Лишние люди

Учившиеся в советской школе помнят, что русская литература очень любила и уважала «лишних людей». Этим, она, кстати, серьёзно отличалась от украинской, преподававшейся в той же советской школе в УССР и, соответственно, прошедшей ту же идеологическую цензуру.

Украинская литература делала акцент на «маленьком человеке», своего рода местном Акакии Акакиевиче. Правда, для украинских писателей-народолюбов даже несчастный Акакий Акакиевич был до невозможности «великим паном» — всё-таки чиновник. Бедный забитый крестьянин — безземельная, а иногда и бездомная нищета — вот идеал украинской литературы.

Потому что «лишние люди», продукт высокой цивилизации, интеллектуалы, настолько уверовавшие в силу своего персонального разума, что в нормальных имперских структурах им стало тесно, и им захотелось большего, а чего большего они не знали. В этом отношении автор Чайльд-Гарольда англо-шотландский аристократ лорд Джордж Гордон Байрон (шестой барон Байрон по мужской линии и родственник Стюартов по женской), погибший «за свободу Греции» (вряд ли он хорошо отличал греков того времени от современных им турок), ничем не отличался от чудившего в Санкт-Петербурге и погибшего на Кавказе автора «Героя нашего времени» (Григория Александровича Печорина) русского аристократа с шотландскими корнями (возможного потомка шотландского барда XIII века Томаса Лермонта) Михаила Юрьевича Лермонтова.

В понимании украинских писателей-народолюбов всё, что выше нищего крестьянина, — то пан, а пан не может быть украинцем, он либо поляк, либо москаль, либо венгр, либо австриец (немец). Украинец (в их интерпретации) был не столько состоянием национальным, сколько социальным. Поэтому в их понимании нищий было равно положительный, а если не нищий (в супе по праздникам курица есть), значит пан или (подпанок). В понимании нынешних «создателей украинской нации» — «промосковский коллаборационист», усвоивший «панскую» городскую культуру с ватерклозетами и асфальтом, интегрировавшийся в неё самостоятельно и осознавший, что украинство всего лишь чудовищно гипертрофированный провинционализм, ничего общего не имеющий с конкретной нацией, но под разными названиями способный проявляться у любой.

В этом плане украинство, при всей своей разрушительности, относительно безопасно в цивилизационном плане, ибо вторично. Украинство может существовать лишь как альтернатива панству: полякам, русским, кому угодно. Без объединяющего в качестве мифического источника всех украинских бед панства украинство расползается по враждующим более мелким региональным идентичностям. Украина потому и боялась потерять Юго-Восток, что «более русские», а скорее менее украинские Крым и Донбасс объединяли против себя (особенно претендовавший на общеукраинскую финансово-промышленную гегемонию Донбасс) остальную Украину, включая значительную часть Юго-Востока. Без них Украина объединялась уже против Харькова, Одессы, Днепропетровска. Если и этих отпустить, то врагами украинства автоматически становились Киев, Чернигов, Черкассы, Кировоград. Следующие враги населяли Волынь и Подолье. В конце концов, пришлось бы делить Галицию на «правильную» — сельскую и «неправильную» — городскую части.

Точно так же современные украинские блогеры-эмигранты в России борются с «охранителями», с «социальной несправедливостью», с «неправильными генералами», с «не той» российской властью. Но без тех, с кем борются, ничего из себя не представляют, ибо ничего оригинального предложить не могут, могут только быть против чего-то, а точнее, против кого-то, кому досталось несправедливо больше сала (в их представлении). То есть украинство — хороший послушный и довольно дешёвый таран против чего угодно. Надо только объяснить, что это пан и он прямо сейчас ест твоё сало.

