Он самый, только …
- Врут сказки?
- Врут, - рассмеялась хозяйка, - как есть врут. Свистеть он не умеет, ибо в молодости ещё повздорил с Ванюшей – сыном крестьянским, тот оглоблей ему два зуба и вышиб. С тех пор ток шипеть может.
- А свист откуда? – Иван не был готов к такому повороту, что-то не складывалась картинка.
- Дак что тут непонятного, - удивилась Яга, - свистеть, сиречь, байки рассказывать, он мастер. Да так складно и заливисто брехал, мужики только диву давались. Говорили, ну и свистит, стервец, ну и свистит. И ведь коль уж начал, то без умолка трещать будет, да громко так и шепеляво, что травушка – муравушка заплеталася. А уж кто слушал его больше часа, сразу бездыханным на землю падал и спал день.
- Калистратушка баил, что по научному это «хипносом» зовется, но про то я не ведаю. Знаю, что давненько дело было, когда хранцузы с самого Парижу пришли землю нашу воевать, бабы жалились – мужиков на войну забрали, а хлеба осыпаются, уж выручи нас, Соловушка. Тот, говорят, вызвался поводырем к ворогам идти, как раз мимо топали, человек сорок, дескать, покажу вам тракт старинный, забытый, до Москвы за день долетите. Да как так задурил головы, что неделю эти хранцузы хлеба на полях убирали, молотили и муку мололи, о войне позабыв.
- За что ж его разбойником прозвали, - удивился Иван.
- Тут дело такое, - засмущалась Яга, - уж больно он до полу женского охоч. Сколько девиц по нем слезами умывалося, а ему все нипочем. Деревенские как соберутся рога пообламывать сластолюбцу, дубье возьмут и к его хатке на разговор сурьезный, а он на дуб залезет, чтоб не достали, значицца, и так навешает на уши, мужики стоят, репы чешут, головами кивают, а потом и домой возвращаются, не солоно хлебавши. А вот и гости пожаловали, пойдем встречать, что ль.
Старушка, кряхтя, поднялась и открыла дверь. Сержант вышел следом и с интересом посмотрел на двоих пограничников в выгоревших гимнастерках. Рядом уже вился вездесущий Виссарионыч.
- Здорово, мужики, Иван, - Иван протянул руку и улыбнулся.
- Остап.
- Якуб.
- Да у нас тут славянский интернационал, - рассмеялись трое.
- Истинно, - Яга с нежностью смотрела на бойцов, - три богатыря, три воина былинных. Собрала вас все-таки. Вот и я, старая, сгодилась на что-то.
Она промокнула уголком платка выступившие слезы.
- Спасибо вам, Елисеевна, - они поклонились в пояс, - за хлеб да соль, за раны залеченные и за надежду.
- Это вам спасибо, солдатики, что живота не жалеючи, землю бороните. А теперь слушайте меня внимательно. Пойдете по тропинке лесной, не сворачивая, выйдете на полянку, в центре дуб старый, в дупле его оружие схоронено.
- Откуда оно у вас, - удивился Михаил.
Иван с Остапом поддержали вопросительными взглядами.
- Дык я ж рассказывала вам, как Кощеюшка с немцами в уточку играл, - всплеснула ладошками Яга, - запамятовали? Они ить разбежались, как зайцы по пасеке, а Потапыч все собрал, да в лес отнес. Баил, ты, бабка, гляди, солдатикам нашим укажи дорогу к месту тайному, пусть оружие вражье против них и повоюет.
Пограничник рассмеялись:
- Нам бы Калистрата Горыныча да Кощея Потапыча с вами во главе, мы б войну за неделю выиграли.
- Соловушку забыли, – улыбнувшись, напомнила Яга.
- Точно, его за «языками» хорошо отправлять, - предложил Остап.
- От придумщики, - старушка протянула три узелочка, - вот вам на дорожку хлебушек свежий, да зелье целебное, от ран спасающее. Пойдете по лесу, глядите внимательно. Много солдатиков от немца хоронится, за вами они пойдут. Собирайте вокруг себя воинов и воюйте, сыночки. Из окружения выйдете через лес. Дорогу увидите. Воюйте так, чтобы немцу ни сна, ни отдыха не было. А уж мы будем рядышком, где сможем, поможем, да, Виссарионыч?
- Мяв, - кивнул головой кот.
- Пора нам, Елисеевна.
Пограничники по очереди обняли старушку, а та, сдерживая слезы, по-матерински расцеловала каждого из них.
- Головы зазря не подставляйте под пули, храбрость, она тоже с умом быть должна.
- Так точно, товарищ командир, - не сговариваясь, гаркнула троица.
- После победы вернусь за гармонью, - Остап поправил пилотку, - а если не судьба…
- А ну цыц, - неожиданно рявкнула Яга, - не посмотрю, что от ран не отошедший, помелом так отхожу, что на год тут останешься, синяки залечивать, возвернёшься, сынок, не сомневайся. А мы вас будем ждать, всем лесом. Ну, идите уж.
***
- Помнишь «Мать, наливай фронтовые, я двух худых завалил, хотели наших ишачков израненных в штопор отправить».
- А «тепло ли тебе молодец…».
- Уточки, у меня чуть рана не открылась, когда слушал!
Голоса становились все тише и тише.
А у тропинки стояла Яга и вытирала набежавшие слезы:
- Удачи, богатыри былинные.
- Мяв, - грустно отозвался Виссарионыч.
***
Из воспоминаний капитана Вильгельма Липпиха:
"В середине ночи я проснулся от звука голосов. До меня донеслись лишь обрывки разговора проходивших мимо людей, и я не понял, кто это - немцы или русские. Я напрасно пытался разглядеть идущих, но в кромешной тьме различал лишь смутные силуэты, хотя они находились всего в десятке футов от меня. Напрягая слух, я окончательно убедился в том, что это не немцы. Интуиция подсказала мне, что это, видимо, небольшая группа русских красноармейцев, выбирающихся из окружения. Я сначала подумал, что они прошли мимо наших часовых, но потом решил, что, скорее всего, русские просто не заметили нашего присутствия, как и мы - их.
… В конечном итоге я предпочел не производить шума и позволить русским пройти дальше. К моему великому облегчению, те вскоре скрылись в темноте, так и не заметив нас".
***
Избушку накрыла тень.
- Ну что, Калистратушка? - Яга смотрела вверх, - сопроводили до наших -то?
- Мяв? - нетерпеливо дергал ушами Виссарионыч.
Ответный рокот заставил пригнуться деревья, но старушка улыбнулась:
- Вот и славно. Победят теперь богатыри мои чудо юдо проклятущее и навек с земли нашей прогонят.
Оценили 8 человек
18 кармы