Плохая новость для «коммунистов»

Думал я вначале назвать этот материал «Антикоммунистический манифест» (по аналогии сами знаете с чем). Но затем решил, что к классикам марксизма, написавшим манифест коммунистический, я отношусь с большим уважением. Их последователей, пытавшихся в ХХ веке построить царство справедливости хоть и не одобряю, но понимаю. Они действовали в конкретных исторических условиях, когда вооружённое насилие, как со стороны государства в отношении манифестаций оппозиции, так и со стороны революционеров в отношении государства, считалось естественным средством борьбы. Ради красного словца создавать заглавия мне не хочется, поскольку многие дальше заголовка не читают, а многие читающие, наповал сражённые «магией» заглавия затем находят в материале совсем не то, что там написано. Тем более, что не меньше половины читателей и без того пытаются прочесть в статье не то, что там написано, а то что хочется.

Новость же действительно плохая. Но не для коммунистов в целом, которых давно уже нет, а для современных «коммунистов» или псевдо коммунистов, а также их левацких собратьев всех цветов и оттенков, больше напоминающих фашистов 30-х годов (тоже заражённых левацкими идеями), а не своих идейных предшественников. Хоть «ленинскую гвардию», сталинский аппарат и даже брежневских разгильдяев назвать идейными предшественниками нынешних «коммунистов» крайне тяжело.

Дело в том, что Маркс и Энгельс считали, что классом-могильщиком капитализма будет пролетариат. Действительно в конкретных условиях второй половины XIX – первой половины ХХ века пролетариат разрастался количественно и развивался качественно.

Ленин, правда, сумел провернуть аферу с революцией в крестьянской стране, с нерешёнными задачами буржуазной революции, но Ленин был не столько марксистом, сколько великим политтехнологом, верующим в марксизм и, главное, жаждущий «облагодетельствовать» Россию революцией. Кстати, среди русских марксистов, в частности, и среди русской интеллигенции, в целом, таких верующих в марксизм было большинство, просто гениальный политтехнолог был единственный – Ленин. Поэтому он и смог, вопреки логике исторического процесса произвести в стране коммунистический переворот.

Жалкий эпигон Ленина Джин Шарп, упростив ленинское практическое руководство по переворотам, сведя его к нескольким понятным даже абсолютным имбецилам рекомендациям, и вовсе продемонстрировал, что при определённом стечении обстоятельств «революции» можно поставить на поток. Не случайно эти перевороты, вопреки марксовой теории, справедливо предполагавшей, что революция коренным образом меняет общественно-экономические отношения, попутно изменяя классовый состав общества и его государственную организацию, были названы не «буржуазными», «социалистическими» или хотя бы «феодальными», а просто и без затей «цветными». Придумываем символ, а ещё проще цвет, отличающий «революционеров» и революция готова. «Пролетарская» революция 1917 года была похожа на современные перевороты, производимые по методичке Джина Шарпа тем, что она ставила целью построение социализма в стране, где не были решены задачи буржуазной революции, а следовательно не созданы предпосылки для социалистического строительства.

Но, как уже было сказано, Ленин был гениальным политтехнологом, вокруг него было много идейных энтузиастов. Этим они выгодно отличались от своих оппонентов в гражданской войне, которые так и не смогли решить за что они воюют (против чего они знали, но не знали за что), не отошли теории непредрешенчества. Благоприятствовала большевикам и международная обстановка – обессиленный Первой мировой войной капиталистический мир не был в состоянии полноценно выступить против них, а посылка небольших экспедиционных корпусов и умеренная помощь белым армиям оказались недостаточны, чтобы сломить идейных большевиков, уверенных, что на своих штыках они несут «светлое будущее всего человечества».

Когда после гражданской войны начались массовые крестьянские восстания и создалась угроза выступления против большевиков РККА (помимо Кронштадтского мятежа были и другие выступления в армии, в том числе целыми дивизиями), Ленин, как великий политтехнолог, выкрутился, придумав НЭП, ничего общего не имевший с теми постулатами, с которыми большевики начинали, вели и выигрывали гражданскую войну. Но задачей Ленина был захват и удержание власти, и он с этой задачей справился.