Но на месте разрушенного они сами ничего построить не могут, так как архитекторы — паны, а панов они уже перебили. Поэтому их может использовать только одна цивилизация против другой. При включении же их в состав любой цивилизации необходима полная ассимиляция. Иначе (сохранив украинство как чувство собственной социальной неполноценности) они будут и дальше искать вокруг себя панов, которые прямо сейчас их «угнетают», пожирая их долю сала. В этом отношении характерны такие комические типажи, как миллиардеры-украинцы, жалующиеся на угнетение со стороны работающих на их заводах «панов». Они искренни в своём комизме. Просто с именем украинца они приняли и манеру поведения вечно угнетённого, вечно жалующегося нищего крестьянина. А что в манжетах рубиновые запонки, так посмотрите на соседа — у него рубины в двадцать раз крупнее. А всё потому, что он нас обездолил — постоянно ест наше сало.

Повторю, таких «украинцев» можно найти во всех расах, национальностях и народах — это состояние психики, а не национальная особенность. Они есть в Сибири, на Аляске, в Мексике, но больше всего их в глобальных центрах: в Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Москве. Их всегда больше там, где больше сала (денег и других ресурсов), а значит, больше панов. Ибо нет украинца без пана, следовательно, чем больше панов, тем больше украинцев, завидующих им, мечтающих их обобрать и уничтожить, чтобы самим стать панами. Но стать панами они не могут, не отрешившись от украинства, а отрешившись от украинства, они становятся нормальными русскими, японцами, поляками, англичанами, американцами.

Не случайно украинцы с жаром доказывают, что у них нет нацизма, обосновывая это тем, что среди них полно арабов, пуштунов, армян, азербайджанцев, грузин, русских, евреев и даже негры встречаются. Да, их расово-национальный состав не помещается в простые рамки нацизма. Это нацизм несозданной нации, захотевшей стать нацией, провозгласившей себя таковой, но так нацией и не ставшей. Не ставшей потому, что её «создатели» не поняли простую вещь: нации возникают на основе совместного труда, а не создаются на основе общей зависти и надежды на «халяву». Поэтому они идеальные разрушители, готовые ради мечты о «халяве» разрушить даже своё собственное жизненное пространство, не говоря уже о чужом, но никакие строители — ничего у них не строится: ни нация, ни даже метро.

Для России, русских и Русского мира местные украинцы (далеко не только выходцы из УССР и далеко не все выходцы из УССР) опасны именно в силу особенностей национального менталитета. Русский всегда помнит, что «у нас своей земли полно, чужого нам не надо», поэтому всегда готов признать за украинцами право на нацию и на государство. Поэтому если японские или американские украинцы тихо чахнут в рамках своего общества, то украинцы, переродившиеся из русских, получают от русских же территорию, государство, промышленность и неограниченные возможности для агитации русских переходить в украинство. В результате на территории бывшей Российской империи, где до конца XIX века не было ни одного украинца, русских становится всё меньше, а украинцев всё больше (белорусов пока вынесем за скобки: их мало и самостоятельной роли они не играют, хоть принцип создания, путём выделения из русских, похож на украинский).

Фактически отказ некоторых русских признавать украинцев пусть испорченными, но как минимум бывшими русскими (русские, мол, так протухнуть не могут — они выше этого) играет в пользу украинства. Ведь раз они не русские и не бывшие русские, значит другие, а в таком случае никакие не предатели, нельзя предать народ, которым сам не был, и имеют право хоть в НАТО вступать, хоть газ перекрывать — народ-суверен на своей земле делает что хочет. И освободить их тогда нельзя — нельзя освободить от самих себя. За счёт этого, признания их нацией, а не психическим расстройством, они и наращивают свою численность. Гомосексуалисты тоже, как только добились исключения своего статуса из числа психических девиаций, стали быстро наращивать численность. Ибо одно дело быть психом ненормальным, а совсем другое принадлежать в «новому передовому гендеру» или к «угнетённой, но борющейся нации».

