3 октября 1993 года: переворот как логика развития процесса

Не могу сказать, что события тридцатилетней давности, завершившиеся расстрелом парламента, так уж сильно беспокоят российское общество. Скорее они являются информационным поводом для проигравших тогда сил напомнить о юридической незаконности изъятия власти из их рук

С этим (юридической незаконностью) вряд ли кто-то будет спорить. Даже ельцинское объяснение причин конституционного кризиса 1992–1993 годов, завершившегося переворотом 21 сентября — 3 октября, не отрицает факта силового захвата власти. Ельцин лишь совершенно беспомощно объясняет свои действия тем, что, мол, присягал он на конституции, а полномочий ему этой конституцией было нарезано, с его точки зрения, недостаточно.

В принципе, политик, если ему недостаточно полномочий, либо не принимает должность, либо подаёт в отставку, а не устраивает переворот. На этом можно было бы и закончить анализ событий тридцатилетней давности, но общеполитическая ситуация тогда была слишком сложна, чтобы можно было ограничиться простой констатацией властолюбия Ельцина. Более того, легитимность нынешней власти базируется на принятой по итогам переворота конституции. Это даёт возможность желающим оправдать действия Ельцина ехидно спрашивать: «Так что, у нас все власти после 3 октября 1993 года нелегитимны?»

Могу сразу ответить, что если руководствоваться подобной логикой, то у нас будут нелегитимны все власти, начиная с Владимира Крестителя. Ведь он был первый в роду Рюриковичей, кто захватил власть, убив своего старшего брата и законного Великого князя Киевского Ярополка Святославича. Кстати, и «законность» захвата Киева Олегом в пользу Игоря Старого после убийства Аскольда и Дира не вполне убедительно обосновывается явно пристрастным летописцем.

Проблема разрешается просто. До конца средних веков способность силой захватить и удержать власть считалась достаточным обоснованием права на эту власть (право меча было преимущественным перед остальными правами). С началом Возрождения и возникновением научных попыток обосновать право на власть, главным обоснованием (легитимацией) власти стала готовность подвластных добровольно подчиняться властителю, развившаяся к эпохе просветителей в понятие «общественного договора». Насколько такая добровольность обеспечивалась тем, что в распоряжении властителя находился аппарат подавления, не уточняется.

Современная политическая практика исходит из того, что для того чтобы «заиграть» переворот, достаточно провести после него свободные выборы. Именно поэтому большинство африканских и латиноамериканских путчистов спешило сразу после переворота законно «избраться» президентом и править либо пожизненно, либо до следующего переворота (кому как повезёт). Сейчас, с разрушением основ Ялтинско-Потсдамской системы и поздневашингтонского политического консенсуса, как на международной арене, так и во внутренней политике большинства стран (в том числе в США) всё большую роль вновь начинает играть грубая сила, при помощи которой захватывается и удерживается власть.

С точки зрения силового обоснования октябрьский переворот 1993 года и последующие события легитимируют новую власть безупречно. С точки зрения последующих выборов также. Левые и патриотические силы склоны критиковать выборы 90-х годов, либералы критикуют современные выборы, но никто не оспаривает законность избрания Путина президентом в 2000 году, как и легитимность выборов в Госдуму 1999 и 2003 годов.

Так что на легитимность нынешней власти события октября 1993 года влияют не больше, чем события февраля — октября 1917 года. Ведь если уж отыгрывать назад, восстанавливая «законность» власти, то следует отменить итоги всех силовых захватов. Поскольку же законных наследников Годунова, как последнего законно (всенародно) избранного на царство русского самодержца, мы найти не сможем, пришлось бы остановиться на остатках Романовых или вернуться к Рюриковичам (этих осталось много).

Собственно трагедия 1993 года неразрывно связана с предшествующей трагедией 1917 года. В 1991–1993 годах рушилась и теряла власть система, пришедшая к власти силовым путём в феврале — октябре 1917 года и удержавшая её в течение последовавшей Гражданской войны.

Современные левые почему-то связывают советскую власть с большевистским или сменившим его после XIX съезда коммунистическим правлением. На самом деле не только большевики, но и прочие революционеры 1905 года (когда впервые появились советы) подчёркивали, что возникли они (советы), как живое творчество масс. Партии же только приватизировали их впоследствии. Большевики стали последними, зато монопольными владельцами советской системы. Но это не отменило лозунг «За Советы без большевиков!», с которым восставали крестьяне в 1920–1922 годах, а местами и позднее.

Таким образом, советская власть и коммунизм или даже социалистический строй нетождественны. Советская власть может обслуживать любую социально-экономическую систему. Отсюда и борьба противостоявших в 1993 году группировок является борьбой не за реставрацию СССР или хотя бы социализма в России против восстанавливавшейся системы буржуазного правления. Это борьба двух группировок республиканской российской власти за наследие разрушенного ими союзного центра.

Группировка, опиравшаяся на самодержавие съезда народных депутатов, бывшего безальтернативным высшим органом власти, от группировки, опиравшейся на президента и стремившейся безальтернативно в его руках сосредоточить все рычаги управления страной, отличалась только своей большей аморфностью.