Сталина не даром называли и называют учеником и последователем Ленина. Он не обладал даже отдалённо сравнимым политтехнологическим талантом, но он был, по меткому выражению Путина, талантливым менеджером (то есть прекрасным управленцем). Ленинские наработки были к его услугам, а использовать их на практике Сталин умел лучше Ленина. Он осознал, что удержать власть и сформировать альтернативное буржуазному общество большевики смогут только при помощи государственного насилия. Добровольно миллионы мелких частных собственников (которыми являлись крестьяне), из которых, как правильно утверждал Ленин, «ежедневно, ежечасно» вырастал крупный частный собственник строить социализм не будут – им забот по хозяйству вполне хватало.

Для решения стоявшей перед ним задачи Сталину было необходимо сильное государство. Сильное государство – это, прежде всего профессиональный, послушный, манёвренный, способный на оперативное реагирование, не подверженный коррупции, аппарат. Чтобы иметь такой аппарат был необходим механизм репрессий. Попутно репрессии решали массу других вопросов. Например, превращения капиталистических крестьян-единоличников в социалистических колхозных и совхозных сельских пролетариев, а также подавления оппозиции в партийной, армейской, рабочей и интеллигентской среде. Не потому, что это были «германские шпионы» и «изменники Родины», просто процесс создания сильного государства, способного сохранить власть за взявшими её в октябре 1917 года ленинцами, не предполагал распыления сил и весьма ограниченных ресурсов на толерантное отношение к оппозиции. На дискуссию ресурсов не было, а метод прекращения дискуссии с помощью репрессий был эффективно опробован ещё в ленинские времена (на тех же левых эсэрах, меньшевиках и анархистах, которые соучаствовали в октябрьском перевороте). Логика подсказывала, что если он был эффективен против политических союзников, то будет не менее эффективен и против однопартийцев. «Незаконно репрессированные» большевистские вожди вообще получили только то, что сами применяли к другим (начиная с уничтожения всей большой императорской семьи, а не только узников ипатьевского дома со слугами, уничтоженных без суда и следствия, по принципу политической целесообразности). При Сталине политическая целесообразность явилась к старым большевикам. Так часто бывает в политике.

И всё же главная задача механизма репрессий заключалась в том, чтобы обеспечить функционирование необходимого для существования сильного государства бюрократического аппарата. Практика и опыт (в том числе старых большевиков) свидетельствуют, что даже если отобрать на руководящие должности самых честных и идейных революционеров, большинство из них через некоторое, не очень продолжительное, время отнесёт решение государственных задач на второе место по отношению к решению личных проблем, аппарат начнёт быстро разлагаться под действием равнодушия к работе, стремления любой ценой сохранить и расширить привилегии и коррупции (на эту особенность уже новосозданного революционного большевистского аппарата указывал и бороться с ней призывал ещё Ленин). Такова судьба любого (самого идеального) аппарата в любом государстве.

Чтобы аппарат не поддавался органически ему присущим порокам над ним постоянно должен висеть дамоклов меч репрессий. И не просто висеть, к этому тоже привыкают и перестают обращать внимание на прямую и явную угрозу, если она регулярно не срабатывает. Так люди регулярно селятся у подножия вулкана, быстро забывая об уже неоднократно уничтожавшихся на этом месте (но не у них на глазах) селениях. Головы должны были периодически падать с плеч. Пока власть и авторитет Сталина не были ещё абсолютны головы падали чаще (на войне тоже основные потери армия несёт пока не достигнут перелом, затем уже больше теряет враг). Затем можно было ограничиться периодическим дозированным кровопусканием. Но аппарат должен был постоянно помнить, что наказанием не только за преступление, но и за ошибку может оказаться арест и даже расстрел. Только тогда он будет в руках руководителя тем гибким и одновременно мощным оружием, которое было надо Сталину.

Таким образом, сталинские репрессии были вполне обоснованными (с точки зрения политической целесообразности, а не реальной вины репрессированных, среди которых были и виновные и ни в чём не виноватые). Просто их обоснованием была необходимость сохранения работоспособного аппарата, способного удерживать власть вопреки логике исторического процесса, а отнюдь не борьба за власть и не «паранойя Сталина» (и личностный фактор – характер Сталина, и фактор борьбы концепций развития страны в рядах старых большевиков были сопутствующими факторами). Но если бы их не было, репрессии всё равно были бы: они начались до Сталина и закончились после него (хоть большая их часть объективно припала на его правление). Нет ни одного большевистского вождя, который принципиально выступал бы против репрессий. Борьба шла лишь за то, кто будет репрессировать, а кого будут репрессировать. Народ же, в соответствии с реально описывавшей ситуацию формулировкой «лес рубят, щепки летят» получил свою долю репрессий просто потому, что нельзя жить в обществе и быть свободным от его правил – если репрессивный аппарат начинает работать, он подходит к делу глобально, не разбираясь где старый большевик, где крестьянин, а где настоящий пролетарий.