Но даже это было бы не так страшно. Ещё раз напомню, что главной чертой украинского психотипа, формирующего украинцев в рамках любой нации, является всепоглощающая зависть. Эта зависть в обычных условиях сводит разрушительный потенциал коллективного украинства почти до нуля, ибо известно, что где два украинца, там три гетмана: главная энергия украинца, не организованного какой-нибудь посторонней силой, направлена через забор — на соседа. Если сосед такой же украинец, то их взаимная зависть и основанная на ней ненависть гасят друг друга: вся жизнь у них уходит на организацию друг другу мелких гадостей. Если же сосед не украинец (психологический), то рано или поздно хутор, деревня или село при помощи полиции и закона или самостоятельно (ушёл в лес и не вернулся) теряют местного «украинца» (будь он хоть трижды сибиряк корейско-якутского происхождения).

Главная опасность исходит от заложенной в нас русской литературой XIX века и её интерпретацией в советской школе идеи «лишнего человека». «Лишний человек» точно так же ненавидит своё окружение (вспомните Чацкого или того же Печорина, на худой конец Базарова). Но «лишний человек» так же ненавидит государство с его ограничениями, якобы не дающими развернуться его «таланту». Человек, заявляющий «служить бы рад, прислуживаться тошно», как правило, никогда нигде не служил, у служивших «лишних людей» свои претензии к государству и обществу, но разве кто-то может упрекнуть Печорина или писавшего его почти с себя (только значительно облагородив оригинал) Лермонтова, что они «прислуживались»? Отнюдь, они служили, а преимущество в службе и в чинах получали по праву рождения и пользовались им, не стесняясь.

Поручика Лермонтова не бедняга майор Мартынов беспокоил, а Печорину наплевать было на превосходившего его в чинах Максима Максимыча. Оба (и автор, и литературный герой) взирали на окружающих с высоты самозваного величия. Для них «королевство было маловато». Они мечтали о неких великих свершениях, только каких-то неопределённых. И угнетавшая их неопределённость собственных мечтаний относилась ими на счёт «глупого и костного общества». Правда, именно это «глупое и костное общество» — именно эти Фамустовы, Акакии Акакиевичи, Молчалины, Скалозубы, Максимы Максимычи, Грушницкие и Мартыновы — построили империю и удерживали её на своих плечах, пока не произошла разрушительная смычка «лишних людей» с украинством.

Они, как химическое жидкое ракетное топливо, состоящее из окислителя и собственно горючего: пока находятся в разных баках и пока соблюдается техника безопасности, относительно безвредны (могут Софью расстроить, княжну Мэри до нервного срыва довести, Грушницкого убить «из озорства» или сами пасть от руки спровоцированного Мартынова, могут соседу сарай поджечь). Но если их смешать, происходит революционный взрыв. Поэтому революционеры любят и понимают «лишних людей»: они сами первейшие «лишние люди», недовольные своим местом в обществе и мечтающие разрушить ограничивающее полёт из «революционной мысли» государство.

Но на том уровне, на котором работает высокомерие «лишних людей», революции не делаются — «слишком узок их круг». Какие-нибудь декабристы могут попытаться организовать государственный переворот. Впрочем, организационных способностей этих амбициозных личностей, собравшихся переделать всё государство и управлять им в эпоху перемен, не хватило даже на военный путч (между тем прошлые дворцовые перевороты осуществлялись в разы, а чаще даже на порядки меньшим количеством гвардейцев, чем было под рукой у декабристов). На целую революцию, меняющую государственный и общественный строй — весь порядок вещей в стране, такие «таланты» явно не тянут. Кстати, многие из них, получив в ссылке или на Кавказе задачу по своим талантам, прекрасно служили империи. Надо было только понять, что управление государством, изменение общественных отношений не их уровень, и дело пошло на лад, они перестали ощущать себя лишними людьми, а оказались очень даже востребованными обществом и властью.

