Будет ли Третья Отечественная?

Я бы никогда не взялся писать этот текст, если бы не просьба друга, у которого с начала СВО на Украине воюет сын. Друг говорит, что у украинской стороны есть чёткая идея войны: они воюют не просто за независимость, а за независимость от России. Такой подход позволяет им спокойно принимать американский диктат в области внешней и внутренней политики, британские «рекомендации» относительно ведения боевых действий и даже польские требования о предоставлении гражданам Польши особых политических прав на территории Украины, притом что в самой Польше вновь (после короткой паузы весной текущего года) расцвела украинофобия и сбежавших на польскую территорию «союзников» начинают регулярно бить и ущемлять в правах, несмотря на формальную поддержку Киева официальной Варшавой. Всё это считается на Украине приемлемым, ибо идёт в общую копилку войны с Россией.

Мы же, говорит друг, соглашаемся с двойственной политикой наших союзников (от Китая и Индии до членов ОДКБ), до сих пор даже Крым российским не признавших и под американским санкционным давлением иногда прогибающихся, а в иных случаях пытающихся получить свой гешефт от помощи нам в обходе санкций. Я, говорит друг, понимаю, что это дипломатия, но нельзя ли развести дипломатию и идею, ради которой ведутся военные действия? Солдатам в окопах, мол, нужна чёткая цель. Они должны знать, что ведут Отечественную войну, что будет укреплять их веру в победу и препятствовать деморализации.

Это хорошая, правильная мысль. Но, как многие хорошие, правильные мысли, она нереализуема. По крайней мере, она нереализуема в заявленном формате, но возможны варианты. Вот о формате и вариантах стоит поговорить.

Начнём с того, что войну не могут объявить Отечественной ни умудрённые опытом политики в Кремле, ни экзальтированные девушки в телеграме. Войну отечественной народ может только почувствовать. Именно поэтому в нашей истории считаются две Отечественные войны, хоть на деле их было три. Третьей была борьба со смутой и польско-шведской интервенцией в начале XVII века, завершившаяся утверждением и укреплением на московском престоле династии Романовых. Просто в XVII веке термин Отечественная война ещё не придумали, поэтому она из нумерации и выпала.

С моей точки зрения, главный и единственный признак, свидетельствующий о том, что война стала Отечественной, является спонтанное формирование народного ополчения и партизанских отрядов, а это предполагает оккупацию врагом значительной части территории страны — наличие угрозы самому её существованию.

Этот фактор действовал и в ходе формирования Первого и Второго ополчений в начале XVII века, и в 1812 году, и в 1941-1945 годах. Людям ничего не надо было объяснять и доказывать: дважды они видели врага в Москве, третий раз — в ближнем Подмосковье (передовые отряды вермахта прорвались примерно туда, где сейчас находится аэропорт «Шереметьево»). В 1942 году отброшенный от Москвы враг прорвался к Воронежу, на нижнюю Волгу и к кавказским перевалам. Был занят Новороссийск — последняя крупная база Черноморского флота, Ленинград всё ещё находился в блокаде. Можно ли тут усомниться в том, что война Отечественная?

Есть в нашей истории и обратный пример. Второй Отечественной войной пыталась объявить Первую мировую пропаганда Российской империи. Вроде бы и основания были: на нас наступали три традиционных врага (Австрия, Германия и Турция). Причина войны была понятна и поначалу поддержана народом: защита братьев-славян (сербов) от германской экспансии. Россия выступала на стороне справедливости. Но…

Хоть враг в 1915 году и прорвался довольно далеко вглубь империи, бои всё же шли в инонациональных (не русских) регионах: в Польше и Прибалтике, а также на территории австрийской Галиции и, с 1916 года, в Румынии. Простому сибирскому, курскому, смоленскому, малороссийскому крестьянину или жителю Западного края было в целом глубоко наплевать на сербско-австрийские разногласия и перспективы присоединения к России зоны Черноморских проливов. Он совершенно не разбирался в экономике и геополитике и не был в состоянии осознать, что даёт России в плане умножения её торговли, экономического развития и укрепления безопасности контроль над Балканами и над проливами. Зато он получал письма из дома (страна на 70% уже была грамотной), а в них домочадцы жаловались, что после того как мужиков и лошадей мобилизовали, жить стало трудно, хозяйства разваливаются. Тем, кого в армию не взяли, хорошо: они богатеют, а солдатские семьи беднеют.

Между прочим, правительство Николая II выделяло семьям мобилизованных весьма существенную помощь. Но с течением времени ком проблем в хозяйстве, оставшемся без лошади и без работника нарастал и помощь их более не перекрывала. Тем более что, как это всегда и везде бывает, случались и бюрократические проволочки, и ошибки, и банальное воровство. Поэтому через три года войны, не дотерпев года до её окончания, состоявшая в основном из крестьян российская армия просто разошлась с фронтов, по пути снеся государственную власть, и отправилась в деревни делить помещичьи земли.