В хрущёвскую эпоху аппарат добился гарантии отказа от политики репрессий, а для надёжности все её реализаторы при Сталине были уничтожены физически или надолго упрятаны в тюрьму (последняя волна репрессий). Но как репрессии, так и привилегии, будучи первоначально применены к верхушке, быстро распространяются на всё общество. Результатом стал отказ уже брежневского руководства от диктатуры пролетариата и переход к общенародному государству.

При этом в СССР пролетариата, как такового (которому нечего терять, кроме своих цепей) уже не было. Советским заводским рабочим очень даже было, что терять. По своему месту в обществе они занимали позицию американского среднего класса. Конечно, качество жизни у них было похуже, за счёт боле низкого качества советских товаров и перманентного дефицита, но по уровню заработка, обеспеченностью жильём, возможности вступить в партию и начать политическую карьеру, они далеко обходили среднего интеллигента (уступая лишь узкой прослойке заслуженных, народных, а также крупным учёным). Зарплата фрезеровщика или токаря 4-го или 5-го разряда на киевском заводе «Арсенал», где мне довелось полтора года (с сентября 1982, по май 1984 года) поработать перед армией, была сравнима с зарплатой кандидата наук (доцента республиканского ВУЗа) или армейского полковника. Жилищное строительство для своих рабочих заводы (в отличие от библиотек и музеев) вели сами. Поэтому рабочий получал жильё в среднем за четыре-пять лет, в то время, как интеллигент мог стоять в очереди все 25-30.

Таким образом, уже в позднем СССР пролетариат в своём классическом виде растворился в общенародном государстве. В нынешнем же мире его нет в принципе. В странах передовых он давно уже является составной частью среднего класса, а в странах отсталых не возник и уже не возникнет, поскольку они интегрированы в глобальную экономику и, развиваясь выстраивают у себя ту же модель, что существует в развитых странах. Гипертрофированное значение придаётся сфере услуг. Нет страны, которая не мечтала бы стать туристической Меккой. Если в стране и развивается промышленность (в основном за счёт переноса предприятий из развитых стран), то опыт Японии, Республики Корея, Китая и государств Юго-Восточной Азии показывает, что после сравнительно короткого периода жестокой эксплуатации промышленных рабочих, начинается период быстрого роста зарплат и интеграции их в тот же самый средний класс. Этого требуют интересы бизнеса – предприятиям для устойчивости необходим внутренний рынок, а рынок – это, в первую очередь, платежеспособные покупатели.

Но большая часть третьего мира, куда благополучно «интегрировалось» значительное число постсоветских государств, просто нищает, получая не пролетариат, а деклассированных маргиналов. Именно поэтому все перевороты в третьем мире приводят к власти либо военных, либо крайних правых (обычно это совмещается), но даже, если к власти приходят леваки, это не избавляет страну от полицейского режима, меняя только его идеологический признак.

Происходит это потому, что маргиналы органически не способны воспринимать конструктивные программы, даже такие утопичные, как построение коммунизма в отдельно взятой крестьянской стране или прыжок в коммунизм прямо из феодализма. Для маргиналов естественным желанием является всё отнять и поделить. Они не желают пробиваться к благополучию, а стремятся унизить благополучных, опустив их до своего уровня. А «богатей», с их точки зрения – любой, кто опрятно одет и получил хоть какое-то образование. Поэтому красные кхмеры уничтожали всё городское население, определяя «классовых врагов» по таким простым признакам, как очки и европейский костюм. По этой же причине, победившие на Украине маргиналы спокойно относятся к тому, что 95% населения не знает, и никогда не будет знать того, что называется литературным украинским языком (используя сельские суржики), лишь бы они литературным русским не пользовались. Они готовы уничтожить собственное государство, лишь бы оно не стало русским. Не присоединилось к России, а именно не стало русским, пусть бы даже это русское государство Украина с Россией жёстко конкурировало. Они так же ненавидят русскую культуру (как просто культуру города), как красные кхмеры ненавидели очки и шляпы.