Но и украинствующие плебеи со своими идеалами завистливого нищеброда не могут самостоятельно даже слиться в революционную массу. Им нужен вожак, способный их собрать под определённую задачу, убедить их, что достижение определённой реалистичной цели решит их проблему (они интегрируются в ЕС и станут панами, не перестав быть «бедными крестьянами» — сбудется шизофреническая мечта люмпена). Объединение «лишних людей» с «маленькими людьми» как раз и создаёт ту горючую смесь, запускает ту цепную реакцию, которая, если её вовремя не остановить, способна разнести в щепки всю цивилизацию, а уж отдельные государства сметает с политической и исторической карты в мгновение ока.

Но ведь ясно, что Пестели и Трубецкие никогда не объединятся со своими холопами, даже с теми, которых выводят на Сенатскую площадь. Как же происходит эта смычка «лишних людей» с «маленькими людьми»? Это длительный процесс расширения круга «лишних людей» за счёт инкорпорирования в него более широких кругов общества.

Объединение начинается в среде самих «лишних людей». Среди них проявляются «народники» — люди базаровского типа. Это либо «маленькие люди», возвысившиеся при помощи доступного образования до «лишних людей», не утратившие клокочущую в них зависть к панам, но усвоившие знания, необходимые для целеполагания, для организации толпы в революционную массу. Либо это «лишние люди», опустившиеся до «маленьких людей» (как дочь петербургского губернатора, правнучка графа Алексея Кирилловича Разумовского Софья Львовна Перовская или потомственный Рюрикович князь Пётр Алексеевич Кропоткин), воспитавшие в себе ненависть к обществу и государству.

В большинстве своём, как Ленин, Троцкий, Мартов, Сталин, Засулич, Плеханов, это выходцы из социально, классово, сословно, национально ущемлённых или имущественно обделённых слоёв, имевших возможность пробиться (благодаря полученному/недополученному образованию/ самообразованию и/или службе их родственников) в средние и даже высшие слои имперского чиновничества, духовенства, промышленников, но посчитавшие ежедневную трудовую рутину оскорбительной для себя и попытавшиеся (единицы не без успеха, остальные с трагическим для себя и других результатом) получить всё и сразу.

Ненависть к не оценившему их обществу и смутные идеи его «переустройства на справедливых началах» сблизили их с украинствующей массой того времени, которая называлась беднейшим (то есть безземельным, а значит, уже люмпенизированным) крестьянством и с низкоквалифицированным (только что навербованным из того же беднейшего крестьянства, а значит, всё ещё люмпенизированным) пролетариатом. За счёт расширения своей социальной базы «лишние люди» заняли всё пространство, от разочарованных интеллектуалов-аристократов маниловского типа до страдающей от своей социальной неполноценности люмпен-интеллигенции с образованием реального училища.

Российская империя из-за войны не успела совершить короткий переход от преимущественно сельскохозяйственной к преимущественно промышленной экономике, в течение которого в обществе образуется значительная прослойка люмпенов, которые уже не крестьяне, но ещё не рабочие, которые потеряли свою жизненную устойчивость и не обрели новую. На это состояние общества наложилось идейное засилье люмпен-интеллигенции. В результате курса правительства на всеобщее начальное а затем и среднее образование появилось много образованщины в первом поколении, людей, получивших знания, гордых этим, вырванных из своей традиционной среды, но не научившихся эти знания системно использовать и не ощущающих ещё своё родство с традиционной имперской образованной управленческой средой. Война, гибель кадровой армии, в том числе кадрового офицерства, свела эти две люмпенизированные силы в одном окопе, создав идеальную почву для пропаганды профессиональных революционеров.

Среди массы концепций «светлого будущего» большевистская победила только потому, что большевики были меньше всех связаны условностями. Их оппоненты хотели строить новое общество, кто по Руссо, кто по Марксу, кто по Вандербильту, и только большевики хотели «довести революцию до конца» (эвфемизм, скрывавший стремление к власти любой ценой). Поэтому большевики позволили себе дальше всех уйти от Маркса (даже дальше тех, кто хотел переустраивать Россию по Вандербильту — на основе ничем не ограниченного свободного предпринимательства) и точнее всех своим лозунгом «грабь награбленное» попали в мироощущение украинствующей «революционной» массы (для тех, кто Ленина не читал, но считает, что «это всё ложь, такого не было», рекомендую посмотреть выступление Ленина на заседании ВЦИК 29 апреля 1918 года, ПСС, 5-е издание, т. 36, с. 269).