Гигантских латифундий в России практически не было, раздел помещичьих владений проблему земельного голода не решал. Даже Столыпинская реформа, в ходе которой земельный голод пытались утолить гигантским массивом сибирских земель, была паллиативом. Рост населения России был настолько бурным, что без изменения демографической структуры общества, без урбанизации никаких земель планеты не хватило бы для удовлетворения потребности вновь возникающих (путём выделения всё новых семей, создаваемых многочисленными детьми) крестьянских хозяйств в земле.

Крестьяне только думали, что они едут за землёй, на деле же они ехали мстить за свои три года в окопах и за страдания своих семей. Отсюда и немотивированные зверства (убийство не только офицеров-фронтовиков, половина которых вышла из солдатской среды, но и своего же брата-солдата, который отказывался дезертировать со всеми), и даже не разграбление, а банальное уничтожение имений даже там, где крестьяне жили с помещиками душа в душу и часто получали от них помощь.

Армия не поняла, за что она воюет, не приняла лозунг Второй Отечественной. К этой войне надолго прилипла данная революционерами кличка «Империалистическая». Вот с этим названием армия и народ в целом согласились.

Между тем в 1914 году в стране наблюдался гигантский патриотический порыв, тысячи людей рвались на фронт добровольцами. И длилась для России не ставшая второй Отечественной «Империалистическая» значительно меньше, чем Великая Отечественная для СССР, равно как и Первая мировая далеко недотянула по срокам до Второй мировой. Но патриотический подъём населения СССР, несмотря на все неудачи первого периода войны, сохранился. Его хватило ещё даже на разгром Японии. А патриотический подъём в Российской империи иссяк к середине 1915 года, несмотря на то, что ход боевых действий был в целом для России и её союзников благоприятен. Окончательно патриотический подъём захлебнулся в 1916 году в крови русской гвардии, потерявшей 50% личного состава гвардейской пехоты в бессмысленной бойне на Стоходе, завершившей блестящий Брусиловский прорыв.

В 1992 году «Воениздатом» издан весьма качественный, информативный и объективный (в ущерб ура-патриотизму) труд группы военных учёных и историков, под руководством доктора военных наук генерал-майора В. П. Неласова «1941 год — уроки и выводы». Первая часть третьей главы этого объёмного труда называется «Оперативно-мобилизационное развёртывание Вооружённых сил СССР в начальном периоде войны».

Авторы отмечают, что из двадцати миллионов человек общего мобилизационного ресурса (32 возраста, охватывавших всё мужское население страны в возрасте от 23 до 55 лет) 5 631 600 человек не были эвакуированы с оккупированной противником территории (из-за быстроты продвижения врага вглубь страны). Что по этой же причине, а также из-за передвижения огромных масс людей военкоматы утратили контроль над мобилизационным ресурсом, который удалось полностью восстановить только к средине 1942 года. Что уже к 10 июля противник захватил 52% складов округов и Наркомата обороны. В результате была резко снижена возможность вооружения и оснащения формируемых частей. В результате систематических бомбардировок в два раза снизилась пропускная способность железных дорог, что затруднило доставку призывников на сборные пункты и в части. Сами части, вступив в бои, сменили места дислокации и зачастую призывников доставляли в уже покинутые ими военные городки. В общем, проблемы были огромные и практически нерешаемые.

Тем не менее уже 1 июля было призвано 5 млн 350 тысяч человек. К осени количество призывников достигло 10 миллионов человек. К концу 1941 года было призвано свыше 14 миллионов человек. С учётом оставшегося на оккупированной территории мобилизационного ресурса, а также того, что одновременно формировались 15 стрелковых дивизий войск НКВД и вначале 25, а затем ещё 85 дивизий народного ополчения (всего сформировано не меньше 60 дивизий народного ополчения, а также отдельные ополченческие бригады, полки, истребительные и коммунистические батальоны, отряды самообороны и партийно-хозяйственного актива, можно сказать, что к концу 1941 года мобилизационный ресурс был исчерпан полностью. Далее уже призывали очередных срочников (порядка 1,8 миллиона каждый год), а также понемногу добирали из эвакуированных, а после 1943 года из числа жителей освобождённых территорий, которых не успели призвать при отступлении. Отмечу также, что народное ополчение, которое даже к середине 1942 года (после огромных потерь 1941 года) составляло 590 тысяч человек, в основном набиралось из людей, которых по каким-то причинам (возраст, болезни, бронь) не могли призвать в регулярную армию.