В результате исчезновения пролетариата в мировом масштабе, де-факто исчезли и марксистские коммунистические партии. Единственная оставшаяся – кубинская, постепенно также перестраивается (этот процесс начался ещё при Фиделе и завершится после Рауля). Корейские чучхеисты являются скорее формой националистической, традиционалистской наследственной диктатуры, чем наследниками Маркса, а компартия Китая одной из первых начала перестраиваться на буржуазные рельсы ещё при Ден Сяопине.

Сегодня подавляющее большинство компартий мира (за исключением малочисленных, никому не известных догматических кружков) является либо ревизионистскими соглашательскими образованиями – де-факто встроенными в буржуазное государство социал-демократами, либо фашиствующими леваками. Первые пытаются опереться на оппозиционные слои среднего класса и вписаться в классическую систему чередования у власти буржуазных партий (риторически «более левых» с риторически «более правыми»). Вторые рассчитывают на «революционность» маргиналов, подбивая их к бунту, на волне которого рассчитывают захватить власть, не скрывая, что удерживать её собираются при помощи жёсткой диктатуры и массовых репрессий. В этом отношении они ничем не отличаются от право- и леволиберальных партий. В России, например, многие левые, в том числе те, которые называют себя коммунистами, оказываются на одних митингах с правой оппозицией, а их пропагандистская борьба с властью не отличима от аналогичных действий правых ни по форме, ни по содержанию.

Спор между левыми и правыми идёт лишь о том, кто перехватит власть «за пять минут до двенадцати». Так и Гитлер за власть с Ремом боролся, не гнушаясь организацией для бывших соратников, ставших конкурентами, «ночи длинных ножей». И «ленинская гвардия», благополучно уничтожив всех союзников по октябрьскому перевороту, в конечном итоге извела сама себя. Правило «революции, пожирающей своих детей», сформулированное в XVIII веке, никто не отменял и относится оно к любой революции: к буржуазной, социалистической, фашистской. Все они отличаются друг от друга лишь идейным наполнением, а механизмы работают одни и те же. Более того, как показали последователи Джина Шарпа (и в этом заключается их новаторство) механизмы продолжают эффективно действовать вообще без идейного наполнения. Причём действуют тем эффективнее, чем сильнее маргинализировано общество. В Анчурии, списанной О. Генри с латиноамериканской натуры начала ХХ века, маргиналами были все, от последнего нищего, до президента. Потому и «революции» там происходили по щелчку пальцев.

Сейчас, на фоне глобального кризиса, усугублённого пандемией коронавируса, российские леваки активизировались и радостно заявляют, что сбывается предсказание Маркса – капитализм вот-вот падёт и наконец-то они смогут, на основе массовых расстрелов, начать строительство «справедливого общества». Ничего они не смогут. Пролетариата для революции у них нет, а бунт маргиналов может быть успешным только в ситуации критического ослабления государства. При этом самим маргиналам государство не нужно. Они рассматривают его как силу враждебную, ограничивающую их «свободу», принуждающую к порядку. Маргиналам уютно жить в банде. В свою очередь современные леваки, как и либералы, обделены как интеллектом (что ещё полбеды), так и навыками управления государством. А в случае, если им удастся расшатать ситуацию до того, что государство (не важно Россия или США, Китай или Япония, Франция или Германия) не сможет противостоять бунту маргиналов, надо будет думать не об управлении, а о воссоздании государственности.

С властью удобно бороться, когда она защищает тебя от бандитов, но когда бандиты становятся властью, потребность в «борцах за народное счастье» моментально исчезает. Победивший «народ» справедливо идентифицирует их, как часть ненавистной маргиналам системы и убивает в первую очередь, ибо выйдя на охоту за лидерством и должностями они оказываются на виду. Перехватить же инициативу у истинно народных вождей (как перехватили большевики у Махно и прочих батек-атаманов) современные леваки неспособны. Они даже Маркса и Ленина способны только догматически цитировать, наивно рассчитывая, что общий кризис капитализма всё сделает за них.

Между тем, до последнего времени, общий системный кризис действующей мировой политической и экономической системы действительно вёл её к распаду и, если бы появились левый философ одного калибра с Марксом и левый политтехнолог ленинского масштаба, они могли бы предложить и даже реализовать модель новой системы (прекрасного нового мира), основанную на новом понимании социальной справедливости в обществе, где основные известные Марксу классы исчезли, а социальная мобильность населения многократно возросла. Но как раз перетекание нынешнего кризиса в преимущественно экономическую форму даёт нынешней модели неплохой шанс продержаться ещё пару-тройку десятков лет. Коронавирус катализировал давно шедшие в западном обществе процессы, практически выведя из игры доселе упорно державшихся за власть глобалистов. Национальные государства закрылись друг от друга даже в Европейском Союзе. Они перешли к политике эгоистичного протекционизма (пока в борьбе с пандемией, но лиха беда начало) на фоне общего мирового спада, который неизвестно когда закончится. Точно не в этом году, несмотря на оптимистичные заявления правительств.