Я бы не писал обо всём этом, если бы это не было актуально и сегодня.

Классические формы промышленной организации общества уходят в прошлое. По факту мы живём уже в посткапитализме, мало общего имеющего с тем капитализмом, который описывал Маркс. Если на Маркса не ориентироваться, то можно считать, что это видоизменённый капитализм. Но суть не в том, как назвать, а в том, что огромное количество людей оказалось вырванным из привычного для них состояния экономики и общества. Поэтому мы сталкиваемся с тем же парадоксом, с которым столкнулась Российская империя в последние годы своего существования: жизнь всё лучше (по качеству, количеству и доступности продуктов, товаров, услуг, жилья, автомобилей, отдыха в любой точке мира она навсегда ушла от того, что могли предложить строители коммунизма), а недовольных всё больше. Я лично беседовал с недовольными, имеющими небольшой, но процветающий бизнес, квартиры в Москве и дома под Москвой (и немаленькие, надо сказать, дома), устроившими детей, располагающими двумя-тремя автомобилями на семью и недовольных не пойми чем.

Сформулировать, чем недовольны, они сами не могли, кроме ссылки на миф о том, что в СССР всем бесплатно квартиры выдавали (какую хочешь в любом городе). Подчеркну, у них есть прекрасные дома и квартиры — устроены все члены семьи. В СССР они не имели бы и четверти того, что имеют в плане жилья и общего уровня потребления, я уж не говорю об их бизнесе — работали бы на государство за 100–200–300 рублей, как зайчики. Но недовольны. Раньше они смотрели Навального и были недовольны тем, что «их налоги» «неправильно тратят». Теперь они слушают «новых левых» и мечтают, что им «восстановят СССР» в виде «строя цивилизованных кооператоров», где все будут равны, но будут миллионерами, у каждого будет то, что есть у них, но также и то, чего у них пока нету, и даже то, о существовании чего они пока не знают, и ещё то, что им не надо, но всё равно хочется.

На самом деле даже тот реальный СССР, который существовал, уже невозможно восстановить. Экономика стала слишком зависеть от интеллекта, в том числе от познаний в науках, презрительно именуемых «физиками» неточными, но оказывающими на развитие общества куда большее влияние, чем «точные». Интеллект же невозможно контролировать в рамках государственного планирования, а коммунистическая идея, которую с грехом пополам СССР всё же пытался воплотить в жизнь, заключалась именно в тотальном государственном контроле над экономикой и эффективном планировании.

Лучшее, на что могут рассчитывать ностальгирующие по давно ушедшей эпохе, — «левый поворот» обамовско-клинтоновско-харрисовского образца (кстати, у нас в стране до сих пор есть влиятельные силы, пытающиеся подспудно продвигать именно эту повестку) с геями, лесбиянками и абсолютной толерантностью к мигрантам (вплоть до запрета размещать христианские символы на видных местах и даже носить их отрыто). Однако и это почти невозможно. Ответом на левый радикализм всегда был радикализм правый, а на фоне тоталитарно навязываемого общества всеобщей толерантной инклюзивности даже русский фашизм или православный халифат большинству покажется очистительной альтернативой (по крайней мере своё доморощенное и не такое лживое и вредное, как «инклюзивное всеобщее равенство» осла с козлом, ужа с ежом и волка с ягнёнком, а также всех их вместе и ещё 1000+ гендеров, рас и местоимений).