Эта аморфность и внутренняя противоречивость, которые в конечном итоге и привели Белый дом к поражению в противостоянии с Кремлём, были неизбежным следствием их политической базы. Съезд народных депутатов и Верховный совет являлись остатками советской власти. Советская же власть также неслучайно постоянно выступала в качестве вторичного органа. Она не смогла противостоять даже слабому Временному правительству, власть у него перехватили большевики, лишь номинально опиравшиеся на советы. Вначале они управляли при помощи Петроградского ВРК и системы местных ВРК (Военно-революционных комитетов), то есть опираясь на прямое насилие. А с конца 1918 — начала 1919 года, когда вся власть сосредоточилась в руках РКП(б), советы стали её номинальным носителем, но руководствовались при этом в своей деятельности партийными директивами. Стандартная схема: решение соответствующего партийного органа проштамповывается соответствующим советом, причём с отсылкой к партийному решению как к достаточному обоснованию решения совета.

То есть советы (в их классическом, массами созданном виде) никогда не были и не могли быть самостоятельной системой власти. Они нуждались в лидирующей политической силе, которая наполнит их смыслом и организует их работу.

Не исключено, что позднесоветская власть брежневского образца, которая усилиями КПСС была предельно централизована (ранние советы были децентрализованы, отсюда и съезды) смогла бы перехватить власть не только у партии, но и у Ельцина. Поздние советы представляли собой классическую бюрократическую вертикаль, на основе которой были выстроены политические системы большинства постсоветских государств (кроме прибалтийских и России).

Но российская система советов копировала союзную, реформированную Горбачёвым. Горбачёвский же лозунг о «возвращении к ленинским принципам управления» привёл к попытке децентрализации советов (вновь возник съезд). Из всех республик съезд (кроме общесоюзного) был конституирован только в России.

Сильной партийной власти такая аморфная структура выгодна тем, что, пока партия не подчинила окончательно бюрократический аппарат и сами советы, через съезды, на которые собирается огромное количество случайных, не знающих друг друга людей, легко протащить любую резолюцию, избрать любой «совнарком» с любыми полномочиями. Но власть КПСС к концу существования СССР была уже крайне слабой. Ей на смену шла власть либеральных реформаторов.

В отличие от защитников Белого дома, где фашисты соседствовали с коммунистами, беспартийными, анархистами и вчерашними демократами, опиравшаяся на либералов исполнительная власть выступала единым монолитом. Это и сыграло решающую роль в момент противостояния. Пока в Белом доме вели дискуссии в Кремле принимали решения.

Страна, армия, народ, политическая система, государственный аппарат были расколоты пополам. В этих условиях выигрывает тот, кто первым начинает отдавать чёткие и недвусмысленные приказы, кто успевает сосредоточить в критически важном месте достаточную для победы силу. Так победили в октябре 1917 года большевики, объявившие свою власть советской, так проиграла советская власть в 1993 году, когда большевиков давно не было, а их наследники из КПСС добровольно отдали и власть, и страну.

Победители 1993 года победили несправедливо. Юридическая правда была не на их стороне. Но и победители 1917 года победили несправедливо. Они даже Учредительное собрание разогнали, легитимировав свою власть просто штыком.

История вернулась в виде фарса. Если нам говорят, что Ленин поднял власть, лежавшую на земле (что спорно, ибо с кем же тогда была Гражданская война?), то и победители 1993 года могут сказать о себе то же самое, им-то вообще трёх танков на всё про всё хватило.

Говорят, что 90-х не было бы, если бы не эта победа. Очень сомневаюсь. Боюсь, что 90-е были бы только хуже. Ведь, подчеркну, боролись между собой две группы ликвидаторов СССР. Боролись за власть после СССР. Многие из тех, кто руководил в Белом доме, кто обеспечивал его информационно, спокойно вписались в новую ельцинскую власть. За её пределами окончательно и бесповоротно остался только Хасбулатов, что плохо, поскольку из всех политических деятелей 1991–1993 годов (включая горбачёвское политбюро) он, пожалуй, был единственным, кто за личными и групповыми интересами, видел ещё и интересы государственные и понимал как работает механизм управления государством тонкой настройки, который Ельцин и его команда заменили обычной кувалдой.

Но авторитета и харизмы Хасбулатова и должности председателя ВС и съезда не хватило для того, чтобы сцементировать противостоявшие Ельцину силы, заставить их выступать единым блоком, стремиться к единой цели. У него за спиной не было того, что было у Ленина, — партии, организованной как «орден меченосцев» и готовой безоговорочно выполнить любое указание своего вождя.

В конечном итоге при такой расстановке сил победа съезда означала бы начало общероссийской гражданской войны, в том числе и между силами, боровшимися за эту победу, но по-разному видевшими будущее России, победа же Ельцина при всей своей несправедливости означала временную заморозку этой войны. Заморозки хватило до 1999 года, а потом пришёл Путин, рядом неброских, но эффективных действий гражданскую войну отменивший и обеспечивший России до сих пор действующий общенациональный консенсус.

Трагедия 3 октября 1993 года никогда не будет трактоваться историками однозначно. Итогом и одновременно прологом слишком сложных и неоднозначных событий она явилась. Но история не имеет сослагательного наклонения, и переиграть её (чтобы посмотреть, вдруг лучше получится) мы не можем.

Единственный урок этих событий уходит корнями и в декабрь 1991 года, и в октябрь 1917 года, и к Лжедмитрию и русской Смуте, и к прочим насильственным переворотам, производимых при помощи омайданенных и выведенных на улицы народных масс. Разрушение имеющегося никогда не приводит к немедленному улучшению. Наоборот, надолго становится хуже, а улучшение наступает после того, как разрушители успокаиваются и начинают восстанавливать разрушенное. Главное же, что подлежит восстановлению, — народное согласие. Без народного единства страна не живёт. Без него она умирает и распадается на части, унося с собой миллионы жизней.

Ростислав Ищенко