Давно ли, недавно ли, а жил в деревне Киреево мужичок один, Валентин Петрович Селиванов. Мужичок, как мужичок, каких много, не молодой не старый, лет пятидесяти. Откуда он в деревне появился, никто не знал, спрашивать, вроде, стеснялись, а сам он особо не распространялся. Поговаривали, что схоронил он по молодости жену, да и с тех пор жил бобылем. Так и пришел в деревню ниоткуда, «Поживу?» - говорит, «Живи, коль хороший человек, не жалко». Так и поселился на окраине, жил тихо, плотничал помаленьку, на жизнь хватало. Местные его не то, чтобы, опасались, но остерегались. Не такой он был, как остальные мужики, самогонку по поводу и без повода не пьянствовал, в разбойничьих набегах на барскую усадьбу не участвовал, даже в мордобое замечен не был. Говорили, правда, что он Ваську Рябого оттянул-таки поперек спины оглоблей, когда тот к нему в кладовку залез, чтобы тиски спереть, да Ваську только ленивый не бил. Такой уж это был человек. Даже батюшка, который как-то из города приезжал на открытие часовни в память героям Цусимы, улыбался в бороду и говорил, что он, де, отца нашего Иисуса Христа всячески почитает, но думает, что и тот не отказался бы с небес спуститься да Ваську пониже спины вожжами-то оттянуть. Васька только лыбился глупо, да вечером, когда батюшка в баню удалился, взял, да и спер его подрясник. Только далеко не ушел, был пойман, получил промеж глаз кадилом, потом был долго бит дьячками и брошен в реку, где, как водится, не утонул.
Так бы и жили, да только началась вдруг война. Не та, которая против Колчака и Деникина, а та, в которой они «за Бога, Царя и Отечество» воевали, мировая, значить, девятьсот четырнадцатого года. Мужиков всех, конечно, в солдаты забрили, кого в окопы, кого матросом на корабль, а Селиванова по причине преклонного возраста и плоскостопия, пожалели. Так и остались в деревне дед Валентин да бабы. По первости, все по-старому было, бабы работали за себя и мужиков своих, Селиванов себе копошился потихоньку, да естество же не денешь никуда. Война не война, а организм молодой требует, вот и стал дед Валентин всплывать в бабьих разговорах. Сначала в шутку, потом вроде как всерьез. Краснели, хихикали, а на избу на окраине поглядывали. Да все не решался никто. Пока на праздник какой-то Варька Спиридонова, первая на деревне певунья, плясунья и скандалистка, не выпила лишнего да, махнув рукой, не отправилась бобыля охмурять. Бабы остальные посмеялись, попричитали, поругали непутевую, подождали часок, да по домам разбрелись. А на утро смотрят: идет Варька медленно, вся растрепанная, улыбается загадочно, а в глазах такие искорки мечтательные сверкают, аж смотреть больно. Поначалу думали, перепила вчера али съела чего, вот и развезло. Только бабка Матрена сказала: «Бабы, глядите, да она втюрилась!!!», да только не поверил никто. А вечером смотрят, напекла Варька пирогов да ватрушек да опять к Селиванову - шасть! Тут уж все сомнения отпали, деревня загудела, начали влюбленную допрашивать, а она только вздыхает томно да глядит счастливо бестолково. Завидно стало всем, один мужик да и того увели. Галька Петрухина, которой незадолго до того похоронка пришла, погоревала-погоревала, да и пролезла к Селиванову тайком жизнь свою бабью налаживать. И тоже как по голове обухом получила. Ходит, улыбается, поет, платья свои лучшие одевает, в общем, расцвела девка. Поначалу Варька хотела было по привычке скандал устроить, и даже хватила в бане Гальку шайкой по румяной заднице, да не тут то было. Та как и не почувствовала ничего, повернулась и говорит так ласково: «Да ладно тебе, Варь, ты же знаешь, КАКОЙ он». И Варьку как подменили, бросилась она подруге на шею, да и заплакала. Так и проревели полночи, кляня женскую судьбу да счастью своему радуясь. Так и пошло, долго ли, коротко ли, а вся деревня к Валентину Петровичу наведалась, и счастье свое женское нашла. А тот не отказывал никому, всем одинаково внимания уделял и помогал всем. А потом, дело то молодое, и дети пошли, куда без них. Сначала у Варьки пацан, потом у Гальки девка, так и получилось, что вся деревня одной семьей живет, мужик общий, дети общие.