Тем не менее у нас уже есть две составляющие, необходимые для псевдореволюции, которую ныне принято называть «майданом»:

1. Ощущение частью общества своей маргинализированности, выражающейся в неуверенности в завтрашнем дне и в сегодняшней неприкаянности: общество всё более атомизируется и человек зачастую не может понять, для чего и для кого он вообще работает. Именно поэтому вполне пристойная зарплата, обеспечивающая более чем достойный уровень жизни, его не устраивает: напряжение от необходимости работать на износ с неясной целью (от голода и так не умер бы) превышает удовлетворение от получаемых материальных благ, подталкивает к стремлению иметь возможность купить всё и не работать, а значит, и к зависти к тем, кто такую возможность реализовал (хотя бы в воображении завидующего).

2. Наличие профессиональных революционеров, первичных «лишних людей», получающих свой гешефт в настоящем за счёт пропаганды возвращения в «советское прошлое» в качестве перехода к «светлому будущему».

Осталось организовать резкое расширение прослойки «лишних людей», которая обеспечит прямую связь «профессиональных» революционеров с массами, незаметно для себя погружающимися во вполне майданное украинство. «Профессиональные революционеры» не скрывают, что они рассчитывают получить новых «лишних людей» по окончании СВО за счёт массы демобилизованных военных. Они уже сейчас ведут в армии свою пропаганду. Рассказы о «генералах, которые только при капитализме воруют, а вот при Сталине такого не было», — лишь верхушка айсберга.

Именно леваки упорнее и дольше всех разгоняли тезис о необходимости тотальной мобилизации населения и экономики даже через год после того, как всем (даже американцам) стало ясно, что мы однозначно побеждаем имеющимися силами. Стране было бы хуже, но они получили бы огромное количество оторванных от домов мужчин, ждущих их женщин и детей, а также людей, принудительно изъятых из привычных условий жизни и отправленных на «мобилизацию промышленности». То, что при такой никому не нужной «мобилизации» бардака и злоупотреблений была бы масса, а бороться с ними было бы на порядок сложнее, тоже играло бы на руку левым. И сейчас они требуют бесконечной войны, вопрошая: «Неужели же мы заключим со США мир? Это же будет “договорняк”, даже если нам отдадут всю Украину и Европу в придачу. Америке же верить нельзя!» Потому что чем дольше идут боевые действия, тем большее количество людей на большее количество времени вырывается из привычных условий жизни и становится гораздо податливее для «революционной» пропаганды.

Те же «революционеры», которые сейчас требуют бесконечной войны, завтра обратятся к военным и скажут: «Эта власть собирается держать вас в окопах всю жизнь. Кто хочет вернуться домой, тот должен что-то делать». И добавят: «При Сталине такого бы не было».

Они видят, что власть работает с участниками СВО, организует для них социальные лифты, пытается обеспечить поддержку каждому, чтобы никто не испытал чувство брошенности и ненужности, и это их беспокоит. Потому что, если у власти получится, «революционерам» не к кому будет прийти со словами «пока ты воевал, они все курочку в супе ели, а теперь тебя не уважают». Потому что именно люди, вернувшиеся с СВО, со своим безоговорочным авторитетом у большинства населения, если привить им чувство недовольства, ощущение брошенности, ненужности могут стать тем окислителем, который воспламенит аморфную недовольную судьбой и всем вокруг массу, после чего профессиональным революционерам останется только размахивать знаменем и указывать объекты для очередного штурма.

Ещё раз подчеркну, что власть видит эту опасность и ведёт работу по её предотвращению. Но она в рамках действующего законодательства не может заткнуть рот левакам, которые, прикрываясь патриотическими лозунгами, пытаются толкнуть Россию в яму очередных революционных потрясений ради того, чтобы самим прорваться к власти и попытаться очередными расстрелами реализовать свои эфемерные идеи «светлого будущего», заключающиеся в том, что сто лет назад расстреливали не совсем правильно, не всегда тех и вообще в целом расстреливали мало, они же теперь будут расстреливать правильно тех, кого необходимо, и в достаточных количествах.

