…Прошлое человека – это порой единственное убежище, где он может обрести счастье и покой. Потому что пережитые когда-то надежнее всего они сохраняются именно там, где все еще живы: и ушедшие друзья, и былые чувства.
…Четыре года назад в ночь с 14 на 15 мая 2021 года в Киеве умер человек. Как о нем было сказано в одним из авторских анонсов, "Ганжа Андрей Иванович, 62 года. Киевлянин. Историк, кандидат исторических наук. Широкий круг интересов, но особая любовь — украинская судьба, Ближний Восток, железная поступь Китая и историческая публицистика на античные и средневековые темы".
Другой человек о нем написал: "…Родился в 1958 году в Киеве в семье ученых. Среди его предков — уманский полковник Иван Ганжа, воевавший в армии Богдана Хмельницкого.
С раннего возраста увлекался археологией, еще юношей принимал участие в археологических экспедициях в Ольвии — самом большом античном полисе Причерноморья. Позже он написал книгу "Буджакский излом", посвященную истории и современным проблемам юга-запада Одесской области. …В 1990-е занялся журналистикой и стал довольно известным публицистом. …Статьи Ганжи поражали обширностью знаний автора, глубиной понимания исторических и политических процессов, происходящих в стране и в мире. Андрей мог выдать серию проникновенных репортажей с Закарпатья и с не меньшей точностью рассказать о событиях на Ближнем Востоке. Андрей любил газетное дело, понимал его важность. Он писал для обычных людей, говорил о насущных, сложных проблемах бытия так мощно, так точно и в тоже время так просто и доходчиво, что это не могло не нравится читателю. Он был ЖУРНАЛИСТОМ с большой буквы. "Он был чистого слога слуга…" — это про него. Андрей был потрясающим стилистом"!
А у меня тогда умер друг. Еще один. Его смерть не заметило практически ни одно более-менее заметное СМИ Украины. А ведь действительно ушел один из лучших, точнейших, грамотнейших и запредельно объективных и беспристрастных мастеров своего дела — анализа происходящего на Украине и в мире в контексте не только современности, но и всех исторических пластов, которые человечество по-всякому проковыляло на своём извилистом пути. Он не подстраивался и не попрошайничал в редакциях, поэтому был практически не востребован на Украине. Может быть, потому, что он сам писал не только дотошно и грамотно, с юмором и неизбывными аналогиями во времени, но редко и избирательно. И только то, о чем хотел, даже когда ему заказывали статьи на определенную тематику. Именно на тематику, а не по темникам с точной акцентуацией на том, что нужно сказать, а чего нельзя говорить.
А может быть, — это точнее всего! — уровень украинской журналистики, редко когда блиставшей интеллектуальной возвышенностью, в последние годы пал еще ниже, и его просто не понимали в тех самых редакциях, где до сих пор утверждают, что занимаются аналитикой. Мы с ним во время одной из последних (теперь об этом уже можно говорить точно) встреч, еще когда был в Киеве, как-то смеялись, что какое все-таки на грех наводящее слово "аналитика" на Украине — по корневой основе очень близкое к довольно неприличному слову... ну, вы нас, надеюсь, поняли, к какому. А ведь правда же — читаешь иногда такую "аналитику", и хочется даже с головой помыться...
Андрей Ганжа
В каком-то фильме с Аленом Делоном был такой показательный диалог. Герою Делона говорили: "Ну, будьте объективным: он был не очень хорошим человеком, чего о нём жалеть?". А тот по-делоновски отвечал: "Я не хочу быть объективным, он — мой друг".
И я не хочу, но буду, постараюсь быть еще и объективным, вспоминая об Андрее.
Да, я немного слукавил, что Андрей был беспристрастен. Точностью скальпеля хирурга-виртуоза он оперировал, когда анализировал что-либо в своих статьях. А по жизни он был человек крайне увлеченный, небезразличный и действительно как-то трепетно и одновременно безжалостно любящий свой Киев, свою Украину, свои профессии: основную — историка, благоприобретенную и вынужденную — журналиста.
Я сам и историк, и журналист, и таких, как мы с Андреем, довольно много в масс-медийной среде. Но могу точно сказать, что в служении истории и журналистике Андрей Ганжа во многом был ходячей совестью. Он не изменил ни той, ни другой. Но это не была жизнь на две семьи, это была дружба, переросшая в классическую "l amour de trois" — "любовь трех".
Не "на троих", как обычно язвят и ерничают, а именно трех: они – человек, история и журналистика – одинаково любили друг друга и безошибочно точно и всегда интересно одаривали плодами этого чудесного чувства и взаимодействия.
А еще, конечно, Андрей — чисто булгаковский персонаж по духу и в плане оценок происходящего с Киевом. Может, в этом тоже есть какая-то мистика — он умер в день 130-летия со дня рождения Михаила Булгакова, который не смирился с тем, как в начале ХХ века на Украине "боролись за независимость" то Симон Петлюра, то гетман Павел Скоропадский, превращая Киев, который Булгаков уважительно называл "Город" с заглавной буквы, в местечково-сельский низкопробный по замыслам и по делам жлобятник.