Таким образом, несмотря на все объективные и субъективные проблемы первого периода войны, уже к концу 1941 году удалось поставить под ружьё более ста процентов (с учётом ополченцев) того призывного контингента, который остался в распоряжении властей СССР. Авторы указывают, что сверхвысокие темпы мобилизации несли некоторые издержки, так как далеко не всех изъятых из экономики людей поначалу успевали нормально вооружить, оснастить и свести в полноценные дивизии (особо большие проблемы были с формированием тыловых подразделений и санитарных поездов, с развёртыванием госпиталей).

Нас в данном случае интересует другое. В условиях неразберихи и утраты контроля над мобресурсом в первые месяцы войны только высокий патриотический подъём позволил получить такой результат. Люди массово сами являлись в военкоматы, которые не всегда могли даже повестки разослать. Последние подлежащие мобилизации возрасты (1895-1897 годы) призывались уже во Вторую мировую. Ополчение формировалось из ещё более пожилых (до 55 лет, но попадались и более пожилые добровольцы), то есть они также служили в 1914-1918 годах. Одни и те же люди Первую мировую Отечественной не признали, а Вторую мировую признали. Причём признали сразу.

Что изменилось?

Они увидели вражеские самолёты над своими городами и услышали свист их бомб уже в первые часы войны. К четвёртому дню войны вражеские танковые колонны миновали Минск и двинулись к Смоленску. В сентябре (через неполные три месяца после начала боевых действий) танки группы армий «Север» фон Лееба вышли на ближние подступы к Ленинграду (8 сентября началась блокада), а танки Гудериана и фон Клейста 15 сентября соединились в районе Лубны — Ромны — Лохвица, окружив Юго-Западный фронт. В ноябре немцы вышли на ближние подступы к Москве. Думать было некогда. В таких условиях народ либо инстинктивно мобилизуется и война становится Отечественной, либо страна капитулирует, как капитулировала за год до нападения на СССР Франция, чья сухопутная армия до этого считалась лучшей в Европе, а то и в мире.

Сейчас ситуация вроде бы похожа: боевые действия идут на Украине — там же, где разворачивались главные события в 1941 — начале 1944 года. Только нет в нашем обществе такого же единства в отношении целей этой спецоперации, которую мы до сих пор и войной-то стесняемся назвать. Причём единства нет не только у нас, но и у выступающей против киевского режима части населения Украины. Не скажу, что это повальное явление, но читал в соцсетях мнение некоторых жителей Донбасса, искренне считающих, что харьковчане «не заслужили» освобождение. В то же время знаю, что и некоторые харьковчане считают, что освобождать надо было их город, а не Донбасс.

Херсон и Запорожье стали для россиян сакральными буквально только что, когда было решено провести там референдум о вхождении в состав России, зато усилились сомнения в сакральности Одессы, которая ещё недавно, была в глазах российского населения гораздо сакральнее остальных украинских регионов благодаря жертвам 2 мая 2014 года. О Киеве и Днепропетровске лучше не вспоминать: многие считают, что там гнездится эсхатологическое зло украинства и от них надо отгородиться высоким забором. По поводу Западной Украины большинство уверено, что лучше её отдать полякам, если не получится территорию забрать себе, а отдать полякам только бандеровцев (без земли и городов).

Есть и альтернативное мнение, которое можно свести к тому, что всё это русские земли, их надо возвращать, а заблудшее население раззомбировать.

Сам я неоднократно говорил, что, с моей точки зрения, забрать стоило бы всю территорию Украины, но придётся забрать столько, сколько сможем. И лучше, чтобы на тех территориях, которые мы забрать не сможем (если не сможем) ни в коем случае не осталась Украина. Пусть они лучше будут Венгрией, Румынией, Польшей. Это гибкий вариант, позволяющий действовать в зависимости от обстоятельств, но и с ним многие несогласны. Кто-то хочет забрать всё безоговорочно, а кто-то считает, что в нагрузку к Донбассу и Крыму достаточно будет Херсона и Запорожья, при этом они не говорят, что делать, если Украина откажется признавать потерю территорий и продолжит войну. Ведь чтобы выиграть войну надо наступать, а значит, освобождать новые территории, опираться там на поддержку местных жителей, симпатизирующих России. А потом что, уходить, бросая их на произвол судьбы или вынуждая бежать, всё бросив, в Россию?

Если мы друг с другом не можем договориться, что мы хотим получить в итоге украинской кампании и предпочитаем перепоручать окончательно решение Путину: мы, мол, ему верим и поддержим любое его решение, то как мы можем дать идею, объяснить смысл боевых действий собственной армии?