У людей, в процессе перехода от одной экономической системы к другой потерявших уверенность в завтрашнем дне и обеспечиваемую ею психическую стабильность, всегда есть запрос на быстрое радикально решение проблемы, не дающей им нормально жить. Сформулировать эту проблему они не могут, поэтому попадают в капкан леваков, доходчиво объясняющих им, что во всём виноват капитализм. Многие из этих леваков совсем недавно, с эпохи перестройки где-то до 2008–2010 года, объясняли людям, что во всём виноват социализм.

Просто у того поколения термин «социализм» так же ассоциировался с начальством, как у этого ассоциируется капитализм. Поэтому, когда в 1990–1991 году я спрашивал у состоявших (в отличие от меня) в КПСС «прорабов перестройки»: «Зачем вы разрушаете СССР? Ведь он уже не коммунистический, и его проще реформировать как целостный народно-хозяйственный комплекс, каковым он является», — они мне кричали: «Тебя наняли коммунисты, чтобы не пустить нас в светлое капиталистическое будущее». Сейчас, когда я спрашиваю, зачем под левацкими лозунгами разрушать Россию, которая не только в экономическом, но и в социальном плане является более эффективным государством, чем был СССР, они же мне кричат: «Тебя наняли капиталисты», — хоть это не я, а они работали с Гайдаром, одобряли ельцинские реформы и с придыханием говорили: «Царь Борис! Подумаешь пьёт, на Руси не пить — всё равно что во Франции женщин не любить! Зато какова воля к власти, понимаешь!»

Сейчас, как тогда, леваки боятся сказать, что они борются с начальством (можно ведь и на Новую землю губернатором белых медведей поехать), поэтому они сражаются с отсутствующим «капитализмом», как в своё время сражались с уже умершим «социализмом».

В сохранении стабильности государства заинтересована не только власть, но в первую очередь общество, которое при помощи демократических механизмов эту власть наняло на работу. И ответственность за целостность и перспективы развития государства у власти и общества солидарны. Причём надо понимать, что если общество без власти, хоть плохо и недолго, но какое-то время агонизировать ещё может, то власти без опоры на общество вообще не существует. Власть не с Марса прилетает, она с нами в одной стране живёт и реализуется с опорой на миллионы граждан (чиновников, силовиков, бюджетников). Если они все власть своей не считают, она исчезает, не то что без сопротивления, без малейшего шума — была и нету.

Поэтому на общество всегда направлено основное воздействие вражеской пропаганды, любым способом разорвать тандем общества и власти — его задача. Такое воздействие может маскироваться и под либералов, и под правых радикалов, но в последние десятилетия предпочитает неолевых — крайне опасный соросовско-троцкистский гибрид, который, в отличие от своих предшественников (даже большевиков), всё же надеявшихся что-то построить на месте разрушенного, вообще по поводу строительства не рефлексирует. Разрушение — вот его единственная задача.

Власть не должна и не может постоянно указывать обществу на очередного внутреннего врага, вольно или невольно, за деньги или по глупости разгоняющего пропаганду врага внешнего. Общество, хвастающееся всеобщим средним и почти всеобщим высшим образованием, должно, прежде чем пытаться в социальных сетях учить историков истории, физиков — физике, генералов — воевать, а власть — управлять государством, хотя бы раз на себя оборотиться и подумать, а достаточно ли оно само зрело, выполняет ли оно свою главную функцию — обеспечение стабильности им же для себя же созданного государства. И если да, то хотя бы просто не читать, не распространять, не поддерживать враждебную собственному государству пропаганду «профессиональных революционеров», которые, почувствовав «лишними людьми» себя, пытаются сделать таковыми всё общество, начав с его лучшей, авторитетной и рефлексирующей части.

Это как с онкологией: если вовремя не ликвидировать зародыш злокачественной опухоли, через некоторое время лечение становится бессмысленным — поздно становится лечить, даже операция не помогает. И живые завидуют мёртвым.

https://alternatio.org/article...