Таким образом, система, достигшая глобального размера (принявшая ту форму, которую Маркс считал необходимой и достаточной для одновременного или близкого по времени перехода к новой формации во всех промышленно развитых государствах), в результате кризиса начинает упрощаться. Глобальные и даже региональные структуры прекращают эффективно функционировать и обретают тенденцию к распаду, экономика начинает замыкаться в национальных границах, надутые глобальные пузыри исчезают (не важно лопают или сдуваются, главное, что они прекращают играть свою деструктивную функцию), средний класс распадается и маргинализируется.

В этих условиях не каждое государство может выстоять. Но те, которые выстоять не смогут и будут сметены бунтом маргиналов, попадут не в коммунизм, а в новый каменный век. Структура общества упростится до общины (в основном до соседской, но где-то возможно и до родовой). Общинам, охраняющим кормящий их ресурс, будут противостоять банды, стремящиеся этот ресурс изъять и потребить. Отличаться друг от друга они будут лишь тем, что общины настроены на производство, потребляемого продукта, а банды не его изъятие.

Те же государства, которые смогут выстоять и в целом сохранить современную структуру общества, понесут значительные экономические потери. Точно так же, как Европе после Второй мировой войны или России после 90-х годов, им понадобится несколько десятилетий восстановительного периода. Всё это время, старая система будет более, чем эффективной и жизнеспособной, ибо кризис высвободит достаточно рынков и ресурсов, которых ей не хватает сейчас. Только когда она выйдет на уровень глобализации 2010 года вновь возникнет шанс на смену системы.

Таким образом, настоящий кризис (в том виде, который он приобрёл в феврале-марте 2020 года) ведёт не к прогрессивному перерождению отжившей системы, но к её отступлению на докризисные позиции. В зависимости от глубины и продолжительности кризиса, мировая экономика может отступить как до уровня 50-х, так и до уровня 30-х годов ХХ века и даже дальше. Это не значит, что перестанут производить айфоны и «Суперджеты» (хоть некоторые технологии могут быть утрачены). Это лишь значит, что будет временно решена проблема ресурсной недостаточности, которая стала причиной текущего системного кризиса.

Ещё раз, основная плохая весть для марксистов (как немногочисленных истинных, так и преобладающих ложных) заключается в том, что Маркс рассчитывал на смену формации в силу усложнения системы (и она к этому пришла). Но выход на первый план экономического кризиса и тенденция к снятию внутрисистемных политических противоречий ведут к тому, что система упростится и, за счёт этого упрощения, получит дополнительный ресурс для продления своего существования. Буквально получит второй шанс.

Если же предположить, что мечта леваков сбылась и бунт маргиналов победил во всём мире, человечеству придётся начинать всё сначала, а американские фильмы об постапокалиптическом обществе послужат неплохим пособием для организации жизни в новом каменном веке. Если это, конечно, можно будет назвать жизнью.

Впрочем, пока у России есть неплохие шансы на преодоление текущего кризиса без катастрофических последствий, Санкции таки сыграли положительную роль, резко снизив уровень интеграции российской экономики в глобальную, а значит и зависимости от неё. У России есть уже оформленная система экономических союзов в Евразии, позволяющая ей контролировать рынок в два раза больше собственного. Если Китаю также удастся уцелеть (хоть его потери будут серьёзнее российских, за счёт более сильной зависимости от рынков США и ЕС), то можно будет даже претендовать на совместный контроль над рынком Евразии (включая то, что останется от ЕС).

Это неплохой задел для последующей глобальной экономической экспансии и глобального же доминирования. Осталось только не повторить американские ошибки и, возможно, следующее поколение всё же увидит прекрасный новый мир, бесконечно далёкий от представлений о нём классиков марксизма и их эпигонов, пытавшихся реализовать на практике идеи Маркса в ХХ веке, но также мало похожий и наш сегодняшний. Главное обеспечить к нему плавный (без войн и революций) переход.

Ростислав Ищенко