Допустим, начнём мы из каждого утюга трубить, что война Отечественная? Только деды наших солдат видели на Украине немецких оккупантов, а украинцы против немцев с ними бок о бок воевали. А наши солдаты видят в окопах напротив украинцев, которые радостно воюют против нас, разрисовывая себя и свою технику эмблемами убитого нашими предками рейха, и помогают им против нас воевать, поставляя технику и давая деньги, немцы. А ещё американцы, англичане, французы и наши бывшие братья-славяне.

Но это не 1612 год, не 1812 год и не 1941 год. Наши солдаты никогда не поверят, что украинцы могут оказаться под Москвой, что им позволят зайти на территорию России и закрепиться там, что обстрелы наших городов не разовые случайные досадности, но могут превратиться в системное явление. Чтобы война приобрела черты Отечественной, на Украине не только должны появиться регулярные контингенты армий НАТО, но и возникнуть сопротивление натовской оккупации. Тогда история Освобождения станет реально похожей на 1943-1944 годы.

На данном же этапе мы можем предложить в качестве смысла и идеи боевых действий лишь тезис об освобождении русских земель от оккупантов и предателей с целью их собирания в исторической России. Этот тезис полностью оправдан с точки зрения тождественности нынешней ситуации тому периоду, когда он впервые был заявлен официальной политической программой Русского государства.

Иван III, первым из русских правителей, назвавшийся Государем и Великим князем Владимирским, Московским и всея России самодержцем, заявил претензии своего дома на все «отчины и дедины», некогда входившие в состав государства Владимира Великого и Ярослава Мудрого. Он воевал с Тверью, Новгородом, возвращая их в Русский мир, с Литвой, за земли, именуемые ныне Украиной, достиг солидных успехов, но завершить выполнение своей программы не успел. Её через триста лет завершила Екатерина II.

Так что возвращение исконных русских земель — процесс, который не обязательно должен завершиться при нашей жизни, но который мы стремимся завершить как можно скорее, ибо возвращение людей и территорий в лоно Русского мира — это и наша безопасность. Эта концепция для обоснования своей очевидности не требует наличия врага под Москвой, не нуждается в бомбёжках наших городов. Любому непредвзятому человеку очевидно, что не только российский Донецк, Харьков, Киев или Львов, лучше антироссийского, но и российский Берлин (а до объединения ГДР и ФРГ он, фактически, был таковым) лучше, чем Берлин американский.

Мы слишком долго предлагали дружбу и компромиссы, чтобы теперь стесняться. Нам стоит открыто заявить, что да, мы империя. И интересы у нас имперские, в том числе интересы безопасности. И США империя. А то, что между нами, от Днепра до Атлантики — лимитрофная зона, входящие в которую государства (включая Старую Европу) продемонстрировали неспособность к самостоятельному существованию, к защите своих интересов. Они не могут быть субъектом глобальной политики ни вместе, ни порознь. Их удел — быть зоной интересов, сферой влияния одной из империй. Либо мы, либо США, сами они не могут.

Господство США у своих границ мы допустить не можем, поэтому по мере возможности будем двигать их дальше и дальше, пока они не уберутся за Атлантику. В то же время наше предложение для лимитрофов и сейчас лучше, чем предложение США. Америка предлагает им за себя умереть. Мы же предлагаем им вместе жить. Более того, готовы постепенно добровольно интегрировать их в состав империи, сделав полноценными её гражданами. Всех, включая португальцев и исландцев. Выбор за ними. Они могут умереть, как второсортные недоамериканцы, могут остаться этнографическими европейскими реликтами под нашим протекторатом, а могут со временем стать русскими, которые второсортными не бывают.

Это, конечно, жёсткая концепция, и враги не преминут упрекнуть нас в империализме. Но они и так упрекают нас во всех смертных грехах и отказывают в праве на существование. Зато данная концепция адекватно описывает существующую реальность, полностью соответствует тому, что видит солдат из окопа и позволяет останавливать и возобновлять движение на Запад, исходя из наших возможностей и политической выгоды, не вызывая ненужных вопросов, вроде почему мы освободили Реймс, но не дошли до Парижа.

Кого смогли, того и освободили, а остальных — в следующий раз. Они воюют за независимость от нас, а мы против этой самой независимости — вполне зеркальная и понятная ситуация, и главное, что всё справедливо. Ведь если зависимость от США может считаться счастьем, то и зависимость от России может быть ещё большим счастьем. Надо только попробовать.

А Отечественная война в нынешних условиях может начаться, когда смотришь в окно и видишь ядерный гриб. И Запад делает всё для того, чтобы она началась, мы же всеми силами пытаемся обойтись без ненужных эксцессов.

Ростислав Ищенко