Селиванов в детях души не чаял, вырезал им свистульки, игры всякие придумывал, по вечерам истории разные рассказывал, а иногда и сказки страшные, про черную руку да бабу Ягу. И баб своих не обижал, одной фигурку какую интересную из деревяшки вырежет, другой на базаре платок расписной выменяет, и каждой доброе слово находится да ласка мужская.
Покатилась о Селиванове слава, поползли по сарафанному телеграфу слухи, мол, завелся в Кирееве мужик-великан, мужской силы великой, красоты неописуемой. Даже газеты зашевелились, прислали в деревню корреспондента с фотоаппаратом, он покрутился-повертелся, самогонки, само собой, попил, с бабами поговорил, магнием в лицо Селиванову сверкнул, да укатил обратно статью писать. И написал-таки, в углу фотография, на ней глаз деда Валентина, угол сарая, да синие сатиновые дедовы трусы крупным планом, и заголовок: «АПОЛЛОН ИЗ КИРЕЕВО». Тут уж ажиотаж в полные рост пошел. Девочки-институтки дедову фотографию себе на стены вешали, трусики ему свои кружевные по почте отправляли да при одном слове «Валентин» в обморок валились. А одна экзальтированная актрисулька даже в деревню приехала своим французским бельем шорох наводить. Бабы только хихикали. А на утро, когда мамзель от деда вышла со всем знакомым выражением на лице, Варька подошла к ней, положила руку на плечо и говорит: «Работы у нас завались, а поживешь пока у меня». Так и осталась. Нормальная баба оказалась, с понятиями, даром, что городская.
Прошло время, начали мужики с войны возвращаться. Глядят, а тут такое благолепие. Хотели было, по началу, Селиванову морду бить, толпу уж собрали с вилами-кольями. Да такой отпор бабий встретили, что отступили в кабак водку пьянствовать, подвигами своими хвастать да баб своих прошмандовок ругать. День пьют-ругают два, а толку то, бабы довольные ходят, на пьяные морды не глядят. Так и разбрелись мужики по домам репы чесать. А потом, чувствуют, сами меняться начали, вроде праздник, выпить бы, ан не хочется водки, и самогонки не хочется, а хочется наоборот бабе своей приятное что-нибудь сделать да с детишками побаловаться. Поначалу стеснялись даже, а потом попривыкли, даже нравиться начало. А уж бабы довольные, мужики не пьют, работают, по дому все делают, с детьми занимаются. Настали в Кирееве сказочные деньки, деда Валентина не забыли, конечно, хотя бабы все по мужикам своим разбрелись. А уж дети в деде души не чаяли и целыми днями из избушки его не вылезали.
Сколько лет с тех пор прошло не скажу, не знаю. А только помер дед Валентин. Пошел как-то в лес какую то особенно загогульную коряжку отломать детям на подарки, полез на дерево да и свалился с верхотуры. Ногу сломал, вроде делов то, ан с того дня начал чахнуть Селиванов, да спустя два месяца и помер. Видать, срок ему пришел. Хоронили деда всей деревней, помянули потом, поплакали, да не навзрыд, а вроде принято так. Каждый чувствовал, что вот прожил человек жизнь как надо, и ушел вовремя, и каждому бы так. И только врач из города, которого на вскрытие пригласили, все удивлялся, что оказался дед Валентин обычным мужиком, не красавцем вовсе, да и с мужскими делами ничего особенного, не великан совсем. И чем только баб брал? А может он их любил просто?
С тех пор в каждой избе деда помнят и почитают, детям про него рассказывают и первого ребенка в семье завсегда Валентином или Валентиной называют. Так и живут в Киреево Валентины Валентиновичи с Валентинами Валентиновнами и души друг в друге не чают. Так хорошо.
Говорят, киреевцы дедов секрет точно знают, только не говорят никому. Так что, ежели у кого какая проблема сердечная, тоска или одиночество, поезжайте в Киреево, глядишь, и вам счастье улыбнется.
Оценили 17 человек
37 кармы