И Андрей Ганжа точно так же не принимал превращение Киева, этой "матери городов русских" в какой-то отстойник для упырей, и свинарник для людей, которые дурной запах стараются перекрыть или скрыть бурными словесными извержениями на патриотическую украинофильскую тематику. Под видом борьбы за "национальное возрождение украинской нации". Андрей точно знал цену и нации, и борьбе, и тому, как это "нациеборчество" пользуют все, кому не лень, во вред людям — украинцам, киевлянам.
Он верил, что Киев может измениться. Даже на выборах, на которых может победить здравый смысл. И потому как-то в одной из своих статей сделал реверанс в сторону Киева: "Мы и сегодня работаем с теми людьми, которые власть контролируют, ну а после выборов, конечно, будем работать и с вновь избранными структурами".
При определенной доле фантазии такую фразу можно было рассматривать как надежду на любую новую власть. Но в Украине, увы, все и всегда больше напоминало деда Короля из "Обыкновенного чуда" Евгения Шварца: "Когда при нем душили его любимую жену, он стоял возле да уговаривал: потерпи, может быть, все обойдется".
Что изменилось в Украине за последние годы, когда события в ней и вокруг нее развиваются так бурно, что порой напоминают весенний нужник, куда кто-то цинично бросил дрожжи? Видимость движухи есть, запах не оставляет сомнений в сути происходящего, а так Украину душат в первую очередь изнутри, но при этом приговаривают: "...Потерпи, может быть, все обойдется".
Не обойдется. Теперь это уже точно известно. А Андрей это знал всегда. И об этом писал. Честно, открыто, понятно. За это нынешние власти и их прислуга и ненавидели его. И вычеркивали из жизни при жизни…
…Когда-то Владимира Высоцкого спросили, что такое, по-твоему, дружба? Он ответил: "Когда можно сказать человеку все, даже самое отвратительное о себе". Мы с Андреем, надеюсь, могли запросто повторить эти слова о себе. И хотя жили в Киеве близко, виделись нечасто. Но точечно, когда нельзя было не встретиться. И говорили, говорили, говорили... А потом расходились, унося с собой облегчение, что порой оказывалось, во всяком случае, для меня, важнее всего. Начать новый день с облегченной душой — это в Киеве и сейчас, и тогда было такой роскошью!
Я очень хочу вернуться в наш с Андреем Киев. Но не могу — он тоже не советовал это делать. "Зачем тебе в тюрьму? Не надо, не стоит...", — говорил он. А теперь я вот все чаще и чаще задаю вопрос: а зачем возвращаются? Ведь люди возвращаются не только куда-то, но еще и к кому-то, к тем, кто делает место дорогим и желанным, наполняет его смыслом. А у меня в Киеве все чаще и чаще умирают друзья и пустеют его улицы. Только за последние годы вынужденной эмиграции: Борис Клименко, Марта Коломиец, Дмитро Понамарчук, Александр Мартыненко. Такие разные, но друзья. Без них обеднел не только я...
…А еще Андрей немного жил в выдуманном мире. Он любил археологию, и высшее отдохновение от суеты повседневности находил в раскопках Ольвии, античной, если кто не знает, греческой колонии VI века до н.э. — III века н.э. на правом берегу Днепро-Бугского лимана к югу от современного села Парутино Очаковского района Николаевской области на Украине. Это был его мир тоже. Он ездил туда часто, как на место силы. На источник даже не вдохновения, а чего-то большего — может, стимула жить и разгадывать загадки и прошлого, и настоящего. Туда многие со всего мира за этим ездят.
В Ольвии
Да, остается память, но она жива и в эмиграции (ведь Москва для меня — это не изгнание). Равно как и время проходит, но не лечит, а просто припорашивает боль.
Андрей говорил друзьям, что хочет после смерти быть кремированным, чтобы прах можно было развеять над Ольвией. И я понимал его: был в Ольвии и тоже копал почти рядом, на черноморском острове Березань, поселение на котором и вдохновило древних ольвийцев на целый город-полис.
Там друзья установили Андрею небольшой памятник. И мне кажется, я знаю, как мы, друзья Андрея, можем с ним встретиться. В августе-сентябре в тех местах на Черном море его волны удивительно фосфоресцируют, светятся мириадами искрящихся золотым звездочек. Набираешь воду в руки, поднимаешь, а она ниспадает вниз золотыми потоками…
…А вдруг это рассеянные в них мудрость и ирония, задор и пытливость, привет и послания. И Андрея, и всех, кто ушел от нас так рано? Хотя почему рано? Он уже в Ольвии, а нам еще тянуть эту лямку. Хотелось бы достойно...
https://ukraina.ru/20250515/an...
Владимир Скачко
Оценили 2 человека
4 кармы